Текст книги "Прошу к нашему шалашу (сборник)"
Автор книги: Виктор Савин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)
– У тебя закружилась голова? – спросил тот, глянув вниз на ощетинившийся под ними ельник.
– Да нет! Ты слушай, – с волнением сказал Олег, показывая рукой на лесную чащобу. – Где-то черный дятел. Чуешь?
Владик прислушался. И верно. Из седловины горы, из глубины ельника, отчетливо доносились дребезжащие звуки. Было похоже, будто кто-то хлопает в ладоши. Хлопнет сначала громко, потом тише, тише и совсем перестанет. Затем снова начинает хлопать.
– Это черный дятел сухое дерево долбит, – сказал Олег. – Правда, Владик?
– Ага, наверно, дятел. Сильно рубит.
Спустившись со скалы, ребята, крадучись, стали пробираться в глубь ельника. Худой, высокий Олег шел на цыпочках, вытягивая шею и держа наготове "Смену". Владик, затаив дыхание, следовал за ним. Коренастый, тяжелый, он то и дело наступал на сучки, совсем незаметные во мху, и, расстроенный, останавливался. Олег поворачивался к нему, делал на лице болезненные гримасы и шептал:
– Гляди под ноги-то!
Дребезжащее дерево было уже совсем близко. Друзья остановились, перевели дыхание, Олег еще раз проверил свой фотоаппарат.
– Ты, Владик, постой тут. Я один схожу к этому дятлу.
– Ладно, иди. А я издали стану наблюдать.
Олег по-кошачьи крался между деревьями. Владик поодаль пробирался за ним. Олег вдруг присел, фотоаппарат вывалился из рук. Когда Владик подошел к нему, он был белый, как полотно, губы дрожали, а испуганные, широко раскрытые глаза были устремлены на толстую старую ель, сломленную грозой. Владик все понял. У него и у самого забегали мурашки по спине, а волосы под фуражкой зашевелились.
На сломленном дереве верхом у расщепленного высокого пня сидел небольшой темно-бурый медведь. Это был не совсем обыкновенный медведь. На груди у него, под шеей, белела широкая полоса, похожая на манишку. Казалось, зверь сел за стол позавтракать и, чтобы не запачкать костюма, накинул на грудь чистенькую, ослепительно белую, хрустящую салфетку.
Медведь был так увлечен своим делом, что совершенно не обращал внимания на то, что делается вокруг. Толстой когтистой лапой он брался за сухую длинную дранку, оттягивал ее на себя, а потом отпускал. Ударившись о пень, дранка дребезжала и издавала звук, похожий на аплодисменты. Зверю это, видимо, очень нравилось. Маленькими глазками, похожими на недоспелую черную смородину, он поглядывал на поющую дранку то справа, то слева, наклонялся к ней ухом. А когда она замолкала, он снова, с еще большим усердием тянул ее на себя, откидываясь назад.
А вокруг была весна. Яркое солнце отдавало все свое тепло земле, лесу, цветам. Недвижимый горячий воздух был настоен пряными лесными запахами, и среди них особенно были остры запахи пихты и ландышей.
Владик потянул за рукав товарища:
– Бежим!
Глухой, словно надтреснутый голос Владика вывел Олега из оцепенения. Не спуская глаз с медведя, Олег нащупал валявшийся у ног фотоаппарат и, не дыша, начал наводить его на старую, переломленную ель.
– Что ты делаешь? – в ужасе прошептал Владик. – Медведь услышит щелчок, и нам тогда несдобровать!
Но Олег уже поборол в себе страх. Он живо представил себе, как в его альбоме весенних фотографий появится редкостный снимок. От этой одной мысли у него перехватило дух. Вот удивятся все школьники, когда узнают, что Гудков сфотографировал в лесу живого медведя! Да еще какого! Медведя-музыканта, медведя в белой манишке. Искать такого станешь, и не найдешь.
На душе у Олега стало легко, радостно. Медведь ему теперь казался не медведем, а всего лишь маленьким медвежонком, которому на грудь приходится повязывать еще салфетку. И, прежде чем спустить затвор фотоаппарата, Олег вдоволь налюбовался медвежьей забавой.
А Владик, его друг, стоял ни жив ни мертв.
– Скорее, скорее – торопил он.
