Текст книги "Иероглиф судьбы"
Автор книги: Виктор Широков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Широков Виктор Александрович
Иероглиф судьбы
Виктор Широков
ИЕРОГЛИФ СУДЬБЫ
Только отзвук речей, только тихое эхо беспричинных смешков...
Я ещё не доплыл, я ещё не доехал до летейских мостков.
Я ещё поживу, напрягусь, не расслышав смысл, но звук сохраня...
То ли "ёлочкой", то ли же "крестиком" вышит иероглиф огня.
Поэт эпохи Клон, конец XX века
ПРЕДИСЛОВИЕ ПЛЮСКВАМПЕРФЕКТУМ
А чего собственно бояться, дело давно сделано, игра (хорошая или плохая) сыграна, всё, что могло произойти, уже произошло. Собственно говоря, мне нечего даже добавить к событиям миновавшей недели (или же это было дней двенадцать-тринадцать), разве только старательно пересказать происшедшее, стараясь не уклоняться от безумной фабулы, рождаемой на глазах современников завихрениями стремительного времени перемен. Главная моя задача – не растерять детали, энное количество немаловажных подробностей, не позволяющих сбиться с ритма повествования. И конечно, самое главное, возможно, наиглавнейшее, то, что весь мой рассказ – сущая и неделимая правда, что называется истина в последней инстанции... От первого до последнего слова. От первого до последнего часа.
Сейчас-то я сижу на своей просторной кухне за обеденным столом, установленным наконец-то прямо под люстрой, чтобы ровные лучи искусственного освещения щедро обливали матовую поверхность оклеенной уже немодным пластиком столешницы, а ваш покорный слуга мог бы уверенно и неустанно водить гелиевой ручкой по бумаге, покрывая белый лист рассадой бессонных значков, предпочитающих быстрый переход в типографский набор нахождению в тесноте и темноте папки с тесемочками, ибо зерно смысла рассказа прямо-таки предназначено для прорастания в душах доверчивых читателей, дав тем самым вполне реальные надежды на желанный урожай.
Итак, за спиной непрерывно балагурит нахальный явно необрезанный радиоголосок голубоватого Павлуши Гнилопольского, впереди целенаправленно постукивает метроном настенных часов с "кукушкой", изредка вздрагивает, антикварно фурычит пара до отказу набитых холодильников, да ещё телефон звонит, соревнуясь в громкости с будильником и явно превосходя его по частоте напоминания о бренности жизни.
Если кому-то сейчас покажется, что я придуриваюсь и втираю очки по части своей якобы отличной памяти, ибо вряд ли рядовой российский гражданин, пусть и профессиональный художник-график, способен запомнить несметное количество мелочей, которые ещё предстоит выложить, причем по порядку, то миль пардон, драгоценные вы мои! Я не буду настаивать на праве самолично утверждать состав пресловутых присяжных заседателей, решивших явно ни с того ни с сего подвергнуть меня суду своего предвзятого восприятия, но обещаю дать решительный отпор по любому высосанному из пальца факту подобной несправедливости. Я даже настаиваю на том, что отлично помню не только свое нерадостное злоключение во всех его оттенках и подробностях, но даже самый первый день, когда это жуткое происшествие началось – 9 сентября 1998 года, воскресенье, обратите внимание.
Впрочем, воскресенье начиналось как воскресенье, без всяких таких предзнаменований и эскапад. Жена моя, досточтимая Елизавета Петровна Шелкоперова. уже вторую неделю догуливала в благословенной Италии, проехав за истекшие двенадцать-тринадцать туристических дней не только Рим, Неаполь, Пизу, Флоренцию, но и освоив Венецию до невозможности, впрочем, она обещала снизойти до меня в понедельник волшебным образом своего возвращения. А её престарелая мать, многомудрая и злокозненная Клотильда Фердинандовна, второй час как обреталась на многолюдном молебствовании (она, католичка с рождения, не нашла ничего лучшего, как примкнуть к церкви евангелистов непонятного западного уклона, разместившейся в заброшенном детском садике неподалеку от нашего дома). Кошки мои и собаки занимались сами собой и друг другом, не требуя от меня, грешного, ни еды, ни немедленного выгула.
