Текст книги "Золото красных"

Автор книги: Виктор Черняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

– Хотите научу чокаться по-партийному? – Сановник охватил рюмку пятерней, тоже предложил проделать женщине, коснулись кулаками с зажатыми рюмками, Сановник длил приятное прикосновение, затем выпили.

– Бесшумно... – хохотнул Сановник, – и есть возможность дотронуться до приятного партнера. Не хотите суси? – Придвинул блюдо. Женщина ловко управлялась с палочками.

– Вы здесь бывали? – между прочим, едва разжав зубы, уточнил Сановник.

– Не раз. – Женщина разрезала кусок сырой рыбы и отправила в рот.

Сановник на миг погрустнел, тут же снял с жаровни подрумянившийся кусок мяса, положил женщине:

– У вас кончился соус. – И подтолкнул треугольную бутылочку с соевой жидкостью. Еще раз выпили, чокнувшись по-партийному.

– Вас не назовешь болтушкой...

Женщина взяла деревянную палочку с нанизанными крошечными кусочками куриного шашлыка:

– Слушать интереснее...

– И полезнее, – добавил Сановник. – Кстати, Марь Пална, вы давно знаете человека, познакомившего нас... вы сами признались, что давно... давно, значит хорошо... не могли бы вы нам рассказывать приватно о важном на ваш взгляд в жизни, в поведении, в привычках этого человека, только не отказывайтесь сразу...

– Я и не думала отказываться. – Марь Пална обворожительно улыбнулась. – Я догадываюсь... иногда так важно дать понять человеку, что его секреты чуточку и ваши...

– Вот именно! – рассмеялся Сановник, – очень точно... чужие секреты чуточку и ваши.

Немцы шумно покинули ресторан.

Японка бесплотно возникла перед единственными гостями, осведомилась, не надо ли чего... Она бесшумно исчезала и являлась, умудряясь совершенно незаметно уносить пустые блюда, приносить новые и менять посуду.

– Значит, договорились?

– Значит, договорились, – в тон ответила Марь Пална.

– Вы на удивление располагающая, приятная женщина. – Сановник сжал тонкое запястье своей дамы.

– Мне тоже с вами легко и... не скучно. – Женщина улыбнулась.

Сановник заглянул ей в глаза:

– Единственно, что меня мучает, искренни ли вы со мной?

– С умными людьми я всегда искренна... умным врать глупо.

– Значит я умный, по-вашему? – не без ноток фанфаронства вопросил хозяин стола.

Господи, подумала Марь Пална, до чего все кобели одинаковы, и провести их проще простого, играя лишь на одном тщеславии, но вслух подтвердила:

– Вы умный человек... это очевидно...

Сановник нагнулся, поцеловал руку женщине, на макушке склоненной головы Марь Пална разглядела плешь и прыснула.

– Вы о чем? – встрепенулся Сановник.

– Так... вспомнила смешное... когда-то казалось смешным, а теперь, если подумать, вовсе не смешно...

Расплатился Сановник кредитной карточкой. Японка долго кланялась уходящей паре. Пить кофе в баре Сановник отказался, а когда вышли на улицу и сели в машину, неожиданно признался:

– А вот у вас, если можно, я бы покофейничал.

– Разумеется можно, – ответила Марь Пална, ей показалось, что возникла неловкость и, чтобы уничтожить и намек на непонимание, добавила. – Я сама хотела вам предложить.

Черная "чайка" понеслась к "дворянскому району" в центре, где обреталась все понимающая Марь Пална.

Черкащенко прибыл на работу после полудня, как и обещал, прошел мимо секретарши, у дверей обернулся, вгляделся в красивое, беспутное лицо с явными следами ночного загула.

– Зайди, – обронил не зло и слишком отрывисто.

Секретарша вошла через несколько минут, дав шефу расположиться.

Предправления включил кондиционер, закурил "беломорину" и вместе с дымком выпустил изо рта протяжное – да-а!

Марь Пална знала все способы начальника нагонять страх и знала о его трюках такое, чего он и сам не знал. Женщина подошла к боевому подоконнику, полуприсела, отодвинула горшочек с кактусом, погладила мясистые листья бесплодного, но вполне зеленого лимона.

