Текст книги "На повороте"
Автор книги: Викентий Вересаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)
Сергей в восторге воскликнул:
– Великолепно!
Вскочил и быстро заходил по комнате. Митрыч довольно ухмылялся. Остальные недоумева-ли. Токарев осторожно спросил:
– Что же вы тут находите смешного? По-моему, письмо это, напротив, чрезвычайно трога-тельно.
– Нет, что ж смешного... Очень даже благородно! А только... За себя будь борцом, и то ладно. А то: мне самому, дескать, ничего не надо, я вот только насчет "страдающих"... Недавно мне тоже один человек совсем это самое говорит...
Токарев пожал плечами:
– Я все-таки вас не понимаю!
– ...один человек – образованный, интеллигентный. И притом состоятельный: чай пьет с булками. Говорит: мне ничего не нужно, мне самому хорошо, я, говорит, если готов работать, то готов работать для других... По моим взглядам, это уж не интеллигентный человек.
– Но почему же, почему? – настойчиво спросил Токарев.– Деятельность эгоистическая, то есть только для себя, по необходимости будет всегда узкою и темною. Высшая нравственность, напротив, заключается именно в самопожертвовании, когда человек не видит от этого выгоды для самого себя. Самопожертвование! Как я могу жертвовать собою для самого себя? Напротив, чем меньше мои собственные интересы направляют мою деятельность, тем она будет чище, выше, светлее. Ведь это совершенно ясно!
Балуев, подняв брови, слушал. В глазах его появилось что-то напряженное и растерянное. Он начал возражать. Спор становился все отвлеченнее. И чем отвлеченнее он становился, тем все более книжными и шаблонными становились выражения Балуева. Повеяло серою скукою и теоре-тическою "неинтересностью". Токарев и Варвара Васильевна возражали все бережнее и осторож-нее, стараясь не припирать его к стенке. Балуев встал. Быстро теребя бороду, он заходил по комнате и запинающимся, неуверенным голосом приводил свои, бившие мимо цели, возражения.
Сергей своим твердым, самоуверенным голосом вмешался в спор и стал защищать высказан-ный Балуевым взгляд. Спор сразу оживился, сделался глубже, ярче и интереснее; и по мере того как он отрывался от осязательной действительности, он становился все ярче и жизненнее. Балуев же, столь сильный своею неотрывностью от жизни, был теперь тускл и сер. Он почти перестал возражать. Горячо и внимательно слушая Сергея, он только сочувственно кивал головою на его возражения.
Спор начал падать. Всем еще милее и симпатичнее стал Балуев с его серьезным, напряжен-но-вдумывающимся лицом, какое у него было во время спора. Варвара Васильевна сказала:
– Тимофей Степаныч, ваш чай совсем остыл. Дайте, я вам налью свежего.
– А вот сейчас! Я этот допью! – Балуев поспешно допил чай и протянул стакан Варваре Васильевне. Сергей предупредительно взял стакан и передал сестре.
– Скажите, Тимофей Степаныч,– спросил он,– как вы стали вот таким? Вы учились в какой-нибудь школе?
– До двадцати лет я и грамоте не знал. Приехал в Питер облом обломом. Потом уж самоучкой выучился.
– А что вас заставило научиться?
Балуев улыбнулся.
– Захотел сам французские романы читать. Очень уж они меня заинтересовали. На кварти-ре у нас, как воротимся с работы, один парнишка громко нам "Молодость Генриха Четвертого"* читал,– всю бы ночь слушал. Выучился я, значит, стал читать. Много прочел французских рома-нов, тоже вот фельетонами зачитывался в "Петербургской газете" и "Петербургском листке". Даже нарочно для них в Публичную библиотеку ходил. Ну, а потом поступил я в вечернюю трехкласс-ную школу, кончил там,– после этого, конечно, получил довольно широкий умственный гори-зонт.
* Серия приключенческих романов французского писателя Понсон дю Террайля (1829-1871), выходивших в Москве в 1874-1875 годах. Он же автор авантюрно-приключенческих романов "Похождения Рокамболя" и "Воскрешение Рокамболя".
Слушатели украдкою переглянулись. Выражение у всех вызвало умиление.