И вот наконец в лесу, где слышно было, как жужжат шмели, перелетая с цветка на цветок, раздался резкий металлический щелчок, еще и еще. Глаза музыканта, скользнувшие по блестящему на солнце стеклышку объектива фотоаппарата, вдруг налились кровью. Зверь встревожился, рассвирепел, рявкнул на весь лес и кубарем свалился с дерева.
Ребята кинулись наутек в одну сторону, медведь – в другую, только хруст, треск пошел по ельнику.
...Как-то вечером, уже на закате солнца, к дому лесника подкатила голубая легковая автомашина "Победа". Из нее вышел высокий плечистый человек в фетровой шляпе и белой вышитой рубашке.
Выглянув из окна, Владик крикнул товарищу:
– Олег, твой папа приехал!
Друзья побежали к автомашине. Олег кинулся на шею отцу, заглянул ему в глаза, провел ладонью по щеке.
– Папа, папочка!
Сталевар приласкал сына.
– Собирайся, поедешь домой.
– Почему домой? Мы еще кротов станем ловить с Владиком. А потом станем собирать смородину. Ты видел, когда ехал сюда, сколько смородиновых кустов возле самой дороги? Они начали цвести. Да тут, папка, все цветет, все распускается!
Взгляд сталевара потеплел. Ведь и в самом деле кругом была весна! На шляпе у Гудкова-отца за ленточкой был букетик фиалок, а из кабины "Победы" виднелся огромный букет полевых цветов. Однако Гудков тут же свел густые, вылинявшие у огня мартеновских печей желтоватые брови и твердо заявил:
– Никаких кротов! Я взял отпуск, и мы будет отдыхать вместе, поедем на юг, к Черному морю.
Так неожиданно окончилась для Олега весна, блеснувшая перед ним своей простотой и величием.
ОХОТНИК ВЕЧКА
Вечка Торопыгин ходил в лес по рябину. Прихваченные первым морозом ягоды были очень вкусные. И недаром на рябиннике было много рябчиков. Парень еще подумал: " Взять бы ружье, засесть, замаскироваться тут и пострелять вдоволь по птице".
В прошлом году на день рождения отец купил Вечке одноствольную переломку. У юноши была давнишняя мечта – стать охотником. Ведь многие ребята, его сверстники, в свободное время промышляют глухарей, тетеревов, зайцев. А дружок Торопыгина, Венка Коростелев, недавно добыл волка. За это ему дали большую премию. Как же, ведь хищника уничтожил.
Отправляясь за чем-либо в лес, Вечка брал с собой ружье. Но, как назло, ему не попадались ни птицы, ни звери. И странно, почему это? С ружьем идешь – кругом хоть шаром покати, без ружья пойдешь – почти на каждом шагу кого-нибудь встретишь.
Вот и досадно становится.
Домой, в заводской поселок Рудянку, Торопыгин возвращался вдоль горного хребта. Тут тропинка. А по обе стороны внизу, под хребтом, лесные лужайки, стога сена. Туго набитый гроздьями рябины рюкзак сильно давил на плечи, а ноги под тяжестью будто подламывались в коленях. Поэтому Вечка часто садился отдыхать, Присмотрит живописную скалу, шихан, оставит мешок у ее подножья, а сам взберется на верхотурье и сидит любуется окрестностями. А Урал тут красивый! Кругом горы, пестрые, в осеннем наряде леса, долины, в которых, словно клинки булатной стали, то тут, то там блестят реки, озера.
На одной такой остановке парень услышал далеко в перелесках звуки охотничьего рога. И сообразил: "Это, наверно, Венкин отец гоняет зайцев". И верно. Вскоре под хребтом послышался собачий лай. Этот лай становился все слышнее и слышнее. "Ага, заяц бежит в гору, – подумал Вечка. – В гору-то ему бежать легче. В гору прыжком, под гору кувырком". А лай все ближе и ближе. У парня заискрились глаза. Смотрит, старается увидеть зайца и собаку. Но заяц хитрый. Он не идет по открытым местам, норовит забраться в самую урему. Снега-то еще нет, а он уже весь белый. Мороз обманул, заставил переодеться.
