Текст книги "Времена забытых лет"

Автор книги: Виктор Бурсин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Гаврилка повертел в руках кружку, взял за ручку и сделал вид, как-будто пьет из нее:

– Эки немцы молодцы, докумекали.

– Почему немцы, у английских торговых людей выменял на трех соболей, видишь, роспись какая.

– А для меня все немцы, раз по-нашему не говорят. Пойду ночевать, спите.

Друзья остались в темноте и тишине, каждый думал о своем.

– Дома, точно, все с ума сошли, везде нас ищут. МЧС, наверное, подняли. Надо как-то выбираться отсюда, – сказал вслух Николай. – Может этот Гаврилка – дурачок местный, застрял в своем мире, и чудятся ему повсюду старые времена.

– Ну, тогда их тут целая деревня, вернее, село Брусничное. Название-то какое, может, хиппи-коммуна прижилась под Вологдой, а мы с тобой уши развесили. Обсмеют нас дома, как вернемся, но приключение запоминающееся.

– Ну, а если все взаправду, что тогда делать?

– Вернуться к яме, так ее еще найти надо, и не факт, что сработает. Завтра доберемся до Вологды, посмотрим как там, все понятно станет. Давай повспоминаем, что было в 1612 году в Вологде. По-моему, осенью того года поляки и литовцы захватили и разорили город. Тогда надо быть осторожнее, чтоб не попасть в эту мясорубку.

– Ты, я вижу, уже и не сомневаешься, что мы провалились на четыре века назад, хотя я сам в это верю все больше и больше. Смешно завтра будет, если мы выйдем на асфальтную дорогу.

– Сейчас надо отдохнуть, силы по-любому нам еще понадобятся.

Глава 3. НЕОБЫЧНАЯ ВОЛОГДА

1

С непривычки спали плохо, в голове вертелись события прошедшего дня. Разум не хотел верить в возможность случившегося, все еще оставалась надежда, что это чей-то розыгрыш. Внизу в сене копошились мыши, временами задувал ветер, единственное, что было неизменным – это звезды на небосклоне и луна в небе, они были точно такие же, как дома. Несколько раз во дворе что-то стучало, приближаясь к сеннику, поэтому приходилось включать фонари на смартфонах и всматриваться в тень, куда не проникало лунное свечение, после этого все утихало.

Когда утром, успокоившись, оба уснули, в округе истошно начали орать петухи. Судя по тому, как они откликались друг дружке с разных сторон, их здесь было много. Непривычные деревенские звуки сразу вернули наших путешественников из приятных снов про прежнюю жизнь в действительность.

– Просыпайся, Коля, – Андрей потряс товарища за плечо, – утро во всю, петухи уже не по одному разу прокукарекали. Гаврилка с женой, вон, скотину обряжают.

– Я просыпался с мыслями, что все это сон, а тут ты в сене, со своими петухами. Такое ощущение, что я дня три не ел, а моему организму необходимо горячее дробное питание.

– Ага, сейчас, подаст тебе Гаврилка на подносике кофейник с горячими круассанами. Но то, что ты не грустишь, уже хорошо.

– Да тут грустить некогда, выживать надо, Андрюша, приспосабливаться, а там, глядишь, и яму поищем, может, она в две стороны работает. А может, закончится сегодня это кино, и мы с тобой дома будем к обеду. Ладно, давай пока посмотрим, что у нас с собой есть, что можно обменять, а то мы так с голоду помрем. Деньги наши тут, похоже, не котируются. Гаврилка вчера повертел пятисотрублевку как фантик и вернул совсем не впечатленный.

Друзья начали доставать все из карманов и рюкзаков и складывать на овчине. Два складных ножа с короткими лезвиями, которыми тут не напугать даже курицу, были признаны не годными для самообороны и вполне могли пойти для продажи или обмена. Двое наручных часов: один хронометр был из разряда бюджетной Швейцарии, что, видимо, никак не возвышало его над добротной отечественной «Ракетой» с руки Николая. Документы и ключи от машины, не имеющие практического применения и дорогие для хозяина, договорились не пускать в оборот. Два смартфона, заряды на которых были от 70 до 75%, решено было отключить для сохранения аккумуляторов. Дополнительный аккумулятор, термос, хоть и послуживший, но исправно выполняющий свою функцию, несколько пустых пакетов, баллончик со спреем от клещей и комаров, зажигалка и пачка сигарет иностранной марки с восьмью сигаретами, на пару из которых уже претендовал Гаврилка, две карамельки и обрывок блистера с тремя таблетками от головной боли. Коробок спичек, заполненный наполовину, нашелся в кармане на рукаве у Андрея.