– И ведь вот штука какая любопытная! – улыбнулся Балуев.– Помню, читал я "Рокамбо-ля"; два тома прочел, а дальше не мог достать; уж такая меня взяла досада! Что с ним дальше, с этим Рокамболем, случится? Хоть иди на деньги покупай книжку, ей-богу!.. Ну, ладно. Прошло года четыре. Уж Добролюбова прочел, Шелгунова, Глеба Успенского. Вдруг попадается мне продолжение... Желанный! Забрал я книжку домой, думаю,– уж ночь не посплю, а прочту. Стал читать,– пятьдесят страниц прочел и бросил. Такая глупость, такая скучища!.. А все-таки добром я ее помяну всегда, она меня читать приучила. Ну, а час-то который сейчас? – обратился он к Варваре Васильевне.
Варвара Васильевна вздохнула:
– Пора идти, а то на поезд опоздаете! А может быть, останетесь до завтра?
– Нет, нельзя, нужно спешить! Спасибо на угощении. Прощайте!
В своей черной блузе, в пыльных, отрепанных сапогах, он обошел стол, протягивая всем широкую руку. Катя робко поднялась и – розовая, с внимательными, почтительными глазами – ждала.
Балуев протянул ей руку. Она вложила в эту грубую, мозолистую руку свою белую, узкую руку и крепко пожала ее. Глаза засветились умилением и радостным смущением.
Балуев взял со стула свой узелок и вышел в сопровождении Варвары Васильевны.
Все сидели молча. Варвара Васильевна воротилась.
– Как он, однако, изменился! – задумчиво произнес Токарев.– И какой он крепкий, цельный – прямо кряжистый какой-то!
– Да. Ничего нет похожего на прежнее,– сказала Варвара Васильевна.Помните, раньше? Горячий, пылкий,– но совсем как желторотый галчонок; разинул клюв и пихай в него, что хочешь. Ну, а теперь...
Вегнер печально спросил:
– А теперь?.. По-моему, это положительно ужасно! Такое отрицание теории – гибель и смерть решительно всему. Мы это поймем, но поймем слишком поздно.
– Да, печальная штука! – согласился Сергей.– Но еще печальнее, что покоряет это, пригнетает как-то... Сила чуется.
Дверь быстро раскрылась. Вошла Таня – запыхавшаяся, раскрасневшаяся. Оглядела комнату. – Уехал уже?
– Уехал, конечно.
– Ах ты господи! Ну, что это!.. Что, что он рассказывал? – жадно обратилась она к Варваре Васильевне и Сергею.
– Любопытный парень!..– С медленною улыбкою Сергей неподвижно глядел в окно.– Как это он ловко выразился насчет обмозоленных книжкою мозгов! Черт его знает, какой-то совсем особенный душевный строй!
Таня быстро прошлась по комнате и решительно сказала:
– Слушайте, Митрыч! Теперь пять минут шестого, поезд отходит без четверти шесть. Поедем на извозчике на вокзал. Вы меня познакомите с ним.
– Что ж, поедем!
Они оба вышли.
VIII
В дверь раздался стук.
– Войдите!
Вошел больничный фельдшер Антон Антоныч, в белом халате и розовом крахмальном воротничке. Был он бледен, на вспотевший лоб падала с головы жирная и мокрая прядь волос.
– Варвара Васильевна, Никанора привезли: взбесился!
– Да что вы?.. Никанор? Взбесился-таки?
– В телеге привезли из деревни, связанного... Я, изволите видеть, дежурный, а доктора нет. Уж не знаю снимать ли его с телеги или доктора подождать. Больно уж бьется, страшно подойти. За доктором-то я послал.
Варвара Васильевна быстро надевала белый халат
– Ну, вот еще – ждать! Что ж ему так связанным и лежать?.. Пойдемте!
Они поспешно вышли.
Оставшиеся вяло молчали. Было очень жарко. Сергей сидел у окна и читал "Русские ведомо-сти".
– Духота какая!.. Давайте, господа, на лодке покатаемся! – предложил Шеметов.
– Что ж, поедем.
– Только, господа, подождемте Татьяну Николаевну,– сказала Катя.
Сергей сердито возразил:
– Ну, вот еще! Ждать ее!.. Она, может быть, только к ночи воротится!
Лицо его было теперь нервное и раздраженное. Токарев усмехнулся:
– Я готов пари держать, что она с ним села в вагон, чтоб проехать одну-две станции!
Где-то с силою хлопнула дверь. В больничном коридоре тяжело затопали ноги. Кто-то хрипло выкрикивал бессвязные слова и хохотал. Слышался громкий и спокойный голос Варвары Васильевны, отдававшей приказания. Шум замер на другом конце коридора.
