Текст книги "Пленных не брать!"

Автор книги: Виктор Бурцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Виктор Бурцев
Пленных не брать!

Порой наступишь ненароком на лягушку, вздрогнешь от омерзения: какая гадость! – но только и всего. Куда ужасней прикоснуться, хотя бы слегка, к телу человека: сей же миг растрескаются и разлетятся мелкими чешуйками, как слюда под ударом молотка, пальцы, и долго еще будет судорожно сокращаться желудок – так мучительно трепещет на деревянном настиле палубы сердце выпотрошенной акулы. Столь отвратительны друг другу люди! Прав ли я? Возможно, что и нет, хотя скорее всего да.

Лотреамон. «Песни Мальдорора»

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ДОРОГОЙ КАРЛ ДВЕНАДЦАТЫЙ...

1

С прискорбием сообщаем, что ваши услуги в качестве гражданина больше не требуются.

Майкл Мур. «Глупые белые люди»

– Сколько просишь? – спросил цыган, задумчиво глядя на электробритву.

– Неплохо бы тысяч пятьсот... – заискивающе сказал я, внутренне себя растаптывая.

Цыган хехекнул, почесал под левой мышкой и пошел прочь. Я догнал его и ухватил за скользкое пиджачное плечо. От него воняло чесноком, дерьмом и куревом.

– Ну что я с ней делать стану? – рассудительно поинтересовался цыган, не оборачиваясь. – В задницу вставлять?

– А хотя бы, – зло ответил я. – Никогда не поверю, что не придумаешь. Продашь небось втридорога. Ты смотри, рома, бритва-то японская, «Панасоник»!

Цыган повернулся, хитро посмотрел на меня и ловким движением извлек из кармана мятую сотню.

– Всё равно никто не купит, понял? Ну, еще полтинник добавлю.

И он ушел с моей бритвой в уродливой, бесформенной сумке из синего брезента, а я остался стоять посреди рынка, тиская в кулаке сто пятьдесят тысяч. Главное, что сволочь цыган был стопроцентно прав. При нынешней подаче электричества все брились безопасками. Вот если бы пакетик «Бика» заиметь... Небось за те же пол-лимона свободно бы продал. Только хрен бы я продавал, себе бы оставил.

Но это всё ерунда. Пойду хоть пожру по-человечески, раз уж провернул такое дельце.

И я пошел в столовую. Столовая помещалась в аккурат за углом, возле большого здания с надписью крупными буквами «бомбоубежище» на облупленной стене. Возле входа сидели нищие – от древних старух с иконами до безногого парня лет двадцати трех в драной камуфляжной куртке, с медалью за украинскую кампанию. Я бы дал ему штук пять, но мелочи не было. Да и медаль могла быть куплена тут же, на рынке, а ноги, типа, поездом отрезало по пьянке, уснул на рельсах. Или отморозил опять же по пьяному делу.

Зал по обыкновению кишел разномастным народом – многие продолжали здесь начатые на рынке торговые операции, другие просто ели, третьи грелись и смотрели, что бы такое стибрить. Отдельной компанией у стены жались раковые больные и спидоносцы – их по привычке избегали, хотя рак-то не заразен... Их, по идее, кормили по каким-то особым талонам, но никто этих талонов не видал, а жрали раковые ту же бурду, что и все. Я осмотрелся: в правом дальнем углу вроде бы было поспокойнее и даже просматривались свободные места за сколоченным из горбылей и ДСП столом.

Пока я тискался туда, мне три раза пытались продать «настоящую кристалловскую водку», а какой-то хмырь откровенно попробовал влезть в карман, за что я наступил ему на ногу. Поскольку хмырь был в шлепанцах, а я – в армейских ботинках с подковками, это произвело достойный эффект.