– Коля, а твоя увесистая золотая цепь на шее? Еще неизвестно, как к ней тут отнесутся. Но золото ценится во все времена. Давай на нее тоже рассчитывать.

– Тогда давай в актив положим твои золотые коронки.

– Коронок у меня нет, а золотые фиксы в лес не надел, – улыбаясь, сказал Андрей, а вот, обручальные кольца тоже бы подошли. Да, дома, сейчас, наверное, кошмар, не знают, что и думать. Я дочку обещал сегодня в Ярославль отвезти.

Оба товарища загрустили, каждый думал о близких. В это время снизу раздался голос Гаврила:

– Ну, чего, паря, проснулись? Пошли харчеваться, да я вас на подводу-то пристрою, доедите позапутно до Вологды.

Собрав вещи и прихватив овчину, друзья спустились и пошли в избу вслед за хозяином. Дом был не новый, дальний угол заметно просел, и от этого пол имел порядочный уклон. В скромной избе стоял полумрак из-за холстов, натянутых вместо стекол и пропускающих мало света. Комната была примерно четыре на четыре метра, треть ее занимала массивная закопченная печь с лежанкой. Вдоль стен стояли длинные деревянные лавки, накрытые ткаными половиками. Возле окна расположился большой стол из грубо обработанного дерева. В верхнем правом углу за полотняными занавесками виднелись иконы, и горела маленькая свечка. На лавке возле печи была разложена различная кухонная утварь, рядом на полке отдельно стояла подаренная эмалированная кружка. У печки возилась полноватая женщина в длинном сером зипуне, волосы были убраны под цветной платок. Она повернулась и с любопытством поглядела на вошедших гостей.

– Здравствуй, хозяюшка, – первым начал Андрей, – прости нас за беспокойство, мы ненадолго.

– Здрасьте, – поддержал Николай.

– Это женка моя, Авдотья, а это ль странники, про чьих я тебе сказывал, Андрей и Николай. Ну-с, седайте на лавку в красный угол.

Друзья сели на лавку под образа. Авдотья накрыла стол новой чистой льняной скатертью, принесла кувшин с парным молоком, деревянную миску с несколькими яйцами, миску с кусками ржаного хлеба, крынку со сметаной, две деревянные ложки и две крынки под молоко. С голодухи все выглядело очень аппетитно. Гости торопливо начали завтракать, а хозяева с любопытством на них поглядывали.

– А скажи-ка, Николай, чаво вам в Вологде-то надобно? Времена ведь сейчас лихие, того и гляди не разберутся – прибьют, везде лазутчиков ищут. Я и сам вчерась вас за их принял.

– Весть у меня для воеводы вашего, очень важная, какая не скажу, то дело государево, – уплетая очередной кусок хлеба со сметаной, ответил Николай.

– Вона как, ну, тогдысь понятно все, – раздумывая промолвил хозяин.

– То, что могут не разобраться, это ты точно, Гаврил, подметил, бумаги-то наши все у лихих людей теперь, да и одежда у нас заморская, как ты назвал, малохольная, – улыбнулся Андрей.

– Дык я не обиды ради. А с одеженкой туго, уж больно наша простетска для тебя, в такой к воеводе точно не пустют.

– Гаврил, а чьи там черные одежды висят на улице, сушатся? – спросил Николай.

– Этак рясы монастырские, батюшка велел Авдотье настирать к завтра.

– Дай нам их до Вологды доехать, мы до воеводы доберемся, а потом обратно отдадим, – продолжал Николай.

– А берите, чаво хорошим людям не жалко. Авдотья, принеси-ко со двора.

Авдотья неодобряюще посмотрела на мужа и вышла из избы.

– Ругаться будет? – спросил Андрей.

– На то она и баба, чтоб ругаться. Сбрехнет, что течением реки унесло, своим ходом в Вологду отправились, – засмеялся Гаврил.

Гости тоже засмеялись, а Андрей даже похлопал хозяина по плечу.