Варвара Васильевна вошла в комнату. Катя со страхом спросила:
– Что это такое? Правда, бешеный человек?
– Да. Ужасно жалко его! Такой славный был мужик – мягкий, деликатный, просто удиви-тельно! И жена его, Дуняша, такая же... Его три месяца назад укусила бешеная собака. Лежал в больнице, потом его отправили в Москву для прививок. И вот, все-таки взбесился! Буянит, бьется,– пришлось поместить в арестантскую.
Сергей встал.
– Ну, господа, идем. Будет ждать! Варя, хочешь с нами? Мы едем на лодке.
– Отлично! Идемте...
Они вышли на улицу. У Токарева все еще стоял в ушах дикий хохот больного. Он помор-щился.
– А должно быть, тяжелое впечатление производят такие больные.
Варвара Васильевна опустила глаза и глухо ответила:
– Не знаю, на меня они решительно никакого впечатления не производят. Вот ушла оттуда, и на душе ничего не осталось. Как будто его совсем и не было.
В городском саду, где отдавались лодки, по случаю праздника происходило гулянье. По пыльным дорожкам двигались нарядные толпы, оркестр в будке играл вальс "Невозвратное время". Токарев сторговал лодку, они сели и поплыли вверх по течению.
Городской сад остался позади, по берегам тянулись маленькие домики предместья. Потом и они скрылись. По обе стороны реки стеною стояла густая, высокая осока, и за нею не было видно ничего. Солнце село, запад горел алым светом.
Шеметов, как столб, стоял на скамейке и смотрел вдоль реки. Катя сказала:
– Сережа, Вегнер! Столкните, пожалуйста, Шеметова в воду: он мне заслоняет вид.
Сергей, молчаливый и нахмуренный, сидел на корме и не пошевелился. Вегнер сделал дви-жение, как будто собирался толкнуть Шеметова. Шеметов исподлобья выразительно взглянул на него и грозно засучил рукав.
– Посмотрю, кто на это решится!
Не родилась та рука заколдованная
Ни в боярском роду, ни в купеческом!..*
Он стоял в ожидании, сжимая кулаки. Потом сел и самодовольно сказал:
– Вот что значит вовремя привести подходящий стих! Никто не осмелился!
Токарев греб и задумчиво глядел себе в ноги. Балуев произвел на него сильное впечатление. Он испытывал смутный стыд за себя и пренебрежение к окружающим. В голове проносились воспоминания из студенческого времени. Потом припомнилась сцена из ибсеновского "Гюнта"**. Задорный Пер-Гюнт схватывается в темноте с невидимым существом и спрашивает его: "Кто ты?" И голос Великой Кривой отвечает: "Я – я сама! Можешь ли и ты это сказать про себя?.."
* Из "Песни про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашни-кова" (1838) М. Ю. Лермонтова.
** Драматическая поэма норвежского драматурга Генриха Иоганна Ибсена "Пер-Гюнт" (1866), действие 2.
Шеметов острил и шутливо пикировался с Катей. Варвара Васильевна и Вегнер смеялись. Сергей молчал и со скучающим, брезгливым видом смотрел на них.
– А Сережа сидит, как будто уксусу с горчицей наелся! – засмеялась Катя.
Сергей сумрачно ответил:
– Не вижу, чему смеяться. Ваши остроты нахожу ужасно неостроумными.
Вдруг Катя насторожилась:
– Что это?
Далеко в осоке отрывисто и грустно ухала выпь – странными, гулкими звуками, как будто в пустую кадушку.
– Выпь,– коротко сказал Сергей.
– Какие оригинальные у нее звуки! Что-то такое загадочное!
Шеметов невинно спросил Сергея:
– А что такое выпь... рыба или птица?
Сергей молча отвернулся, наклонился с кормы и опустил руку в воду.
– Это он выпь хочет выловить, показать нам! – догадался Шеметов.
– Нет, брат, выпь ловить я тебя самого в воду спущу! – злобно ответил Сергей.
Варвара Васильевна засмеялась:
– Нет, Сереже положительно нужно дать валерьянки! Его сегодня какая-то
блоха укусила.
Сергей обратился к Токареву:
– Владимир Николаевич, дайте мне погрести!
Он сел на весла и яро принялся грести. Лодка пошла быстрее. Сергей работал, склонив голову и напрягаясь, весла трещали в его руках. Он греб минут с десять. Потом остановился, отер пот с раскрасневшегося лба и вдруг со сконфуженною улыбкою сказал:
– Однако какой из меня со временем выйдет паскудный старичишка!