– Да-а! – запустил еще один пробный шар предправления, но подготовка Марь Палны к любым канцелярским баталиям оказалась выше всяческих похвал.

– Ты что? – не выдержал Мастодонт.

Марь Пална горько улыбнулась – переиграла, всегда приятно:

– Лимон жалко!

– Что? – не понял Мастодонт и уронил столбик пепла на полировку.

– Пустоцвет, – пояснила женщина, – вот и жалко.

– Маш! – хрипанул предправления. – Что ж я, по-твоему, совсем идиот? Старый идиот?!

– Я этого не говорила. – Марь Пална сложила руки поверх возмутительно короткой юбки, как школьница-отличница поверх белого передника.

– Спасибо, – поддел начальник.

– Пожалуйста.

Кротость Марь Палны в этот миг могла соперничать с ее привлекательностью.

– Ладно! Устроила... оперетту! – предправления впал в гнев, и жертва видела, что не наигранный. – Что ж я узнаю, Маш! Ты "двоишь"! Мне стучишь? На меня стучишь?

– Врут, – спокойно ответила Марь Пална и огладила подоконник любовно, как истинного гаранта ее благополучия.

– Что-о-о!.. – задохнулся Мастодонт.

– Врут, – с неподражаемой убежденностью повторила секретарша и забралась на подоконник поглубже, чуть раскинув ноги, не вызывающе, но... недвусмысленно.

– Агент-двойник в моем предбаннике! – сокрушался предправления. Доверенное лицо... помощник... исповедник... – Мастодонт покачал головой, попросил скорбно и достойно. – Объясни... как это?

Марь Пална разыгрывала обиду не хуже, чем невиновность и другие, часто необходимые для укрощения строптивых, человеческие чувства. Поджала губы, увлажнила глаза, создав ощущение этакого предслезья, прикинула не случится ли перебор в праведном гневе и начала, балансируя на тонкой грани, отделявшей стремительную атаку от столь же энергичного отступления:

– Двойник! Скажете тоже... А предположим... двойник! Но этого никак нельзя знать наверняка, только догадки. – Насупилась. – А догадка – родная дочь оговора!

– Я тебя вышибу к чертям и все догадки, и возьму другую. – Мастодонт, едва не присовокупил, что умение елозить по кабинетному подоконнику, по его наблюдениям, вряд ли редкостное, но... подумав, воздержался – рвать не время, слишком многое связывало его с секретаршей, если б только подоконник...

– Другая... – Марь Пална не торопилась, давно усвоила: медленно, с паузами роняемые слова, оставляют у собеседника необъяснимое ощущение значительности говорящего, рождают подозрения в скрытой силе, хотя женщина множество раз убеждалась, что на деле такие прикидки частенько не срабатывают. – Другая... а разве о другой можно знать наверняка? И о третьей... и о четвертой?.. У нас вербуют влет, только прознали, что имярек метят на путное место, еще анкету не подвез, а его уже – бац! Не согласитесь ли поспособствовать?.. "Добровольный" вы наш помощничек?! Присных менять – пустые хлопоты, я-то хоть человек проверенный... от мне, если что просочится, только хорошее, только вам на пользу! Если я им кое-что о вас не поведаю, то и вам от них ничего не перепадет. Не "подвоишь" – не прознаешь. Разве я вас хоть раз подставила?

– Нет, – честно и мужественно признал Мастодонт.

– А те, кто меня заложили... насчет "России" и прочего, может, как раз ваши недруги?.. И желают вашими руками выбросить на улицу вашего доброхота.

Мастодонт насупился, поставил на попа пачку "Беломора":

– Логично.

– Между прочим, я не "двойник", – примирительно сообщила Марь Пална, – а "тройник", может и "четверник"... я уж запуталась... не подбросишь доверительно сведений-дровишек, разве разожжешь костерок доверия и приязни. Одно знайте – я ваш друг... если не больше... – глаза Марь Палны подернула пелена любовного безумия или чего-то чрезвычайно похожего, – у меня свои представления о порядочности...

– О порядочности?.. – не верил собственным ушам Мастодонт, настроение улучшилось, как раз предправления был в состоянии оценить величественность, тончайшую продуманность разыгранного на его глазах спектакля, и еще раз убедился: с одной стороны верить нельзя никому, с другой – секретарша не лжет – играть против шефа для Марь Палны все равно, что против себя, а Мастодонт не встречал в жизни проходимцев, сознательно загоняющих самих себя в угол.