А я проснулся в отличном настроении, которое не могла поколебать даже настоятельная потребность поехать к своему давнишнему ювелиру Антону Горскому, замотавшему у меня ещё два года назад огромный натуральный рубин, когда по моей просьбе заменял камни в нескольких перстнях, предназначенных для экстренной реализации (я постоянно нуждался в наличности и был вынужден время от времени менять серебряную клавиатуру, обрамлявшую мои пальцы, надеясь встряхнуть застоявшуюся атмосферу дарованной свыше ауры, свято веря в наследственные чары моей высокочтимой семьи. Кстати тем из вас, кто ещё не знает или запамятовал, что горячо любимая бабка моя по матери была всамделишной потомственной ворожеей, адресую свое очередное признание в генном изъяне или наоборот избытке, как кому нравится, господа хорошие).
1
Итак, в воскресенье 9 сентября 1998 года в полном здравии и прекрасном расположении духа я выскользнул из дома и отправился на метро в Фили, где в самом начале Рублевского шоссе вроде бы и обитал на новой квартире очередной жены мой вероломный камнеправ.
Любопытно, что за день до принятия решения вытряхнуть рубин из ювелира я общался по телефону с приятелем последних лет Эйгеном фон Виткофф, натуральным немцем, страховым агентом фирмы "Полярис", ведущей свой переменчивый и все-таки прибыльный бизнес примерно в трехстах странах мира и только в нашей невообразимо-беззаконной отчизне терпящей постоянный убыток без всякой надежды на перелом к лучшему. Так вот этот всезнающий Эйген, которого я уже третий год звал Женей, перекрестив лютеранина в православный звукоряд, сообщил мне, что натуральные рубины стали дороже аж в шесть раз и, дескать, мне давно имело прямой смысл вернуть драгоценный камень в свою собственность, что я, как уже сообщал, и вознамерился совершить 9 сентября сего года.
Рублевское шоссе, видимо, уже у самого своего основания делает почти "мертвую" петлю", найти необходимый дом оказалось куда как сложно, и я, вняв по глупости разъяснению злокозненного или совершенно безалаберного (или того и другого одновременно) гаишника-раздолбая, взял курс, как оказалось, совсем не в ту степь. Скитания по пересеченной городской местности, уставленной новостройками, словно гигантскими кубиками "Лего", завели меня, увы, в совершенно пустынный район.
Тут-то и поблазнилось мне, неожиданно поманила разноцветная бабочка внезапного фарта – я заметил в придорожном уступе, в неглубокой сухой колдобине свернутый вдвое денежный купон, драгоценную зеленую бумажку достоинством 50 "баксов" (не фонтан, конечно, на такие деньги не разбежишься сегодня, не загуляешь, но опять же какие нежности при нашей бедности! Любое лыко в строку нынешнему нищеброду) и совсем уж вознамерился купюру эту ухватить, полунаклонился к ней, как невесть откуда взявшийся ветер подхватил желанную бумажку и понёс родимую впереди меня не то, чтобы очень резво, так чтобы я сразу же отстал и потерял её из виду, а соответственно потерял бы всякую надежду на обладание, но и не так медленно, чтобы я мгновенно настиг купон, схватил бы его железной рукой или даже по-хозяйски наступил бы своим шипованным ботинком, мол, лежи и не пынькай!
