Текст книги "Дьюи. Кот из библиотеки, который потряс весь мир"

Автор книги: Вики Майрон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 3
Дьюи читает книги

Дьюи был счастливым котом. Он не только выжил в заледеневшем библиотечном ящике, но и попал в любящие руки и в библиотеку, как бы специально приспособленную, чтобы о нем заботиться. На этот счет не может быть двух мнений – Дьюи вел прекрасную жизнь. Но и со Спенсером ему повезло – он не мог найти лучшего времени, чтобы завладеть нашими душами. Эта зима была не просто страшно холодная. Это было одно из самых худших времен в истории Спенсера.

Жители больших городов могут и не помнить фермерский кризис 1980-х годов. Возможно, кто-то вспомнит Вилли Нелсона и «Помощь фермам». Не исключено, припомнит, как читал о крахе семейного фермерства, о том, как переходили от небольших производителей к огромным фермам-фабрикам, которые тянулись на мили, где не было видно ни домика, ни даже рабочего. Для большинства людей это всего лишь история, которая не коснулась их лично.

В Спенсере же вы ее чувствовали повсеместно: в воздухе, на земле, в каждом сказанном слове. У нас была солидная производственная база, но все же мы оставались фермерским городком. Мы поддерживали фермеров и сами пользовались их поддержкой. А дела на фермах шли хуже некуда, просто рассыпались. Это были семьи, которые мы знали, семьи, которые жили здесь из поколения в поколение, и мы видели, какое они испытывают напряжение. Сначала они перестали заезжать за новыми запчастями и машинами, ремонтируя старые чуть ли не шнурками от ботинок. Затем у них кончились запасы. Наконец они перестали платить по закладным, надеясь, что хороший урожай наладит дела в бухгалтерских книгах. Когда чуда не произошло, банки лишили их права выкупа. В 1980-х годах почти половина ферм в северо-западной Айове оказались в таком положении. Большинством теперь владели огромные сельскохозяйственные конгломераты, спекулянты со стороны или страховые компании.

Фермерский кризис не был следствием природного бедствия, вроде пыльных бурь 1930-х годов. Прежде всего это была финансовая катастрофа. В 1978 году земля в округе Клей продавалась по девятьсот долларов за акр. Затем цена взлетела. В 1982 году фермерскую землю продавали по две тысячи за акр. Год спустя она стоила уже четыре тысячи долларов за акр. Фермеры брали займы и скупали землю. Почему бы и нет, если цена постоянно растет и ты можешь неплохо заработать, каждый год продавая землю вместо того, чтобы ее обрабатывать?

И тут экономика понеслась под откос. Цена на землю пошла вниз, и источник кредитов пересох. Фермеры уже не могли одалживать под залог своей земли, чтобы покупать новую технику или хотя бы семенное зерно для нового сезона. Цена зерна была недостаточно высока, чтобы выплачивать проценты по старым займам, многие из которых достигали более двадцати процентов в год. Потребовалось четыре или пять лет, чтобы дойти до самого дна. Казалось, что это дно ложное и еще есть надежды, но силы экономики упорно тянули наших фермеров вниз.

В 1985 году «Ленд О'Лейкс», гигантское объединение по производству масла и маргарина, закрыло завод на северной окраине города. Вскоре безработица достигла десяти процентов, что казалось не так уж и плохо, пока вы не осознавали, что всего за несколько лет население Спенсера уменьшилось с одиннадцати до восьми тысяч. Цена на дома едва ли не за сутки упала на двадцать пять процентов. В поисках работы люди оставляли округ и даже штат Айова.

Цена на сельскохозяйственные угодья продолжала стремительно падать, заставляя многих фермеров продавать свое имущество. Но деньги за землю, вырученные на аукционах, не могли покрыть займов; банки несли потери. Это были сельскохозяйственные банки, становой хребет маленьких городков. Они давали займы местным фермерам, мужчинам и женщинам, которых хорошо знали и которым доверяли. Когда фермеры не смогли расплачиваться, вся система рухнула. Банки лопались по всей Айове. Долги и займы в Спенсере продавались чужакам по пенни за доллар, а новые владельцы не хотели брать новые займы. Экономическое развитие остановилось. В конце 1989 года в Спенсере не было выдано ни одного разрешения на строительство нового дома. Ни одного! Никто не хотел вкладывать средства в умирающий город.