Все засмеялись.
– Черт знает что такое!..– Сергей помолчал и задумчиво заговорил:Ужасно гнусное впечатление оставила во мне сегодняшняя встреча! Может ли быть что-нибудь противнее? Сидит он – спокойный, уверенный в себе. А мы вокруг него – млеющие, умиленные, лебезящие. И какое характерное с нашей стороны отношение: мягкая снисходительность с высоты своего теоретического величия и в то же время чисто холопское пресмыкание перед ним. Как же! Ведь он – "носитель"! А мы – что мы такое? Пустота, которая стыдится себя и тоскует по нем, "носите-ле". Жизнь, дескать, только там, а там ты чужой, органически не связан... Какая гадость! Почему он так гордо несет свою голову, живет сам собою, а я только вздыхаю и поглядываю на него?
В конце концов я сам себе исторический факт. Я – интеллигент. Что ж из того? Я не желаю стыдиться этого, я желаю признать себя. Он хорош, не спорю. Я верю в него и уважаю его. Но прежде всего хочу верить в себя.
– А этой веры нет и не может быть,– грустно возразила Варвара Васильевна.
Сергей вызывающе спросил:
– Почему это? Чем я хуже его? Какая между нами разница?
– Та разница, что ты вот и теперь уже стал паскудным старичишкой,ворчливо сказал Шеметов.
Сергей хотел что-то возразить, но нахмурился и замолчал. Он снова взялся за весла и стал усиленно грести.
Было уже совсем темно, когда они воротились к пристани. В городском саду народу стало еще больше. В пыльном мраке, среди ветвей, блестели разноцветные фонарики, музыка гремела.
На улицах было пустынно и тихо. Стояла томительная духота, пахло известковою пылью и масляною краской. Сергей все время молчал. Вдруг он сказал:
– Прощайте, господа, я пойду на вокзал. Поеду с ночным поездом: не стоит ждать до завтра!
– Сережа, можно и я с тобой? – спросила Катя.
Сергей хмуро ответил:
– Как хочешь.
Они простились и пошли к вокзалу.
IX
Шеметов и Вегнер повернули к себе. Токарев пошел с Варварой Васильевной проводить ее до больницы. Звезды ярко мерцали, где-то далеко стучала трещотка ночного сторожа. Варвара Васильевна и Токарев шли по тихой улице, и шаги звонко отдавались за домами.
Оба задумчиво молчали. Сегодняшняя встреча пробудила в них давнишние воспоминания, они не перекинулись ни словом, но оба знали и чувствовали, что думают об одном и том же.
Вдруг Варвара Васильевна остановилась:
– Стойте, что такое?
На той стороне улицы из раскрытых окон неслись звуки скрипки и рояля. Играли "Легенду" Венявского.
У Токарева забилось сердце. "Легенда"... Пять лет назад он сидел однажды вечером у Варва-ры Васильевны, в ее убогой комнате на Песках; за тонкою стеною студент консерватории играл эту же "Легенду". На душе сладко щемило, охватывало поэзией, страстно хотелось любви и свет-лого счастья. И как это тогда случилось, Токарев сам не знал,– он схватил Варвару Васильевну за руку; задыхаясь от волнения и счастья, высказал ей все,– высказал, как она бесконечно дорога ему и как он ее любит.
Из окон широко лились певучие, жалующиеся звуки "Легенды". Токарев взглянул на Варва-ру Васильевну. Она стояла, не шевелясь, с блестящими глазами, и жадно слушала. Где-то вдали с грохотом прокатились дрожки, потом застучала трещотка ночного сторожа. Варвара Васильевна нетерпеливо прошептала:
– Господи, как мешают!
Вдали смолкло, и опять по тихой улице поплыли широкие, царственные звуки. Лицо у Варвары Васильевны стало молодое и прекрасное, глаза светились. И Токарев почувствовал – это не музыка приковала ее. В этой музыке он, Токарев, из далекого прошлого говорил ей о любви и счастье, ее душа тянулась к нему, и его сердце горячо билось в ответ. Музыка прекратилась. Варвара Васильевна быстро двинулась дальше.
– Пойдемте! Другого не нужно слушать! И опять за тихими домами отдавались шаги, и звезды мерцали в темном небе.
