Текст книги "Нестор Махно"

Автор книги: Виктор Ахинько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– Дождемся вечера, – сказал неопределенно, – покормим, напоим лошадей и прорвемся. А ночь – мать родная, приголубит!

Донесение екатеринославского губернского старосты департаменту державной варты

…В с. Больше-Михайловке Александровского уезда австрийским карательным отрядом произведено разоружение и несколько человек предано смертной казни как заподозренных в вооруженном нападении на 5 участок варты. В дер. Темировке тем же отрядом расстреляно 7 человек и в селе Алексеевке один…

10 июля 1918 г.

Когда уже и с юга, и с севера замаячили конные группы врагов, освещенные заходящим солнцем, и центр Гуляй-Поля был занят, и, казалось, ловушка захлопнулась, Махно решил:

– Теперь, хлопцы, пора! Они все тут. Прорвем кольцо – и на воле. Для этого делаем фокус. Идем в атаку во-он на тех, что с востока. Их как будто поменьше. Слушай внимательно. Когда сблизимся на верный выстрел, разлетитесь: вы пятеро во главе с Каретником – вправо, а вы с Марченко – влево. Поняли?

– Нет, – насупился Семен. На фронте он такой странной тактики не встречал. Ну и фантазеры же эти штатские! И потом, что за манера: без совета предлагать решение в последний момент?

– Наши две тачанки идут под вашим кавалерийским прикрытием, – спокойно объяснил Нестор. – Как только разлетитесь – мы их покосим.

– Занятно, – сразу согласился Марченко. – Действительно фокус!

– А они что, простофили? – усомнился и Лютый.

– Какое там! Это же венгерские уланы. Видали, как они налетели утром? Я еще тогда подумал: эх, коварно скосить бы. Сейчас они тоже попрут с пиками наперевес. Верные мишени. Ты, Вакула, со своей тачанкой и кто на подводах – стерегите тыл. Вперед!

Эскадрон улан, завидев легкую добычу, что шла прямо на их пики, бросился навстречу, очертя голову, как и предполагал Махно. Когда же крестьянские конники мнимо дрогнули, рассыпались – атакующие неслись во весь опор. В мгновение ока они были покошены кинжальным огнем с развернутых тачанок. А тех, кто пытался уйти, с флангов перехватывали и секли Каретник и Марченко. Путь к отступлению был свободен.

– Во мы им дали! – крикнул в азарте Роздайбида, но Нестор не разобрал слов, их отнес влажный степной ветер. Не останавливаясь, тачанки и подводы устремились подальше от Гуляй-Поля.

Австрийцы еще некоторое время маячили на горизонте, видимо, определяя, куда удирают коварные славяне. Когда же холмистые поля обезлюдели и опустились сумерки, Махно сделал небольшой привал и повернул к Дибривскому лесу.

Верст пять они ехали без всяких приключений, пока впереди не появились темные силуэты домов, похоже, немецкой колонии. Десять их было или двадцать – не разобрать. Тут этих поселений много. Завелись при Екатерине II и жили тихо, богато, дружили с соседями.

Внезапно затрещал винтовочный залп. Стреляли из огородов. Отряд ехал мимо и не собирался ввязываться. Но послышались стоны.

– Рас-средоточиться! – зычно скомандовал Вакула и первым, с гранатой, кинулся к нападавшим. Немцы дали еще залп. Вечером их предупредили, что в округе злобствует банда, может нагрянуть, и достаточно встретить ее пожестче, чтобы отпугнуть. Взрыв гранаты, однако, потряс колонистов, и они отступили к домам. Там, в сараях и погребах, были заготовлены амбразуры, и хотя ночью это не имело значения, но вселяло надежду на успешную оборону.

– Ваку-улу уби-или! – заорал кто-то, и вовсю матерились раненые.

– У кого спички? – позвал Нестор. – Спички давай!

К нему подбежали трое. Из колонии постреливали, явно для острастки.

– Что ты чиркаешь? Не зажигать! – рассердился Махно. – Мы не можем теперь уйти. Пал наш товарищ, пролита невинная кровь. Троян, ты где?

– Я тут.

– Бери этого хлопца со спичками, и бегом в конец колонии. Там необмолоченные снопы должны быть, сено, солома во дворах. Жгите! Рябко, а ты на другой конец. Тоже пускайте красного петуха. Мы пошумим, чтобы отвлечь. Роздайбида, ану чесани из пулемета.