Каждое Рождество в Спенсере был Санта-Клаус. Торговцы спонсировали лотереи и предлагали путешествие на Гавайи. В 1979 году не было ни одной витрины, в которой Санта не предлагал бы подарки. В 1985 году в даунтауне пустовало двадцать пять витрин и речи не шло о поездке на Гавайи. Санта обошел стороной наш город. Бытовала такая шутка: когда последний владелец магазина покинет Спенсер, пусть он не забудет потушить за собой свет.

Библиотека делала что могла. Когда «Ленд О'Лейкс» покинул город, мы организовали банк рабочих мест, который содержал описание предлагаемой работы, рабочих навыков и нужной технической подготовки. Мы предоставили в распоряжение местных мужчин и женщин компьютер, чтобы они могли составлять резюме и посылать письма. Для многих это был первый компьютер, который они видели в жизни. Грустно было смотреть, как много людей пользовались нашим банком данных. И если такие чувства были у работающих библиотекарей, подумать только, в каком тяжелом положении находились уволенные работники фабрики, обанкротившиеся владельцы малого бизнеса или сельчане, которым нечем было заняться.

И тут у нас на коленях оказался Дьюи. Я не хочу слишком много распространяться об этом положении дел, потому что Дьюи не приносил еды на чей-то стол. Он не создавал рабочие места. Он не улучшал нашу экономику. Но едва ли не самое худшее в тяжелые времена – это то воздействие, которое они оказывают на ваше мышление. Плохие времена лишают вас энергии. Они занимают все ваши мысли. Все события жизни предстают в мрачном свете. Плохие новости столь же ядовиты, как заплесневелый хлеб. И Дьюи, как минимум, мог отвлекать от них внимание.

Но он делал гораздо больше. История Дьюи разошлась среди жителей Спенсера. Мы имели к ней самое прямое отношение. Может, показать наш библиотечный ящик банкам? Противопоставить его внешним экономическим силам? Остальной Америке, которая ест наш хлеб, но не заботится о людях, которые его выращивают?

Итак, был уличный кот, брошенный умирать в обледенелом библиотечном ящике, испуганный, одинокий и отчаянно цепляющийся за жизнь. Так он сидел, дрожа всю темную ночь, – и вдруг эти ужасы обернулись лучшим, что могла преподнести ему жизнь. Какие бы ни были обстоятельства его бытия, он так и не потерял доверие к жизни и радость от нее. Он был скромен. Может, скромность не совсем подходящее слово – все же он был котом, – но в нем не было ни нахальства, ни высокомерия. Только спокойная уверенность. Может, это была уверенность живого существа, которое побывало на краю смерти и выжило, безмятежность, которую можно обрести, когда подходишь к концу и надежд не остается, но ты возвращаешься. С того момента, когда мы нашли его, я это знала: Дьюи никогда не сомневался, что все будет хорошо.

И когда он был рядом, мы заставляли и других верить в это. Ему потребовалось десять дней, чтобы окончательно выздороветь и пуститься изучать библиотеку; и когда он это сделал, стало ясно, что кот не испытывает интереса ни к книгам, ни к полкам, ни к другим неодушевленным объектам. Его интересовали люди. Если в библиотеке оказывался кто-то из ее попечителей, Дьюи прямиком направлялся к нему – все еще неторопливо ступая больными лапками, но больше не хромая – и вспрыгивал ему на колени. Нередко Дьюи спихивали обратно, но это никогда не огорчало и не отпугивало его. Он продолжал высматривать колени и руки, которые могут ласкать его, – и все менялось.

Впервые я заметила это на примере наших старых посетителей, которые заходили в библиотеку полистать журналы или посмотреть книги. Как только Дьюи начал проводить с ними время, они стали показываться в библиотеке куда чаще и проводить в ней больше времени. Кое-кто стал более тщательно одеваться и уделять больше внимания своей внешности. Они всегда дружелюбно кивали сотрудницам или желали им доброго утра, но теперь стали вступать в разговоры, которые обычно касались Дьюи. Казалось, они не могли наслушаться рассказов о нем. И теперь они не просто убивали время; они стали друзьями, которые наносили нам визиты.