Что ж, пришлось мне, вальяжно одетому в черную джинсовую рубашку и черные же джинсы, импозантно дородному, бежать за новоявленной бумажной бабочкой по пацаньи, не разбирая пути, бежать минуту-другую, бежать затем минут эдак пять-шесть, то убыстряя, то замедляя темп, почти настигая ароматный "полтинник", пока он не прилип в буквальном смысле этого слова к стеклянной входной двери какого-то грибообразного строения и я сумел-таки цапнуть вожделенную купюру сразу всеми пятью пальцами растопыренной правой кисти, на мгновение обратившейся в конечность восторженной хищной птицы.
Цапнув "баксы" и ввернув моментально скрученную бумажку хитрым движением в нагрудный карман черной джинсовой рубашки, я по инерции толкнул оказавшуюся перед носом дверь и оказался сразу внутри средних размеров помещения, чем-то похожего на метро.
Людей вокруг не было. Не было и полагавшегося по штату контролера. И турникета (или того, что напомнило бы мне эту пресволочнейшую штуковину) в привычном понимании предмета тоже не было. Просто помещение перегораживала почти сплошная стена, усеянная мерцающими пупырышками наподобие банальной световой рекламы. В стене имелось три или четыре входных отверстия высотой в человеческий рост, а в каждой перемычке отчетливо выделялся накладной клапан – явно для жетона или магнитной карты.
Поскольку уже больше недели я был полноправным и полномочным владельцем оной, то, достав немедленно проездной документ, я, не раздумывая ни секунды, вставил карту в соответствующий клапан и уловка сработала превосходно: красный глазок на перемычке сменился зеленым огоньком, карта же, совершив кульбит внутри загадочного механизма, бумерангом вернулась ко мне, а я безбоязненно и решительно вошел в манящее отверстие турникета. И действительно ничего страшного не произошло, створки не сдвинулись воедино, не щелкнули стальным капканом, защемив мои передвигающиеся чресла, и я благополучно преодолел метр-полтора необходимого пути внутри фантасмагорического турникета, чтобы через пару мгновений очутиться уже прямо на платформе самой обыкновенной станции с двумя параллельными метро-путями, если бы...
Если бы одновременно со мной из соседнего турникетного отверстия не выкатился мой явный двойник, мой неожиданный близнец (а я, конечно, давно привык видеть только свое отражение в зеркалах, считая себя почему-то неповторимым человеком, чуть ли не уникумом), только гораздо более загорелый, чуть ли не желтый и как-то странно лоснящийся... "Японец, вылитый японец" – произнес бы я, если бы способен был к языковой деятельности и не онемел от такой неожиданно дуплетной разрядки.
Надо сразу заметить, что мой двойник, выкатившийся на платформу, видимо, снедаем был теми же разноречивыми чувствами, тем же внезапным удивлением, поскольку лопотнул что-то совершенно неразличимое на мелодичном, явно восточном наречии и тут же доброжелательно начал жестикулировать, пытаясь настроить меня на возможность хотя бы такого контакта.
Я присмотрелся и сообразил, что двойник мой уже протягивает мне небольшой пластмассовый ящичек с тесемками (на самом деле это была тугая черная резинка), который оказался подобием пейджера, на экране которого я почти сразу же прочитал сменяющие друг друга фразы на совершенно нормальном русском языке.
Сообщение № 1
Доброго здоровья вам, господин Вик-туар! Счастливый случай и благосклонность неба свели нас в это время на этом благословенном месте. Как вы, наверное, совершенно справедливо догадались, я – точная ваша копия, ваш клон, произведенный спецустановкой, которую вы приняли за турникет в метро. Судьбе угодно было направить вас в пустынно-осенний уголок столичного парка, где и произошел временной параллакс, искажение силовых временных линий и данный сбой перенес клон-установку из будущего, отдаленного от вашего малопонятного времени на целых две тысячи лет.