– Мы не слишком разболтались? – Марь Пална обвела стены, быть может, а скорее наверняка приютившие микрофоны-"клопы".

– Не слишком, – успокоил Мастодонт. – Холин прислал чудную штуку генератор стираний, пусть нас хоть сто магнитофонов пишут, кроме бу-бу-бу ничего не запишется.

– Здорово! – Марь Пална погладила мясистые листы лимона-пустоцвета, будто желая поделиться с растением радостью обретения генератора стираний.

– С агентурной жизнью ясно. – Мастодонт вытряхнул из пачки папиросу, размял табак в мундштуке, ковшиком ладони сбросил крошки на пол. – С кем куролесила, душа моя?.. – Без злобы поинтересовался предправления, по давней договоренности, ни ревности, ни покушениям на личную свободу другого в их отношениях места не находилось.

Откровенность Марь Палны в этот день сверкала пенной, брызжущей, тугой струей, как при открытии теплого шампанского:

– Сегодня ночью "троила", – призналась Марь Пална и присовокупила, не дожидаясь уточнений, – между прочим, ваш куратор!

– Господи! – утратив игривость, выдохнул Мастодонт и по лицу его скользнула тень досады и растерянности. Неловко прикурил, закашлялся, стал суетливо выгребать из ящиков бумаги, пытаясь хотя бы приблизительно вспомнить, что они означают и зачем написаны.

Марь Пална проницательно отметила внезапную и необъяснимую смену настроений и решила "опускать занавес", легко соскочила с подоконника, тихо осведомилась:

– Я пойду?

Мастодонт вроде поначалу и не услышал, затем будто вынырнул на поверхность реального из глубин времени и, запинаясь, пробормотал:

– Да... иди... конечно... потом договорим...

Секретарша исчезла. Предправления вскочил, подбежал к сейфу, прижался лбом к холодной стали, обеими руками обхватил сейф за боковины, будто возжелал обнять махину, рывком стронуть с места, поднять над головой и швырнуть... то ли в окно, то ли в приемную, то ли в портрет вождя над головой, если достанет сил...

В неприметном особняке в мешанине переулков центра, скромном снаружи и роскошном внутри, предстояла встреча с представителем братской партии. Гостиная с лепными медальонами и крашеными в цвет лаванды стенами безупречной гладкости ожидала гостей.

Первыми вошли Черкащенко и Сановник. Сели за уставленный яствами стол. Хотя Сановник был намного моложе Мастодонта, странное сходство проглядывало в их разных лицах. Сановник разлил минеральную по фужерам, принялся жадно пить.

– Синдром обезвоживания, – меланхолично ввернул Мастодонт.

– Было дело, – не стал оправдываться Сановник. – Схема простая... наши братья регистрируют торговую фирму – форин трэйд и все такое... мы продаем им оружие по бросовым ценам, затем они его перепродают на Западе по рыночным, разницу на наши счета и немножко им, на сытую жизнь и пропаганду марксизма...

– Все это делалось уже сотни раз, – заметил предправления.

– Разумеется, – согласился Сановник, – но наши сотоварищи по идеологии часто такие бестолковые, сущие дети, непременно напутают... на той неделе наш польский друг приволок шестьсот тысяч... на черта они нам здесь?

– На красивых женщин, – подсказал Мастодонт.

– Этого хватает и бесплатно, – разъяснил Сановник, – дамы как бы авансируют тело могущественным кавалерам в преддверии будущих благ...

– Как правило, призрачных, – выказал осведомленность Мастодонт.

– Как правило, – не стал возражать Сановник. – Однако, вернемся к делам... кредитование, проводки денег, финансовая отчетность – по вашей части.

Мастодонт кивнул.

Двери гостиной распахнулись, вошел маршал авиации и крохотный человечек с бегающими оливковыми глазенками – скорее всего представитель братской партии.

– Какие люди! – Закричал маршал, мужчины обменялись рукопожатиями, никто б не усомнился – знают присутствующие друг друга тысячу лет.

Четверо расселись за столом, вышколенные официанты-унтеры, а может и младшие офицеры – обслуживали споро и бесшумно.