– Там же дети, бабы! – подскочил к Нестору Лютый. – Пожарим же!

– А моя мать… не баба? Кто нашу хату спалил? А у брата Савелия не дети? А Вакула не отец?

Петр не нашел, что ответить. Вскоре немецкое поселение запылало. Все мужчины, кто пытался спастись бегством, были постреляны. Отряд собрался уезжать, и тогда в отблесках огня Махно увидел Вакулу. Тот лежал на подводе голый по пояс. Грудь была перевязана.

– Жив курилка! – обрадовался Нестор, и вместе с тем что-то нехорошее шевельнулось в его огрубевшем сердце. Кто же орал, что Вакула мертв? Какой провокатор? Или со страху?

– Еще не родился тот, кто меня кончит, – прохрипел сотский. – Дерзкая жила имеется, неистребимая!

– Ну, ну, не забывай, что пуля – дура. Держись, – и они поехали в темноте дальше, в сторону Юзовки, к Дибривскому лесу. На дороге попалось что-то белое, вроде привидения. Пригляделись – женщина с ребенком на руках.

– Какие же вы… ай, ой, ой! – стенала она, и похоже было, что это беженка из погорелой колонии. Одна. Ночью. В чистом поле!

– Надо взять, – Петр Лютый соскочил с лошади. – Подбросим до села.

У Нестора тоже екнуло сердце. Дикая степь, волки стаями шастают. И оставить? А где его ребенок? Не по их ли милости прибран?

– Садитесь на подводу, – предложил Петр незнакомке, взяв ее за локоть.

– С вами? Нет! Нет! – воскликнула женщина, освобождая руку. – Душегубы! Омэр-зительные! Нет!

– Простите, – сказал Лютый, и отряд поскакал дальше.

В Новопокровской волости появилась рота австро-германских войск, к которым присоединились немцы-поселяне, собственники. Вооружены пулеметами и винтовками, приезжают в каждое село и деревню, где собирают поголовно всех граждан, строят их в ряды, по указанию местных немецких колонистов-землевладельцев расстреливают, бьют нагайками без пощады, привязывают к бричкам и волокут по земле.

Газета «Мысль»– орган екатеринославского комитета правых эсеров.

19 апреля 1918 г.

Неширокая покойная речка Волчья открылась им в угасающем лунном свете. Давно перевалило за полночь, и не слышно было даже пустобрехих собак. С высокого берега отряд различал мост, за ним угадывалось село Больше-Михайловка, или Дибривка. Сразу потянуло на сон.

– Кому чин, кому блин, а кому и дубовый клин. Пошли! – предложил Фома Рябко.

– Может, разведку все же пустить? – заметил Пантелей Каретник.

– Кто местный? – спросил Махно.

Из темноты выступил широкоплечий молодец с впалыми щеками, словно давно голодал или болячка замучила.

– Я вроде.

Нестор приметил его еще в Гуляй-Поле: хваткий без увертки и на кавалерийской лошади сидит по-особому.

– Служил?

– Точно так. Прапорщик Петр Петренко.

– Слушай, а есть тут брод?

– А как же. Злодийскый. Недалече. Мелкий, и брюхо коня не замочим.

– Бери пару хлопцев и мотоните в село, разузнайте обстановку. Одна нога тут, другая там. До кумы пока не суйтесь!

Мужики заулыбались, хотя всех клонило ко сну. Трое живо поскакали. В той стороне взлайнула собака. Отряд насторожился. Но снова стало тихо, и кое-кто свалился на подводах, чтобы вздремнуть. Махно не будил их, пошел к кустам и сторожко прислушался. От речки тянуло уже осенним холодком. Запахло тысячелистником, что хрустнул под ногой. «Если ОНИ тут, то куда? – думалось. – Ну, куда? Не горюй, найдем. Родная ж земля».

Наконец трое опять перебрели Волчью, и Петренко доложил:

– Чисто! Ни австрийцев, ни варты. Трое суток никого. Поехали с Богом.

Осторожный Махно не велел, однако, ступать на мост, греметь среди ночи. Отряд вошел в село по Злодейскому броду. Оно оказалось большим. Пробрались на самую околицу, к лесу, и здесь у чьей-то хаты, которая в случае нападения защищала бы хоть с одной стороны, люди повалились прямо на улице. Прежде чем заснуть, Нестор определил часовых…

– Ой, сказка, а не конь! Дывысь, сэрэбряна узда. Ой! И пулемет. А вин стриляе? – услышал он во сне какие-то приятные, вроде бы из далекого детства голоса и с трудом раскрыл глаза. Среди спящих бегали мальчишки с удочками. Часовые их не трогали.

– Кто такие? – спросил Махно, поднимаясь. Рассвет разгорался во всю ширь неба и обещал теплый, ясный день.

– Мы тутэшни, – бодро отвечал старший мальчуган, черненький и курносый. – Окунив ловым.

– Кто вас послал?

– Сами захотилы. Чеснэ слово А вы, дядьку, нэ з отряда матроса?

К разговору уже прислушивались многие.

– Какого матроса?

– Ой, нэ знаетэ? Та дяди Фэди Щуся. Вин тут нэдалэко жывэ, а счас ховаеться з нашым батьком и сусидамы в лису.

– Не может быть, – Нестор небрежно махнул рукой и отвернулся.

– Ну вы, дядьку, як Хома! – возмутился мальчик. – Та кого угодно спытайтэ. Вси знають!

– Спасибо вам, ребята. Идите за окунями. Щусь, Щусь, как будто знакомый, а кто – убей не вспомню. Ты не подскажешь? – обратился Махно к Петру Петренко.

– Мы вместе по девкам бегали. Потом его в морячки забрили, и след простыл. Лет двадцать пять ему, как и мне.

– А-а, он же у нас в гуляйпольской гвардии был! – напомнил Алексей Харченко. – Еще отступали вместе, толкся на конференции анархистов в Таганроге. Красавчик такой, с красным бантом. Даже гром-баба Маруся Никифорова – и та заглядывалась!

– Верно. Славный малый и, видишь, не сидит сложа руки. Петя! – позвал Махно Лютого. – Ану возьми кого хочешь, и хоть из-под земли найдите Щуся. Стой! Напишу ему.

Взяв бумажку, гонцы ушли. Пока определяли дозорных на разные концы села, поили, кормили лошадей, готовили завтрак из кабанчика, выменянного на спички в ближайшей хате, – Лютый возвратился без матроса.

– Никому не верит, – доложил. – Пуганый воробей. Роздайбиду оставил заложником в блиндаже и требует тебя лично.

Нестор опустил голову. Ловушка? Что на уме у того Щуся? Если Брова – разбойник, чем этот лучше? Они же вместе, говорят, промышляли. Заносчивая, коварная матросня.

– Поехали! – настаивал Семен Каретник. – Вдруг что, я их сам размечу бомбами.

– Айда, – поддержал его Алексей Чубенко.

– Ну, добро. Вперед, и только!

Дорогу указывал Лютый. Поплутав по лесу, степняки наконец выбрались на поляну. Там вместо партизан… в аккуратном каре стояли австрийцы! Махно оторопел. Попались! И как глупо! Он мгновенно повернул коня, чтобы дать деру, и услышал:

– Товарищ Махно! Это я, Щусь! Вот ваш заложник!

Но тропе бежал улыбающийся Роздайбида, и у Нестора отлегло от сердца. Он спешился и пошел навстречу Щусю. Тот был в клеше и форменке, с пулеметной лентой через плечо, на боку сабля, наган, гранаты – вылитый броненосец! Никакого сомнения – давно знакомый красавец. Они обнялись и поцеловались.

– Здравствуйте, бойцы! – приветствовал Нестор отряд и лишь сейчас рассмотрел немецкую форму, и австрийскую, гайдамацкую, и крестьянские свитки, суконные серяки. Ответ был дружный, даже восторженный. Чувствовалось, что помощь ждали, были ей рады.

– Что ты, товарищ Щусь, делал до сих пор и что намерен предпринять? – спросил Махно нарочито громко, чтобы все слышали.

– Нападали на возвратившихся помещиков, уничтожали их, охранителей и солдат.

– Теперь послушай меня. Тут ты погибнешь, рано или поздно. Брось лес, выйди на простор, зови селян, особенно молодежь, в революционную бурю. Ринемся в открытый бой с палачами. Согласен?

Федор молчал, поглядывая на повстанцев. Тщеславный малый, он привык верховодить. А Махно не зря появился, первенство не уступит. «Эх, неохота идти в подчинение. Но силы-то будут о-го-го. Я и в большом отряде не потеряюсь. Или не стоит, а? Спрошу братишек», – решил Щусь.

– Слышите, что он предлагает?

– Слышим! – радостно донеслось в ответ.

Это развеяло сомнения. Федор схватил Нестора в объятия, поднял его и крикнул:

– Да, да! Пойдем с тобой!

Отряды объединились, и Махно нетерпеливо прикидывал, что теперь-то можно будет отправиться и в дальний рейд: по селам и хуторам Юзовки, Мариуполя…

– Обедать пора, – напомнил Гаврюха Троян.

– У тебя ж пузо!

– В молодости сорок вареников глотал, а счас еле-еле пятьдесят.

Тем временем на окраине села людей собралось изрядно. В отряд просились родственники тех, кого расстреляли австрийцы, бывшие фронтовики, что раньше колебались. Рядом толклись их жены, невесты, зеваки, дети. Махно радовался. Вот он, народ, и что пожелает, то и будем делать, а не по указке умников из Киева или Москвы. На улице уже не хватало места, и все не спеша пошли в центр.

– Голод не свой брат, – настойчивее напомнил Троян.

– Где у вас кулаки живут? – спросил Нестор селян.

– А нэдалэко. На тий вулыци.

– Тю, та ось жэ хата Лукьянэнка!

– Позовите. Пусть даст на суп теленка или овцу. На той улице тоже возьмите. Станут возражать – доложите. Лютый, чув? Организуй обед!

Пока они шли на церковную площадь, Федор Щусь легонько прикоснулся к плечу Нестора:

– Думаешь, почему земляки такие сознательные?

Что-что, но подобный вопрос Махно не ожидал от простодушного на вид красавца-матроса.

– Глянь сюда, – он достал из кармана измятую бумажку и начал читать: – «Крестьяне села Больше-Михайловки обязаны выдать для содержания экспедиционного батальона 160 арб сена и соломы, 15 возов картошки, 70 хлебов, 65 пудов сала, 35 курей, 5 кабанов, 6 фунтов чая, пуд табака, 3 пуда кислой капусты…»

– Постой, Федя. Сразу, что ли?

– Конечно. Это приказ. Недавно издан. Еще не все! Слушай дальше: «100 пудов пшена, 550 пшеницы и 800 ячменя». Земляки умоляли, дескать, раньше уже все забрали. Ах так! Приперли солдат, арестовали десять заложников, пулеметы установили и ну шастать по чердакам, погребам, клуням. Последнюю торбу отбирали. Кто раскроет рот – шомполами. Моих дружков – на акацию. А-а! – жарко выдохнул Щусь. – Потому и мы жалостью не балуемся.

Нестор взглянул на него попристальнее и приметил что-то звероватое в веселом оскале.

Да-а, – согласился он, подумывая, что скажет на митинге, который уже стихийно возник на церковной площади. Здесь по воскресеньям и торговали. Взобравшись на базарную стойку, Махно поднял руку. Люди притихли. Он начал говорить хрипловатым тенорком о поборах и жестокостях оккупантов, варты, о том, что нельзя дальше терпеть.

Кто стоял подальше, не слышали, подходили, напирали. Голос Нестора крепчал. Он упомянул о новой опасности: казаках с Дона, царских генералах, офицерах, что сбиваются в стаи, возможно, скоро тоже нагрянут и… увидел такое знакомое лицо, светлое, потерянное. Тина! Как она тут оказалась? Он еще что-то говорил, более страстно. Люди хлопали в ладоши, вскрикивали: «Слава! Нет пощады врагам! Нет!»

По окончании митинга Махно обступили со всех сторон, и он потерял Тину из виду. «Ладно, – подумал, – никуда она не денется. А убежит снова – тоже невелика потеря. Сейчас не до нежностей».

– Ты зря это – о беспощадности, о полчищах врагов, – внушал ему между тем Чубенко. – Политика – тонкая штука. Испугаются и завтра разбегутся.

– Так шумели же, одобряли.

– Не все, ух, далеко не все.

– Народец себе на уме, – подтвердил и Семен Каретник.

– Ничего вы не смыслите в политике. Я всегда буду говорить только правду, – возразил Нестор. – Ложь порождает новую ложь!

Отбирая бойцов в отряд, отвечая на разные вопросы, он нет-нет и вспоминал о девушке, так неожиданно исчезнувшей и вновь появившейся. У Махно даже мелькнула коварная догадка: «А не подсадная ли утка? Чья? Может, своего рода Фанни Каплан? Возьмет и запросто всадит ядовитую пулю! А? С кем черт не шутит? Вздор! Какая утка? Лавочник испугался и отправил дочь подальше от греха».

Прошла ночь, которую штаб провел в бывшем волостном правлении, а теперь совете. Нестор не искал Тину. Она тоже не появлялась. На следующий день опять митинговали, раздавали оружие, лечили раненых, рассылали сообщения о взятии Больше-Михайловки и призывы к восстанию. Австрийцы не показывались, скорее всего копили силы.

Поздним вечером, выпив самогона и закусив, Махно сидел в просторной пустой комнате за шершавым дубовым столом. Члены штаба разошлись по селу. С улицы доносились веселые голоса хлопцев, девичий смех, наяривала гармонь, и Нестор почувствовал себя удручающе одиноким. Ни хаты, ни жены (где та Настенька?), ни детей, как у всех, ни хозяйства – да ни хрена нет! Даже идейно близких. Вольдемар Антони, ретивый поклонник Заратустры, разгуливает по заграницам. В могиле неукротимый Саша Семенюта. В далекой Москве заседают, читают лекции о Льве Толстом теоретики-анархисты. Чтоб им тошно стало! Он попытался представить их, как видел.

Вот высоколобый Лева Черный ходит с книжечкой, записывает туда всякую обывательскую рухлядь. Большевички определили его комендантом двора. Не в Кремле, конечно, на самой заурядной улице. «Они такие нахалы, так навязчивы, – жаловался Черный, – что я не мог отказать». Интеллигентская тряпка, и, поди ж ты, автор «Ассоциационного Анархизма».

Вот Алексей Боровой. Ах, как говорит. Не то слово – поет! Какой у него кабинет-библиотека! А оставить у себя приезжего, предложить умыться с дальней дороги, просто присесть, попить чайку – извините, не удосужился. Может, побрезговал? Иуда Рощин – звезда среди молодых анархистов – опоздал на целый час, забыл, что дал слово выступить. Братцы, да разве с вами в бой ходить? На базар сбегать – и то нужно крепко подумать.

Ну и Аршинов – светлая голова, друг каторжный, секретарь союза идейной пропаганды анархизма. Но как же он сегодня далек, как все они оторваны от поля и станка! Сюда летите, буквоеды! Тут вовсю кипит жизнь и решается ваше и наше будущее. Э-эх, нет отзвука, нет.

Долго сидеть в одиночестве Нестор не мог, вышел на улицу.

– Проверю заставы, – сказал дежурившему у дверей Лютому и направился… на почту. Еще днем приметил, где она находится. В каменном доме уютно светилось окошко, и никого поблизости не было. Он постучал. Знакомый голосок с детскими интонациями спросил:

– Кто там?

– Это я, Тина. Я.

За дверью было тихо. «Испугалась, а может, и не она? – засомневался Нестор. – У них у всех в этом возрасте такие голосочки. Кроме Маруси Никифоровой. Та и родилась в галифе». Наконец стукнул крючок, и дверь растворилась. В сенцах стояла Тина. В белом платье! Ждала!

Ни слова не говоря, Махно вошел, властно обнял ее и крепко поцеловал. Девушка не сопротивлялась. Он закрыл дверь, увидел деревянный диванчик и задул лампу…

– Теперь ты – моя жена! – сказал, уходя. Тина измученно улыбалась.

Проверив посты, Нестор возвратился в бывшее волостное правление, лег прямо на шершавый дубовый стол, еще подумал: «Подарила-таки судьба мгновение» – и забылся.

Приснилось ему, что бредет по полю. Пшеница колосится. По ней и голубым василькам бегают муравьи. Жарко. Жаворонок заливается в небе. Вдруг сама по себе сорвалась с пояса сабля и брякнула в пыль. Он наклонился, чтобы поднять, а кто-то невидимый положил холодную руку ему на голову и говорит, говорит тихим голосом о чем-то светлом, высоком, наиважнейшем. Нестор чувствует это с благодарностью, и легко так стало, покойно, душа радуется, а слов, срамец, не может разобрать. Силится, прислушивается – нет, никак не уловить смысл. Ну, хоть пропади! Тоска охватила сердце, прямо глухая печаль камнем навалилась…

Громкий стук разбудил его.

– Австрияки! – крикнул Петр Лютый. Махно схватил оружие, выскочил на улицу. Темень. Стреляют. Откуда – не поймешь. Мечутся какие-то люди. Он поймал одного за руку.

– Откуда бьют?

– Из-за Волчьей. В ваш огород.

– У меня нет его!

– В этот же, правленческий. Кони там, раненые. Ужас!

Со всех концов села сбегаются повстанцы. Марченко и Щусь пытаются их построить. Ничего не получается. Многие впервые видят друг друга. Растерянно спрашивают:

– Та шо ж робыть? Шо?

Махно ворвался в толпу с наганом.

– Слушай сюда! – и выстрелил вверх. Это подействовало, но лишь на миг, и его следовало немедленно использовать. – Где члены штаба? А, вы здесь. Семен, лети на северную заставу. Помоги, разузнай, в чем дело. Марченко, бери бойцов, вот этих, и в огород. Выхватывайте из-под огня тачанки. Щусь, подавите чертов пулемет!

Сейчас главное было показать, что есть управление. Глупое или четкое – не имело значения. Иначе паника и гибель. Тачанки вытащили во двор. Возвратился Каретник.

– Первую атаку отбили, – доложил впопыхах. – Не проспали хлопцы, а то б всем крышка.

– Много их лезет?

– Бес знает.

– Что предлагаешь?

Семен понимал, что в этой неопределенной обстановке их отряду, где немало новичков, лучше отступить.

– Пока темно – в лес, – ответил он.

– В лес! – приказал Махно.

– В лес! В лис! – передавали друг другу повстанцы, направляясь к южной окраине села. Только теперь Нестор вспомнил о Тине и подъехал к почте.

– Это я, – позвал. Она тут же вышла. В белом платье, как игрушка.

– Сколько их у тебя? – спросил Махно, не слезая с лошади. – Быстро переоденься, возьми теплые вещи. Есть?

– Найду.

– Бросай всё, и поехали!

– Зачем?

– Австрийцы напали. Едем в лес. А там видно будет.

Девушка лишь начала привыкать, что все ее капризы выполняют, мечтала о любви, нежности, и вдруг такой тон. Она вздрогнула, повела плечиками. Нестор это заметил.

– Живо! – приказал. – Если хочешь быть со мной. Нет времени!

Тина повиновалась. Он усадил ее на первую попавшуюся подводу, предупредил бойцов:

– Кто тронет – голова с плеч. Это моя жена, – и ускакал вперед. Улицы были запружены крестьянами. В темноте они тоже шли к лесу, вскрикивали женщины, плакали дети. Махно слышал:

– Не покидайте нас! Эх вы – защитнички! Что удираете? – и ему было не по себе. В этих возгласах оживала древняя мольба славянок перед нашествием орды. Потому тут долго никто и не селился, кроме хитромудрых хозяев-зимовников. Веками кочевали скифы и сарматы, гунны, печенеги, половцы, и бежали женщины с детьми, умоляли защитить…

На скаку Махно увидел, как на опушке или рядом что-то загорелось. Слышна была частая пальба.

– Что там? – спросил он возвращавшихся.

– Засада! Не пройдешь!

– Дальше есть еще одни ворота в лес.

Он тоже повернул туда, дождался бойцов из отряда Щуся, разделил их.

– Будете бить вдоль ворот, чтобы упредить вражеский огонь, – приказал. – А вы – по тому берегу Волчьей.

Повстанцы дружно стреляли. Путь был свободен.

– Федор, пропускай в первую очередь обоз! – крикнул Махно Щусю, и словно в ответ раздался встречный залп. За этими воротами в лесу тоже была засада. Нестор оглянулся. Вот это да! Никого вокруг. Все, как зайцы, удрали, бросили одного, и пули свищут. Не долго думая, он тоже кинулся назад, к ближайшей хате. Положение казалось хуже некуда: окружены со всех сторон, люди в панике, и скоро рассвет!

От волнения Махно побежал по двору в кусты, снял штаны и чуть не свалился в глубокий овраг, что явно тянулся к лесу. Оправившись, Нестор закричал:

– Как мокрые куры… вашу мать! Самые смелые – ко мне! Роздайбида, выкатывай тачанку и через полчаса лупи вокруг ворот, пока там не стихнет. Понял? А вы – за мной!

Он прыгнул в овраг, поскользнулся и в клубах пыли еле удержался на ногах. За ним, ругаясь, посыпались остальные. Перебежками они достигли леса, углубились в него и, стреляя на ходу, кинулись к воротам. Из села доносился яростный стук «максима», и на головы наступающих падали ветки, срезанные пулями.

– Стой! Не палите! – Нестор прислушался. Умолк и «максим». В лесу была странная тишина, и на фоне бледного рассвета темнели ворота. Стояли привязанные лошади, ящики с патронами. Похоже, неприятель бежал.

– Мотай к нашим, – сказал Махно первому попавшемуся бойцу. – Передай: путь свободен!

Их собралось человек сто. После всех передряг женщины, дети, многие из новеньких, испугавшись, остались в селе. Члены штаба совещались на поляне.

–  Скем воюем? – спрашивал Махно. – Захваченные лошади – помещичьи, может, варты. Австрийцев пока мы не видели.

– Надо выяснить. Послать разведку. Я готов, – согласился Пантелей Каретник. – Потом и в атаку.

Его поддержали Рябко, Вакула и Чубенко.

– Какая разведка, братва? День же. Схватят на первой улице. Унас одно спасение – неприступный блиндаж! – возразил Щусь. Он, скрепя сердце, согласился на объединение отрядов, чтобы их боялись. Но затевать резню в родном селе – это не входило в его планы. Не нравилось ему и то, что прибывшие все решали в своем кругу.

– Мы не суслики, – ехидно заметил Лютый.

– Чушь собачья! Куда денете раненых, суслики? – взорвался Федор. – А село, такое красивое, вам не жалко? Мне оно, если хотите знать, дороже всех революций!

– Ты говори, да не заговаривайся, – предупредил Семен Каретник.

Федор поджал губы, но опять не выдержал:

– Немчура считает нас дикарями. Не раз слышал: «Грязные славянские свиньи». Наши очаги для них… – он плюнул. – Подпалят Дибривку и глазом не моргнут. А тут мой дед родился и прадед. Поверьте, я не трус. Мы ибез. вас побеждали, и теперь возьмем свое. Но малой кровью, тихой сапой.

– Тогда пусть решат хлопцы! – нервно сказал Махно, направляясь к ним. – Слушайте, что делать? Прятаться в блиндаже или разведать противника и наступать. Как вы считаете?

Люди подходили поближе. Он повторил вопрос. Но Федор Щусь вдруг крикнул:

– Братва! За мной в блиндаж!

Бойцы из его отряда не посмели ослушаться, молча отделились и на подводах с ранеными скрылись за вековыми дубами, осокорями.

Лицо Нестора стало землисто-желтым. Свои бьют наотмашь! По какому праву? Он ценит толковое мнение. Хоть и не без упрямства, но меняет решение. Да в конце концов, для какого дьявола они здесь мыкаются? Ради свободы тружеников? А спесивый матрос на глазах повстанцев втаптывает в грязь саму анархическую идею вольной жизни. Герой, мать твою!

– Что… будем… делать? – еле сдерживаясь, спросил Махно. Гуляйпольцы сурово смотрели на него. Это внезапное разделение, почти предательство, больно хлестануло всех.

– Каков гусь! Пошел он на…! – не выдержал Петр Лютый.

– Спокойно, земляк, – охладил его пыл Алексей Марченко. – Предлагаю проверить первые ворота в лес. Если супостат еще там – побьем или словим «языка».

Так и поступили, но неприятель и оттуда ушел. Зато повстречался весь в саже, измученный крестьянин, чью хату ночью подожгли каратели, чтобы видеть бежавших в лес повстанцев.

– Много было бандитов? – спросил Махно.

– Около полуроты австрийцев и с десяток помещичьих и кулацких сынков.

– Толково. Ты же местный. Сходи, земляк, в разведку.

– Мне теперь что в разведку, что в контрразведку. Что нужно?

– Погляди, какие силы в Дибривке и где стоят. Ладно? Только сначала умойся, а то даже собаки будут шарахаться.

Мужики сдержанно заулыбались: хоть и клоун клоуном, а хата-то сгорела. Крестьянин ушел.

– Роздайбида, ты был в блиндаже и разряжен под стать Федору, – грубовато пошутил Нестор. – Сбегай еще к нему. Пусть возвращается. Попроси от моего имени.

Федор вскоре явился к воротам вместе с отрядом. Пришел и хозяин сгоревшей хаты, которому Махно особо доверял.

– Они расположились на церковной площади, – донес добровольный разведчик. – А штаб в бывшем волостном правлении. Ходят слухи, что еще прибудет австрийское подкрепление.

Это же подтвердили и крестьяне, снова набежавшие сюда.

– Ага, хотят окружить нас и уничтожить, – сказал Нестор.

– Ясное дело, – согласился Семен Каретник.

– Нужны мы им больно. Засядем в блиндаже – никто не сунется, – стоял на своем Щусь.

– Хорошо, а что дальше? – вставил слово и Алексей Марченко. – Волю, Федя, из зубов вырывают. Это вся история доказала!

Махно молча кивал, глядя на Тину, что сидела на подводе рядом с ранеными и вымученно улыбалась ему. Леймонский не узнал бы ее. В темном платочке и вязаной фуфайке, она казалась беженкой и была ею. Тина и сама не понимала, как, привыкшая к деликатному обращению, уюту, светлым нарядам, попала в этот жалкий, дикий обоз, что за сила занесла ее сюда. И почему она смирилась, улыбается, когда так хочется плакать?

На опушке леса шумели под ветром тополя, потемневшие от первых холодов, и пахло растоптанными груздями.

– Оккупанты не вечны – уйдут, – упорствовал Щусь. – Они нас уже боятся. А богатые тем более. Зачем кровь ручьями проливать? Повторяю, и село спасем от пожара. Как считаешь, Петренко?

Бывший одноклассник потупился: неохота перечить Нестору и родные хаты жалко. А что их сожгут, он не сомневался. Уже бывало. Крестьяне прислушивались к разговору и тоже заволновались. Махно понял: наступил решающий момент. Грудь в крестах или голова в кустах.

– Предлагаю сейчас же напасть на врага и разбить его! – заявил он.

По крупному миловидному липу Федора пробежала гримаса боли.

– Это безумие! – воскликнул он и даже хохотнул, настолько нелепым казался ему призыв Нестора. Мало того, что не хотят идти в лес – нападать вздумали!

Вперед вышел Петр Лютый и, подняв голову, продекламировал:

 
3ібралися гуляйпольші!
По-над лісом тихо.
Ой, жде когось біля церкви
Великеє лихо.
 

Щусь взял его за плечо и чуть ли не оттолкнул.

– Брось, хлопец! Еще стишков тут не хватало.

Махно вскочил на тачанку. Вокруг толпились повстанцы.

– Согласен с Федором. Это безумие! Никому, и прежде всего врагу, не придет такое в голову. Среди бела дня горсточка смельчаков навалится на батальон. Это же пол нашей победы!

Голос у Нестора глуховат, жесты рукой скупые, сам он невзрачен. Но такая энергия и страсть в его словах, что люди заволновались, и Федор Щусь сдался.

– Пошли с ними, братва! – сказал без колебаний. Морская душа его почитала пылкость вернейшим признаком правоты.

– Так просто крепости не берутся, – Махно понизил голос и сошел с тачанки. – Когда мы ударим по церковной площади, ты должен быть уже с другой стороны. Понял? Побегут они или нет – лупи вместе с нами. Видел, как мы на рассвете взяли ворота? Сколько тебе дать бойцов?

– Пол-отряда.

– Бери и вперед! – все это Нестор заранее продумал.

Пока они говорили, пожимали руки, Каретник, Марченко, Лютый, Чубенко отбирали желающих идти в атаку. Взяли с собой два ручных пулемета «Люйс» и цепью двинулись к центру Больше-Михайловки. Но не по улице, где их было бы издалека видно, а крадучись огородами.

Рядом находился базар, и торговые стойки были надежным укрытием. Перебравшись туда, они рассмотрели церковную площадь. Метрах в сорока от них сидели, лежали австрийцы, строем ходили вартовые. Охраны не было и в помине.

– Даже пулеметы в чехлах, – шепнул Фома Рябко Трояну.

– Огонь! – выдохнул Махно, и началось избиение. Видя, что солдаты заметались, повстанцы бросились на площадь и стреляли в упор. А с тыла, куда побежали атакуемые, их огнем же встретил Щусь, и они улепетывали, пытаясь вплавь одолеть речку Волчью. Но были покошены с крутого берега. Других настигали крестьяне и били вилами, лопатами. Третьих потом встречали даже у Гуляй-Поля без мундиров и шапок.

В этой панике и озлобленности сожгли девять хат: то ли убегавшие вартовые, то ли под шумок подлые соседи.

Пленных офицеров и гетманцев расстреляли вместе с той женщиной, что бежала их предупредить. Рядовых же австрийцев накормили, перевязали и, пригрозив, чтобы больше не попадались, отпустили.