Чу! Что это? Почти под самой скалой с шумом-бряком покатился камешек. Вечка насторожился. И видит: заяц крадется меж серых камней, извивается между ними, точно ящерица, А рыжая собака с черной спиной, потеряв его след перед каменной россыпью, мечется из стороны в сторону, обнюхивая пожухлую траву, пожелтевшие кусты малины.
– Пират, вот он, заяц-то, вот! – крикнул Вечка собаке.
Услышав крик и не поняв, откуда он, заяц встал на дыбы, насторожил уши и, ошалелый, начал оглядываться вокруг.
– Здесь он! – еще раз крикнул парень.
Беляк увидел человека на скале, припал меж камней, а потом, сообразив, что это не спасение, огромными прыжками, с камня на камень, пошел наутек. Собака, обнаружив зайца, с визгом, а затем с лаем кинулась за ним.
Под вечер на выходе из леса Торопыгин встретился с охотником Коростелевым. Тот был кругом обвешан зайцами и походил издали на снежного деда-мороза. Собака Пират, взятая на поводок, важно шагала рядом со своим хозяином.
– Это вы, дядя Николай, столько добыли зайцев? – спросил Вечка, с восхищением разглядывая белых пушистых зверьков.
– Добыл вот, – сказал Коростелез. – Мясо пойдет в котел, а шкурки сдам в кооперацию. Отличные будут дошки для ребятишек.
Вечка глубоко вздохнул.
Есть же на свете замечательные охотники!
А Коростелез продолжал, словно угадав мысли юноши:
– Главное в охотничьем деле – это собака. Без собаки – как без рук. Взять хотя бы вот Пирата, Он зайца найдет, нагонит на тебя, а ты только стой, карауль его да постреливай. Сейчас зайцы одеты не по сезону. Прячутся в самой что ни на есть глухой чаще. Без собаки их никак не отыщешь. А Пират, он из-под земли добудет тебе косого.
– Он у вас породы гончей?
– Да. Он костромич. Разные бывают породы собак – и на зверя, и на птицу.
– За птицей ваш Пират не идет?
– Нет. Для птицы есть лайки, легавые и всякие другие. А ты что так интересуешься?
– Да так просто, – уклончиво ответил Вечка.
В поселок они входили еще засветло, но на улицах уже зажглись яркие электрические огни. День был воскресный. На тротуарах гуляло много людей. Коростелев с зайцами и Вечка с мешком за плечами шли серединой дороги. И все на них обращали внимание, некоторые останавливались и говорили:
– Вот это да! Не с пустыми руками.
– С полем, охотники!
– И в мешке-то у парня, наверно, зайцы, – услышал Вечка с тротуара.
"И меня за охотника принимают, – подумал он. – А ведь и я смог бы стать таким же охотником, как дядя Коля. Надо только гончую собаку приобрести".
Торопыгину даже показалось, что в рюкзаке у него не рябина, а зайцы. Принесет домой и выложит вместо ягод беляков.
Дома, когда братишки, сестренки, отец и мать разворошили мешок и начали лакомиться сладкой рябиной, с благодарностью поглядывая на Вечку, он подсел к отцу:
– Тять, я решил достать себе гончую собаку, такую же, как у Коростелева.
– Зачем она тебе?
– Охотиться стану на зайцев. Сейчас из лесу с дядей Колей шел. Он весь обвешался беляками. Собака на него нагоняет, а он их на мушку берет. Без собаки, говорит, не охота, а пустая трата времени. Вот я и решил.
– Ну, что же, решил так решил, – согласился отец.
Старый Торопыгин уже хорошо изучил характер сына. Если что парень захочет, так своего добьется. Хоть уговаривай его, хоть не уговаривай. Это у него в крови, отцовское. Задумал Вечка сделать отменную авиамодель – и сделал, на областном конкурсе победителем вышел. Задумал сконструировать радиоприемник – и есть он, вон в углу стоит, работает не хуже магазинного. А это большое дело, когда человек шевелит мозгами, к чему-то стремится, чего-то добивается. Стремление, мечта окрыляют человека.
Вскоре заводской мастер-литейщик Торопыгин получил премию за перевыполнение производственного плана. Выделил из этих денег тридцать рублей, вручил сыну:
– Поезжай в Свердловск. Там в питомнике выберешь себе собаку, какая понравится.
