Текст книги "Четыре. История дивергента"

Автор книги: Вероника Рот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Это проще, чем я думал, – констатирует Эрик.

Меня бросает в жар от стыда, но я улучаю возможность врезать ему в живот. Он бьет меня в ухо, отчего в нем начинает звенеть, я теряю равновесие и пальцами касаюсь пола.

– Знаешь, – тихо произносит Эрик, – по-моему, я вычислил твое настоящее имя.

У меня затуманивается зрение. Это слишком мучительно. Я даже не представлял, что боль бывает настолько разная. Меня слово облили кислотой или подожгли. Я на миг скорчиваюсь от невыносимой, резкой, а потом – тупой, ноющей боли. Эрик ударяет меня снова, на сей раз целясь мне в лицо, но попадает в мою ключицу. Он опять замахивается и насмешливо спрашивает:

– Мне сообщить им? Открыть твой секрет?

Он цедит мою фамилию сквозь зубы, а это куда более опасное оружие по сравнению с его мускулами, локтями или кулаками. Во фракции Альтруизма поговаривают, что проблема эрудитов заключается в их эгоизме, но я считаю, что дело в их высокомерии, в той гордости, которую они испытывают, когда знают недоступное остальным. В этот момент, оцепенев от страха, я понимаю, в чем кроется слабость Эрика. Он не верит, что я не могу причинить ему такую же сильную боль, какую он причиняет мне. Он считает, что я – все тот же парень, какой и был в самом начале – скромный, самоотверженный и пассивный. Я чувствую, как моя паника улетучивается, меня охватывает ярость, и я вцепляюсь в запястье Эрика, чтобы он не мог сдвинуться с места, и бью его изо всей силы снова и снова. Я даже не вижу, куда именно приходятся мои удары, я не чувствую, не слышу ничего. Я пуст, одинок, я – ничто.

Наконец я различаю его крики – он закрывает свое лицо обеими ладонями. По его зубам и подбородку стекает кровь. Он хочет вырваться, но я не отпускаю его. Я хорошенько пинаю его в бок, и он падает. Из-под его сжатых рук я вижу его глаза. У него стеклянный, расфокусированный взгляд, а кровь кажется очень яркой по сравнению с бледной кожей. Ко мне приходит осознание, что это сделал я, и меня снова охватывает страх, но уже другого рода. Я начинаю бояться себя и того, каким я становлюсь. Мои костяшки зудят. Я выхожу с ринга, хотя меня еще никто не отпускал.

* * *

Лагерь Лихачества – это тихое и полное тайн место, которое идеально подходит для восстановления сил. Я нахожу коридор рядом с Ямой и прислоняюсь к стене, позволяя прохладе проникнуть в меня. У меня опять заболела голова, как и все остальные части тела, которые горели во время боя, но я почти не замечаю недомогания. Мои костяшки липкие от крови Эрика. Я пытаюсь стереть ее, но она успела высохнуть. Я выиграл бой, значит, пока я в безопасности среди лихачей – нужно радоваться, а не бояться. Я должен быть счастлив – ведь я наконец нашел убежище и окружающие меня не избегают. Они встречаются с моим взглядом за обеденным столом и здороваются со мной. Но я знаю, что у всего есть цена. Но что же я должен заплатить, чтобы быть лихачом?

– Привет.

Я поднимаю голову. Передо мной стоит Шона, которая стучит по каменной стене, будто это дверь. Она улыбается.

– А где же тот танец победителя, который я ожидала увидеть?

– Я не танцую, – отвечаю я.

– Да, мне надо было догадаться, – соглашается она.

Шона садится напротив меня, облокотившись на противоположную стену, подтягивает колени к груди и обхватывает их руками. Наши ноги находятся в нескольких дюймах друг от друга. Не знаю, почему я это заметил. Ну ладно, все ясно – она же девушка. Я теряюсь. Как мне общаться с девушками, особенно если они из Лихачества? Что-то подсказывает мне, что нельзя никогда знать наверняка, что можно ожидать от лихой девчонки.

– Эрик в больнице, – беспечно говорит Шона. – Возможно, ты сломал ему нос. И ты точно выбил ему зуб.

Я опускаю глаза. Я выбил кому-то зуб?

– Кстати, не мог бы ты мне помочь? – произносит она, подталкивая мою ногу носом своего ботинка.

Точно – девушки из Лихачества непредсказуемы.

– Помочь в чем?

– Научить меня драться. У меня плохо получается. Я вечно позорюсь на ринге. – Она качает головой. – Через два дня у меня состоится бой. Девицу зовут Эшли, но она просит, чтобы все называли ее Эш. – Шона закатывает глаза. – Ну, ты понимаешь, пламя Лихачества, пепел[2]2
   Ash (англ.) – пепел.


[Закрыть] и все такое. В общем, она одна из самых сильных в нашей группе, и я боюсь, что она меня убьет. По-настоящему убьет.

– Почему ты хочешь, чтобы тебе помог именно я? – спрашиваю я, внезапно что-то заподозрив. – Потому что я Сухарь, а Сухари помогают людям?