Один пожилой человек приходил каждое утро в одно и то же время, садился в то же самое большое удобное кресло и читал газету. У него недавно умерла жена, и я знала, как он одинок. Я не предполагала, что он может быть любителем кошек, но в первый же раз, как Дьюи вскарабкался к нему на колени, он просиял. Внезапно выяснилось, что он читает газеты не в одиночестве. «Тебе тут хорошо, Дьюи?» – спрашивал он каждое утро, гладя своего нового друга. Дьюи закрывал глаза и погружался в сон.

Заходил мужчина поинтересоваться вакансиями. Лично я его не знала, но мне был знаком этот тип – знающий себе цену, трудолюбивый и гордый, – и я понимала, как он страдает. Он был из Спенсера, как и большинство мужчин, заглядывавших в наш банк данных, рабочий, а не фермер. Костюм, в котором он занимался поисками, был таким же, в каком он ходил на работу, – джинсы и обыкновенная рубашка, и он никогда не пользовался компьютером. Он изучал книгу резюме, просматривал наш список рабочих мест и никогда не обращался за помощью. Он был тихим, спокойным и невозмутимым, но шла неделя за неделей, и я видела, как он сутулился, испытывая напряжение, как глубже становились морщины на его всегда чисто выбритом лице. Каждое утро Дьюи подходил к нему, но мужчина всегда отстранял его. Но наконец я увидела, как Дьюи сидит у него на коленях и в первый раз за все эти недели мужчина улыбается. Он все еще сутулился, и в глазах у него была печаль, но он улыбался. Может быть, Дьюи не многое было под силу, но зимой 1988 года он давал именно то, в чем Спенсер нуждался.

Так что я предоставила нашего котенка в распоряжение общины. Коллеги меня поняли. На самом деле это был не наш кот. Он принадлежал посетителям Публичной библиотеки Спенсера. Я поставила коробку у входных дверей, как раз рядом со списком вакансий, и говорила людям: «Вы знаете котенка, который садится к вам на колени и помогает составлять резюме? Того, кто вместе с вами читает газеты? Который таскает губную помаду у вас из сумочек и помогает искать книги? Так вот – он ваш кот, и я хочу, чтобы вы помогли подобрать ему имя».

Я была директором библиотеки всего шесть месяцев и увлекалась разными конкурсами. Каждые несколько недель мы выносили ящик в холл, делали объявление по местному радио, объявляли приз за самое лучшее предложение и вместе с тем сообщали последние новости из библиотеки. Интересный конкурс и хороший приз могли принести до пятидесяти предложений. Если же приз был дорогим, например телевизор, то число вариантов доходило до семидесяти. Обычно же мы получали около двадцати пяти. Наш конкурс «Дай имя котенку», о котором не упоминало местное радио, потому что я хотела привлечь только постоянных посетителей библиотеки, и который даже не предлагал особых призов, получил триста девяносто семь вариантов. Триста девяносто семь! И тут я поняла, что библиотека нащупала что-то важное. Интерес общины к Дьюи превышал все наши расчеты.

Любимая ласанья Гарфилд была на пике популярности, так что стала самым частым предложением. Девять голосов были отданы за Тигра, что обеспечило ему почти такую же популярность. Моррис был следующим по частоте упоминания после Девяти Жизней. Называли даже такие имена, как Альф (симпатичная кукла из собственного телевизионного шоу) и Спадс (в честь Спадса Маккензи, крепко пьющего компанейского пса из коммерческой рекламы пива). Было несколько злобных предложений типа Рассадник Блох и те, которые казались то ли слишком заумными, то ли странными, как Кэтганг Амадеус Меласса (что-то сладкое на зубок?), Леди-книга (странное имя для кота), Теплушка и Нукстер.

Тем не менее большинство, не менее пятидесяти участников конкурса, предпочли Дьюи. Посетители библиотеки явно привыкли к этому котенку и не хотели его менять. Даже в имени. Честно говоря, мы тоже этого не хотели. Мы тоже привыкли к Дьюи такому, каким он был.

