Текст книги "Легенда о Макаре"

Автор книги: Виктор Дан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Музей мифов

Музеи всегда поражали воображение Михаила. Даже этот провинциальный. Переходя из зала в зал, он словно разворачивал рукопись истории ее Величества Природы и венца ее творчества, Человека. Зал окаменелостей, каменный век, оружие скифов, посуда Древней Греции, предметы быта южных славян в средние века, гражданская война и, наконец, история последней Отечественной войны.

Девушка, которая сопровождала Михаила, подвела его к стенду с документами периода оккупации города. Вырезки из оккупационных газет, объявления шефа городского гестапо Вульфа и руководителя криминальной службы при коменданте города Бердичевского, фотографии повешенных, брошенные немецкими солдатами, снимки замученных, выполненные сразу после освобождения, снимки городских и заводских руин.

Михаил тщательно осмотрел каждый экспонат, но ничего подходящего для его дела не нашел. Единственный документ, который мог оказаться полезным, был «Акт о зверствах и злодеяниях оккупантов в городе». Акт был составлен 15 сентября 1943 года на следующий день после освобождения. Акт подписали тридцать человек. Фамилия, имя, отчество и должность были указаны полностью. Оставалась надежда, что кто-то из этих людей до сих пор живет в городе, по крайней мере, среди них были люди молодые, представители городского комитета комсомола.

Музейная девушка, симпатичная брюнетка, пообещала дать копию документа на следующий день. Она явно не спешила избавиться от Михаила.

– Могу быть еще полезной Вам? – спросила она, глядя ему прямо в глаза.

– Конечно! Хотя это вопрос действительно на засыпку, но я рискну спросить. Кто-нибудь из подписавших акт еще живет в городе?

– Тут Вам и мне повезло. Вам, что такой человек есть, а мне, что могу Вам помочь. Двадцать пятый в списке Панавин Владислав Семенович. Он до сих пор работает в группе энтузиастов при нашем музее. Читает лекции, принимает в этом зале экскурсии школьников, и не только школьников.

Михаил нашел и прочитал двадцать пятую строку в списке под актом: исполняющий обязанности секретаря горкома ВЛКСМ Панавин Владислав Семенович.

– Как мне его найти?

– У нас есть его телефон. Звоните и договаривайтесь о встрече.

– До встречи с ним мне хотелось бы заполучить копию акта.

– Так он текст акта знает наизусть.

– Только я не знаю то, что знает он. Мне трудно будет формулировать вопросы.

– Хорошо! Получите копию завтра в десять утра. Идет?

– Прекрасно! Очень Вам благодарен.

– Всегда рады помочь прокуратуре и ее представителю в Вашем лице.

– Надеюсь, с лицом у меня все в порядке? Не измазался музейной пылью?

– Ха-ха-ха! – девушка хохотала сдержанно, но слишком громко для музея.

Немногочисленные посетители дружно повернули головы в их сторону.

– Нас сейчас выставят за нарушения музейных порядков, – заметил Михаил.

– Почему нас, а не Вас?!

– Кто здесь шумит?

– А кто здесь смешит?

Так шутливо препираясь, девушка провела Михаила к выходу.

– Надеюсь, Вы будете педантичной и подготовите копию до десяти.

– У вас есть причина сомневаться?

– Конечно! Кто-то обещал мне сообщить телефон музейного активиста и забыл. И это за четверть часа. К завтрашнему утру в Вашей памяти от моего образа не останется и следа. От обещания, тем более…

– Действительно! Вы вскружили мне голову. Подождите минутку.

Девушка удалилась. Спустя несколько минут она вручила Михаилу визитную карточку Панавина

Михаил попросил Панавина о встрече в 11 утра в помещении городской прокуратуры. Тот с энтузиазмом согласился. Ветеран явно тяготился бездельем.

Получив копию акта от увлекающейся брюнетки, Михаил поспешил в прокуратуру. Он хотел перед встречей с активистом музея еще раз перечитать документ.

Акт

о зверствах и злодеяниях немецко-фашистских оккупантов в городе …

15 сентября 1943 г .

Мы, граждане города …, представители общественных организаций и воинских частей, составили данный акт о нижеследующем.

За два года фашистской оккупации немцы превратили большой центр металлургической промышленности Юга – город и порт … в руины.