– Помните, Варвара Васильевна?..– начал Токарев.
Оживленная и счастливая, она поспешно прервала его:
– Да, да... Только не нужно об этом говорить... Как хорошо кругом, как
звезды блестят!..
Они подошли к воротам больницы.
– Зайдите. Напьемся чаю.
В ее комнате было темно. Токарев зажег лампу.
– Посидите, я сейчас схожу в кухню за кипятком. .– Варвара Васильевна что-то вспомнила и в колебании помолчала.– Или вот что,– заговорила она извиняющимся голосом,– подождите минут пять, я только схожу, проведаю сегодняшнего больного.
– Варвара Васильевна, да это же невозможно! Ну, пожалуйста, я вас прошу.– Он сжал ее руку в своих руках.– Пожалуйста, оставьте на сегодня всех больных! Ведь вы в отпуске, там у вас есть дежурные фельдшера.
– Я в одну минуту сбегаю. Видите, сегодня дежурный Антон Антоныч: он с десяти часов заляжет спать и не встанет до утра. А больной тяжелый, ему, может быть, что-нибудь нужно... Я сейчас ворочусь!
– Ну, а можно мне с вами пойти?
– Отлично! Пойдемте!
Они пошли по коридору. Варвара Васильевна тихо открыла дверь в арестантскую. В задней ее половине, за решеткою, сидел на полу больной. По эту сторону стоял больничный служитель Иван – бледный, с широко открытыми глазами. Маленькая лампочка горела на стене. Варвара Васильевна шепотом спросила служителя:
– Ну, что Никанор?
– После обеда ничего был. Доктор ему лекарства дал, он заснул... А теперь вот сидит, глаза-ми ворочает, да вдруг как начнет головою биться об решетку!.. Все пить просит.
– А лекарство вечером давали ему?
– Н-нет...
Варвара Васильевна и Токарев подошли к решетке. В полумраке сидел на полу огромный человек. Он сидел сгорбившись, с свесившимися на лоб волосами, и раскачивал головою. Варвара Васильевна мягко сказала:
– Здравствуйте, Никанор! Как поживаете?
Больной медленно поднял голову и пристально оглядел Варвару Васильевну. На темной бороде клочьями висела подсыхавшая пена. Он хрипло ответил:
– А как!.. Видно, не больно хорошо!
– Вы меня знаете?
– Ну, а как же не знаю!
– Кто же я?
– Вы-то? Барышня наша. – Он помолчал и задумчиво потер ладонью край лба. – Скажите вы мне, бога ра ди, – как я сюда попал?
– Вы в больнице. Вам было худо, и потому вас привезли сюда!
– Худо? – Больной задумался. – Да, да, я что-то сильно безобразил. Но что я делал – не знаю.
– Ничего вы не безобразили. Просто у вас сильно болела голова, так сильно, что вы были без памяти. Ну, конечно, когда человек без памяти, то и мечется. Хотите пить? Я вам сейчас дам.
– А решетка зачем?.. Нет, видно, сильно я безобразил, коли за решетку посадили меня, как зверя...
Он уныло опустил голову. Лицо стало грустное и хорошее.
– Посадили вас за решетку, чтоб вы не убежали, если опять будете без памяти,– только для того. Поправитесь и пойдете себе домой.
Больной вдруг спросил:
– А где моя жена?
– Дома.
– А скажите... Она жива?
– Конечно, жива и здорова.
– А ребята?
– И ребята тоже.
– Гм...– Больной нахмурился и понурил голову.– Да скажите же мне,– что такое со мною было? – Он начинал волноваться.– Я помню, я что-то сильно безобразил. Вот, вы говори-те, жена моя, Дуняша, здорова... Отчего же ее тут нету?
– Никанор, какой вы, право, странный! Ведь вы же знаете, у нее в деревне хозяйство, дети, скотина. Не может же она все бросить и идти к вам. Ну, справит дела, утром и придет вас прове-дать.
– Утром... Нет, это вы меня обманываете!.. Что с женой? – вдруг коротко и решительно спросил он.– Я ей что-нибудь сделал? Убил ее! Не обманывайте вы меня, бога ради!
– Ну, Никанор, если вы мне не верите, то я уйду. Мне, наконец, обидно: я никогда не лгу, а вы вот мне не верите.
Больной внимательно слушал.
– Нет, нет, не уходите, я верю... Ну, а вас, барышня, я не обидел? Помнится, я вам что-то худое сделал.