– Рад я, Гаврил, что свиделись мы с тобой, и мужик ты настоящий, вот тебе штука такая в подарок, называется «термос». Тоже заморская и очень дорогая, – сказал Андрей, доставая подарок из рюкзака.

– Ты сейчас все наши заначки передаришь, а завтра мы с тобой сами в холопы пойдем ради еды. Будь порасчетливее, Андрюша, – наклоняясь, негромко произнес Николай.

Андрей вкратце пояснил Гаврилу принципы работы термоса, чем очень удивил того. Тем временем вернулась Авдотья и принесла рясы. Мужчины надели их поверх своей одежды, посмотрели друг на друга и рассмеялись. Авдотья перекрестилась и вышла из избы.

– А кресты где на цепях? – полушутливо спросил Андрей.

– Наперсных крестов обычные священнослужители сейчас не носят, их начнут надевать только при Николае II, – негромко пояснил товарищу Николай.

– Тем лучше, а то пришлось бы цепь твою отливать в кресты.

Рясы скрыли одежду, обувь еле виднелась из-под подола, рюкзаки на плечи надевать не стали.

– Скажи, Гаврил, а стекол в окна избы у вас никто еще не ставит? – спросил Николай.

– Стекляшки ставят в очень богатых домах Вологды. У нас в деревне либо промасленный льняной холст, иль рыбий пузырь, но он быстро рвется, хотя свету от него поболее. Волосы у вас острижены, паря, совсем не как у монахов, найду вам чавой-нибудь, – с этими словами Гаврилка выволок из сундука две серые войлочные шапки. Гости натянули их и опять улыбнулись:

– Гаврил, а зеркало у тебя есть?

– Чегось ты, добрый человек, церковь не дает вешать, говорят, зеркала и картины – все бесовское, только образа за застенком, – и Гаврилка показал пальцем на красный угол. – Сейчас подвода покатит на монастырский двор в Вологду, вас прихватит, вы только лишнего ничего не сболтните, пошли.

Хозяин, а следом за ним и гости вышли наружу, перешли небольшой двор и пошагали вдоль домов и заборов по улице. Утро было в полном разгаре, соседние крестьяне оказались заняты во дворах и на огородах, поэтому на них никто не обращал внимания. У третьего по счету дома стояла телега с запряженной рыжей лошадью. Возле ходил мужик и грузил мешки. Выглядел он моложе, ростом был выше Гаврила, одет примерно также, вместо бороды носил усы.

– Здорово, Дорошка. В Вологду запрягаешь-то, овес повезешь? – приветливо спросил Гаврил.

– И тебе здорово жить, Гаврилка, в нее самую, – не отвлекаясь от работы, отвечал Дорофей.

– Довезешь до Вологды-то двух людей монастырских? У них важное дело до самого воеводы, из Новгорода идуть, – почтенно произнес Гаврилка.

Дорофей посмотрел на путников в рясах и сказал:

– Ну, почто не отвезти-то, льзя, если дело такое, – показал на задний край телеги, где осталось свободное место, – седайте.

Андрей с Николаем уселись на телегу, нагруженную наполовину мешками, неумело подобрав под себя подолы ряс.

– Про табачок-то забыли, – терзаясь все это время, как бы невзначай, сказал Гаврилка.

– И точно забыли, – Николай запустил руку под рясу и достал из кармана полупустую пачку, две сигареты передал Гаврилке.

Дорофей с удивлением наблюдал за странными путниками. Пожав руку Гаврилке, Николай, не выходя из образа, окрестил того, а мужичек приложился губами к рукаву рясы, при этом счастливо улыбаясь. Телега медленно тронулась и покатила вдоль улицы.

– Батюшка раздает табачок пастве, как это знакомо из наших девяностых, прям картина через века, – грустно сказал Андрей.

Подвода поравнялась с сельской церковью, и оба новоиспеченных монаха перекрестились.

– Главное крестись правильно, тремя пальцами и справа налево, а то еще в раскольничестве обвинят, – напутственно сказал Николай.

– Так, вроде, раскол в середине XVII века произошел, если я правильно помню.

– Ну, может, и так. Крестись правильно, на всякий случай.