1.

Злодеяния и грабежи, совершенные немецко-фашистскими войсками в первые дни оккупации

В первый день оккупации 8 октября 1941 года части СС-овцев захватили 28 первых граждан, что встретились им, и в центре города во дворе здания бывшего НКВД замучили их.

Им содрали шкуру с рук, отрезали половые органы, уши, носы и наполовину живых замуровали в стенах подвала. Через 13 дней эти трупы раскопали и показывали населению под видом жертв НКВД. Так погибли граждане Л…, К…, А… и другие.

Первые дни фашистской оккупации ознаменовались массовыми расстрелами ни в чем невиновных советских граждан. 10 октября 1941 года в порту были расстреляны 27 работников судостроительного завода. В Ильичевском районе был расстрелян помощник начальника мартеновского цеха завода имени Ильича, депутат Верховного Совета СССР тов. П…. Его после побоев прикладами расстреляли без допроса вместе с двумя дочерями. На заводе имени Ильича были расстреляны старые, известные всем кадровые работники тт. П…, Л…, А… и много других. 19-летний комсомолец К… был повешен в районе завода имени Ильича. Там же был расстрелян 15-летний мальчик Николай Г….

Гражданин В…, который работал при немцах начальником паспортного стола Ильичевского района, был повешен с надписью на груди: «Я выдавал паспорта партизанам». В районе завода Ильича была расстреляна депутат облисполкома тов. Ш…. Всего же в этом районе в первые дни оккупации было расстреляны и повешены только на глазах населения 71 человек.

Замучив и расстреляв сотни украинских граждан: украинцев и русских, немецко-фашистские разбойники в первые дни оккупации уничтожили буквально все еврейское население города. Это было совершено по заранее разработанному плану немецко-фашистских властей. 9 октября всему еврейскому населению было приказано одеть особые знаки, выбрать из своей среды старост и представить списки по районам.

12 октября им было предложено надеть все ценности, в том числе золотые зубы. 16 октября всех евреев города загнали в здание бывшей воинской казармы и 18 октября утром всех их расстреляли на агробазе за городом. Такая же участь постигла все цыганское население города….

В документе было несколько разделов. Михаила интересовал в основном первый раздел акта. Остальные касались разрушений промышленных объектов и угона молодежи в Германию.

В конце акта ответственность за злодеяния возлагалась на Вульфа и Бердичевского.

В документе Михаила насторожила одна странность. Не были указаны адреса членов комиссии. У военных только чин: подполковник, майор. Ни должности, ни номера части, ни рода войск. Не было списков казненных. Ведь у них могли быть родственники или знакомые. Вдруг он вспомнил Катунь и один документ с этим связанный. Не тот ли здесь случай.

Ветерану было за восемьдесят. Высокий костлявый старик был гладко выбрит. Еще густые седые волосы зачесаны на пробор. Было в нем что-то от английского аристократа, как их изображают в наших фильмах: удлиненное лицо, твидовый костюм, хоть и не новый, но еще весьма приличный, массивная трость с резной ручкой, достоинство и самоуважение в фигуре и движениях.

– Чем могу быть полезен? – спросил Панавин после взаимных приветствий и усаживания.

– Владислав Семенович, Вы когда-то подписали вот этот документ, – Михаил показал Панавину копию акта.

– Да! Тогда я возглавил городскую комсомольскую организацию и принял участие в работе комиссии по расследованию злодеяний фашистов в нашем городе.

– У меня есть несколько вопросов.

– Я отвечу на них в меру своей информированности, но сначала ответьте на мой вопрос. В связи с чем прокуратура занялась данным актом?

– Дело не в данном конкретном акте. Мы ищем свидетелей событий с октября 41-го по апрель 42-го года. Поступило заявления, где один из руководителей завода обвиняется в совершении преступлений во время немецкой оккупации. Кто-нибудь еще проживает в городе из тех, кто подписал акт?

– Насколько мне известно, я остался один. Остальные умерли или их следы затерялись почти сразу.

– В списке присутствуют несколько жен офицеров Красной Армии и два военных. Кто эти военные? Здесь только фамилия и чин: Вольфсон Вальдемар Маркович, подполковник, Дудель Савва Осипович, майор.