– Да нет же, голубчик, ничего вы мне не сделали! Будет разговаривать, вам это вредно... Иван, сходите к смотрителю и принесите бутылку пива.
Иван вышел. Больной сидел на тюфяке, свесив голову. Лицо его побледнело, он дышал часто и поверхностно.
– Эх, вот тут больно,– сказал он и показал под ложечку: – дыхать не дает. А пить охота...
– Вот сейчас принесут пиво, вы выпьете и вам станет легче.
Срывающимся голосом он вдруг спросил:
– Скажите, барышня, я... бешеный?
Варвара Васильевна рассмеялась.
– Ну, что за глупости! Какой же вы бешеный? У вас просто горячка, больше ничего. Я сейчас пойду поить вас,– разве бы я пошла, если бы вы были бешеный?
Больной замолчал. Мутные глаза смотрели из полумрака на Варвару Васильевну. Вдруг он сказал:
– Я сейчас во всю силу буду стучать в дверь!
– Зачем?
Он вызывающе ответил:
– А чтоб Дуняша пришла!
– Я же вам говорила, сейчас ей некогда. Она придет завтра утром, а если что задержит,– в полдни уж непременно.
– В по-олдни... Ну, теперь я вижу, всё вы врете. Говорили,– утром, а теперь уж на полдни перешли!.. Нет, видно, ее в живых-то нету... Пустите меня, я к ней пойду! – крикнул он, встал и подошел к решетке.
– Ну, Никанор, если так, то прощайте! Я вам передаю ее же слова, а вы не верите. Если не верите, то нечего и толковать.
– Нет, постойте, не уходите. Вы скажите только,– придет она?
– Придет.
– Ей-богу?
– Ей-богу.
– Ну, ладно, буду ждать. А только... Коли она не придет, буду так безобразить, что... И вас не послушаю, никого! – Больной помолчал.– Коли не придет, увидите, что будет! Я попрошу вас к себе сюда...– зловеще протянул он.
– Зачем?
– А тогда узнаешь, зачем!.. Значит, вы только утешали меня, обманывали!..
Больной волновался все больше. В тоске он потер рукою под ребрами.
– Эх, как больно тут!.. Дайте мне пить! Я пить хочу.
В арестантскую на цыпочках вошел служитель Иван с бутылкою пива.
– Вот, извольте!..– В смутном ужасе он покосился на больного и зашептал: – Только я, барышня, ни за что не пойду с вами! Хоть сейчас с места сгоните!
Варвара Васильевна спросила:
– Антон Антоныч у себя?
Она вышла с Токаревым в коридор. Токарев ощущал в спине быструю, мелкую дрожь. Он спросил:
– Но ведь бешеные, кажется, не могут пить?
– Нет, пиво им иногда удается проглотить.
По коридору шел заспанный Антон Антонович, в своих розовых воротничках и
пиджаке.
– Антон Антоныч, Никанор пить просит. Не поможете ли вы мне его напоить?
Фельдшер остановился, поднял брови и забегал глазами по потолку.
– Мм-м... Знаете что? Подождемте лучше доктора, он ведь скоро придет.
– Какое же "скоро"? Он приходит в девять утра, а теперь только час ночи.
– Нет, знаете... Он сегодня раньше придет.
– Ну, Антон Антоныч, это вы сочиняете! Почему он сегодня раньше придет?.. Скажите, поможете ли мне или нет?
Антон Антоныч замялся.
– Знаете... я боюсь! А ну, как он меня укусит! С доктором хоть в огонь пойду, а без него я... извините, боюсь!
– Как хотите!.. Дело только в том, что одной трудно его напоить.
Варвара Васильевна беглым взглядом скользнула по лицу Токарева. Токарев внимательно смотрел на фельдшера и с невинным видом играл ключиком от часов.
Фельдшер помолчал и спросил:
– Ну, а если я не пойду, то что будет?
– Что будет! Ничего особенного. Пойду одна.
Фельдшер с изумлением оглядел ее.
– Ну, Варвара Васильевна... Как это – одна? Это невозможно!
– А что же я буду делать? Больной просит пить, а я стану уговаривать его ждать до утра?
Варвара Васильевна пошла назад. Фельдшер шел за нею следом.
– Барышня, вы подумайте, ведь это невозможно! Да и на что пить ему? Он все равно не выздоровеет, помрет к завтраму,– с пивом ли, без пива ли...