Поскольку я, Мацумото Широкава, являюсь копией, идентичным воспроизведением вашего драгоценного организма с той только разницей, что в силу неотвратимого прогресса голосовых связок, я, следовательно, не могу общаться с вами посредством резонансных звуковых волн, заменяя их искусственной жужжалкой и богатством мимики и языка жестов, в котором напротив не очень разбирается пока ваша милость, то наилучшим способом общения для нас обоих могут быть данные приспособления, которые вы, видимо, успели окрестить пейджерами (у меня, как видите, точно такой же), а мы, зиппонцы, (наша планета именуется Зиппа) именуем пси-модуляторами, поскольку они телепатически воспринимают ваши мысленные сигналы и, устроенные на жидких кристаллах, мгновенно автоматически переводят разговор каждого из нас в письмо на экранчике модулятора.
К тому же экран этот способен воспроизводит и окружающий мир в "картинках", воспроизводя увиденное глазами, для этого надо только нажать одну из кнопок около экранчика, голубого цвета.
В совершенном почтении к вам, Мацумото.
Только я дочитал сообщение на своем пейджере, только поднял глаза, чтобы взглянуть на своего двойника, как оказалось, что мой клон отдалился примерно на 10-15 метров и беззвучно машет мне правой рукой. Странное предчувствие овладело мною, безотчетный страх сдавил сердце, сжал голову тупым обручем, особенно щемящем на затылке и, не разбирая дороги, я резко повернулся и стремительно побежал назад.
Мне удалось проскочить через тот же проход прежде, чем сверху упала сплошная стальная плита, перекрыв отверстие. Она действовала как самая настоящая гильотина. Что ж, ещё раз повезло.
Еще на бегу я почувствовал, что за спиной что-то грохнуло, полыхнуло, сильный порыв ветра грубо толкнул меня в спину, и я упал на землю, едва успев сгруппироваться, чтобы не расшибиться окончательно. Когда через несколько минут я с трудом поднялся и обернулся назад, то ничего не увидел. Только внушительный обширный пустырь, кое-где изрытый колдобинами, редко поросший пожухлой, спаленной местами травой, распростерся перед испуганным взором. И совсем уж высоко над головой под углом около 80-ти градусов быстро уходила в небо массивная спираль, помаргивая разноцветными огоньками.
"НЛО, это же НЛО", – пришла, мне на ум простейшая догадка. – "Я был только что на борту диковинной ''летающей тарелки" и не сумел вовремя догадаться, куда попал... Эх ты, книгочей... Но почему же я не увидел нлонавтов, почему мне удалось сконцентрироваться и кое-как выбраться наружу из космической ловушки? Что помогло?"
Как вы понимаете, ответов на подобные вопросы сроду не бывает. Что ж, я попытался сориентироваться в незнакомом месте, пошел наугад в ту сторону, откуда слышался постоянный гуд и действительно через полчаса быстрого шага вышел на шоссе, а ещё через примерно такой же промежуток времени добрался до самой настоящей станции метро. Следует признаться, что, несмотря на бодро снующие по всем направлениям группки людей, цепочки озабоченных пешеходов (в стране был очередной кризис, население запасалось продовольствием, и ритм передвижения был основательно ускорен), мне снова пришлось собрать в кулак всю свою волю, чтобы подойти к турникету, один вид которого вызывал испуг и воспоминание о только что пережитом испытании, вставить магнитную карту и войти в зал станции.
2
Пока я добрался до дома, я совершенно успокоился, мне даже стало казаться, что приключение мое просто мне померещилось, поблазнилось. Я мысленно отмахнулся от надоевшего видения, как от осенней надоедливой мухи и может быть вообще бы забыл о происшествии, если бы, уже раздевшись и переобувшись в тапочки, не обнаружил в кармане своей куртки драгоценную бумажку в 50 "гринов", а в другом кармане в то же время вдруг что-то запищало и я, почти не удивляясь, вытащил на свет божий довольно-таки объемный предмет, сказавшийся тем самым пейджером, по которому я читал послание своего двойника (вполне возможно, что на самом деле прибор имел сов сем другое назвали, но я уже привык про себя называть его именно пейджером).