Парень торжествовал. Побежал к своему другу Венке, к отцу его, дяде Коле. Показал деньги и похвастался:
– Вот и у меня теперь будет гончая! Привезу из города, тогда поохочусь. Там, говорят, собаки с медалями.
И привез. Только не гончую, а борзую, черно-пеструю, поджарую. Все в поселке даже удивлялись. Не собака, а глиста. Морда тонкая, длинная, туловище тоже, как прутик. Если кто и видел здесь таких собак, то на картинках. Охотник Николай Коростелев посмотрел на борзую, покачал головой:
– Нет, это не собака. Ей в наших местах делать нечего.
Однако Вечка доказывал, что купленная им Динка всем собакам собака. Она может на лету схватить зайца, лисицу, какого угодно зверя. Она бегает как ветер. С такими собаками раньше охотился даже Тургенев, великий писатель. И досталась Динка ему, Вечке, совершенно случайно, просто привалило счастье. В Свердловске перед питомником он встретил с этой собакой высокого сухого старика. До начала допуска в вольеры оставался час. Старик поинтересовался, зачем парень пожаловал в питомник. Вечка открылся. Дескать, так и так, думаю стать охотником, хочу купить собаку, чтобы гоняла зайцев. И не какую-нибудь маломальскую, а с медалью, чистопородную. Тут старик достал из портфеля альбом, дал парню в руки, велел поинтересоваться. Перевертывает Вечка листы с наклеенными на них фотографиями. Сначала так, равнодушно. Со страниц альбома смотрят на него собачьи портреты. Какие-то все похожие на старика: длинные, сухопарые, словно заморыши, с вытянутыми мордами. А на ошейниках вроде бирки, какие выдаются в колхозе при регистрации. Словом, как будто ничего примечательного. Перевернул лист, другой. А дальше пошли совсем иные фото. Вот собака гонится за зайцем, схватила, держит в зубах. Вот лисица, откинув хвост трубой в сторону, удирает от поджарого пса. И не удрала. Попала ему в лапы. И такими снимками, взволновавшими парня, заполнен почти весь альбом. Потом старик показал грамоты на толстой бумаге с золотым тиснением. И, что главное, грамоты присуждены на выставках не кому-нибудь, а собакам, этим самым, остромордым. Ну, и соблазнился Вечка. Стал просить старика продать свою собаку. Тот сразу согласился. Не все ли равно: или в питомник сдать, или парню удружить.
В воскресенье чуть свет взял Вечка на поводок новокупленку и отправился с нею на охоту. И не в лес пошел, не в горы, а в совхозные поля. Хозяин Динки сказал, что борзые лучше всего приспособлены ловить зайцев в лугах, где можно разбежаться. В верховьях заводского пруда, заросшего по берегам кустарником, где всегда водятся зайцы, парень спустил собаку со сворки и скомандовал:
– Шарь, ищи!
Почуя свободу, она отбежала в сторону, легла и начала валяться на траве, подернутой искрящимся инеем.
– Ну, давай ищи! – повторил свой приказ Вечка.
Но Динка как будто и не слышала своего нового хозяина. Вытянувшись всем своим телом, она как змея, извивалась в траве, отталкивалась задними ногами, ползла на брюхе, на спине, совала длинную, словно карандаш, морду между метликой жесткой, как солома.
"Вот так купил охотную! – чуть не со слезами подумал Вечка. – Она и не помышляет о зайцах-то".
Рассердился и стал кидать в нее что попадет в руку: клочья сухой травы, дудки пиканов.
Наконец борзая поднялась, широко расставила ноги, отряхнулась и только тут, видимо, сообразила, чего от нее требует охотник.
– Давай, давай! Лови зверя! – крикнул Вечка.
Приняв позу, очень похожую на коромысло, Динка пошла через поле к ольховым кустам и стала их обшаривать, обнюхивать. Вдруг из-под коряги на берегу пруда на гладкий лед вихрем вылетел заяц, поскользнулся, упал и покатился на боку, словно снежный ком. За ним кинулась собака, тоже не устояла на ногах и поехала по льду на четвереньках. Но беляк покатился в одну сторону, а собака – в другую. Оба бьются неподалеку друг от друга, и ни тот, ни другой подняться, бежать не может. Вечке-то надо было стрелять зайца, а он разинул рот и глядит, как барахтаются на зеркальной поверхности пруда пестрая собака и белый заяц.