За столом обнаружился один дальний знакомый – парень по кличке Дрозд, вроде бы рабочий с гидропонных установок, хлебавший мутный рыбный суп, сваренный из поставляемой хитрыми японцами муки. По слухам, раньше они пускали эту муку на удобрения, а теперь везут к нам в качестве компенсации за острова и Сахалин. Видал я ту муку – желтая, вонючая.

– Здоров, Валерик, – сказал Дрозд, шлепая рукой по занозистой доске, изображающей лавку. – Жрать пришел?

– Кушать... Ты место мне подержи, я пойду возьму чего. Что там у них есть?

– А что всегда. Суп японский, пюре и капуста квашеная.

Меню столовой разнообразием не отличалось, иногда вместо пюре была тушеная капуста, а вместо квашеной – сырая. Летом давали яблочный компот, но сейчас, в мае, о компоте и речи не могло идти. По крайней мере в этой столовой.

Вообще-то с моими полутора сотнями я мог побить ноги в более приличное заведение, но стоило ли? Рассуждая так, я взял чуть теплую миску с супом, тарелку с размазанным по ней пюре из картофельного порошка, серую в черных точечках капусту брать не стал, прижал локтем к боку кусок хлеба и вернулся на свое место. Дрозд исправно стерег его.

– Может, махнем по граммулечке? – предложил он. – У меня получка завтра, а я дома в пальто старом заначку нашел, уж не знаю, когда ее туда и сунул... Нажрался, видно, вот и спрятал.

– Махануть можно, а не подохнем? Сам знаешь, что тут продают, – засомневался я, погружая ложку в суп.

– Есть надежный дядька, сейчас метнусь к нему и принесу.

Дрозд поднялся и ввинтился в толпу. На освободившееся место тут же наловчилась сесть костлявая тетка с двумя тарелками капусты, но я цыкнул на нее, и тетка, негодуя, исчезла. Впрочем, Дрозд вернулся быстро и водрузил на стол поллитровку с розоватой жидкостью. На бутылке виднелись следы наклейки: «Зубровка».

– Не ослепнем? Розовая, сволочь, – заметил я. – А если метиловый?

– Херня. Я пил много раз, не ослеп. Дядька ее из какой-то химии гонит, но очищает. Бывший главный инженер с полимерного, даже, кажется, доктор наук. Пахнет, что характерно, малиной.

– Тогда давай.

Мы приложились прямо из горла, и я отметил про себя, что дядька и впрямь знает в выпивке толк. По крайней мере помереть не придется. Доктор наук, как-никак. И малиной пахло.

После третьего прикладывания в голове появилось приятное кружение. Я пихал в себя холодное пюре, а Дрозд, у которого закуска кончилась, дымил самокруткой из корейского эрзац-табака. Снаружи пошел дождь, и на стол крупно закапало с потолка.

– Ну что? – спросил он. – Не работаешь сегодня?

– Я уже третий день не работаю. Закрыли нас, – поведал я. – Бритву сегодня продал цыгану, хорошая была бритва, «Панасоник».

– Хрен с ней, всё равно света нету, – махнул рукой Дрозд. Его хищное продолговатое лицо внезапно озарилось, и он воскликнул: – Слушай, а пойдем это самое?

– Чего?

– Ну, к девкам пойдем. Перепихнемся!

Его сосед слева оторвался от разрушения и поглощения капустных бастионов и с интересом посмотрел на нас.

– Ты, мужик, лопай. Я не тебя пихаться зову, – грубо сказал ему Дрозд и продолжал: – Перепихнемся, водочки попьем, может, пожрать даже чего спроворим у девок. У меня кое-что осталось, и бритву твою проссым за всю мазуту. Или тебе деньги на что другое нужны?

Я подумал, машинально выскребая тарелку. Допустим, приберегу я эти бабки. Проем через неделю при самой жесткой экономии. И что с того? А тут и девки, и выпивка, и жратва... Ну, жратва, конечно, под вопросом, но вариант интересный. Ни на что мне эти паршивые деньги не нужны, коза им хозяин, решил я и спросил:

– А где девки живут?