Однако кличка требовала чего-то еще. Лучше всего, решили мы, дать ему фамилию. Мэри Уолк, заведующая нашим детским отделом, предложила Читателя. Реклама, которая пошла в субботнем утреннем издании – оно предназначались для детей и выходило только по утрам в субботу, – как-то поместила рисунок котенка по имени О.Дж. Читатель, который побуждал детей «читать книги и смотреть то ТВ, которое у вас в голове». Я была уверена, что имя родилось именно оттуда. Дьюи Читатель. Близко, но не совсем. Я предложила дополнить фамилию – Читатель Книг.

Дьюи Читатель Книг. Одно имя для библиотекарей, которые имеют дело с десятичной системой Дьюи. Одно для детей. И одно для всех. Это имя, которое вызывает желание учиться. Всему городу придется много читать и узнавать.

Дьюи Читатель Книг. Три имени для нашего королевского высочества, уверенного красивого кота. Я уверена, что нам стоило бы назвать его сэр Дьюи Читатель Книг, подумай мы об этом, но мы не просто библиотекари – мы из Айовы. Мы не любим помпезности и церемониальности. Не любит их и Дьюи. Он всегда откликается на свое первое имя, а порой и просто на Дью.

Глава 4
День в библиотеке

Кошки – существа, которым свойственны определенные привычки, и Дьюи не потребовалось много времени, чтобы создать порядок бытия. Когда я по утрам приходила в библиотеку, он ждал меня у входных дверей. Пока я снимала куртку и ставила сумку, он слегка перекусывал, а потом мы вместе обходили библиотеку, проверяя, все ли в порядке, и обсуждая наши вечера. Дьюи предпочитал все обнюхивать, а не говорить, но мне это было не важно. Библиотека, обычно с утра холодная и пустая, становилась живой и теплой.

После нашей прогулки Дьюи направлялся в комнату сотрудников. Если у какой-либо сотрудницы было плохое утро, он уделял ей дополнительное время. Джин Холлис Кларк, например, недавно вышла замуж и тратила сорок пять минут, чтобы добираться из Эстервилля до библиотеки. Вы могли подумать, что дорога утомляла ее, но Джин была самым спокойным человеком, которого я когда-либо встречала. Единственное, что ей не нравилось, – это трения между парой коллег. Когда она являлась на следующее утро, было заметно, что она напряжена, и Дьюи всегда оказывался рядом, чтобы успокоить ее. Он потрясающе чувствовал, кто нуждался в нем, и всегда охотно уделял время этому человеку. Но оно никогда не было слишком продолжительным. Проходило от двух минут до девяти – и Дьюи бросал то, чем он занимался, и бежал к входным дверям.

Наш первый посетитель всегда ждал снаружи в девять часов, когда мы открывали двери, и обычно входил с теплыми словами:

– Привет, Дьюи! Как ты провел утро?

«Привет, привет, – казалось мне, отвечал он, сидя на своем посту слева от двери. – Почему бы тебе не погладить кота?»

Но ответа не было. Ранние пташки обычно приходят по делу, и у них нет времени останавливаться и болтать с кошкой.

«Не приласкаешь? Ладно. Там, куда ты пришел, есть и другие люди – самые разные».

Дьюи не требовалось много времени, чтобы найти гостеприимные колени, и, поскольку читатель проводил тут не менее двух часов, ему хватало времени вздремнуть. Он уже так комфортно чувствовал себя в библиотеке, что без проблем засыпал в публичном месте. Он предпочитал устраиваться на чьих-то коленях, но, если их не было, мог свернуться и в ящике. Каталожные карточки хранились в небольших ящичках, размером с коробку для детской обуви. Дьюи нравилось залезать в них всеми четырьмя лапами и усаживаться, пусть даже его бока торчали с краев. Если ящик оказывался чуть больше, он, укладывал в него голову и хвост. И единственное, что вы тогда видели, был большой пук шерсти на спине, выглядывающий из ящика. Он выглядел как сдобная булочка. Как-то утром я нашла Дьюи спящим рядом с полным каталожным ящиком, в который он запустил одну лапу. Наверное, ему потребовалась пара часов, чтобы неохотно признать – места здесь больше нет.