Наконец беляку удалось встать на лапы, и он осторожно, еле переступая, направился к противоположному берегу.
– Динка, вставай! Уйдет ведь заяц-то! – закричал парень.
А тот и верно уходил. Спокойненько, не спеша. Собака же горячилась, вставала, рвалась вперед и снова падала.
Миновав лед, беляк выбрался на берег, шмыгнул в кусты и скрылся из глаз. Вечка спустился на лед, помог Динке встать на ноги и перебраться вслед за зайцем в ольховник.
Домой к вечеру парень вернулся с двумя зайцами. Он торжествовал. Он считал, что его собака куда лучше гончака дяди Коли Коростелева. Торжествовал, однако, недолго. Вскоре слишком азартная Динка в погоне за зайцем налетела лбом на березу и разбилась.
Очень обидно было Вечке потерять свою собаку. Но он в уныние не впал. На стало Динки, надо доставать другого помощника для охоты. И теперь уже парень решил приобрести настоящего гончака, такого, как у Коростелева. Прав был дядя Коля: верно, что с борзыми в здешних лесных местах не охота.
Во время зимних каникул юный охотник снова поехал в Свердловск. И вернулся оттуда ни с чем. В питомнике гончих собак в продаже не оказалось. Это все же не расхолодило Вечку. Он побывал в соседних рабочих поселках, сделал большие лыжные переходы в Горнозаводск, в Каменогорск, обошел всех охотников, имеющих гончаков. И только в одном месте ему предложили месячного чистопородного щенка Дианку. Парень рад был и этому. Из-за денег рядиться не стал. Сунул маленькую, почти круглую, как футбольный мяч, собачонку за пазуху – и домой на всех парах.
Зиму, весну, лето весь свой досуг посвящал Вечка щенку. Другие ребята, его товарищи, увлекались спортом, рыбной ловлей, занимались в кружках "Умелые руки", плотничали, слесарничали, изобретали новые модели планеров, самолетов, делали электрические звонки да многое кое-что. А дружок Торопыгина, Венка Коростелев, даже смастерил водяной велосипед. Вечка же постоянно возился со своей гончей: учил ее ложиться и "умирать", становиться "к ноге", бегать "вперед" и "назад", таскать поноску. Сначала муштровал собаку дома, потом стал водить в лес. Завел себе пионерский горн, который заменил ему "охотничий рог", и трубил, трубил до того, что перепонки в ушах вот-вот лопнут.
Пришла осень. С замирающим сердцем вышел Торопыгин на охоту, держа на поводке свою Дианку. Снег в этом году выпал рано, покрыл землю, запорошил леса и казался очень мягким, теплым, прилипал к каблукам, отчего следы за Вечкой оставались черными. На первом нетронутом снегу парень начал читать книгу лесной жизни. Вот возле пня, точно на гигантском листе бумаги, кто-то в два ряда наставил еле приметные точечки. Ну, конечно же, тут пробежала мышка-полевка. А здесь, от пня до седой ели, она расписала снег, будто в азбуке для слепых. Видимо, бегала из норки под пнем на продовольственный склад со всем своим семейством.
Идет Вечка с гончей и зорко осматривает огромную белую скатерть. Лежит она как новенькая, нигде не помятая, нигде не припачканная. Кругом тишина, безмолвие. Первый снег. До чего же он мил, хорош, приятен для охотника! И до чего опасен для зверей, для зайчишек, особенно нынешних, весенних и летних. Куда ни пойдешь, а за тобой веревочка следов. Даже страшно высунуться из своего логова. Пойдешь, наследишь и выдашь себя врагу. А сколько их, этих врагов, у зайца! Кто только не охотится за ним!
Долго ходил парень по опушкам лесов, по еланям. И хоть бы один где-нибудь заячий след. Крепко лежат беляки. Рядом пройдешь – и не подымешь. Вспомнил Вечка слова охотника Коростелева: дескать, зайца ищи в уреме. И направился с Дианкой в самую чащобу. А там собаку пришлось спустить со сворки. Спустил, и только ее видел! То ли воле обрадовалась, то ли что. Вскинула хвост оглоблей и запропала в густолесье. А Вечка в это время наткнулся на свежий заячий след. Прошел зайчишка под елками по голым мхам и только кое-где, на снежных плешинках, оставил четкие продолговатые вмятины на снегу.