– Это были представители НКВД. Вальдемар Маркович возглавлял комиссию. Офицерские жены приехали с мужьями, офицерами НКВД, которые были назначены на постоянную работу в городе. Город только освободили, и нужно было срочно создать городскую власть. Собственно городская власть, партийная и комсомольская в том числе, была сформированы за неделю до освобождения города в Харькове.

– Это понятно! Непонятно зачем нужна была такая спешка с актом. Акт составлен на следующий день после освобождения города. Разве такая поспешность не есть профанация самой идеи регистрации преступлений фашистов. Для жертв приводятся только фамилии без имени и отчества, адреса проживания, списков родственников или свидетелей подтверждающих личности и обстоятельства преступления. Говорится о сотнях и тысячах жертв, а в акте всего одиннадцать фамилий. Нет указаний о месте захоронения. В любой момент тот же Бердичевский скажет, что комсомолец расстрелян за мародерство или ношение оружия, то есть грубо нарушил закон военного времени. У него тоже будут свидетели и так далее.

– Так для этого нужно много времени. И вообще я не понял Вашу позицию. Вы что, оправдываете преступления фашистов?

– Глупости! Я доказываю профессиональную несостоятельность тех, кто руководил работой комиссии. С юридической точки зрения документ не выдерживает никакой критики. Любой нормальный суд, даже на Нюрнбергском процессе, не принял бы этот документ в качестве свидетельства преступлений. Зачем он был составлен?

– Как зачем? Разве преступников не нужно было наказать, если бы их поймали. Будущий Нюрнбергский процесс никто не мог даже вообразить тогда.

– У меня есть подозрения, что акт составлен ради первых нескольких абзацев первого раздела. НКВД снимало с себя ответственность за убийство 28 человек без суда и следствия. А мучили их они, чтобы вырвать признание.

– Это клевета на наши органы. Сейчас все языки распустили.

– Я не хочу Вас оскорблять, но все что вы говорите следствие некомпетентности, замешанной на тупом фанатизме. Вы знаете указание наркома Меркулова от 23 июня 1941 года о вывозе арестованных, числящихся за НКГБ, НКВД, судом и прокуратурой. Там предлагается местным органам по их усмотрению расстреливать заключенных, причем с примечанием, что заключенный сознался или нет. Вы бы решились расстрелять человека, вина которого не доказана и он не сознается.

– Грязная клевета.

– Пожалуйста, прочитайте документ, – Михаил передал Панавину копию указания Меркулова.

У Панавина дрожали губы и руки, когда он читал этот короткий, всего три пункта и одна страница, документ, означающий смерть для многих тысяч арестованных только по подозрению, доносу или социальным признакам родителей.

– Прочитали?

– Не верю!

– Подлинность документа подтверждена КГБ в 1967 году, указано место хранения оригинала. Можете сами сделать запрос и убедиться. А теперь скажите, зачем немцам истязать узников НКВД, своих потенциальных сторонников и помощников?

– Прочитайте внимательно акт. Они схватили первых попавшихся людей, чтобы очернить наши органы. И вы, фальшивые демократы, вместе с ними растоптали не только наши идеи, но и нашу жизнь.

– Ее растоптали ваши вожди и вы сами тупой покорностью и забвением совести ради карьеры и подачек. Но я не собираюсь Вам читать мораль и перевоспитывать. Мне нужно разобраться в преступлении военного времени. Это как раз то, на что направлен ваш пафос. Для этого я Вас и пригласил. Вы должны вспомнить судебные процессы над бывшими полицаями. Мне нужны не столько документы, сколько живые свидетели. Как Вы уже убедились, я не очень доверяю документам того времени.

– Я отказываюсь с Вами сотрудничать.

– Ваше право. Вы свободны. Если надумаете, то найдете меня здесь или через секретаря городского прокурора.

Копия указания Меркулова осталась на столе:

Панавин не ожидал такой реакции следователя. Он приготовился героически противостоять давлению этого недоросля от юриспруденции. После секундной растерянности он поднялся и, не прощаясь, степенно покинул рабочую комнату Михаила.