Однажды я наблюдала, как он неторопливо пытается забраться в полупустую коробку с бумажными салфетками. Он засунул две передние лапы в прорезь на крышке, а затем осторожно разместил там и другие две. Медленно присев, покрутил задницей, пока та не втиснулась в коробку. Затем, подогнув передние лапы, стал ввинчивать в проем переднюю часть тела. Операция эта заняла у него четыре-пять минут, но в конечном счете снаружи остались лишь голова, торчащая с одной стороны, и хвост – с другой. Полуприкрыв глаза, он рассеянно смотрел куда-то в пространство, словно всего остального мира не существовало.

В эти дни Айова ввела специальные конверты для налоговых деклараций, и мы всегда держали наготове ящик с ними для наших посетителей. Половину своей первой зимы Дьюи провел свернувшись в этом ящике.

– Мне нужен один конверт, – нервничая, говорил посетитель, – но не хотелось бы беспокоить Дьюи. Что же делать?

– Не беспокойтесь. Он спит.

– Но разве это его не разбудит? Он же лежит на конвертах.

– О нет. Дьюи спит как убитый.

Клиент осторожно перекатывал Дьюи в сторону и бережнее, чем требовалось, вытаскивал один конверт. Он мог бы и лихо выдернуть его, как фокусник выдергивает скатерть из-под обеденного набора, но это ничего бы не изменило.

– На конверте остался кошачий волосок, но ничего страшного.

Другое любимое прибежище Дьюи было за копировальным аппаратом.

– Не волнуйтесь, – говорила я смущенному клиенту. – Вы его не побеспокоите. Он выбрал это место потому, что здесь тепло. Чем больше копий вы сделаете, тем больше тепла пойдет от машины, и он будет просто счастлив.

Если клиент не был уверен, что делать с Дьюи, мы таких колебаний не испытывали. Одним из моих первых решений было не тратить на содержание Дьюи ни одного пенни из библиотечных фондов. В задней комнате мы установили коробку, куда каждая сотрудница кидала накопившуюся мелочь для нужд Дьюи. Большинство из нас приносили из дому пустые банки из-под содовой. Сбор их для переработки был всеобщим увлечением, и Синтия Берендс каждую неделю относила их в пункт приема вторичного сырья. Таким образом, все мы вносили «вклад в общее дело», чтобы кормить котенка.

В обмен на эту скромную жертву мы получали бесконечные часы удовольствия. Дьюи нравилось прятаться в ящиках, и он обрел привычку выскакивать из них, когда вы меньше всего этого ожидали. Когда кто-либо расставлял книги по полкам, он влезал на тележку и путешествовал по библиотеке. А если Ким Петерсон, секретарь библиотеки, начинала печатать, то все знали: сейчас начнется представление. Заслышав треск клавиш, я тут же откладывала все дела и ждала сигнала.

– Дьюи опять охотится на клавиши! – кричала Ким.

Я вылетала из своего кабинета, чтобы увидеть, как Дьюи, стоя на задних лапах, перегибается через белую пишущую машинку Ким. Голова его дергалась из стороны в сторону вслед за кареткой, которая бегала справа налево и обратно до тех пор, пока он мог это выдержать, а потом он принимался кидаться на эти странные прыгающие существа, которые являлись всего лишь рычагами с буквами. Все сотрудники приходили сюда и, глядя на Дьюи, покатывались со смеху. Проказы Дьюи всегда собирали зрителей.

Наш маленький коллектив существовал без каких-либо сложностей. Все в библиотеке были настроены доброжелательно, но с годами сотрудники стали отдаляться друг от друга, разбиваться на группы. Только Дорис Армстронг, которая была старше и, наверное, умнее остальных, продолжала дружить со всеми. В середине рабочего помещения у нее стоял большой стол, на котором она оборачивала каждую новую книгу в пластик, и ее добрый юмор сплачивал нас. Кроме того, она была самой большой почитательницей кошек, и вскоре ее стол стал одним из самых любимых мест Дьюи. Поздним утром он вытягивался здесь, нежась на больших листах пластика и создавая еще один центр притяжения сотрудников. Здесь всем нам хватало места. Столь же важно, что Дьюи был другом всех наших детей (в случае с Дорис – внуков). Между нами, сослуживцами, не происходило ничего особенного: случалось, кто-то лишний раз не извинялся или слишком безапелляционно излагал свои взгляды, но стоило появиться Дьюи, как напряжение моментально сходило на нет. Мы смеялись, мы становились дружелюбнее, Дьюи сплачивал нас.