Представитель братской партии кивал, как китайский болванчик, маршал методично насасывался коньяком, Сановник нашептывал в уши присутствующих свои соображения.

Наконец, осовевший маршал отвалился от стола, облапил худосочного представителя братской партии, сказал наставительно:

– Что ж ты такой костлявенький... прямо призрачный... не кормють?.. Ты тут поешь! Вишь! – Маршал метнул пухлую кисть к центру стола. – У нас добра на всех запасено, особенно для правильных людей, знающих толк в классовой борьбе... – Сановник остерегающе зыркнул на хмельного вояку, и маршал враз заткнулся, сник, опустив плечи и безвольно свесив руки, с ужасом припоминая, как генерал-полковника Лаврова впихнули в дурдом да еще в смирительной рубахе.

Чахлый представитель братской партии уродился скорее всего человеком не только хлипким, но и злобным – впрочем, малопочтенные качества эти часто сопутствуют друг другу – потому что прожег маршала пренебрежительным взором и ехидно уел, коверкая слова:

– Плехо? Такой болшой чиловъек, – похлопал по впадине под ребрами, намекая на оплывшую гору маршальского брюха, – а не... не... – тут представитель не нашел нужных слов и постучал себя по лбу костяшками жалкого кулака.

Маршал счел за благо не встревать, не напарываться на международный скандал и... прикинулся в дым пьяным, даже лобастую башку свесил на плечо, хотел и пасть раззявить для пущей убедительности, но решил, что уж это слишком.

Сановник миролюбиво оглядывал отключившегося военачальника: сильно пьющие никогда не вызывали тревоги властей, не то что трезвенники или, хуже того, люди себе на уме.

Мастодонт отвел Сановника к камину. Представитель наворачивал ложкой черную икру, предвкушая мысленно, ка расскажет на далекой родине, бьющейся в тенетах распроклятого капитализма о чудесах невиданного и, поразительно! – бесплатного изобилия. Маршал натурально дремал.

Мастодонт кивнул на маршала:

– Он-то зачем?

– Его ведомство товар отгружает... – Сановник подумал, заметил проникновенно. – Какие у них радости? Жена стопудовая... дочки – подстилки майорского состава, сослуживцы дуболомы... пусть хоть напьется в охотку...

Мастодонт решил, что время пришло, допил вино – недурное божоле поставил бокал на мрамор камина:

– На правах старшего товарища... – не без презрения глянул на представителя, на бескровных губах борца налипли черными точками икринки, казалось нагадили огромные мухи, – держу пари, сегодня ночью вы развлекались.

– Угадали, – подтвердил Сановник.

– Хотите скажу с кем?

В глазах Сановника мелькнул испуг.

– Скажите.

Мастодонт по-детски осведомился:

– А что мне за это будет?

– Внеочередная поездка в Париж, инспекция нашего Евробанка. Совершенно серьезно предложил Сановник.

– Устал я мотаться, надоело, – искренне признался Мастодонт. – Как приедешь, как дорогие соотечественники опрокинут тебе на голову ушат дерьма, что копили весь год... кто чью жену... кто чьего мужа... кто сколько украл... кто в тряпках субординацию нарушил...

– Так кто же? – не обращая внимание на "лирику", нажимал Сановник.

Мастодонт молчал.

– Вы не шутите! – с облегчением выдохнул Сановник. – Вы ба-а-льшой шутник. Все знают.

Мастодонт желал, чтоб Сановник успокоился, морально разоружился, как любили говаривать в парткабинетах. И действительно Сановник усадил маршала поудобнее, потрепал представителя по плечу и даже подсунул заботливо еще одну плошку с икрой, и уж совсем взяв себя в руки, снова приблизился к предправления.

И тут Мастодонт нанес стремительный, проникающий, рапирный удар:

– Вас ублажала Марь Пална, не так ли?

Лицо Сановника посерело и вытянулось.

В Цюрихском аэропорту верные сыны Мастодонта – Холин и Цулко встречали визитера из Москвы.

Чугунов вышел в зал ожидания с небольшим, видавшим виды чемоданчиком, и Пашка, впервые в жизни узревший этого человека, прошипел:

– Не нравится он мне.

– Только не улыбайся, – умолял Холин.