– Дианка, сюда! – крикнул охотник. – Дианка!
Кричал, кричал – и не докричался. Тогда поднес к губам горн и начал трубить. По лесу плеснулись призывные тревожные звуки и эхом отдались в соседних горах.
Наконец прибежала собака. Вся морда, лапы в грязи, в шерсти закатались брызги рыхлой земли.
– Дианка, ты где была? – удивился Вечка. – Опять кротов выкапывала? Дура ты, дура! Вот тут заяц был.
Подтащил гончую к следу, ткнул в него мордой и приказал:
– Шарь, ищи! Давай, давай!
Села Дианка на заячьей тропинке и начала "играть на балалайке", вычесывая блох.
– Ах ты такая-сякая! – разозлился парень. – Ищи зайца!
И кинул в собаку снежным комком. Она обиделась, косо посмотрела на хозяина, сорвалась с места, поджала хвост и пошла наутек, к дому.
– Дианка, Дианка! – попробовал задержать ее Вечка, но ее и след простыл.
Дома гончая забралась под амбар. Сколько ни пытался парень выманить ее оттуда хлебом, мясом, она так и не послушалась разгневанного хозяина.
А вечером на кухне у Коростелевых Вечка жаловался дяде Коле:
– Попортил я крови с этой Дианкой! Ничего не понимает. Она охотная только на кротов да мышей. Прямо зло берет!
– Она еще молодая, легкомысленная, – заметил старый охотник. – Придет время, поумнеет, тогда можно с нее и опрашивать.
– Какая же она молодая? Ей уже десять месяцев.
– Ну и что ж. Мой Пират только с года начал разбираться в следах, входить в толк. А теперь, наверно, на всем Урале нет лучше гончака. Мне за него сто рублей предлагали, да я не отдал.
Коростелев подумал, посмотрел в затуманенные Вечкины глаза и сказал:
– Надо, пожалуй, сводить твою Дианку на охоту с Пиратом. Это для нее будет большая наука.
– Вот это бы хорошо! – повеселел Бечка. – Давайте, дядя Коля, сходим вместе в лес? В следующее воскресенье и пойдем.
– В то воскресенье я не смогу. У нас на заводе будет плановый ремонт оборудования. Как же я, механик, брошу цех.
Вечка вздохнул, снова поник, глядеть на него жалко даже. Сидит на лавке у стола, теребит полу ватной фуфайки, прядка пепельно-серых волос безжизненно свесилась на широкий упрямый лоб.
– Ладно, парень, – хлопнув ладонью по столу, сказал дядя Коля. Никому я не доверяю своего Пирата, даже сыну. На этот раз сделаю исключение. Ступайте на охоту с Вениамином. Берите Пирата, Дианку, только смотрите, вгорячах-то вместо зайца собак не подстрелите.
– Ну что вы, дядя Коля!
– На охоте все бывает. Особенно у таких зеленых охотников, как вы.
Следующий выходной день для Вечки и Венки был поистине праздником. Надо было видеть, как шли они по улице, направляясь в заснеженные ельники. Шагают посредине дороги рядом. У обоих на поводках рыжие с черными спинами собаки. У Вечки – маленькая, у Венки – огромная, словно волкодав, с широкой, мощной грудью. Обе рвутся вперед, натягивая, как струны, узкие ремешки. Парням это любо. Поглядывают по сторонам и всем встречным как бы говорят: "Смотрите, какие у нас гончаки. Ни у кого, кроме нас, нет таких в поселке".
Снег в лесу был уже несвежий, старые следы зверей и птиц расплылись, потеряли четкие очертания. Заснеженные еланьки из белых превратились в серые, запорошенные опавшей хвоей и угасшими, когда-то огненными листьями осин и рябинок. Венка первым спустил с привязи своего Пирата. Тот сразу кинулся в лесную густерьму и начал сновать, как челнок, из стороны в сторону. Через несколько минут послышался его резкий, пронзительный визг, а затем лай, но уже неторопливый, с короткими паузами.