– А у вокзала, – блестя глазками, сказал Дрозд. – Где Путину памятник. Там общежитие раньше было, а как потом фабрика швейная сгорела, так они жить и остались. С ОМОНом пробовали выгонять, так бабам-то что, чего надо наружу выставил – вот и весь ОМОН... Плюнули на них, так и живут. Я на той неделе познакомился. Только надо водки купить и закуски чуть-чуть для начала, а там у них самих еще найдется. А то не пустят.

– Бери у своего доктора еще пузырь, а насчет закуски разберемся, – скомандовал я и сунул недоеденный хлеб в карман.

Дрозд обрадовано поскакал за выпивкой, а я пошел наружу.

Дождь все еще шел – слабенький и тепленький. Видно, скоро погода на поправку пойдет... Напротив, у покосившегося забора, степенный и благообразный мужик в дерматиновом плаще кормил сеном лошадь. Лошадь, запряженная в очень приличного вида, зеленую телегу, косилась на меня умным черным глазом и вкусно хрумкала. Сельский, наверно, мужик, из зажиточных – вон, и телега у него какая, и кобыла вроде не сдыхает, и ног у нее сколько природой положено...

Через тучки неожиданно ударило солнышко, и мир – включая меня самого, правильную лошадь, зеленую телегу и степенного мужика – показался мне на редкость милым и добрым. Наверное, докторова выпивка заработала на полную мощность.

– Отец, у тебя курить не найдется? – совсем растаял я, обращаясь к мужику. У таких махра всегда имеется, самосад.

Мужик сунул лошади еще пук сена и вычурно спросил:

– А х... не хочешь ли?

– Экий ты, отец, серьезный, – удивился я. – Пожалел божьему человеку папироску.

– Этаких божьих людей полезно на деревьях за ноги вешать, – ответствовал мужик, после чего повернулся ко мне дерматиновой спиной, ясно давая понять, что разговор окончен.

Я хотел уже объяснить этому долбаному фермеру, что ему следует и чего не следует позволять себе в городской черте, но кто-то потряс меня за рукав. Это был лучезарный Дрозд.

– Ну, пойдем, что ли?

– Ты чего, хотел мужику звезды дать?

– Опомнился, – буркнул я.

Мы топали по расползшемуся асфальтовому тротуару вниз по улице Героя России Кадырова. Когда я совсем маленькой соплей тут бегал и в окна женской бани кварталом ниже подсматривал, улица называлась не то Космонавтов, не то Полярников, сейчас уже не помню... И те и другие теперь на хрен никому не нужны.

– А что я? Я подошел, ничего не заметил... Может, вернемся? Отхерачим мужика, полезное что заберем.

– Свалил уже небось мужик. Да и правильно, что не сунулись: у крестов этих чего только под сеном не запасено. Из автомата полоснул бы, и вся звезда.

Мимо проезжали редкие автомобили, в основном ведомственные. В облезлых, допотопных «Жигулях» скучал милиционер, который вроде должен был следить за движением, но в связи с почти полным отсутствием такового не знал, чем заняться, и потому пристал к нам.

– Ну-ка стоять, – сказал он, с кряхтеньем вылезши из машины. – Куда идете?

– Гуляем, – ответил Дрозд.

– Пьяные?

– Ага. В отделение заберешь? В вытрезвитель, может быть?

– Нужны больно... Тихо себя ведите.

Милиционер попался старенький и унылый, прекрасно понимал, что ничего с нами не сделает и попросту не справится, даже если мы начнем вести себя не тихо, а громко, но привык за годы службы соблюдать приличия и призывать к этому других.

– Хорошо, товарищ старший лейтенант, – сказал я. – Можно нам идти?

– Идите.

– Надо было ему по башке дать, – возбужденно бормотал Дрозд. – И машину на хрен забрать. И пестик.

– Так он тебе с пестиком и ходит... В кобуре, небось, гондон, пожрать да от жены заначка. Стоит дядька нормальный, отрабатывает свои копейки, и ладно. Старенький опять же.

– А зачем такому гондон? – усомнился Дрозд.

– Надувать и хлопать...

Мы свернули за угол. Посреди чахлых кустиков барбариса, посаженных кольцом, стоял памятник Путину. Бронзовый, он являл бывшего Президента России с книгою в левой руке, мудро глядящего вдаль. Вторая рука, правая, по-наполеоновски покоилась за бортом пиджака. Судя по количеству голубиного дерьма, в последний раз Путина чистили недели три назад.

– Его ж, кажется, взорвали, – сказал я сам себе.

– Не, это возле завода холодильников взорвали, а этот стоит, – уточнил Дрозд. – Мы вот закуски не купили...

– Вон ара ходит, у него купим. Не в магазине же ливерку тухлую брать... А в коммерческом дороже выйдет.

Ара в кашемировом пальто действительно ходил неподалеку от памятника и делал вид, что любуется окрестностями. Признаться, идея хреновая: останки заборов, какие-то скрученные железяки и кучи битого кирпича – на что любоваться-то? Но место бойкое, в торговой сметке аре не откажешь. Тут же бабки торговали семечками, пирожками хрен знает с чем и всяким хламом, разложенным на пустых ящиках.

– Эй, пожрать есть? – спросил я, подходя.

– Ест пожрат, ест випит, – солидно сказал ара. – Чито нада?

– Пожрать. В смысле, закусить. К дамам идем в гости, понял?

– К билят идем? Тада нада канпет, колбас.

– Ты давай воду не мути, – встрял Дрозд, – мы не Пугачеву трахать идем. Канпет на хрен... Сказано тебе – закусить.

– Пугачева старий, зачем Пугачева трахат? – удивился ара. – Надо сапсем молодой билят трахат.

– Давай не звезди, – поторопил Дрозд.

Ара пожал плечами и помахал кому-то невидимому рукой. Тут же со стороны почти дочиста вырубленного на дрова парка появился второй ара, с натугой тащивший чемодан. Он взгромоздил его на чудом уцелевшую скамейку и открыл.

Давненько я не видел столько еды в одном месте. Нет, конечно, чан концентратного пюре или бочка квашеной капусты не в счет. Много, но не то. Здесь были паштеты, шоколадки, колбасы, какие-то копчености, печенье, консервы и даже шампанское.

– Купи шампан, – предложил первый ара. – Билят очен любит шампан.

– Сам ты билят, – сказал нервный Дрозд. – Давай вон колбасу... подешевле которая. И консерву попроще.

Я сложил колбасу и две банки килек в томате в пластиковый пакет «Кэмел», подаренный арой от щедрот.

– Сто двадцать тисач, – сказал ара, что-то подсчитав в своей черной голове.

– Ну ты даешь, бля! – поразился Дрозд. – Колбасы кусок и килек две банки – сто двадцать тонн? Охренел! Добавь хоть шоколадку, что ли!

– Дай иму шакалат, – буркнул второй ара, молчавший до сих пор.

– Харашо. На тибе шакалат.

Ара порылся в чемодане, нашел пару самых невзрачных китайских соевых батончиков и отдал Дрозду. Я рассчитался и прикинул, что осталось еще тысяч двадцать. Ну, не так и плохо. Что там, интересно, за девки у Дрозда?

– Что там у тебя, Дрозд, за девки? – спросил я.

Мы вошли в страшного вида закопченную арку и оказались во дворе общежития. Двор был пуст, только в углу дико ржавел кузов «Москвича».

– Симпатичные вроде. Я их ночью видал, темно было.

– Ну ты и сволочь, – беззлобно сказал я. – Небось, старухи какие, хуже той Пугачевой... Ладно, один хрен, всё уже купили. Не возвращаться же.

На лестнице царил вонючий полумрак. Несомненно, всё население общежития активно использовало ее в качестве отхожего места, а также как дом свиданий – там и сям всё безбожно обгажено, валялись оприходованные презервативы из гуманитарной помощи. На площадке между вторым и третьим этажами маялся здоровенный малый в фуфайке. Он было дернулся к нам, явно не цветы дарить собирался, но я предупредил:

– Стой, сволочь, а то урою!

Сволочи перспектива быть урытым показалась неприглядной, и он отступил в угол. Не исключено, что он просто стрелял курить, но курить ему всё равно бы не дали. Надо бы про него не забывать, а то дружков потом приведет, придется махаться. А не хочется. Хотя, с другой стороны...

Длинный коридор пятого этажа освещался единственной лампой дневного света, которая казалась здесь маленьким чудом. Дрозд нашел «третью секцию, комнату триста двенадцать» и забарабанил в дверь.

– Кто там? – пискнули изнутри. Видно, страшновато здесь жить.

– Лешка. Ну, Дрозд! Мы с вами на той неделе познакомились!

Дверь приоткрылась, потом открылась окончательно, и хрупкое создание в застиранном махровом халате сказало:

– Ой, мальчики! Лешка! А мы тут картошку жарим!

В комнате и впрямь стоял вкусный запах жареной картошки. Притом даже, кажется, с луком. Комнатка была ничего себе, для троих – а девок оказалось именно столько – даже просторная. Особой роскоши не наблюдалось, зато имелось радио, керосинка и даже коврики на стенах над кроватями.

– Марина, Таня, Наташа, – представил мне девок Дрозд. Марина открывала нам дверь – года двадцать два, маленькая и тощенькая, рыжая. Таня – крупная брюнетка в спортивном китайском костюме ядовито-синего цвета, на год постарше. Наташа – стриженая и обесцвеченная, с плоской грудью под вязаной кофтой и несколько длинноватым носом. В общем, вполне приличные девки. Как говорил один мой знакомый, покойничек, «ничего и в поле много». Черт знает как это расшифровать, но я для себя считал афоризм чем-то вроде «в поле и жук – мясо».

– А это Валерик, мой большой друг, – сообщил тем временем Дрозд. – Очень рекомендую. Опасный человек. Работает, кстати, в охране гуманитарки.

«Работал», – подумал я. Громкое слово «гуманитарка»... Презервативы, противозачаточные таблетки, заношенное тряпье, просроченное сухое молоко, не сортовой рис, списанные консервы из натовских запасов. Мука японская, малопонятные лекарства, мясо глубокой заморозки сорокалетнего возраста. Большой беды оттого, что мой пункт номер шесть прикрыли, для народа не будет. Я, правда, потерял бабки и место, ну и хрен с ними. Всё равно не удержался бы и набил морду мистеру Хепнеру, очкастому румяному немчику, моему начальнику. Он-то, кстати, и подарил мне электробритву. На день рождения. И весьма сожалел, паскуда, что не может предоставить мне новое место работы.

– Ой, у вас, наверно, столько вкусного! – восхитилась Таня.

– А вот, держите! – И Дрозд молодецки принялся выкладывать на стол колбасу, консервы и шоколадки, а в довершение ко всему бухнул две бутылки с розовой жидкостью «от доктора».

– Какая прелесть! Вот здорово! – наперебой зачирикали девки.

Мы поставили стол между двух кроватей, вскрыли кильки, порезали колбасу и хлеб, а девчонки тем временем дожарили свою картошку. Шоколадки девки с нашего молчаливого согласия разделили каждую на три части и с повизгиванием съели. Дрозд разлил «докторовку» по пластиковым стаканчикам и сказал древний, как мир, тост:

– За знакомство!

И началось...