– Не нравится он мне, – с упорством заезженной пластинки повторял Цулко.

Представители банка в Цюрихе направились навстречу Чугунову, визитер из столицы не видел встречающих, но знал, что они должны быть.

– Не брякни вместо добрый день – не нравится он мне! – предостерег Холин. Пашка улыбнулся. Холин похолодел. Женщина, едва не налетевшая на них, остановилась, как вкопанная, будто споткнулась о Пашкину улыбку.

– Убери улыбку! – завопил Холин. Уже на подходе к Чугунову, Пашка расправился с улыбкой убийцы на розовощекой морде и придал лицу выражение вполне чиновное, даже глуповатое, что, впрочем, дается большинству совслужащих без малейшего труда.

– Добрый день! – выкрикнул Холин и выхватил чемоданчик у Чугунова.

– Здрасьте! – Пашка решил плебействовать напропалую, мало чем рискуя, усвоив давно – простота выходцев из подвалов более всего радует вельможных путешественников из далекого далека.

Чугунов поручкался с встречающими и зашагал, не глазея по сторонам, будто каждый день проезжал Цюрих на перегоне между Малаховкой и Удельной. Холин волок неожиданно тяжелую поклажу, Пашка приотстал, изучал спину и крепкие, чуть кривоватые ноги нежеланного визитера: ничего грибок! не первой свежести, но не пропит в труху, не прокурен до никотиновой вони чуть ли не из ушей, следит за собой, поди бегает по утрам, тискает гантельки, может и гирьки, а то и штангу лапает.

Пашка поравнялся с Чугуновым:

– Балуетесь спортом?

– Балуюсь, – не скрыл Чугунов. – А вы кто?

– Я?.. – Пашка вспомнил, что Холин в спешке забыл его представить. Заместитель Эдгара Николаича.

– Хотите сказать, что вы тоже банковский работник?

– Вот именно! – восторженно выпалил Пашка и неожиданно для себя улыбнулся. Еще более неожиданно оказалось, что Чугунову плевать на устрашающую улыбку Цулко. Пашка опешил, хотя должно было случиться наоборот.

– Вы банковский служащий? – еще раз, не скрывая изумления, как если б увидел бабочку без крыльев или жирафа без шеи, переспросил Чугунов.

– Именно... Я... – затряс головой Пашка. – Дебит, кредит, учетная ставка, что еще?..

Чугунов расхохотался. Холин зашагал быстрее, чтобы избавить себя от зрелища этого позора.

– Вы где учились? – стерев с глаз слезы, припечатал Чугунов.

– Я?.. – Пашка возмутился допросом, улыбнулся, чтобы привести московского дурня в чувства и... вторично убедился – зубодробительная ухмылка не срабатывает.

– Что вы все переспрашиваете я?.. да?.. я?.. не я же... Я-то уж имею право забыть, где и когда учился.

– Я тоже, – нашелся Пашка. – Я просто выгляжу молодо.

– Хотите отгадаю?

– Отгадайте, – не слишком охотно согласился Цулко.

– Вы учились в Вышке... – Чугунов задумался на миг, – причем, плохо.

Пашка поскучнел:

– Не понимаю вас... Вышка?.. Что за вышка? – и резко ушел влево к газетному киоску.

Вернулся Цулко с иллюстрированным журналом и напрочь забыл о предшествующем разговоре. Холин поставил чемодан в багажник "BMW" цвета "золото ацтеков" с искрой, усадил Чугунова назад, Пашка устроился рядом с водителем:

– Не хотите проехать по городу... покажем всякие разные "грибные места"...

Чугунов откинулся на подголовник:

– Давайте в отель... устал с дороги...

Холин дружелюбно спросил:

– Что в Москве?

– А что в Москве? – Чугунов глянул на Пашку, ухо стучалы отвисло почти до пола и, чтобы не разочаровать Цулко, брякнул, – накрывается советская власть.

– Да ну? – ойкнул Пашка.

– Ну да... – в тон ответил Чугунов и замолчал.

– Красивый город... – начал было светскую беседу Холин.

– Красивый? – усомнился Чугунов. – В сравнении с Мухосранском, а так... обычный западный город.

Не идет на контакт, с досадой подумал Холин и попробовал еще раз:

– Как Тихон Степаныч?