Варвара Васильевна, не слушая, говорила:
– Нужно будет морфия всыпать в пиво.
Она вошла в арестантскую. Фельдшер, странно сопя носом, в волнении прошелся по кори-дору. Подошел к Токареву, развел дрожащими руками:
– Я, знаете... не могу этого... У меня жена молодая, ребенок маленький...
И, быстро повернувшись, снова пошел по коридору. Токарев видел, как он бормотал что-то под нос и размахивал руками.
Варвара Васильевна высыпала в жестяную кружку порошок и налила пиво. За решеткою темнела в полумраке огромная лохматая фигура больного. Он сидел сгорбившись и в забытьи качал головою. Служители и сиделки толпились в первой комнате, изредка слышался глухой вздох. Токарев, прислонясь к косяку коридорной двери, крепко стискивал зубы, потому что челюсти дрожали.
Варвара Васильевна подошла к решетке.
– Никанор, вы хотели пить. Я войду, напою вас. Хорошо?
Он пробормотал:
– Хорошо.
– Ну, а можно мне к вам одной войти, вы не обидите меня?
Больной с удивлением поднял глаза.
– Что вы, барышня? Вы меня поить будете, а я обижать! Нет, вы не опасайтесь!
– Ну, хорошо... Иван, отоприте замок!
Иван снова зашептал:
– Только я, барышня, ни за что не пойду с вами. Да и вы тоже, барышня... Ведь в его душу не влезешь!
Варвара Васильевна нетерпеливо повторила:
– Да отпирайте же!
Стало тихо. Иван дрожащими руками совал ключ, но не мог попасть в замок. Больной непо-движно сидел на тюфяке и с загадочным любопытством смотрел на толпу за решеткой.
В дверях коридора появился фельдшер. С широко открытыми страдающими глазами, он остановился на пороге, крепко вцепившись пальцами в локти. Иван продолжал лязгать ключом по замку. Варвара Васильевна, бледная и спокойная, с сдвинутыми тонкими бровями, ждала с кружкою в руках.
Фельдшер пробормотал.
– Нет... Нет... Господи! Простите меня, я не могу!..
Он странно-молитвенно поднял кверху руки, повернулся и с поднятыми руками пошел по коридору прочь. Замок два раза звонко щелкнул. Решетчатая дверь открылась. Все замерли. Варва-ра Васильевна вошла в больному. Вдруг словно сила какая подхватила Токарева. Он протолкался сквозь толпу и тоже вошел за решетку
Варвара Васильевна сказала:
– Ну, Никанор, давайте пить!
Больной зашевелился и поспешно отер ладонью усы.
– Дайте мне руку, держите меня!
Токарев вполголоса сказал Варваре Васильевне:
– Позвольте, я подержу.
Она быстро взглянула на него. Бледное лицо вспыхнуло радостью, и засветившиеся глаза с горячею ласкою остановились на Токареве. Больной говорил:
– За обе руки держите! А то я боюсь, не зашибить бы барышню... Эй, вы! – обратился он к толпе.– Подержите кто-нибудь!
Иван на цыпочках вошел в дверь и, широко улыбаясь, взял больного за руку. Токарев держал другую руку. Держал и смотрел на подсохшие клочья пены, висевшие в спутанной, темной бороде больного.
Больной жадно поглядел на кружку с холодным пивом и вздохнул.
– Эх, выпить-то я не смогу!.. Я воду в рот, а меня как будто кто за горло
схватит.
Варвара Васильевна сказала:
– Да это не вода, это пиво. Вы не бойтесь, пиво всякий всегда может выпить, оно совсем легко идет в горло... Ну, откройте рот!
Больной неуверенно раскрыл рот. Варвара Васильевна влила в него ложку пива.
– Ну, вот! Отлично! Глотайте, вы непременно проглотите! – спокойно и уверенно твердила Варвара Васильевна.
Больной закрыл глаза, постарался проглотить, но судорога сдавила ему глотку. В мучитель-ных усилиях побороть ее он весь изогнулся назад, выкатывал глаза, рвался из рук державших. Потом вдруг сел и облегченно вздохнул – он проглотил.
– Не ушиб ли я вас? – спросил он, передохнув.– Кажись, руками я шибко махал – не задел ли кого?
Варвара Васильевна радостно ответила:
– Нет, нет, успокойся, милый, никого ты не задел! Вот теперь ты сам видишь, что можешь пить... Ну, еще ложку!
– Дай тебе бог доброго здоровья!.. Ну, господи благослови!