Сколько бы увлечений ни было у Дьюи, он никогда не нарушал привычный ход событий. Ровно в десять тридцать он просовывал голову в комнату персонала. Джин Холлис Кларк, оторвавшись от работы, ела свой йогурт и, если он терся около нее, давала ему облизать крышечку. Джин была тихой и трудолюбивой, но всегда находила возможность уделить время Дьюи. Если Дьюи хотелось побездельничать, он мог повиснуть вниз головой на левом плече Джин – всегда только на левом и никогда на правом, – пока она занималась бумагами. Через несколько месяцев Дьюи уже не позволял нам баюкать себя на руках (полагаю, он считал, что уже слишком взрослый для этого), так что все мы переняли подход Джин, когда Дьюи висит на левом плече. Мы называли это «таскать Дьюи».

Дьюи помогал и мне расслабляться, делать коротенькие перерывы, что очень меня устраивало, потому что я привыкла слишком напряженно работать. Я часами сидела, склонившись над столом, старательно разбираясь в цифрах бюджета или составляя отчеты, и не обращала внимания на Дьюи, пока он не вспрыгивал мне на колени.

– Как дела, малыш? – улыбаясь, спрашивала я. – До чего приятно тебя видеть! – Несколько раз его поглаживала и вновь возвращалась к работе. Неудовлетворенный, он влезал ко мне на стол и принимался урчать. – Да ты никак уселся на бумагах, с которыми я работаю? Конечно же случайно. – Я опускала его на пол. Он снова вспрыгивал. – Не сейчас, Дьюи. Я занята. – Я снова опускала его, но он вспрыгивал опять. Если я по-прежнему не обращала на него внимания, поддавал головой мой карандаш. Я отталкивала его в сторону.

«Прекрасно, – видимо, думал он, – тогда я сброшу все эти ручки на пол!»

И он приступал к выполнению задуманного, скатывая со стола ручки одну за другой и наблюдая, как они падают. Я была бессильна удержаться от смеха.

– Ладно, Дьюи, ты победил. – Я комкала бумагу и кидала на пол. Он догонял ее, обнюхивал и возвращался. Типичный кот – всегда готов играть, но приносить ничего не будет. Я подходила, подбирала бумагу и вновь раз за разом кидала ему. – Ну что мне с тобой делать?

Но мы не только шутили и играли. Я была боссом, и на мои плечи ложились еще и обязанности – например, купать кота. В первый раз купая Дьюи, я не сомневалась, что все пойдет хорошо. Ведь ему понравилась ванна в то первое утро, разве не так? В тот раз Дьюи скользнул в раковину, как кусок льда, брошенный в бочку с кипятком. Но сейчас он барахтался. Он орал. Он цеплялся за край раковины и пытался перевалиться через него. Я держала его обеими руками. Двадцать минут спустя я была мокрой с головы до ног. Мои волосы торчали дыбом, словно я сунула язык в розетку. Все покатывались со смеху, и наконец я тоже засмеялась.

Третье купание было таким же нелегким. Я еще смогла пройтись по Дьюи щеткой, но у меня не хватило терпения вытереть и высушить его. Только не этого сумасшедшего котенка.

– Ну и хорошо, – сказала я ему. – Если тебе это так не нравится, иди себе.

Дьюи был тщеславен. Он провел не меньше часа, вылизывая себе мордочку, пока не привел ее в порядок. Самое смешное было, как он сжимал себе лапки, лизал их и засовывал в ушки, он трудился, пока они не заблестели белизной. Но теперь, промокший, он выглядел как чихуахуа в парике. Это было трогательно и смешно. Все смеялись и фотографировали его, но Дьюи был так неподдельно расстроен, что через несколько минут фотографирование кончилось.

– Имей чувство юмора, Дьюи, – поддразнила я его. – Ты сам напросился.

Он свернулся под книжной полкой и несколько часов не вылезал оттуда. После этого мы с Дьюи пришли к соглашению, что двух ванн в год будет достаточно. Кроме того, мы договорились никогда больше не подвергать его таким испытаниям.