– Велел кланяться.

– Да ну?.. – подпрыгнул Пашка.

– Ну да! – подтвердил Чугунов. – Так и наказал... ты этим сукиным детям задай жару... страна с голода пухнет... а наши банкиры жируют на враждебных харчах.

– Так именно и сказал? – решил поддержать шутейный тон Холин.

– Вы имели ввиду "сукины дети"? Так именно и сказал...

– Я имел ввиду насчет страны, пухнущей с голода, а вообще... Тихон Степаныч известный шутник.

– Одно слово Мастодонт, – подвел итог Чугунов.

– Что-о? – вскричали, не сговариваясь, Пашка и Холин.

– А то вы не знали?.. – холодно заметил Чугунов. – Давайте договоримся, дураков друг из друга не делать.

Приехали в отель, оформились, поднялись в номер – шикарный, кажется впервые с момента прилета, Чугунова хоть что-то проняло.

– Сколько же в сутки? – не утерпел командированный.

– Неважно, – пояснил Холин, – платят наши швейцарские друзья.

– Это как же? – Чугунов любил ясность во всем.

– Долго рассказывать... этакий бартер личного состава, мы за них там, они тут...

Пашка, как фокусник вытянул из-за спины вместительный пластиковый пакет, неизвестно откуда и появился, поставил на журнальный столик:

– Здесь кое-что выпить на первый зуб... и сигареты.

– Не пью, не курю, к женщинам равнодушен... сухарь... заберите пакет.

Цулко глянул на Холина, тот кивнул, Пашка подцепил пакет, снова упрятал за спину.

– Завтра с утра подготовьте всю документацию... начнем работать. Спасибо за встречу. – Чугунов учтиво склонил голову, давая понять, что аудиенция завершена.

– За вами заехать в десять? – сдавленно уточнил Холин.

– В десять... у меня разгар рабочего дня... если не затруднит, в восемь.

Попрощались. Пожимая руку Пашке, Чугунов обронил:

– У вас располагающая улыбка... наша... чувствуешь себя среди своих.

Пашка попятился к двери и спиной выскользнул в коридор.

В машине сидели долго, не включая движка.

– Вот сволочь! – глаза Цулко сузились.

– Не заводись, – попросил Холин.

– Как же! – взбрыкнул Пашка, – он нам весь кайф сломает, скотина, подумал, успокоился, – с ним-то все ясно... тут я спокоен... меня больше всего твоя баба волнует.

– В смысле? – Холин отлично понял заместителя.

– В смысле... вчерашнего дня... влезла дурища... запомни, если что... она нас сдаст с потрохами.

– А ты считаешь, понадобится? – голос Холина упал.

– Уверен. Ты видел его... ты знаешь наши дела... наверх не пожалуешься, мол, это они требовали. По бумагам мы с тобой под статью пойдем... в особо крупных размерах... валютные махинации... злоупотребление служебным положением... весь букет.

– Но нас обязывали... из Москвы.

– Дурак! – Пашка играл подтяжкой пристежного ремня, – ты еще вспомни, как тебя инструктировал полгода назад этот управделами, скажешь на суде: это Герман Сергеевич мне велел! Так? Тебя зачем здесь держат? Чтоб у верхних голова не болела... засбоил, дал проскачку... на вылет, сберкассой командовать... это в лучшем случае...

– Что же делать? – Холин повернул ключ зажигания, заурчал движок.

– Не знаю. – Цулко смотрел на лужи сквозь лобовое стекло. – Одна надежда, что он не рубит в этой банковской трихомудии, хотя вряд ли, тот еще гвоздь. Попроси Мадзони, может, он заткнет наши дыры краткосрочными вливаниями?

Холин положил руки на руль:

– Так просто Мадзони не поможет... потребует встречной услуги.

– Господи, – хмыкнул Пашка, – вспомнила баба, як дивкой була. Соглашайся на все... нам бы этого козла, – кивнул на отель, – скорее домой возвернуть, а потом с Мадзони сговоримся, или пошлем... на хер.

– Может, твое ведомство поможет? – неуверенно поинтересовался Холин.

– Ты сюда ведомство не впутывай, – отрубил Пашка и, поздно спохватившись, прогундел, – да и какое такое ведомство?