– Зайца погнал, – сказал Коростелев. – Пошли туда. К своей лежке косой снова прибежит. Там его и возьмем. Спускай Дианку, теперь она поймет, в чем дело, догонит Пирата и станет с ним работать.
И верно. Молодая гончая стремглав кинулась на лай старого гончака. Парни пошли к тому месту, где Пират поднял зайца. Оказывается, беляк лежал под кучей заснеженного хвороста на опушке ельника, перед широкой поляной. Собака подобралась к нему с тыла, из чащи, и он вынужден был удирать через открытое поле.
Охотники разделились: один запрятался за деревом по правую сторону лежки, другой – по левую. И стали ждать. Собачий лай удалялся. Заяц стремился к заболоченной речке Рудянке, в сплошные кустарники. Пират мчался за ним. Вскоре к гончаку присоединилась и Дианка. Пес лаял грубо, словно громыхал медным боталом, а она вторила ему тоненьким голоском, словно аккомпанировала серебряным колокольчиком.
В кустах, в болоте, беляку задержаться не пришлось. Уж очень стремительно мчались за ним собаки. Сделав полукруг, он выбежал на свой прежний след, покрутился по нему взад-вперед, а затем гигантским прыжком метнулся в сторону и через поле целиной направился к лежке, закинув уши на спину.
Немного погодя на елань, голова к голове, перезваниваясь голосами, выбежали черноспинные гончие. Одна большая, другая маленькая, одна справа от горячего, остро пахнущего заячьего следа, другая – слева. Добежав до места, где заяц хитрил и сделал "скидку", собаки вдруг растерялись, остановились, прекратили лай. Дианка засуетилась, начала тыкать свою морду в каждую вмятину на снегу. Пират не стал обнюхивать запутанные зайцем следы, он сделал возле них широкий полукруг, нашел выход, куда устремился беляк, и последовал за ним, торжествующе взлаивая. Дианка тотчас же присоединилась к нему.
"Какая красота! – подумал Вечка, любуясь собаками на гону. – Как будто в концерте выступают, дуэтом".
К лежке напрямик заяц не пошел. Он забежал в лес, а потом уже по его опушке стал пробираться к своему логову. Тут его и уложил метким выстрелом Венка Коростелев. Разгоряченные, с высунутыми языками, подбежали собаки. Увидели распластанного на снегу беляка и кинулись к нему.
– Тубо! Нельзя! – закричали охотники.
Гончие присели на задние лапы возле зайца, глядят на него и облизываются. Венка отрезал у беляка задние лапы и кинул их собакам "для затравки"...
С этого дня Дианка стала "работать" в лесу самостоятельно. Теперь каждое воскресенье Вечка гонял зайцев в ближайших от поселка ельниках. Иногда ходил и в будни после школьных уроков. Уйдет на два-три часа и возвращается с добычей. Ох и завидовали ему подростки! Об охоте с гончей начал мечтать чуть ли не каждый старшеклассник.
Но Вечке определенно не везло. Во время зимних каникул он отправился на охоту в совхозные поля. Там, сказывали, возле капустников зайцев развелось видимо-невидимо. Вечерами выбегут из кустов, из перелесков на поляны, так будто пеньки торчат из-под снега. И правда. Только спустил там парень свою Дианку, она сразу выгнала на него беляка, потом второго. Казалось бы, хватит, можно домой возвращаться, но Вечка вошел в азарт. Охотился до вечера. А вечером собака потерялась. Погнала косого, а он увел ее куда-то далеко. Сначала лай удалялся, а затем совсем заглох. Вечка стал трубить в горн. Трубил долго, изо всей силы, даже больно стало губам, а скулы, казалось, онемели. Но собака так и не пришла. Надвинулись сумерки. В ясном небе зажглись и замигали звезды. По лесу заходил мороз, затрещал, запощелкивал. И вдруг откуда-то от черного горизонта донесся едва слышный вой, тоскливый, заунывный.
"Это Дианка! – мелькнуло у Вечки. – Видно, убежала за зайцем, носилась за ним как угорелая, ну и заблудилась".
– Дианка, Дианка!
И снова трубил, трубил.
И странно: парень слышит вой, а собака на зов не идет.
"Уж не попала ли в петлю?"