Село кончилось, и дорога пошла по прямой среди сжатых полей и небольших березовых рощиц, пожелтевших и готовых вот-вот сбросить отживший летний наряд. Телега ехала жестко, то и дело подскакивала на попадавшихся на дороге булыжниках. Один раз их обогнал конный, не обративший на них внимания.

– Дорофей, а скажи-ка, какой по счету сегодня день? – поинтересовался Николай.

– 21 день от новолетия, завтра у сынка маво младшенького именины.

– 21 сентября 1612 года. Плохо дело, Андрюша, если все сходится, то сегодня ночью польско-литовские банды, гонимые из Москвы или откуда там, войдут в Вологду, разорят и сожгут ее. Много людей погибнет, нам нельзя там оставаться, – озабоченно сообщил свои воспоминания из курса истории Николай.

– Надо попробовать что-то сделать, может как-то изменить ход событий?

– А думаешь, мы имеем право менять ход истории? Это не приведет к каким-то глобальным переменам?

– Ход чьей истории мы можем поменять, в какое время или измерение мы попали… Та наша жизнь уже останется той, а может, она будет меняться от того, что мы с тобой тут будем делать. У меня мозг не может этого осознать, но я знаю одно – нам нужно выжить здесь и лучше жить с комфортом, насколько позволяет XVII век, – оптимистически завершил свою фразу Андрей.

Меж тем подвода с друзьями переехала небольшую речку по деревянным мосткам, за узким вытянувшимся полем показалась деревня.

– Дорофей, что это за деревня, там за полем?

– Это Непотяговская, до Вологды недалече осталось.

От Непотяговской на дорогу свернуло две телеги груженные мешками с мукой, Дорофей пристроился следом.

– Это мужики князя Волконского, повезли муку на княжий двор, – обернувшись, сказал Дорофей новообращенным монахам, – через пять верст застава и Вологда.

Теплые шапки на головах и черные рясы жадно ловили теплые лучи сентябрьского солнца, становилось жарко. Николай снял шапку и обтер сырое от пота лицо.

– Ты бы шапку-то накинул обратно, а то твоя прическа, ну, никак не этой эпохи, этакий поп расстрига.

– У расстриг обстригали бороду, а не волосы, будет тебе известно. Ходу бы прибавить, чтоб обдувало. Надо было белым духовенством прикинуться. Ну что, служитель культа, как действовать в городе будем? – спросил Николай своего товарища.

– Давай подожжем и разграбим, поляки ночью придут, а ничего уже и нет. И напишут в учебниках истории о самом большом историческом обломе.

– А ты знаешь, так раньше и было, когда враг подходил, население пряталось за крепостными стенами, а городские посады сжигались. Захватчикам доставалась выжженная земля без фуража и пропитания, поэтому долгой осады не получалось.

– Значит, пробуем пробраться к воеводе, мол, мы от князя Пожарского хотим предупредить тебя, закрывай на ночь двери. Давно не ели, подбрось немного денежек, а в подарок – заморское огниво. Главное – из Вологды вовремя убраться, и не в сторону Москвы, видимо, оттуда пойдут.

План был одобрен, несерьезность и непродуманность никого не смущала. Вдоль дороги начали появляться строения – в основном небольшие полуразвалившиеся лачуги. Дорофей предупредил, что дозорные стрельцы с середины лета проверяют все телеги, ищут лазутчиков. Однако, поравнявшись со сторожкой, «недремлющие ока воеводы» были обнаружены спящими после вчерашней попойки.

– Так и Вологду пропьют, – выругался Дорофей.

По мере приближения к городу дома становились основательнее, большинство из них – рубленные из еловых бревен. Деревянные крыши были покрыты землей, которая местами поросла травой и мхом. Во дворах стояло много скотины, копошились люди. Почти на каждой улице виднелись большие и маленькие церкви. Центральная часть города была окружена деревянной крепостной стеной с множеством каменных башен с надстройками. Она начиналась по левому берегу небольшой речки и под неправильным углом уходила вглубь. Вдоль стен виднелись остатки частокола с заостренными вверх бревнами.

– Смотри, какие глубокие рвы. А какая полноводная Золотуха, это ведь она, кажется, – удивлялся Андрей, – а, вон, Софийский собор виднеется, он, правда, не белый, и купола не блестящие, и звонница деревянная.

Оба товарища озирались по сторонам, с большим удивлением распознавали знакомые архитектурные сооружения, сильно преобразившиеся через века. Сомнений, что они покинули XXI век, больше ни у кого не осталось.

– Большинство этих домов и этих людей, получается, прекратят свое существование в ближайшие несколько дней. Мне кажется, что мы должны попытаться что-то сделать, – с грустью сказал Андрей.

– Вот Благовещенские ворота, тама идите в покои воеводы, нужные люди покажут, а мне дальше в Кирилловскую слободку в Еремине враге за реку, – сказал Дорофей и притормозил телегу.

– Ну, спасибо тебе, Дорофей, помог, поезжай с Богом, – напутствовал Николай, слезая с телеги, – и еще, не задерживайся сегодня в Вологде, береги семью.

Через ворота медленно тянулась вереница из телег с разнообразной поклажей. Порой в мешках кудахтало и даже хрюкало. Все это не вызывало ни малейшего удивления. Проверяющих в воротах не было.

– Теперь понятно, как в город зайдут банды разбойников.

– Думаешь, хрюкая в мешках по двое, этакий вологодский троянский конь, – пошутил Андрей, – смотри прямо, похоже, это кабак. Давай зайдем, осмотримся, пропьем, так сказать, последнюю копейку.

– Ну, пойдем, много не нальют, но, может, что услышим, – оба друга с легкостью зашагали к заведению с покосившейся вывеской.

Отворив истерзанную дверь со следами повреждений как изнутри, так и снаружи, друзья зашли в полумрак питейного зала. В углу избы стояла большая старая наклонившаяся печь, слева располагался небольшой прилавок, по бокам и в середине находились грубые деревянные столы с лавками. Чувствовался неприятный запах браги, пота и тошноты. Несколько человек сидели за столами и громко разговаривали, один без движения лежал под столом.

– Чудесное место, пить мне уже не хочется, может, покормят чем, и то, лучше с собой взять, – остановившись на входе, произнес Николай.

– Пойдем к человеку, вон, за прилавком.

Проходя мимо крайнего стола, Николай случайно задел за локоть полусонного мужика, тот повернул голову и недовольно выругался:

– Чернецы́ питу́хи опять пришли, рясы пропивать, – он хрипло засмеялся, тряся грязной бородой.

– Не обращайте на него внимания, это Антипка, со вчерась не может отойти, – сказал работник, успевший подойти к ним из-за прилавка. – Пойдемте тудось, там почище, – и он показал на свободный стол.

– Как тебя звать-то? – спросил Николай.

– Яков Алтынев, целовальник55
  Целовальник – выборная должность человека, осуществляющего торговлю в кабаке, присягавшего не утаивать доходов и полностью передавать их государству.
  Сама присяга предполагала обряд целования креста и Евангелия – отсюда и название.


[Закрыть] государева питейного заведения.

Яков был высокого роста, худощавый с жиденькой бородой, волосы были разложены на пробор, поверх одежды был надет холщевый фартук, а на ногах сапоги.

– Сядайте тута, я вижу-то, вы люди неместные, незнакомые, приличные, что наливать? Есть виногорелка отменная, медовуха, пиво хмельное, все из своих винокурен.

– Нам бы, Яков, дружок, покушать чего, издалека идем, но чтоб денег хватило, – попросил Андрей.

– Так у нас не подают харчей-то, только питее хмельное, это вам в харчевню надобно.

– Ладно, Яков, давай виногорелки на копейку, уж коль мы к тебе пришли, – сказал Николай.

Яков ушел за прилавок и через пару минут появился с двумя кружками напитка:

– Извольте, лучшая виногорелка в городе.

Андрей принюхался к содержимому, пахло недоброженным алкоголем, отпил немного, по вкусу напоминало разбавленную водку плохой очистки. Но в горле приятно зажгло, и желудок наполнился теплом.

– Спасибо, брат, и верно хороша виногорелка у тебя. Как в городе, не шумят последние дни? – осторожно спросил Андрей.

Яков подсел на лавку и внимательно посмотрел на своих гостей.

– Да не боись, Яков, мы тебе табачка дадим, – Андрей кивнул Николаю и тот достал из пачки сигарету и положил на стол перед целовальником, – это хороший заморский табачок, – продолжал Андрей, – скажи, воевода шибко суровый?

– Суровый, он суровый, да только во хмелю ужо пятый день. Сказывают люди, как получил письмо из Москвы от князя Пожарского о победе над гетманом, так все и пьют-с. А по городу говорят, что казаки и литовцы к Вологде идут, и старец Галактион предсказывает великое разорение города. Воевать некому, ратных людей на Москву в помощь отправили, стрельцы тоже пьяные шатаются.

– Прав ты тут, Яков, беда идет на Вологду, и воевода ваш не чешется, – ответил Андрей.

– Да не поймешь их, государева они власть иль чья. Я тут пять годков целовальником выбираюсь. Сначала Лжедмитрию первому присягнули, потом Шуйскому. Затем этот, Тушинский вор объявился, и ему присягнули. Нащокина тута посадили – грабил, буянил. Одумались, вернули воеводу Пушкина Никиту Михайловича, Нащокину голову снесли, царю присягнули опять.

– Смутные времена на Руси, – поддержал беседу Николай. Видно было, что Яков болезненно переживал происходящее.

– Мужик простой, как копейку заимеет, так в кабак, а мы тут наливаем потом в долг. А у нас сбор питейной прибыли немалый. Если не выполним – кабацкий голова Серафим Кузьмич, из своих дает, а потом мне жалованье урезает. Вот и поим люд по полной. Такие вот порядки.

– Да, брат, долго так еще будет и закончится неизвестно когда, – подытожил Андрей.

Все это время Яков с любопытством поглядывал на лежащую сигарету.

– Да ты не думай, теперь заморский табак на мануфактурах так делают, этот конец от головешки, а этот в рот возьмешь, – пояснил Николай, понимая недоумение целовальника, – пойдем мы, Яков, спасибо тебе, держи деньгу.

– Вижу я, не черницы вы, но люди просвещенные, много знающие, – Яков говорил тихо, – тут с опричнины все друг за другом приглядывают и доносют. Федотка-то местный, как увидел вас, сразу побежал с россказнями, так что глядите по сторонам.

– Спасибо, братец, за заботу, уж услуга за услугу. Прав ваш старец Галактион, случится этой ночью в Вологде великое разорение от разбойников польских, спасайся сам и спасай свою семью, Яков, – предупредил Николай, вставая из-за стола.

– Спасибо за совет ценный, деньгу возьмите, сегодня угощения за счет хозяина.

Распрощавшись с целовальником, друзья вышли наружу.

– Самое время пойти пообедать к воеводе, – полушутя сказал Андрей.

В это время кто-то неприятно сильно толкнул в спину, от неожиданности Андрей даже закашлял. Обернувшись, монахи увидели трех крепких мужчин, одетых в одинаковые длинные зеленые кафтаны и высокие шапки. Можно было сказать, что молодцы были на подбор, одинаково подстрижены «под горшок», даже бороды имели примерно равную длину и размер. У каждого на боку красовалась изогнутая сабля, а у того, что стоял подальше, на ремне висел самопал.

– Кто такие? – грозно спросил стоявший посередине стрелец, видимо, он был за старшего в этой компании.

– Монастырские люди, идем с вестью от князя Пожарского до воеводы Одоевского, – немного смутившись и запинаясь сказал Николай.

– Двигай тудысь, – грубо произнес старший стрелец, – будет тебе воевода.

Один из стрельцов пошел впереди, двое шли сзади и подталкивали монахов в спину. Прохожие с любопытством поглядывали на происходящее, видимо, взятые под стражу монахи – не такое уж частое явление здесь.

– Куды их, Лука Фомич, к Роще поведем-то или к Ивану Иванычу? – спросил впередиидущий стрелец старшего.

– Роща уже третий день беспамятства, не будет разговора, давай к Одоевскому, пусть решает, – ответил Лука Фомич.

– Кто такой Роща, Лука Фомич? – учтиво поинтересовался Андрей.

– Наш второй воевода, Долгоруков Григорий Борисович.

2

Утром страшно болела голова после вчерашнего или позавчерашнего, сейчас уже и не вспомнить с чего началось. Письмо…, письмо… от князя Пожарского, письмо о победе над гетманом, уж теперь зададут трепки этим басурманам. Нельзя так бурно праздновать, ой, нельзя. Надо вставать. Из окон свет, новая одежда разложена, видимо, Митька приходил и уже не раз. Ощущение, что голова сейчас расколется на тысячи мелких осколков, еще пару часов….

– Митька, Митька, черт, где тебя носит!

Митька появился мгновение спустя с кувшином и вышитым полотенцем через руку.

– Не сильно соленый, как в прошлый раз? А то до вечера не мог напиться, – уже добрее спросил князь.

– Это огурчики из Никольского подворья, там знают, как тебя, князь, уважить.

Выпив треть кувшина рассола и вытерев лицо полотенцем, Иван Иванович начал медленно одеваться. Митька старался помочь, за последние восемь лет как он служит у князя, еще с Москвы, а теперь второй год в Вологде при воеводе, он уже очень хорошо знал все привычки хозяина. Одоевский (Меньшой) был из старинного княжеского рода, в молодости начинал стольником, затем был рындой66
  Рында (устар.) – оруженосец или телохранитель придворной охраны московских царей.


[Закрыть] при Василии Ивановиче Шуйском, ну а теперь с повышением, отправлен воеводой на два года в Вологду. Жилось в Вологде неплохо, активные события дальше Ярославля не перекатывались, торговля шла большая, сборы и налоги поступали своевременно и в достатке. Ничего, что хлеба и репа последние годы не уродились, на княжеском столе это никак не отражалось, жизнь текла размеренно и сытно. А после окончания вологодского воеводства, глядишь, и еще более хлебное место подыщут. Значит и Митьке ехать в Москву, с гордо поднятой головой возле такого именитого хозяина.

– Что слышно в городе по посадам? – с чувством некоторой легкости спросил воевода.

– Сказывают люди, нынешней ночью шалили на ярославской дороге, запалили корчму, двоих нашли зарезанными. Стрельцы хмельные по городу шатаются, устроили драку возле Успенского Собора, грязно ругались. Горожане жалуются, воевода-батюшка, слушают старца Галактиона про разорение великое, которое вот-вот должно напасть.

– Им храм в честь Знамения Божией Матери строить надо, чтоб эту беду отвести. А где я им сейчас умелых людей найду? Вон, как крепостные стены ветшают, а частоколом нашим сейчас разбойника не напужаешь, да и тот на половину сгнил. Если что-то долго ждать, оное и случится. Типун на язык твоему Галактиону! Где Истома Карташов, давно видал?

– Со вчерась с князем Григорием Борисовичем, у них и гуляют.

– Вели разыскать и привесть как в чувствах будет, и с князем мне надобно свидеться до темна, предчувствие у меня какое-то нехорошее. Завтрак подавай.

А у Митьки все уже и готово, рад услужить. Только выглянул за дверь, а там уже ждут команду прислуга и повариха. Большой дубовый стол с резными ножками – подарок из Москвы – накрыт белой скатертью с вышитыми красными и синими петухами, напоминающими хозяину о том, что это еще завтрак. На большой тарелке дымился запеченный гусь, пышный каравай, зарумянившийся несколько минут назад, в крынке – густая сметана, в другой – желтый кусок масла – гордость местных маслоделов, чуть подальше – ароматные бублики и яйца, еще хранящие тепло заботливой несушки. Но наполнял всю горницу чудесный резкий запах нового заморского напитка – кофея. Несколько кульков зерен летом Митька променял английскому купцу на пять соболей и теперь потихоньку баловал себя рано утром, пока князь спит. Оглядев зорко стол, Митька отодвинул стул, чтобы Одоевскому удобнее было сесть. Завтрак ожидался быть долгим, поэтому Митька пододвинулся к окну и одним глазом следил за тем, что происходит на улице.

Среди праздношатающихся людей слуга заметил троих стрельцов, сопровождающих двух чернецов. Видимо, вся эта толпа направлялась к городской тюрьме.

Странное дело, стрельцы не протрезвели с ночи что ли, монахов прихватили на улице, будет опять неприятный разговор с архиепископом Сильвестром, как в прошлый раз, подумал про себя Митька. Надо разобраться, пока беды не случилось. Подозвал к себе Ерошку, работающего на кухне, наказав внимательно следить за князем. Сам, схватившись за живот и театрально охая, вышел из горницы. Двумя прыжками спустившись с крыльца, пошагал к дому у восточной стены, где располагалась тюрьма.