– Ну ладно... ладно... – Холин отпустил ручной тормоз, машина плавно покатила.

Ребров не часто заезжал к матери и корил себя за черствость, понимая, что пустые укоры не облегчают участи единственного в этой жизни безоговорочно любимого человека.

Снова Ребров вышагивал по коммунальному коридору: у обшарпанных стен громоздились цинковые баки, стиральные доски, велосипеды-развалюхи, и еще невесть какая рухлядь. Каждый раз добираясь до двери материнской комнаты, Ребров втягивал голову в плечи, допуская, что прикрепленный к стене может пять, а может двадцать пять лет тому назад велосипед рухнет на темя, сбивая при падении тазы, санки, швабры и веники.

Открыл дверь, положил гвоздики на стол, подошел, поцеловал мать, болезнь отступила, и стало видно, что перед ним еще бесспорно красивая женщина, не молодая, но и далеко не старуха.

Вышел на кухню, вернулся с чистой водой в вазе, обрезал по косой ножницами цветочные стебли, расставил в вазе цветы.

Мать, не отрываясь, следила за сыном. Ребров вынул из сумки продукты, положил в холодильник, сказал:

– Грязный... надо вымыть... если б с Иркой не разругался, ее бы попросил.

– Мириться не думаешь? – с опаской уточнила мать.

– Ни за что! – Ребров сел на край кровати.

– Решил, значит решил, не вмешиваюсь, – мать вздохнула.

– По глазам вижу хочешь что-то сказать, а боишься, – ввернул Ребров.

– Боюсь, – созналась мать.

– Тогда молчи, тем более, что я предполагаю приблизительно: какие вы все мужики... не цените... бросаете любящих вас... так?

– Вроде того, – улыбнулась мать.

– Вот видишь, сказала бы... слово за слово глядишь скандал... а так, я вроде сам болею, сам себе горькую микстуру прописываю... а ты только наблюдаешь, и вроде не причем, и мне орать не на кого.

Мать снова улыбнулась:

– Я тоже по глазам вижу – хочешь спросить. Что?

– Хочу... – Ребров подошел к окну, приоткрыл форточку пошире. Можно? – Мать кивнула, поглубже нырнула под одеяло.

– В прошлый раз, ма, ты говорила... странные вещи... вроде, что... ты хоть помнишь... даже всплакнула...

– Я? – мать подтянула одеяло до глаз, опасаясь тока прохладного воздуха из форточки. – Не помню ничего... странные вещи?.. Удивительно... – вдруг глаза ее озарились догадкой. – Я тут пила лекарство... доктор выписал... очень сильное... доктор предупредил, у лекарства побочное действие, вплоть до галлюцинаций...

– Боже мой! Не помнишь, что говорила в прошлый раз?

Мать съежилась от напряжения:

– Не помню, ничего существенного... видно температура и это средство, – тронула коробочку на стуле... – все вместе наложилось и... – бессильно махнула.

– Но ты сказала... сказала, что... – продолжил Ребров.

Мать прервала:

– Скорее всего из-за лекарства... ослабленный организм... доктор уверял, все пройдет бесследно... мне уже лучше, много лучше...

Ребров не стал продолжать: у каждого есть причины для молчания. Протер пыль влажной тряпкой, разогрел матери ужин, покормил и собрался уходить.

– Когда заглянешь? – мать приподнялась на подушке.

– Позвоню. – Ребров замер у двери.

– Лидия Михайловна, – мать кивнула на стену, отделяющую каморку одинокой, как перст, соседки, – обижается, сказала, ты ей деньги даешь, а она от смущения не может отказаться.

– Вот еще... мало даю... она не обязана, – понизил голос, – за свои сто пятьдесят порхать у твоей кровати. Это мне ты – мать, а ей, хоть и славная женщина, но всего лишь соседка. Ты ее припугни, не будет брать денег – я обижусь. Уж я-то по обидчивости чемпион.

Подошел к матери, поцеловал, тихо выскользнул из комнаты и, озираясь, чтоб не налететь на Лидию Михайловну и не задеть рухлядь на стенах, выбрался на площадку к лифту, неслышно притворил дверь в табличках, утонувшую в косяке, утыканном разноцветными кнопками звонков.