Спрятав добытых зайцев под кустом, он направился в черные перелески, на далекий вой. Если в самом деле собака попала в петлю, не оставишь же ее в беде. Идти было трудно. На открытых местах снег вылизали ветры, а на опушках у сбившихся в кучки деревьев и кустарников образовались высокие гребни сугробов. Здесь приходилось брести по пояс в снегу, пробивать себе дорогу шаг за шагом. Преодолевая усталость, обливаясь потом, Вечка настойчиво двигался вперед, на одинокий протяжный вой. Было немного жутко. В Рудянке бытовала молва: если собака воет – к покойнику. В приметы эти Вечка не верил. А все же как-то неприятно слышать, когда собака, подняв морду к небу скулит, тоскует.
Чем дальше уходил парень в темные, нахмурившиеся леса, тем большее расстояние, казалось, отделяло его от цели. Наконец он очутился на краю широкого оврага, в котором из-под снега кое-где торчали острые вершинки елей и купы берез, похожие на заиндевевшие стога сена. Где-то совсем неподалеку, внизу, Вечка услышал скулящий, заунывный вой.
– Дианка, Дианка! – обрадовавшись, закричал он. Потом поднес трубу к губам и заиграл призывно, словно горнист на заре.
Но что это? Вой в овраге прекратился, а на снежном поле между верхушками деревьев задвигались, разбегаясь в разные стороны, серые тени.
"Так это волки! – сообразил Вечка. – Они перехватили на гону Дианку и разорвали. А выл, наверно, старый волк, отбитый от стаи молодыми и сильными зверями".
По спине у Вечки прошел мороз. А потом стало невыносимо жарко, жутко, страшно. Что он сделает со своей одностволкой, если волки снова соберутся в стаю и нападут на него? Ведь у них теперь, сказывал дядя Коля Коростелев, начинаются свадьбы. Собираются вместе, сколько их тут есть, и рыщут по лесам. Нарвутся на тебя – в живых не оставят.
Увидев рядом возле себя полусгнившую, сваленную бурей старую березу, Торопыгин подошел к ней и поспешно, точно в лихорадке, начал ломать сучья, драть бересту. Вытоптал в снегу яму и разжег в ней костер. Благо, что были спички. Спасибо за науку старым охотникам!
При ярком пламени и взметнувшейся вверх копне искр Вечка вздохнул свободно. На огонь волки не полезут. Только теперь он начал понимать, к чему привел его охотничий азарт, жадность. Погубил собаку, да и сам оказался в плену у леса, у хищных зверей. Но, как говорят, после драки кулаками не машут. Придется сидеть тут до утра. Только на свету волки прижмут хвосты и уберутся в глухую урему.
Устроившись у костра под гребнем высокого снежного надува, Вечка не чувствовал холода. Не чувствовал он и усталости, до этого почти валившей его с ног. Инстинкт самосохранения овладел всем его существом. Держа наготове ружье, он то и дело вглядывался в ночь, в порозовевший вокруг снег, в черные дали, над которыми дрожали, переливаясь, хрустальные звезды.
Под утро усталость взяла свое. Вечка присел на снежный уступ, привалившись спиной к стволу поваленной березы. Глядел на огонь, на яркие головешки, похожие на слитки золота, а потом задремал. Долго боролся, отгоняя от себя сон, подкидывая сучья в костер, и все же не устоял, уснул. И вдруг его будто кто-то сильно толкнул под бок и крикнул: "Ты что, в уме ли? Жизнью своей не дорожишь?"
Вечка открыл глаза. Костер почти прогорел, на проталине лежало несколько остывающих, подернувшихся пушистым пеплом розовых чурбаков. А там, дальше, за костром, во тьме на снегу чернели пни.
"Откуда тут появились пни? – подумал Вечка. – Один, другой, третий..."
И тут же, ужаснувшись, понял: "Да ведь это волки!"
Схватил ружье, почти не целясь, выстрелил. Огонь из ствола фыркнул ракетой. Сидевший неподалеку на задних лапах волк взметнулся вверх, потом упал, распластался на снегу. И тут началось. Убитый волк моментально был растерзан на куски. За каждый кусок началась грызня. Сильный побеждал слабого, с урчанием рвал горячее мясо, а побежденный отходил в сторону и начинал выть: пощелкивал зубами и выл, протяжно, жалобно.