– Ванна – это еще ничего, – сказала я, заворачивая Дьюи в зеленое полотенце. К тому моменту он жил у нас уже несколько месяцев. – Вот это тебе уж вовсе не понравится.

Дьюи никогда не переносили в клетке: боялись, что она будет напоминать о ночи в том злосчастном ящике. Когда бы я ни выносила его из библиотеки, всегда заворачивала в зеленое полотенце.

Пять минут спустя мы уже входили в кабинет доктора Эстерли на другом конце города. В Спенсере было несколько ветеринаров – надо учитывать, что мы жили в местности, где случались трудные роды у коров, где болели хряки и калечились собаки на небольших фермах, – но я предпочитала доктора Эстерли, спокойного скромного человека с очень доброжелательной манерой разговаривать. Его низкий голос и медленная речь напоминали течение спокойной реки. Он никогда не суетился, всегда выглядел опрятным и аккуратным. У этого великана руки были спокойные и ласковые. Ответственный человек и хороший профессионал, он безупречно выполнял свои обязанности, любил животных. А немногословность только прибавляла ему авторитета.

– Привет, Дьюи, – сказал он, увидев кота.

– Вы думаете, что это абсолютно необходимо, доктор? – спросила я.

– Котов нужно кастрировать, – последовал твердый совет.

Я посмотрела на крохотные лапки Дьюи, которые наконец выздоровели. Между коготками торчали клочки шерсти.

– А вам не кажется, что в нем есть персидская кровь?

Доктор Эстерли оглядел Дьюи. Его королевскую осанку, великолепный воротник длинной ярко-рыжей шерсти на шее. Он выглядел настоящим львом.

– Нет. Он просто симпатичный уличный кот, – заверил меня доктор.

Я ни на секунду не поверила в его слова.

– Дьюи – продукт выживания самых приспособленных особей, – продолжил доктор Эстерли. – Наверное, его предки поколение за поколением жили на этой улице.

– Значит, он один из нас.

Доктор Эстерли улыбнулся:

– Пожалуй, что так и есть. – Он взял Дьюи на руки. Тот расслабился и замурлыкал. Последнее, что доктор Эстерли сказал перед тем, как они исчезли за дверью, было: – Дьюи – прекрасный кот.

Конечно, он таким и был. И мне его уже не хватало.

Когда на следующее утро я забирала Дьюи, сердце у меня едва не разорвалось. У него был далекий, отсутствующий взгляд и выбритый животик. Я взяла его на руки. Он уткнулся головой мне в руку и замурлыкал от счастья видеть вновь свою старую подругу Вики.

Когда я вернулась в библиотеку, все побросали свои дела. «Бедный мальчик. Бедный малыш!» Я передала Дьюи на их попечение – ведь он был нашим общим другом – и вернулась к работе. Еще одна пара рук – и его просто затискают. Поход в ветеринарную клинику вымотал меня до предела, а меня ждала гора работы. Я должна была бы раздвоиться, чтобы справиться с ней, но город никогда за это не заплатит, так что мне пришлось справляться самой.

И все-таки я была не одна. Примерно через час, положив телефонную трубку, я подняла взгляд и увидела, как через порог моего кабинета перебирается Дьюи. Я знала, что он получил вдоволь любви и внимания остальных сотрудников, но по его неверным, хотя и упрямым шажкам поняла, что он нуждается в чем-то большем.

Конечно, коты могут смешить и забавлять, но мои отношения с Дьюи уже стали сложными и интимными. Он был так умен. Так игрив. И так хорошо относился к людям. У нас еще не успели установиться тесные связи, но сейчас я начинала по-настоящему любить его.

И Дьюи платил мне ответной любовью. Да, он вообще всех любил, но в его отношении ко мне было что-то особенное и глубокое. Взгляд, который он бросил на меня в это утро, что-то значил. В самом деле. Никогда я этого не понимала более ясно, чем когда он с такой решимостью подошел ко мне. Мне казалось, что я слышу его слова: «Где ты была? Мне тебя не хватало».

Я нагнулась, схватила его и прижала к груди. Не знаю, говорила ли я вслух или про себя, но это не важно. Дьюи уже мог чувствовать мое настроение, если не читать мысли: «Я твоя мама, понимаешь?»

Дьюи положил голову мне на плечо, прижался к шее и замурлыкал.