Холин довез Пашку до дому и с улицы позвонил в итальянский "Банко ди Бари" сеньору Мадзони. Мадзони проурчал в трубку:

– Иф ю вонт... [Если вы хотите]

Холин расценил эти слова, как приглашение заехать.

Мадзони принял Холина в офисе, обставленном неструганной мебелью, многочисленными креслами с никелированными частями и огромным низким столом для совещаний, с поверхностью, напоминающей полированный агат.

– Бон джорно! – Мадзони пошел навстречу, раскинув руки, сели, Мадзони вынул минеральную, зная, что Холин за рулем, раскрыл коробку киви в шоколаде, сказал на достаточно приличном русском:

– Слушаю.

Холин выпил воды, погладил никелированный подлокотник, собрался с духом:

– Из Москвы приехал один человек... – издалека начал Холин.

– Я знаю, – улыбаясь, прервал Мадзони и принялся сыпать извинениями.

– Отделению моего банка... здесь в Цюрихе предстоит проверка... похоже... – вздохнул, – глубокая проверка.

Мадзони сцепил пальцы, оперся о колено, поворачиваясь в такт словам Холина.

– Нам понадобятся деньги... перекрутиться на время проверки... как только человек из Москвы уедет, мы тут же переведем эти деньги обратно.

– Это сотни тысяч? – уточнил Мадзони.

– Нет.

– Миллионы?

– Нет! – Холин выдохнул. – Сотни миллионов.

– Франков? – надежда в голосе Мадзони угасла.

– Долларов! – выпалил Холин и замолчал, он сказал все, что хотел, остальное всецело зависело от похожего на античного бога с загорелым лицом и синими глазами мужчины в великолепно скроенном костюме.

– Конкретно, сколько? – Мадзони дотронулся до шелкового платка в наружном кармашке.

– Триста! – Холин просил с запасом, хватило бы и двухсот, но... с напряжением.

Мадзони не вчера занялся банковской деятельностью:

– Это с запасом?

– Небольшим, – подтвердил Холин.

– Срок? – Мадзони не сводил глаз с начищенных носков черных ботинок.

– Неделя, не более.

– Я подумаю. – Итальянский банкир встал, поднял жалюзи на широченном окне: вдали смутно виднелись горы, вьющиеся по склонам трассы в огнях, гладь озера, мрачно поблескивающая в темноте.

– Оговоренную сумму необходимо перевести на мои счета не позже чем через сутки.

– Это трудно. – Глаза Мадзони превратились в два синих кусочка льда. – Слишком велика цифра, я не принимаю единолично таких решений, мне нужно посоветоваться с правлением и весомыми вкладчиками.

Холин знал, что Мадзони лжет, просто набивает цену. Он смолчал – в его положении не выбирают.

Мадзони перелистал небольшую книжечку в кожаном переплете, сделал несколько пометок. Отложил поминальник, пробормотал:

– Brigandi [бандиты, разбойники (ит.)], – залпом осушил стакан воды.

– Кто? – уточнил Холин, впрочем хорошо понимая о ком идет речь и лишь стараясь поддерживать беседу.

– Ваши... наверху... – любезно пояснил Мадзони, в его глазах сверкнули голубые искры. Холин не мог себе ответить: это гнев или издевка, предпочел не вдаваться в подробности.

– Что потребуется взамен? – тихо и даже пригнувшись к столу, спросил Холин.

– Ничего. – Мадзони подумал и добавил. – Я или помогу... или нет... если не смогу, – развел руками в жесте покаяния.

Итальянский банкир проводил Холина до дверей офиса, замер, глядя в спину спускающемуся по лестнице русскому. Холин слышал – или показалось? как, стоя в проеме дверей, Мадзони бормотал:

– Brigandi!.. Proprio [настоящие (ит.)] brigandi!..

Стрелки часов показывали без трех минут восемь. Из отеля вышел Чугунов, снял очки, протер замшевым лоскутом. Водрузил очки на переносицу: в поле зрения попала очаровательная мулатка с золотистым псом – скорее всего, голден ретривер – на поводке с щадящим ошейником.

Без одной минуты восемь подъехал Холин, раскрыл, склонившись в бок, правую переднюю дверцу сияющей "BMW". Чугунов сел, поправляя полы длинного плаща, кивнул: