Текст книги "Чуть-чуть высунув язык (сборник стихов)"

Автор книги: Виктор Авин

Виктор Авин
Чуть-чуть высунув язык
(сборник стихов)

Дорогой читатель, воспринимайте мои стихи как я – как живые ураганные картинки…

«Город мой, синагоги и блинной…»

 
Город мой синагоги и блинной
вдалеке от тропы журавлиной
над столпом манекенщиц витринных
сапогами в садах листья подданных
и на сплине дающие бороны
волны.
Город мой от доменов до домны
марширующий в небо колонною
во главе с барабанщиком Воландом
чайки все еще до смерти голодны,
маленький
Город мой на салазках и в валенках
мерседесов, украшенных палехом
для оказии в желтое вороном
окрестованный Ангелом в бороду
лазию
вход где выход в европпину азию
в лабиринте я, выведи Город мой
нам породу головок и винтиков
погоди же, я сам только б дырочку…
– молодой, ты буравчкам вкурчивай
госпожам или девочкам ссученным
а потом пеленай в тени выручку
дурочку
 

«Бабье лето»

 
Лунный вечер томно трогает за плечи
это Господи придумал бабье лето
выдыхает на морщины теплым ветром
и в глазах твоих оставит счастья метку
междуног пушистым мехом горностая
ласкаясь
Окуная дольки слов в бокал с шампанским
и ресницами играя с синим светом
наклонив чуть набок голову поэта
Вечер думает о том что уже было
это где-то и в окно стучится
веткой
Тихим свистом вдалеке ответит поезд
и замрут в блаженстве юноша с подругой
седины его коснувшись она втянет
покраснев слегка в дряхлеющий животик
пламя бабье что внутри ее
клокочет
А снаружи и не видно смерти ночью!
А Душа, что молодеет, в тело хочет!
На свету в обрыв в прожилках желтых листьев!
На постели отлетая к Богу, в мысли!
Бабье лето. Лунный вечер.
Время вышло.
 

«В темпе Авина»

 
Ямбы, зомби, линий стаи, мягкий почерк звонче стали,
самбо, ноты, пишем, таем, над стокатто восклицаем,
Под вопросом знанье темы, девы, демон, вкус удачи,
На охоте в малой Охте на кровати в той палате
Где над стенами – планеты, под столом – пустые рифмы,
На столе бутылка водки, сводки, цифры, диаграммы,
Кредит, сальные убытки, томный крик, цепочка, нитки
Вен, нейронов, децибеллы и октавы криков, звона
Журавлей, и под вуалью смеха только после плача,
Палачей икота, рвота, клип «Негоды», сверхзадача
Указать планете элипс, отвернуть луну и солнце
С потолка у самой люстры и прибить их над кроватью
Вместо крестика и жути пустоты желаний, сути,
Вольной жизни, пьяной смерти, и на черной беглой точке
Синих глаз пятнистой лани замереть.
Лежать в тумане освежая чью-то память…
 

«Тебе!»

 
Ладонью волны создавая
у брега финского залива
чтобы следы твои облизывал
когда меж трех высоких сосен
ко мху с оттенком перламутра
ты нагибалась, камасутру
я обновлял прохладным утром
макнув в чернила от черники
язык… ты крикнула: «Навеки!»
и унесли с собой по шишке
на память… море там не дышит
теперь без нас, любви, опеки
моих ладоней и обетов
на верность,
влаги в нежной впадинке
залив стеклянной стынет гладью
и на фарфоре спят оливы
застыли тени среди сосен
у ветра нет качнуть их силы
чтоб отогнать печальных мыслей
на камне ждущего Акелы
О сердце, аура и Тело!
Ко мне! Ко мне! Прыжками! Смело!
Любовь, сбежим к тому заливу!
Еще разок… скажи мне «милый»
еще разок целуй мне руки
еще разок меня помучий
сними Обет твой и
словами
что производят прикасанья
колечко входика раздвинем
в иное – красное и синее
в печаль и радостное, с клиньями
где улетают Души грешных…
Читай меня. Читай неспешно
Не выходя из сна, оргазма
и все окутанное плазмой
на том оставленном заливе
и пляж и мамонтовы бивни
мои забудь, предтече ливня
тот моросящий мелкий дождик
пусть остужает твое тело.
Потом шепни: «я так хотела…»
 

«Когда ты медленно прошла, горячим телом…»

 
Я вспомнил запах скошенной травы!
Она волною только что играла,
и профиль еJ выгнутой спины
ладонью щекотал июньский ветер,
и «Иван-чая» маленький букетик
ворона прятала под крышу, плача,
когда я вспомнил запах скошенной травы,
листы катАлога одежды от «Версачи»
перебирая воином «аппачи»
в ногах у глянцевой натурщицы бутика.
Когда ты медленно прошла, горячим телом
едва задев мои бурлящие флюиды,
я надкусил плоды у будущей победы!
И я вспОмнил запах скошенной травы!
Когда вот только-что, на срезах капли сока,
и в душном мареве испарина земли,
и звон бруска о лезвие косы,
обратный ход,
движения в такт,
и хохоток
идущих баб
за косарями,
по колкой выбритой земле, с граблями,
и птиц, сводящих мужиков с ума
своим стремленьем увести их от гнезда.
И длинноногий контактер – кузнечик,
сидящий под одеждами, на плечиках,
бросающий свой треск в хоры, на ветер,
должно быть, тоже в это время впомнил
и звонкий смех девиц в коротких платьях,
с напевом, целый день снопы творящих,
избы иссохшие за годы жизни бревна,
чернеющие, в трещинах; оконные
некрашенные, в грязных стеклах рамы,
красивое лицо бабули Тани,
колдунии, известной всей округе…
Я вспомнил запах скошенной травы!
Я вспомнил дерево шершавое на козлах
и зубы той извилистой пилы,
когда расписывался мой злаченый паркер
за узелок с одеждой, у колонки,
в которой перекачивают звонкие
монеты.
Я вспомнил себя маленьким мальчонкой,
хватающим шлифованные ручки, лемех,
и в плуге,
уткнувшемся в фундамент, столько силы
я вспомнил!
К венцу приставленные силосные вилы,
высокое крыльцо, и гаммы,
овеществленные в крестьянском снаряжении.
Я вспомнил сени
и запах дуба в теле толстых бочек,
и конской черной гривы клочья,
и седел кожу, хомутов,
поленья дров,
и половиц качели
ведро с холодной ключевой водой
у самой двери. Я вспомнил – гений
Строителя-крестьянина поставил
в стыкованном космическом причале
загон для телки и быка, свиней, курей,
два места козам.
И смесь парного молока с парным навозом
я вспомнил, убиваемый «Клема»
такими нежными, и древними духами.
Должно быть, Музы их потрогали руками
пред тем как ты осмелилась войти.
…Я вспомнил запах скошенной травы!
 

«Обыкновенное чудо-иудо…»

 
В тебе расцветает жизнь!
Не дай ей обвить плющом
развалины замка смерти
измерий ее от церкви
до слова где стрянет ком
В тебе полыхет свет!
Не дай ему линзы в точке
рождения новой мысли
качай головой как бочкой
из глаз огонечки выплесни
В тебе возрастает Бог!
Не дай ему выйти «за»
для ловли его же блох
в шерсти твоего хвоста
и
В тебе зародится лох
обычное буржуа…
 

«Терновый пенис»

 
На самом деле я хороший
когда меня как хлеб не крошат
когда идет ко мне в калошах
Преображенский.
На самом деле я порошой
мету за санями и лошадью
когда почую запах женский
когда на лбу умрет снежинка
услышав такты Венских вальсов
На самом деле я на пальцах
вяжу слюнявя паутину
противный, всасывающий в тину
между клыков парного сальца
любви обильной. Жирным илом
в туннели тайной Пирамиды
на самом деле я – твой Идол
на мешковине-церкви с твидом
на самом деле Он – хороший
когда ни Богом-чертом брошенный
ни ими в свалке мертвечиной
а Имя мусору – причина
тут стыну.
На самом деле я с алтыном
и ты. Еще идем без сына
без совести, а значит выну
из сердца жало.
Я слонки точное лекало
во фраке к сцене
тех-нобель-премий
я – ужас плевро-сновидений
Кто мне изменит
из Муз, что выбраны из тени
терновый пенис
на твой лобок
наденет.
 

«Как будто жираф…»

 
А ты посмотри как у зебры, нет, ты посмотри!
Не хвост и не кисточка – страхом налиты глаза!
Беги не беги – только вспороты будут бока
Через секунду полета по треснутой, впалой земле.
А белые полосы черным – так Африка! Это пройдет.
Как будто жираф….
А ты посмотри как у зеркала, ты посмотри…
Не трещинки-пятна, морщинки у проклятых глаз!
Беги не беги, только хлопнуть осталось мне раз
Ресницами об цветовые бока семи струн.
А белые с черным слова – это Африка! С кровью пройдет.
Как будто жираф…
А ты посмотри наперед, только ты посмотри!
У льва, что бежит за тобой вместо гривы – трава!
Подкованы веки и в пасть удила – поделом!
А ты посмотри как горит на заре он, красивый, подлец!
И белые с черным – ОНИ вдалеке! Это Ад, или блеф.
Как будто жираф.
Как будто конец.
 

«Мир в пластилине»

 
Задумка. Пластилин. Все уложено в коробку.
Вылезаю из под крышки, начинаю заготовки.
Шарик, ленточка, веревка, змейка-тропка, окантовка
Черным цветом в поле сочном – зеленеющий оазис:
Маки, желтые тюльпаны, ели, пихты и бананы,
Можжевельник, кактус, пальмы, по краям солнчаки.
В центре поля, на картонке, на холме стоит коза.
Родная!!! Падает. – Перевесила береза.
Убираем полствола,
добавляем одуванчик (кривовато),
Под березой – деда в шапке,
под холмом – солдаты в касках.
ПроволОка в три ряда. Танки, речка, а вода
В ней холодна-а-я-я! И такая синяя-синяя.
А на линии огня Ванька спит? – Да не похоже!
Надо голову ему уронить на телогрейку.
Ага. Вот так рожа! Над ним солнце. Жарко.
На горизонте избенка, банька, жинка
Достает из погреба криньку.
За плетнем Матвейка – внук бегущий.
У него глаза навыкате. Что-то дедушке кричит.
Включаем звук: «Нам письмо из Во-ло-гды-ы-ы!»…
Ай да мир из пластилина!
…Чудны дела твои, Господи, в палестине.
 

«Прощай Верлен»

 
Здравствуй! Мое солнечное утро
инеем покрытая береза
Муза моя в коже «берлиозовой»
дачная уютная подруга под
шелковым верблюжьим одеялом
на краю над скоком черепичным
здравствуй, «стечкин»!
С запахами мха, душистой прели
стояка от теплой, ниже, печки
пол, усыпанный сушеными грибами
здравствуй, вечность!
Облако, смертельно-фиолетовое
что ты мне сегодня, псу отпетому
понастелишь на ухабистой дороге?…
…Здравствуйте, лесные бандерлоги.
 

«Гимн Мафии Бесмертных»

 
Под песни Пресли белый снег над полем голым
поземкой в полые стеклянные коробки
а над двадцатым этажом печаль-золовка
в моноколь, статуя, на голове Свободы
с утра до вечере, с графини до графина
в угоду зятю-Джону фермеру породы
а в спальне-пятне ее дочь дает в «манхеттен»
уроду бывшему а нынче «прокурору»
террора.
Над полем голым в шесть часов въезжают танки
по виадуку – джип-чироки, с Сан-Фанциско
и до Чикаго, из колонок в путь дернистый
Шевчук поет «Ты не один» и волк дорогу
перебегает хвост поджав, а наши близко
колонна танков тормозит и в паровозик
въезжают «Хаммеры», «Форды» в аннобеозе
и наши строем проважают декабристку
волчицу
И вереницу серых русских волчей стаи
не знавших крови молодых волчат встречает
старушка в дУтике с горячим черным чаем
что на обочине «Златых ворот» венчали
графья и князи после ломки революций
Ах, бля, какие были люди у трактира!
Они съезжали с переулка у Дворцовой
По Брайтон-бич в белье-исподне из наколок
маршировали
что интересно – на спине, если прогнутся
у них по родинке, у каждого с копейку
у женщин-маток вниз спускается по змейке
в глазах горящие в купалу-ночь кострищи
и негры нищие плывут по Потомаку
в каноэ вниз, от наших в прерии, обратно
навстречу им везут в обертках аккуратных
яйцеголовых из «Одессы» программистов
и оккулистов
чтоб натянули глаз на жопу
капиталистам.
 

«Подсматривая в глазок канарейки»

 
На рейке пела канарейка
вращая маленькой головкой
А ловкий Бог своей уловкой
Давал смотреть в один глазок ей
Об этом пела канарейка
Прощаясь с маленьким матросом
В глазок ей виден был обоссанный
От страха атомный реактор
Второй глазок смотрел на бак
там
Котяра старый лез на кошку
Которую кормил из ложки
Бывало маленький матросик
 

«Маленький ребенок собирает куклу»

 
Маленький ребенок собирает куклу
В дальние походы. Утром.
Будоражит тело, вкручивает мысли
В голову, а в плечи – весла.
Пристегивает ноги, ставит их на лыжи будто.
И прячет ей подушки в большие балахоны
с голыми плечами «Будды». Получилось круто.
Ставит ее на пол, смотрит, измеряет – кукла. Не вышло.
И вынимает дышло с реберного дела, с номером «03».
Приехали, забрали.
Куклу разобрала старая больная Доктор. Следующее утро.
Маленький ребенок собирает куклу в новые походы.
Собирает тело, голову и шею, Душу.
Проводом проводит венные артерии, шарфиком затянет,
На руки – железо, совесть вместо мыслей. Брызнул.
Сколотил гвоздями, стал еще упрямей, посмотрел на куклу, Стукнул.
Повесил ее в угол, поставил рядом свечи. Чего-то не Хватает! Иисуса.
Вот этого не надо! Маленький ребенок боится и ложится
Под мамину кровать. Ночью
Выбежал, споткнулся, упал на холодильник. «Аллахом»
Эта кукла выглядит. Не к месту. Сделал две наколки,
Ссмазал ротик клеем. До утра успеет? Сможет до распада Сказать «А ВЫ – что надо!»?
Воткнет себе иголку, сделает младенца?
Но та печально смотрит.
Головой вращает, кидает себя на пол и слышно только
«МА-МА». – Кукла.
Из партии «зеленых» с красными глазами. Ну-ка
Давайте развернемся, добавим кукле темпа,
Глаза накрасим синим, оденем ей ботинки,
Бикини на платформе. Вытянем ей ножки,
Сходу обернемся – «Кеном»! И в новые походы.
Рядом только «Барби»
ну прямо как живая!
Стая окружила, рвет ее на части, автографы на память
Опилки и бумажки, гнутая резина, а Богу – капли крови.
Не вышло в это утро. Маленький ребенок убивает куклу.
Пишет ей уроки.
О правилах, законах, молекулах истории, большой литературы
О химии, тычинке, о безопасном сексе, об этике, эстетике
Лиц «политбюро» в нашей информатике, секретных донесеньях
Правилах грамматики, новой демократии и прочей дребедени.
Засовывает в голову. Хлопает в ладоши – а ну-ка повернитесь!
И бегом, к «Лолите»!
Опять не вышло. Взорвалась кукла…
… Ощерилась улыбкой, глаза налились кровью, мускулы
«Ван-дамма»
Прыгнула, ударила глобус. Он на антресоли распался.
Из него посыпались маленькие буквы. Падают, кружатся
Росссыпью и на пол. Там сидит ребенок, складывает слово
«Мама мыла раму».
Весело. Ручками играет, ножками топочет. Падает и плачет.
Мама инстинктивно дернулась на помощь. Однако, подоконник…
Упала и разбилась. Кукла
Маленькая мама
Дева-одиночка
С маленьким сыночком,
Улыбкою «Мадонны»
Живущая в России
В городе «Бидоне»
В двухтысячном году
До рождества Христова…
 

«Одуванчик»

 
А ты помнишь, в детстве, в подмосковье?
Не в Мошкве паскудной а на даче
с папой вы дурачились на речке
собирали кувыркаясь одуванчики.
Я уверен собирала на поляне
И по-детски щечки – дула, дула
парашютики летели на тот берег
А из речки хвостиком акула
щука местная, сто лет ей… загадала
Танька себе много много щастья
и вплетала в одуванчики по песенке
голосок ее высОко в небо, лесенкой
беспокойно Тане но и сладко так
сжала Таня ноженьки в коленках
и склонила русы волосы на гольфики
отражается в воде и шмыг-шмыг – носиком
а веночек из руки-то в воду выпал сам
все плывет, а к ней на парашютиках
Опускаются во сне: мужчина, братик
муж, любовник и отец с работы
в общем – «Авин» – взвод морской пехоты
А навстречу – ПАПа, ПАпа, Папа, папа!
По небу идет с велосипедом
выбирает Таньке одуванчик
чтоб сплела себе венок, в саду, за ланчем
в пончо, молоко пила холодное, с брусникой
Под венцом стрижи чирикали, на даче
С чердака Оно всех обводило оком…
 

 
… Так жил никто в пустой хрустальной вазе
Так вербы веточка трещала на заре
Так жаден был огонь на алтаре
Так беден был уют в счастливом доме
Так я любил ее
На выжженой траве.
Так между кочек у грибницы запах терпкий
Так тетерев токует по тетерке
Так цапля за лягушкой важно ходит
Так солидолом пахло на заводе
Так я любил ее
На выжженной траве.
Так воротник цеплял на шее родинку
Так вход в пещеру баловал джакузи
Так Тузик лопоухий полз на пузе
Так я любил ее, на выжженной траве
Полоску пашни для моей могилы
Пока не появилась ты…
 

«Куколка из Таллинна»

 
Куколка из Таллинна
в розовом купальнике
движется по комнате
И скромно улыбается…
Но если навзничь упадет
ты с ней дружок намаешься.
Она не морщит свой лобок
в истерике не бьется
ногами держит потолок
и никогда не гнется,
не просит денег на еду
команды ловит на лету…
Разденься, хлопни и скажи:
«А еще любите меня, за то, что умру!»
И тогда:
Взорвется прожилками вен пластмассовый корпус!
Раздвинут шарниры колен пространственный доступ!
Стальные пружинки растянут зрачок!
В последней конвульсии вздрогнет живот!
И руки замкнут смертельный захват,
и на прилавке под давкой
различных моделей пушистых котят
сверкает новинка
«Кукла Дафни – дочь Хеопса. И ее друг Щелкунчик
в позе Лотоса…»
 

 
Не умирай, мой белый «аист», от тоски
Не умирай – еще горят твои соски
От прикасания, от спермы до зари
От поцелуя в зубы, в сую и в висок
Не вымирай, мой друг-подруга, «мотылек»!
Оставь мне это дело для души
Оставь мне свое тело и туши
Картофель с мясом или клубни без ботвы
И кровь с полосками говядины-стихов.
Не умирай, ведь знает дверь – я был таков
Твой ласковый и нежный тайны Чаун.
Не умирай – я не рифмую к «двери» – «зверь»
Алигофрен в стихах, в компьютере я, даун
Не умирай, не умирай, беги как Браун
О, Ева!
Через барьеры
Баррикадные
В сон снов
Не умирай, ты мне нужна, ты околдов
Она в руке твоей, во взмахе – моя смерть!
Кто будет ночью в одеяле водку греть?
Ты дайся выпить, сделай сюр из сигарет
Ных дЫмов милого отечества, давай
Не умирай – забеломорю и вернусь!
Не умирай! Ты – поэтесса, я – твой грусть!
Чтоб мы состарились, сидели на тахте
Не умирали – ели: «хрусть-да-хрусть-да-хрусть».
Не умирай мой белый аист от тоски!
Еще так влажен между ног колодец твой!
Еще подвой мне утром: «ой-кукаре-квох»!
Пока не сделаешь в скирды пике «кирдык»
Пока учу тебя: «Курлык-курлык», мой Бог!
Не умирай а улыбнись (ыбысь-ыбысь
Я эхи делать буду), экки ты летишь!
Не умирай, вернись, вернись, вернись, вернись
Замри иконой под оральным потолком
Мой белый аист, ставший черным от тоски.
Не умирай когда прочтешь и этот бред.
Не умирай, а просто выключи нам свет.
 

«Настоящим сообщаю что я жив. ТЧК»

 
Настоящим сообщаю что я жив. ТЧК.
А другие пусть считают что я умер.
Потому как на часах у потолка
цифры «три» «девять» держу, спи
моя «woumen», я твой «men» в уме…
Она спит и спит на небе пусть Бог!
От Онеги на огни летит псих черт!
Уплывают в океан волны – борт в борт
А левее не правеет смерти вид – стыд.
Она спит и я лежу у ее ног
барсом
пусть она меня во сне зовет
«Барсик»
А устанет нас держать стрелка
белкой
перепрыгнет на соседню сделку,
и спит…
 

Сон (цветной), «Жанка и Данко»