Больной, хотя со значительными усилиями, но выпил еще две ложки. Облегченный и успо-коенный, он сказал:
– Теперь, бог даст, засну.
Все вышли от него. В коридоре к Варваре Васильевне подошел фельдшер. Он виновато и подобострастно заглянул ей в глаза.
– Я, право, Варвара Васильевна, не мог пойти! Ведь я не один, вы знаете; у меня жена молодая, ребенок. Знаете, хотел было пойти, и вдруг, как видение встало перед глазами: Дашенька, а на руках ее младенец! И голос говорит: не ходи!.. Не ходи, не ходи!.. Какая-то сила невидимая держит и не пущает!
Варвара Васильевна добродушно засмеялась.
– Ну, что об этом говорить теперь! Видите, кое-как сладилось дело. Покойной ночи!
Она и Токарев вошли в ее комнату. На подносе стоял большой жестяной чайник с кипятком, и чай был уже заварен. Токарев со смехом говорил:
– Боже мой, какой чудак этот ваш Антон Антоныч!.. Посмотрели бы вы на его физионо-мию, когда Иван отпирал замок!.. Да, Варвара Васильевна, кстати: отчего вы прямо не обратились ко мне, чтоб я вам помог? Я сначала не решался предложить свои услуги, думал, для этого нужен специалист. Ну, а вижу, "специалисты" все мнутся...
Варвара Васильевна с счастливою улыбкою наклонилась над чайником, слегка поднимая и опуская его крышечку.
– Я в душе была убеждена, что вы пойдете... Хотя на одну секунду
усомнилась...
Токарев улыбнулся.
– Это тогда, когда вы говорили в коридоре с фельдшером?
– Д-да...
– Так, господи, я же вам говорю: я не знал, гожусь ли я. Вижу, вы ко мне не обращаетесь,– думаю: очевидно, тут нужны специальные знания...
Они долго просидели за чаем. Не хотелось расходиться. Случилось что-то особенное. Вдруг они стали близки-близки друг другу. Каждую фразу, каждое слово одного другой принимал с горячим, любовным вниманием. И глаза встречались теперь свободно.
Уже светало, когда Токарев вышел из больницы. Он шел улыбаясь, высоко подняв голову, и жадно дышал утренней прохладой. Как будто каждый мускул, каждый нерв обновились в нем, как будто и сама душа стала совсем другая. Он чувствовал себя молодым и смелым, слегка презираю-щим трусливого Антона Антоныча. И перед ним стояла Варвара Васильевна, как она входила в комнату бешеного,– бледная, со сдвинутыми бровями и спокойным лицом,– и как это лицо вдруг осветилось горячею ласкою к нему.
X
Варвара Васильевна и Токарев воротились в Изворовку. Таня заявила, что уж отдохнула в деревне и останется в Томилинске.
Жизнь в Изворовке текла тихая, каждый жил сам по себе. Токарев купался, ел за двоих, катался верхом. Варвара Васильевна опять с утра до вечера возилась с больными. Сергей сидел за книгами. Общие прогулки предпринимались редко.
Варвара Васильевна как будто жалела о порыве, охватившем ее под влиянием неожиданно услышанной "Легенды". Она замкнулась в себе и старалась отдалиться от Токарева. Токарев мучился, несколько раз пытался заговорить. В ее глазах появлялась тогда растерянность. И, прося у Токарева взглядом прощения, она переводила разговор на другое. Ему все больше начинало казаться, что Варвара Васильевна, такая на вид спокойная и ровная, давно уже переживает в душе что-то очень тяжелое. Иногда, случайно увидев ее одну, он поражался, какое у нее было глубоко грустное лицо.
С Сергеем отношения у него совсем не ладились. Вначале Сергей относился к Токареву с любовною почтительностью, горячо интересовался его мнениями обо всем. Но что дальше, то больше в его разговорах с Токаревым стала проскальзывать ироническая нотка. И Сергей стано-вился Токареву все неприятнее.
Вообще Сергей производил на Токарева странное впечатление. Оба они жили наверху, в двух просторных комнатах мезонина. Сергей то бывал буйно весел, то целыми днями угрюмо молчал и не спал ночей. Иногда Токарев слышал сквозь сон, как он вставал, одевался и на всю ночь уходил из дому. От Варвары Васильевны Токарев узнал, что Сергей страдает чем-то вроде истерии, что у него бывают нервные припадки.