Михаил был недоволен собой. Напрасно он сорвался на эту бесплодную дискуссию. Этот человек, как и многие другие, никогда не согласится с мыслью, что отдал свою жизнь впустую, надувая пузырь из псевдонаучной политической жвачки. Но Михаилу захотелось припереть его к стене и поколебать показной фанатизм, игру в верность идеям партии вопреки всем фактам. Пусть он потеряет время, но это не беда – в расследовании намечалась пауза. Поиски новых свидетелей могут занять неопределенный срок. Нужно написать запрос в архивы. Многие материалы НКВД рассекречены и доступны.

Время до обеда Михаил потратил на формулировку запроса. Он помнил рекомендацию Манюни. Поленишься, получишь «пшик».

Экскурс в историю

После обеда Михаил был приятно удивлен. Панавин возвратился.

– Нашел дневник, который я вел в 43 – 45 годы. В 44-м я был общественным обвинителем, когда судили полицая из села Лебединское.

Михаил даже подскочил на стуле.

– Село Лебединское? Вы не ошиблись?

– Какая может быть ошибка?! Можно дело поднять.

– Поднять дело, долгая история. Оно в Москве. Что сохранилось в ваших записях?

Панавин открыл дневник, больше похожий на амбарную книгу, на закладке. Это собственно и была довоенная амбарная книга, приспособленная под дневник.

Он водрузил на нос очки с толстыми стеклами и прочитал: «Шкиль Иван Гаврилович, бывший кулак, служил полицаем в селе Лебединское с декабря 41-го по август 43-го. В декабре задержан в Дебальцево при попытке устроиться на шахту».

– Это все?

– Есть еще запись о Шкиле, – Панавин открыл другую закладку. – Шкиль дал показание, что присутствовал при аресте знаменитого сталевара Макара Мазаева в Талаковке. Его взяли по доносу местного хуторянина, фамилия неизвестна. Мазаев оказал сопротивление и был избит прикладами.

– Какой был приговор?

– Какой приговор может быть предателю?! Расстрел!

– Что Вам известно о судьбе Мазаева?

– Замучен в застенках гестапо. Этим делом занимались органы, но ничего определенного не было обнародовано. Вывод был такой, если бы Макар согласился сотрудничать с немцами, то это было бы известно. Он умер как герой. Многие предатели пошли работать на завод и даже варили сталь. Некоторые пытаются бросить тень на память о нем, чтобы оправдать свое угодничество перед немцами во время оккупации.

– А Вы были в оккупации.

– Нет! Ни одного дня!

Михаил едва удержался, что бы не разразиться тирадой: «А моя бабушка и родители были! У нас немецкие солдаты квартировали. Бабушка однажды кормила их супом. Может, и ее расстрелять за это?! В дополнение к деду, которого немцы убили на фронте. Кто обезглавил армию перед войной, кто натравил рабочих на крестьян, лодырей на трудяг, расколол народ на два лагеря? Кто отдал врагу или уничтожил половину военного и промышленного потенциала страны за первые четыре месяца войны?». Он сказал только:

– Спасибо за информацию. Я видел памятник расстрелянным работникам завода. Думаю, Ваше беспокойство об их репутации безосновательно. Возможно, они не идеальные герои. Таких не бывает. Но смерть от оккупантов подвела общий итог в пользу бессмертия памяти о них.

Михаилу стало немного неловко от своего пафоса. Позже он вспомнит эти слова и удивится своему предвидению.

Когда дверь за Панавиным закрылась, Михаил попытался собраться с мыслями на тему, что делать дальше.

Он понимал, что еще не готов к серьезному разговору с Писаренковым. Если и было у него что-то в довоенном прошлом, то последние пятьдесят лет беспорочной, и даже больше, общественно полезной жизни не давали право вытаскивать это что-то под нажимом, без фактов или зацепок. Короче, нужен хоть какой-то повод для разговора. Если бы Писаренков готов был к откровенному разговору, то это случилось бы при их первой встрече. Тогда он сказал буквально одну фразу: «Все в моей автобиографии и анкете. Проверяйте!».

От нечего делать Михаил решил съездить в Талаковку.

Как всегда свою работу в селе Михаил начинал с сельсовета. Он считал за правило, что местная власть должна знать о целях его приезда. Кроме того, сельсовет располагал наибольшей информацией о населенном пункте и людях живших и живущих в нем. Он не ошибся и на этот раз. Председатель сельсовета, мужчина едва за тридцать, одетый с чиновным лоском, сразу порекомендовал Михаилу побеседовать со старожилом:

– Есть у нас бывшая учительница, Портола Евдокия Петровна. Здесь родилась и прожила безвыездно 78 лет. Даже в оккупацию умудрялась учить детей. Живет одна, но ее не забывают ни дети, ни взрослые. Считай, все жители села ее бывшие ученики. На пенсию вышла только три года назад…

Михаил нашел Евдокию Петровну в саду дома рядом со школой. У нее в заборе даже вторая калитка была прямо в школьный двор.

Невысокая худощавая женщина с молодыми голубыми глазами была повязана платком не под шею, а на лбу по моде сороковых годов. На ней был выцветший байковый халат и мужские ботинки. В саду она собирала яблоки. Ей помогали дети в возрасте на вид от десяти до пятнадцати лет: три девочки и мальчишка.

Михаил рассказал о цели своего приезда.

– Извините, что оторвал Вас от работы. Могу приехать в удобное для Вас время.

– Ничего страшного. Мы как раз собирались пить чай. Садитесь здесь, сначала выпьем чаю, потом поговорим. Или вы торопитесь?

– Нет, нет! Я подожду, сколько нужно, спасибо!

Хозяйка отдала своим помощникам нужные распоряжения. Корзины с яблоками снесли под навес. Дети выстроились в очередь к рукомойнику, а потом засновали между кухней и столом на веранде, где в углу хозяйка пристроила Михаила.

– Все готово! Прошу к столу, – распорядилась Евдокия Петровна, когда появилась с огромным заварным чайником.

В центре стола красовались соблазнительного вида яблочный пирог и большая тарелка с ватрушками. Дети при постороннем дяденьке высоченного роста вели себя тихо. Через полчаса они поблагодарили хозяйку и оставили ее наедине с гостем.

– Мои добровольные помощники. Они позволяют мне забыть об одиночестве. Уже полвека я одна. Муж с фронта не вернулся.

– Погиб?

– Слава Богу, нет. Мы не успели завести детей. У меня были проблемы со здоровьем. А он ухитрился стать отцом на фронте. Попросил развод, я не стала возражать. Так что Вам рассказать об оккупации.

– Меня еще интересует и период коллективизации, хотя вы были еще ребенком.

– Не таким уж ребенком, пятнадцать лет. Многое видела своими глазами, многое помню. Моя мама работала фельдшером, и роды принимала. В доме побывало много людей. Не здесь. Мы тогда жили при больнице. А этот дом муж построил в сороковом году, в послевоенное время пришлось заменить кровлю, недавно оборудовали газовое отопление. Возможно, я у Вас отнимаю напрасно время. Как многие одинокие люди, люблю поболтать, особенно со свежим человеком, которому еще не надоели мои экскурсы в прошлое…

– Нет, нет! Готов слушать, пока Вам не надоест. Меня как раз интересует прошлое. Во время оккупации здесь в Талаковке арестовали знатного металлурга, участника стахановского движения Макара Мазаева. Вы помните это событие.

– Как же, помню! Прятала несколько дней его жену Матрену, когда его арестовали. Она боялась, что приедут и за ней. Так вот, при аресте не присутствовала, но видела, как по улице его везли на подводе. Он лежал, по бокам двое полицаев, третий правил лошадью. О самом аресте рассказала Матрена. Макар был пьян, был за ним такой грех, и спал, когда вошли без стука полицаи. Нужно сказать, что тогда дома в деревне не всегда запирались даже на ночь. Они его грубо разбудили и потребовали ехать с ними в Лебединское в полицейский участок. Он наотрез отказался и попытался силой вырваться и убежать из дому. Ударом приклада его свалили на землю и били, пока он не потерял сознание. Тогда связали, погрузили на подводу и увезли. Говорили, что в Лебединском его передали полевой жандармерии и на той же бричке отвезли в город в гестапо.

– Кто может подтвердить, что в гестапо?

– Возницу, полицая, потом судили, когда наши вернулись. Он отвозил Макара и в город. На суде были свидетели из Талаковки. Это был не единственный арест. Здесь много заводских пряталось во время оккупации у родственников и знакомых. Всего десять километров от завода. После войны, когда устроили автобусное сообщение, некоторые беженцы в город не вернулись, а ездили на завод из Талаковки. И сейчас ездят их дети и внуки.

– Почему Макар и Матрена остановились в Талаковке, а не попытались эвакуироваться.

– Почему не эвакуировался на Урал знатный сталевар в организованном порядке, я не знаю. Самовольная эвакуация была строжайше запрещена. Беженцы шли за отступающими воинскими частями. Знаю, что все, кто пытался уйти в сторону Таганрога, были отрезаны немцами. Кто-то вернулся в город, но большинство рассеялось по хуторам и селам. Рабочий контингент заводов формировался из окрестных сел. У Матрены здесь жили сестра и брат. Брат, кстати, тоже служил в немецкой полиции. Он ушел с немцами и очутился потом в Аргентине. Как-то ухитрился уехать через Италию и вывезти семью: жену и двоих детей. Написал письмо своим родственникам в 63-м во время хрущевской оттепели. Все считали их погибшими.

– Интересная история. А что заставило брата Матрены служить в полиции?

– А Вы разве не знаете, что семья Матрены тоже была раскулачена? Старшим брату и сестре повезло, что они поженились и перебрались в Талаковку еще до коллективизации. Матрену забрал к себе брат, когда родителей раскулачивали. Вскоре она перебралась в Рабочий поселок, что рядом с металлургическим заводом. Там познакомилась с Макаром и вышла за него замуж. Тогда Макар не был еще знаменитым.

– Теперь понятно. Брат Матрены был зол на советскую власть.

– Все гораздо сложнее. Поражение Красной Армии было настолько неожиданным и ошеломляющим, что многие даже лояльные к власти люди поверили, что все безвозвратно потеряно, а жить как-то нужно. К нему пришли и предложили. Он не смог отказаться. Он даже ко мне приходил советоваться. Я порекомендовала воздержаться, найти предлог и отказаться. Он не смог. Нашелся человек, который оказывал на него большее влияние, чем я. Если можно, я не буду больше говорить об этом.

– Сейчас меня интересует Макар. Есть показания полицая, что на Макара донес кто-то из местных жителей.

– Очень может быть! Макар отнюдь не сахар. Всесоюзная слава, квартира от завода, авто от Серго Орджоникидзе вскружили ему голову. И до этого он по рассказам пил и дрался по каждому пустяку. Здесь за месяц или полтора по пьянке устроил несколько драк. В советское время его прикрывала власть, а при немцах свояк-полицай. Кто-то из обиженных донес. Даже следователям НКВД по горячим следам не удалось обнаружить доносчика. К тому времени многие ухали в город по домам, так как началось восстановление завода.

– Вы думаете сейчас это уже невозможно установить.

– Трудно сказать. Донос мог быть анонимным. Вдруг кто-то покается перед смертью или решит, что в свете произошедшего в нашей стране это подвиг. Он может быть моего возраста или несколько старше. Живут люди до девяноста и даже до ста лет. Надеюсь пережить девяностолетний рубеж, как моя мама.

– Желаю Вам здоровья и долгих лет. У Вас столько юных друзей! Уверен, что Ваша надежда сбудется. Мне пора. Все было очень интересно.

– Очень рада, если смогла Вам помочь.

– Вы мне очень помогли. Теперь я знаю, в каком направлении искать.

На самом деле Михаил беззастенчиво врал старой женщине. Он не знал, в каком направлении искать. Все, что он услышал от пожилой учительницы, было интересно, но его не сильно волновала история жизни знатного металлурга. Он уже знал разное о рекордах и рекордистах довоенных пятилеток. Партия, к сожалению, знала не много способов стимулирования людей на трудовую самоотдачу. На фоне вялого технологического прогресса нужен был повод для ужесточения норм и снижения расценок. Стахановцы его давали. Ситуацию сильно усложняли карьеристские устремления партийных и хозяйственных руководителей. В конечном итоге, очень нужное для экономики любой страны соревнование в новаторстве часто сводилось к надуванию мыльных пузырей в виде рекордов.

Рекордомания не была безобидной. Участились аварии. Не всегда с человеческими жертвами, но с огромным экономическим ущербом. Аварии подпитывали легенду о массовом вредительстве и использовались Сталиным для расправы с политическими противниками и укрепления личной власти.