Я проснулся на полу. Собственно, ни в каком другом месте я проснуться и не мог – вчера мы поснимали с панцирно-сетчатых кроватей одеяла, матрасы и подушки и устроили на полу огромный сексодром. Детали гульбы я не помнил, да и ни к чему их было вспоминать. Сначала, естественно, всё было традиционно – под тосты уничтожили первую бутылку. Что-то эта сволочь доктор туда добавляет, ну не может простое бухло так вставлять... Гадом буду. Недаром малиной пахнет. Тем не менее эти события в моей памяти остались свежи.

Как приканчивали вторую, я помнил уже смутно. Сначала вроде анекдоты рассказывали. Я это делать не умею, но и то рассказал один, теперь уже не помню даже, какой и про что. Вроде был смешной, ага. Дрозд хохотал, девки делали круглые глаза и взвизгивали. На мне повисли Наташа и Марина, а Дрозд тискался на своей кровати с Таней. После второй девчонки поскребли по сусекам и выставили бутылку чего-то мутно-серого, но нам уже было всё равно. Тут-то и потащили матрасы на пол... Помню, пели с Дроздом «Броня крепка!», пользуя при этом Марину с двух сторон, в то время как Таня и Наташа лизались поодаль. Как выяснилось, оба мы служили во времена хохляцкого конфликта в танковых, и даже вместе бились под Черниговом, и вместе успели оттуда свалить до того, как там рванули тактические ядерные... А я и не знал, подумать только. В Грузию Дрозд уже не попал – демобилизовали после контузии, а я влетел. Но это уже другой разговор.

Я попытался перевернуться, что оказалось делом сложным, ибо у меня на животе покоилась голова Наташи, а на правом плече – Марины. Рядом дрых Дрозд с открытым ртом, а его Таня откатилась куда-то в сторону. Излишне говорить, что все были голые, как северные скалы. Осторожно стряхнув с себя девок, я посмотрел в окно. Светло. Или еще вчера, или уже сегодня, но уж не ночь ни в коем случае. Наверное, сегодня. В голове тарахтели маленькие барабанчики, и я почему-то с ужасом подумал, что зря не взял с собой гуманитарные гондоны. Ведь вчера кого-то даже в задницу поимел... Хорошо бы хоть не Дрозда, хе-хе.

Нахватаюсь ведь заразы и подохну.

А и хрен с ним.

Я встал и принялся скакать на одной ноге между тел, надевая штаны. Разбуженный моими прыжками Дрозд – морда опухшая, всё хозяйство набок, изо рта слюни натекли – открыл один глаз и спросил:

– Что, утро уже?

– Давно.

– Фак твою муттер, мне ж на работу пора... – С этими словами он повернулся на правый бок, уткнувшись лицом в массивную грудь Тани, и немелодично захрапел.

Мне захотелось пнуть его в волосатую худую задницу, но я сдержался и пошел умываться.

Совмещенный санузел когда-то содержал в себе такие достижения прогресса, как унитаз и душ, но теперь они не работали. А то как же. Я поплескал в лицо холодной водой из ведра, отметил, что кто-то наблевал на пол, может, и я сам, с кем не случается, и вернулся в комнату.

– Доброе утро, маленький! – сказала хриплым голосом Наташа. Она сидела на кровати, прямо на голой панцирной сетке, и пила из носика заварочного чайника. – Хочешь?

– А что там у вас? – осведомился я.

– Липовый цвет.

Я хлебнул липовой заварки и поискал глазами, что бы такое съесть. Безрезультатно. В сковородке из-под жареной картошки валялся носок. Не мой, у меня не такие драные.

– Курить хочешь? – спросила Наташа.

– А есть?

– Вот. – Она протянула папиросу. Я сунул ее в рот и щелкнул одноразовой зажигалкой – всё из той же гуманитарки.

– Слушай, мне работа нужна, – сказала она, дождавшись, пока я затопчу бычок в консервную банку.

– А я-то что? Девочка, меня недавно выперли. Закрыли мою гуманитарку. Я сам безработный, как крыса.

– А Леша сказал...

– Леша несет сам не зная что. Для понта. Так что извини.

Она заплакала. Вроде бы нужно было ее как-то утешить, но у меня рука не поднималась. Так она и сидела голым задом на панцирной сетке и плакала, утираясь ладошкой. Хренотень всё это, спьяну. Бабе проще, баба известно чем заработает столько, что за год не проешь. Мужикам труднее.

Я побродил по комнате без особенной цели и решил, что пора сваливать. Попробовал растолкать Дрозда, но тот вполголоса послал меня, назвав почему-то Коляном, и я понял, что сегодня Дрозд на работу не придет. Выгонят ведь дебила, подумал я, но оделся и тихонько ушел, притворив за собой дверь. Наташа так и плакала на кровати, когда я уходил...

Внизу, у самого выхода из подъезда, толпились местные числом шестеро. Один, кажется, тот, что вчера на площадке маячил. Ждут ведь, падлы. И понять их можно: что еще делать, работать негде, а тут хоть развлечение.

– Здоров, земеля, – сказал один, самый хлипкий. Старый прием, детский: сначала до тебя докапывается сопля, ты ему даешь подзатыльник, а большие ребята идут за него заступаться. И правильно, не трожь маленьких.

– И ты здоров, земеля, – в унисон ответил я.

– Чего к нашим девкам ходишь? Со вчера ждем. Цени интеллигентное обращение – дождались, пока от девок уйдешь.

– Мы тебя знаем, ты на Роторном живешь, – сказал второй.

Это уже хуже. Ладно, приходите, ребята, на Роторный, там разберемся.

– И что? Что у вас девки, купленные? Или важные детали от них отвалятся?

– А хоть бы и так. Некрасиво. Хотя бы бутылку выставил, мы ж культурно, всё понимаем. Девок-то нам не жалко.

Люблю культурный разговор, но вот эти морды не просто так здесь стоят. У меня в кармане есть какая-то мелочь, на бутылку им, может, и хватит... Хотя ни хрена.

– Ни хрена, ребята, – сказал я, прислоняясь спиной к стене. – Приходите к нам на Роторный, и мы вас не тронем. И девки у нас есть.

– Не хочет земеля с нами разговаривать, – заключил хлипкий.

Очевидно, это было сигналом к действию, потому что остальные стали подтягиваться ко мне. Чтобы не терять зря времени, я приложил хорошенько хлипкому и еще какому-то уродцу в солнцезащитных очках. Четверо остальных попытались взять меня в коробочку, но я не отрывался от стенки, чем весьма осложнил их задачу. Бойцы они оказались липовые и в основном мешали друг другу. Один, на свою беду, вытащил нож, но я его выбил, успел подхватить и хищно завертел лезвием в воздухе. Так я оттуда и вышел – пятясь и отмахиваясь ножом. Урла за мной не последовала – ссали против ножа. Дети, ой дети!

Возле памятника ходил давешний ара. Он, кажется, узнал меня и приветливо заулыбался.

– Эй, ара! – сказал я. – Курить продашь?

– Курит продам. Какой табе курит, папырос, сигарет?

– Сигарет. «Мальборо».

– Ай, дорогой сигарет!

Ара полез во внутренний карман пальто. Я здраво рассудил, что сигарет и впрямь дорогой, не стал рассусоливать и двинул ему в челюсть, а потом добавил ногой, когда он уже валялся на асфальте. Чемодана при нем не случилось, но вот из карманов я выгреб довольно много денег и несколько пачек разных сигарет, презервативов и жвачки.

Ара хрюкал, булькал кровью, ворочался, но встать не пытался и за ноги не хватал, видать, получал уже горячего. От парка ко мне бежали двое сородичей поверженного, но явно опаздывали. Или разумно не спешили. Я тоже, ничуть не торопясь, побросал презервативы наземь (за ненадобностью), повернулся и потрюхал к набережной с чувством восстановленного собственного достоинства.