Казенная изба была старая, без окон, плохо проконопаченная мхом. Кое-где между бревнами зияли щели, образовавшиеся ввиду совместной работы арестантов с одной стороны и хозяйственных стрижей с другой. Крыша местами провалилась, но дверь и засов содержались почти в идеальном состоянии. Вход был свободен, в карауле никого не было. Митька приоткрыл дверь и лицом к лицу столкнулся со старшим стрельцом. Оба от неожиданности вздрогнули и отступили на шаг назад.

– Ты что ли, Лука Фомич? – вглядываясь в полумрак, спросил Митька, приоткрывая пошире дверь, чтобы дневной свет позволил увидеть, что происходит внутри.

– А кого тебе тута надо, князь что велел? – без уважения спросил стрелец.

– Велел Иван Иваныч, разузнать, чьи такие чернецы, коих ты привел сюды, а то опять придется перед Сильвестром ответ держать.

– Князь велел, или ты опять суешь свой нос куда не надобно? – поглядев парню в глаза, спросил Лука Фомич.

Выдержав взгляд, Митька уверенно ответил:

– А ты поди сам у него спроси.

Сделав вид, что он поверил услышанному, стрелец посторонился, чтобы Митька зашел вовнутрь.

– Схватили их у кабака Серафима Кузьмича, Федотка-питуха донес, говор, мол, у них какой-то немчурный, с целовальником непонятные слова говаривали. Сейчас пойду Якова порасспрошу об них.

– Погодь ходить, небольшого ума твой Федотка, а спьяну и черти могут пригрезиться. Сам-то, что о них думаешь?

– Кажись наши, а кажись и не наши. Говор, дак, точно не наш, и на чернецов не похожи, портки у них странные, да и обутки на ногах – я такой не видывал ранее. Один старый, больше молчит, второй помоложе, акий щекарь77
  Щекарь (устар., разг.) – болтливый человек.


[Закрыть]. Все про князя выспрашивали, мол, важная весть для него. А я думаю, пущай посидят у нас пару деньков, а потом расспрошу, как надо и как умею, – улыбнулся стрелец, обнажив на половину беззубый рот.

– Знаю, как умеешь, Лука Фомич. По весне нонче, когда монастырских прихватил и заставил их двор убирать, пока архиепископ их не заприметил.

– Пить надо меньше божьим людям, тогда и в образе человеческом по улице ходить будут, а не в портках грязных на четырех ногах и сеном во рту, – вспомнив веселую картину, засмеялся стрелец, – пошли, отведу, сам посмотришь на этих.

В помещении тюрьмы было затхло и сумрачно. Митька взял жирник88
  Жирник (устар.) – светильник, в котором горит жир или масло.


[Закрыть] и, осторожно ступая по земляному полу, пошел за стрельцом. Большинство дверей были открыты, но мутный свет от жирника не мог осветить дальше вытянутой руки. Неприятное чувство охватило Митьку. Все-таки зловещее место, не зря в народе полно разговоров, что уже не единожды видели чертей, выпрыгивающих из-под крыши заполночь.

– Тут они, шныры, – тихо произнес Лука и открыл внушительный засов самой дальней двери. Практически без шума запор отъехал, и дверь с легким скрипом открылась.

В кромешной тьме Митька увидел голубоватое свечение и два лика, озаренных небесным светом. Как будто маленькие молнии собрались в одно место в дальнем углу и мирно освещали все вокруг, разрезая мрак. Митька со стрельцом попятились назад и начали торопливо креститься. При этом парень от страха забыл, что у него в руке жирник, тот упал, и разлившееся масло загорелось на земле. Не видя ничего в темноте, несколько раз споткнувшись, Митька развернулся и, натыкаясь то тут, то там на стены, побежал к выходу. Судя по громкому дыханию и бранным словам сзади, Лука Фомич спешил следом. Распахнув с силой дверь тюрьмы, оба вылетели во двор и остановились только у крыльца съезжой избы. Митька еще раз перекрестился, перевел дыхание, ноги тряслись, шапка где-то потерялась. Бледный Лука Фомич стоял рядом и тяжело дышал. Народ начал обступать и спрашивать, что случилось, но ни тот, ни другой не могли ничего внятно сказать. В это время из дверей тюрьмы, осторожно выглядывая и жмурясь на солнце, появились два монаха. Первый, что постарше, перекрестился, второй, поглядев на товарища, повторил знамение.