На экране его высветились строки очередного послания. Постараюсь привести его полностью, без каких-либо основательных купюр, ибо я не поленился и успел его переписать почти дословно, естественно, только то, что понимал, повинуясь какому-то наитию. Вот что я прочитал после того, как вначале прошла цепочка совершенно непонятных иероглифов.
Сообщение № 2
...Снова очередной раз доброго здоровья вам, господин Вик-туар! Ваше драгоценное здоровье поистине для меня бесценно, ибо мы связаны незримыми, но прочными нитями происхождения, которые гораздо сильнее обычных привязанностей вроде дружбы или любви.
Я почувствовал, что вы ищете ответа на вопрос, как вам удалось выскользнуть из космического корабля пришельцев, кстати, они тоже, как и я, зиппонцы, выходцы, не удивляйтесь, с далекой Атлантиды и притом существа женского пола. Да-да, Зиппа – планета космических амазонок, поэтому-то они и похищают мужчин, поэтому-то они и заманивают оных, в том числе и для бесконечного клонирования. Я уже испытал на себе жгучий интерес нлонавток и спешу сообщить вас самые последние свои новости.
Не благодарите меня, но именно мне, вашему подобью, удалось вытолкнуть вас из пси-поля своим волевым усилием (клоны вообще обладают необыкновенно сильным телеполем и способны не только к телепатии, но и к телепортации). А как иначе? Повторюсь, что клоны всегда связаны со своим оригиналом всеми чувствами и пси-системами, поскольку абсолютно идентичны друг другу и совпадают буквально до точки. Вот только не знаю, будете вы меня благодарить или наоборот проклинать, когда узнаете, чего вы избегли или же наоборот лишились. Ведь после того, как мы расстались, и космический корабль взмыл с земли, как тот самый зал, в котором мы с вами беседовали, заполнился нлонавтами (нлонавтками, но об этом я узнал все-таки позднее). Казалось, их были толпы и толпы.
Любопытно и страшно одновременно, что столпотворение это напоминало сумасбродное кипение южноамериканского карнавала, причем веселье разгоряченной толпы носило-таки извращенный, чуть ли не низменный характер.
Не сразу я разобрался в причине, породившей во мне такие странные домыслы, хотя она, как говорится, была на поверхности. По залу взбудоражено блуждали группы совершенно однородных масок. Японский поэт Басе написал как-то, если помните: "Века одно и то же: обезьяна толпу потешает в маске обезьяны. Справедливости ради стоит заметить, что здесь всё было с точностью до наоборот: здесь слонялись толпы существ, чьи лица (или, не дай бог, морды были закрыты достаточно пластичными (возможно, резиновыми) обезьяньими масками, впрочем, поражающими унылой статичностью выражения, неподвижностью черт. Маска нам говорит порой больше, чем лицо, – обмолвился Оскар Уайльд и был, как всегда, точен и прав. Одежда существ напоминала комбинезоны, причем одновременно чувствовалась обнаженность, распущенность под топорщившейся одеждой и очевидно было, что существа эти поголовно были женского пола.
Только женщины могли столь прихотливо изгибаться любым членом своего тела, только женщины могли так неистово и сладострастно вопить немыми рукоплесканиями, не произнося вслух ни одного слова. Только женщины могли так страстно желать и казаться неописуемо желанными при всем своем безобразном однообразии в самом неподобающем месте вселенной и в самое неподходящее время.
Постепенно я привык к неисчислимому множеству масок. Да и как иначе? Человек (клон ли) устроен собственным творцом, видимо, таким образом, что он всегда может приспособиться к окружающей среде. А масок вообще вряд ли следует бояться, ибо они всего-навсего скрывают черты лиц возможно и привлекательные, к тому же они словно перчатки надеты непосредственно на души существ и обеспечивают им комфортное инкогнито, позволяя тем самым отдаваться самым тайным побуждениям, самому греховному разврату, любому дьявольскому извращению без малейших угрызений совести.
Ощущение маскарада дополнялось и неистовым снежным лавинообразным обрушиванием на голову бесконечных масс конфетти, произведенных не из бумаги, а из какого-то явно синтетического, чуть ли не поролонового материала самых разнообразных ярких расцветок.
Маски от беспорядочной кутерьмы перешли к странным, одновременно похотливым и похожим на гимнастические упражнения танцам. Фарс моей жизни клона, уважаемый господин Вик-туар, жизни всего-навсего производного от настоящего человека выступил ещё отчетливее на фоне этого безумного маскарада. Я не мог поплыть на волне блаженства или же отвращения, я должен был почему-то бесконечно анализировать происходящее вокруг меня. Я даже начал ловить себя на мысли, дескать, не является ли увиденное всего-навсего плодом моего расшалившегося воображения. И тут толпа существ в обезьяньих масках облекла меня тугим коконом, недвусмысленно сжала в своих многочисленных объятиях; прикосновения становились все более грубыми, разнузданными. На глаза мои словно набежало серебристое облако и сразу же превратилось в серую дождевую тучу, дождь вполне реальных слег хлынул из моих органов зрения в результате уже совершенно невыносимой боли, причиняемой одномоментно самым разнообразным точкам моего тела.
Огненные уколы неразличимых предметов, или же просто прикосновения разыгравшихся существ в свою очередь вдруг воспламенили меня, воздействовав, очевидно, на подсознание; нечто звериное мощным энергетическим потоком выгнуло мое тело в пароксизме страсти и затрясло в том же странном похотливом танце бессознательного совокупления со всей массой исступленных существ.
Мои руки и ноги как бы удлинились и увеличились в объеме, стискивая и разметывая дергающиеся существа в комбинезонах, прихотливо меняющих свой цвет. Сжимая и отталкивая тугие наливные шары грудей и ягодиц, высвобождая между тем себе хотя бы крохотное пространство для самовыражения и искупления предшествующей жизни, для выхода в какое-то другое измерение.
Что-то горячее снова быстро резануло по глазам, точно бритвенное лезвие. Внезапно наступила полная темнота и тишина. Перед тем, как утратить сознание, я ощутил долгое-долгое падение, которому, казалось, не было конца. Кокон, состоящий из тел существ в резиновых масках, распался. Я был оседлан одной-единственной особью, защемившей меня в стальной капкан вожделения, и коварная звериная страсть снова перекусила стебель тела столь же легко, как ножницы перерезают клеклую зелень цветочного тельца.
Самый восхитительный и самый ужасный полет, который я вообще испытывал в жизни, закончился полным растворением в окружающем мире. Обратное собирание из молекул невесомости шло неисчислимыми мириадами лет, столетий и совершенно несоизмеримых отрезков времени, рождая глухую неутолимую тоску по утраченному блаженству.
Я очнулся лежащим на грубой арматуре каких-то перекрытий среди растерзанной слесарно-столярной мастерской: такое множество совершенно непонятных предметов было разбросано в пространстве довольно-таки большого помещения, замкнутого абсолютно гладкими стенами. Я бы мог сколько угодно биться об эти стены головой, раздробить в кровь ступни и кисти, но уверен, что не нашел бы ровно никакого отклика. Я опять был совершенно один, не считая пейджера, этого бездушного механизма, считывающего мои мысли, передающего их вам, мой брат, мой родитель, мой добрый господин Вик-туар.
И ещё – рядом со мной лежала отвратительная маска обезьяны, как бы приманивая и предлагая испробовать тому идеальную возможность укрыться за чужой личиной на следующем сатанинском карнавале. Я взял маску, попытался её разорвать, но материал, из которого каска была сделана, был сверхпрочным, во всяком случае, мои усилия оказались тщетными. Я отбросил брезгливо в сторону неподатливую маску, отшвырнул её к противоположной стене. И в это самое мгновение раздался щелчок. Одна из стен плавно отъедала вбок, обнажая кишечно-полостное чрево космического корабля амазонок. Мелькнула острая хищная тень, которую мне не удалось как следует рассмотреть, ибо я потерял сознание от сильного удара по голове".
Послание это в отличие от первоначального не было подписано, оно и понятно: разве может поставить свою подпись находящийся в отключке субъект...
"Фантастика, да и только!" – подумал я, глядя на опустевший экранчик прибора. Впрочем, ничего удивительного. Все мы давно уже живем в виртуальной реальности, а не в, увы, прочном давнем мире привычных измерений с каждодневными ритуалами, демонстрирующими верность бессмертное вождю.
Как только очередного волосатика сменил очередной лысик, отмеченный явной бесовской печатью, сильно безобразившим лицо родимым пятном на щеке, похожем на изображение американского континента на карте, ход времени в стране сильно изменился. Практически все мы жили уже в другое время в другой стране. Ускорились, например, смены правительств, в которых беспрепятственно резвились то "мальчики в голубовато-розовых штанишках", то явные мафиози с тупыми мордами питекантропов, то вновь выныривали усталые маски партийных бонз... По радио и телевидению циклично прокручивались одни и те же программы, в которых призывы к пополнению рядов сексменьшинств вдруг менялись на прямо противоположные заклинания снова вести аскетично-монашескую жизнь... Очередные эстрадные кумиры в пандан общим изменениям то пели дурацкие песни о самом-самом, то вопили дурными голосами подражания национальному фольклору... Любопытно, что шахтеры давно перестали добывать каменный уголь, а только сидели повсеместно в центре, впрочем, иногда и по окраинам, выгнав взашей профессиональных нищих, которые отныне были вынуждены побираться в метро и пригородных электричках. Шахтеров тут же прозвали "торквемадами." Бросалось в глаза, что они постоянно имели при себе набор разноцветных касок, пара которых обреталась на асфальте перед ждущим подаяние, пара всегда была в руках наподобие кастаньет, выбивая тот или иной модный в сезоне ритм, а ещё одна защищала на всякий случай макушку владельца от дубинки или палки завистника. Ведь блюстители порядка (официальные или самодеятельные) постоянно старались ограбить торквемад, немилосердно завидуя весьма щедрому подаянию из рук "новых русских".
Я тоже нередко любовался пришельцами в касках: (говорят, их вахтенным методом присылали из бесчисленных весей оголодавшей Сибири), скупо подавал из своих нищенских заработков и иногда пытался делать зарисовки углем или сангиной в своих блокнотах, но почему-то рисунки постоянно отбирала наша доблестная милиция, приговаривая сладострастно: "Пройдемте... Не положено..."
Середина сентября, вообще, выдалась безумная: вздорожало в три-четыре раза продовольствие, денег в редакциях за мои шаржи и коллажи не выплачивали, ибо шустрые банкиры одновременно сбрили пейсы и всю свою рублевую наличность немедленно перегнали в доллары, которые следом спрятали на таинственных счетах в люксембургских и швейцарских банках. Наиболее продвинутые финансисты обосновались с семьями и любовницами на Канарских и Каймановых островах, страшась никак не начинавшихся погромов. Долларов купить рядовым гражданам было невозможно, а главное не на что, к тому же переплачивать надо было раза в два против и так выросшего в три раза курса. Рубли тоже исчезли, хотя что с ними случилось было никому не ясно, типографии работали с утроенной мощностью, но рублей все равно не было: ни "пятерок", ни "пятисоток", которых в народе ласково называли "пятихатками". Возможно, рукастые и головастые "новые русские" под шумок вывозили их в Западную Европу, чтобы продавать их там на вес в качестве супермодных обоев, гулял и такой невероятный слух, утверждать, что это истинная правда, естественно, не берусь.
Я же со своей новонайденной бумажкой в 50 "гринов" получил повсеместный кредит среди лавочников и мешочников своей округи, ибо разменять мои деньги никто не брался по причине отсутствия мелкой сдачи (в ходу были одни зеленые "стольники"), так что жизнь моя напоминала отчасти давно забытый фильм "Банковский билет в миллион фунтов стерлингов". Кстати, в бумажнике моем в качестве случайного талисмана обреталась массивная монетка достоинством в один фунт стерлингов, на аверсе которой красовался величественный профиль Елизаветы II, впрочем, я монету никому не показывал, боясь кражи или разбоя. В России воровство всегда не считалось грехом, а правящие демонократы возвели его в абсолют, закрепив возможность кражи в качестве чуть ли не главной составляющей прав и даже обязанностей свободного человека, посвятив оной радости одну из статей последней чурбайсовской конституции. Главным гарантом конституции, между прочим, являлся ныне голубоволосый Чурбайс, легендарный демонократ с тремя гражданствами, настоящего лица которого никто из россиян не видел, ибо каждый месяц оный гарант менял черты лица (подозреваю, что скорее всего все-таки маску) согласно основной народности той или иной автономии, куда он переезжал со своим гаремом, автоматически переводя в главный город автономии официальную столицу всей федерации. Орда федеральных чиновников всех уровней и правительство постоянно мотались за Чурбайсом, сопровождая утомительные переезды бойкими возгласами "Чур-чура!"
Я же долгими осенними вечерами читал книги Зигмунда Фрейда, Ивана Ильина и Ортега-и-Гассета, пытаясь из этого экзотического духовного коктейля извлечь действенное горючее для своего заторможенного рассудка. Мои собаки нередко принимали посильное участие в данном пиршестве духа, громоздясь симметрично на моих ступнях. Кошки же восседали на плечах, недовольно морщась, когда я изредка делал выписки из великих книг и, размышляя о не подававшем признаков жизни, загадочном клоне, рисовал в блокнотах карикатурные сцены насилия над ним жизнерадостных нлонавток.
Кстати сказать, и я не очень силен по части житейской глупости. Вспоминая своего незадачливого клона, я никак не мог дать ему с виду положенных пятидесяти лет, скорее лет сорок. Он явно напоминал мне героя увенчанной литературными наградами книги нобелиата иди, на худой конец, члена Французской академии. Действительно, речь его всегда была необыкновенно быстрой, голос глухим. Наверное, так и полагается настоящему зиппонцу. Всё в нем было стерто: глаза, руки, даже ноги, призванные держать тулово. Только плечи он держал явно по-военному, а шаг его всегда изумлял размеренностью. Когда он говорил (пусть я не разбирал при этом ни слова), он никогда не подымал ни руки, ни пальца; и как иначе: он убил в себе марионетку .
Его память заставила меня часто размышлять о природе этого явления. Она отсылала разум к некоей умственной гимнастике, не имеющей аналогов. И это была не какая-нибудь редкая способность, а скорее воспитанная, может быть, даже вымуштрованная способность. Порой мне даже казалось, что я просто забыл переписать с пейджера его же признание: "Я не нуждался ни в книгах, ни в записях, с некоторых пор я вообще вычеркнул в себе всё живое... Я сохранил только то, что хочу в каждое особое мгновение. И это совсем не трудно, можете сами попробовать. Трудность состоит в сохранении того, что захочется завтра или послезавтра. Нужно найти металлическое решето для просеивания желаний..."
Я подметил в своем клоне ещё одно чувство, которое бросило меня в дрожь – необыкновенное упорство в опьяняющих опытах над самим собой. Мацумото был странным и страшным существом, поглощенным целиком своей же собственной многогранностью; существом, ставшим своей же собственной разветвленной системой, существом, целиком отдавшимся пугающей дисциплине свободного ума и углубившем в себе внутренние связи, для чего умертвившем порой даже в начатке любые обыденные радости существования, заменившем их безраздельной властью над развитием оных.