Юная Жанка стоит у зеркального шкафа в короткой юбке и красит губки. Заматеревший Данко на четвереньках, ходит голый вокруг, по-кошачьи, ластится. Выгибает спину, трется об ее ножку: «мыр-р-р-р-р, моя кошка», смотрит вверх: «О, хитрая, без трусиков она!!!» Лижет языком ее коленку. Падает на спину и высунув язык легонько дышит, весело и преданно смотрит ей в глаза. Она небрежно обращает внимание, наклоняется, кусает больно и почесывает его за ахулесовую пятку. Он резко кидает ее на ковер. Она успевает вскочить на четвереньки, но поздно:

«Дын-дын-дын-дын-дын-дын-дын…».

Она поскуливает, пытается отползти… «А под диваном все в пыли», отметить все же успевает. Ворочает вокруг зеленым глазом. Правым. Левый слепит солнце. В окно стреляют снопы лазерных лучей, однако, время! «Бах»! На сцене феерверки! Вертушки бешенно играют «Skooter», Огни петард, дым коромыслом! С убойным визгом из ракетниц секунды вылетают хаотично. «ПУМС» взрывается у ней под чакрой, и стрелка бьет в двнедцатую цифру нот… Спадает груз, укатывается солнце. Темнеет. Они кончают слушать вместе, в одном и том же месте с сильнейшим, пламенным оргазмом музыкальным в ее голове блеснула мысль: «Вот она, настоящая поэзия и философия!»

Он разбирается в ней: «Так, посмотрим, что тут у нас»? Переворачивает на спинку: «Ага… ОГО!», – сует куда-то взгляд, – «А говорили, что она существует только в моей голове! Вранье! Вот же она! НастояШШая! Так я напишу тебе стихи!» Пишет.

Жанка читает. Данко: «Читай, читай меня…» Ложится, расстегивает грудь, она садится рядом в позу гейши, листает страницы его сердца:

– Так. Так… а что это за прочерк?

– Это шрамик.

– От Жанки шрамиков не будет, мой милый, оставлю я тебе на память поцелуй…

Целует его прямо в сердце. В Засос.

– «Тук-тук-тук-тук-тук»

– «Дын-дын-дын-дын»

– «Что тут за грохот, ты делаешь себе ремонт», – заходит муж.

– «У-у-у-у-у-уйди пока, дорогой, я у космоса в плену, меня андроиды пытают», – разгоряченно обернувшись, – «хочу в европу летом я»…

– «В европе будет чудно ей», – задумчиво тихонько он уходит…

Звонок в дверь: «Пицу заказывали»? Жанка берет коробку, посыльный на ушко шепчет: «Там внутри вам телеграмма»! «Почти как Данко, его запомню я, пусть только станет помужичистее он», – облизнув губы, она играет гаммы, поставив телеграмму вместо нот:

 
…Настоящим сообщаю что я жив. ТЧК.
А другие пусть считают что я умер.
Потому как на часах у потолка
цифры «три» «девять» держу, спи
моя «woumen», я твой «men», в уме…
 

– В уме он или в Уме? В чуме? Какая-то керня. Звонит: «Моя чума, ты что за лабуду прислал мене?»

– С грибами.

– С грибами?

Падает: «Ах, я отравилась, я отравилась»!!! Все бегают по городу: «ОНА отравилась его стихами»! Объявляют военное положение. Пехота выдвигается на фронт. Мужа призывают. Он в каске, бежит, наперевес. В тылу, из облака на землю падает десант. Среди, как догадался Бог, них Данко… Но вдруг звучит отбой. Муж, Данко, все бегут домой, назад, встречаются на Эльбе… Смешалось, танки, немки… Пьют. Играют свадьбы. Жанка скучает дома. Звонок в дверь: «Пицу заказывали?»…

…Жанка открывает. На пороге красавец в очень дорогом костюмие с коробкой пицы в руках. За ним почтальон: «Вам телеграмма. Две. Распишитесь». Жанка читает:

«Настоящим сообщаю что я жив. ТЧК. Вылетаю жди.»

«Настоящим сообщаю что я жив. ТЧК. Вылетай жду».

Стало очень тихо кругом. Птицы на деревьях повернули головы в одну сторону. Жанка странным взглядом смотрит на разносчика пицы. Тот улыбается во весь свой чувственный рот.