– Что?.. Нет, разумеется, не поэтому, – отвечает Шона, в замешательстве морща брови. – Мне нужна твоя поддержка, потому что ты лучший в своей группе.

Я смеюсь.

– Ладно тебе!

– Вы с Эриком были единственными, кто не проиграл ни одного боя. Но ты только что его победил. Теперь ты – самый лучший. Слушай, если не хочешь связываться со мной, то просто…

– Я помогу, – заявляю я. – Только не знаю, как.

– Разберемся, – говорит она. – Встретимся завтра днем на ринге.

Я киваю. Она усмехается, встает и собирается уходить, но, не пройдя и пары шагов, оборачивается и, пятясь, бросает мне:

– Хватит хандрить, Четыре. Ты нас всех впечатлил. Пойми это.

Я наблюдаю, как она поворачивает за угол в конце коридора. Бой меня так сильно взволновал, что я даже не думал о том, что значила победа над Эриком. А теперь я первый среди неофитов в своей группе. Хоть я и выбрал Лихачество в качестве убежища, но я не просто выживаю здесь, а превосхожу многих. Я смотрю на кровь Эрика, которая запеклась на моих костяшках, и невольно улыбаюсь.

* * *

На следующее утро я решаю рискнуть – сажусь за завтраком рядом с Зиком и Шоной.

Шона в основном набрасывается на еду и отвечает на вопросы, что-то похрюкивая. А Зик зевает, попивая кофе. Он показывает мне свою семью – младшего брата Юрайю, сидящего за соседним столом с Линн, сестрой Шоны. Его мама Хана до сих пор стоит в очереди. Она – самая спокойная среди всех лихачей, каких я когда-либо видел, поэтому ее фракцию можно определить только по цвету одежды.

– Ты скучаешь по дому? – спрашиваю я у Зика.

Я заметил, что лихачи любят выпечку. На ужин на столе всегда два вида торта, а на завтрак – гора маффинов. Когда я пришел сюда, все вкусные маффины уже разобрали, поэтому мне достался последний – с отрубями.

– Не особо, – отвечает Зик. – Я имею в виду, что мои родители здесь. Неофитам-лихачам не положено разговаривать с семьей до Дня посещений, но я знаю, что, если мне действительно что-нибудь понадобится, родители мне помогут.

Я киваю. Сидящая рядом Шона закрыла глаза и уснула, положив руку под подбородок.

– А ты? – интересуется Зик. – Сам-то ты скучаешь по дому?

Я собираюсь ответить «нет», но внезапно подбородок Шоны соскальзывает вниз, и она падает лицом прямо в шоколадный маффин. Зик смеется до слез, а я не могу не улыбнуться, допивая сок.

* * *

Позже я встречаюсь с Шоной в тренажерном зале. Ее короткие волосы убраны назад, а ботинки, шнурки на которых она обычно не завязывает, отчего хлябают при ходьбе, сегодня туго зашнурованы. Она бьется с невидимым противником, останавливаясь после каждого удара, чтобы скорректировать свою позу. Сперва я просто смотрю на нее, не представляя, с чего начать. Я сам совсем недавно узнал, как правильно наносить удар, и моих знаний явно недостаточно, чтобы тренировать ее. Но пока я наблюдаю за ней, я начинаю фиксировать ее ошибки.

Шона стоит, сведя колени, и не держит перед собой руку, чтобы закрыть от удара челюсть. И еще она бьет с локтя вместо того, чтобы вкладывать в каждый удар вес всего тела. Она делает передышки, вытирая лоб тыльной стороной ладони. Увидев меня, она резко подпрыгивает, словно коснулась оголенного провода.

– Как нужно себя вести. Урок первый, – говорит она. – Дай понять, что ты находишься в комнате, если человек не видел, как ты вошел.

– Извини, – отвечаю я. – Я понял, в чем твоя слабина.

– Ага. – Она закусывает внутреннюю сторону щеки. – И в чем же?

Я рассказываю ей все, что подметил, а потом мы устраиваем бой на ринге. Мы деремся медленно, оттягивая каждый удар, чтобы не причинить друг другу боль. Мне приходится постукивать по ее локтю кулаком – и лишь тогда она не забывает держать руку перед лицом. Спустя полчаса Шона, по крайней мере, начинает двигаться лучше, чем раньше.

– Что касается той девушки, с которой ты завтра будешь биться, – заявляю я. – Знаешь, я бы врезал ей прямо в челюсть. – Я дотрагиваюсь до своего подбородка. – Ты можешь сделать это с помощью хорошего апперкота[3]3
   Удар снизу.


[Закрыть]. Надо еще потренироваться.

Она готова драться, и я с удовлетворением вижу, что теперь ее колени согнуты, а в ее позе появилась упругость, которой раньше не было и в помине. Мы кружимся по рингу несколько секунд, а потом она ударяет меня, убирая при этом левую руку от лица. Я блокирую удар и начинаю атаковать Шону с левой же стороны, которую она оставила без защиты. В последнюю секунду я останавливаю кулак в воздухе и пристально смотрю на Шону.

– Слушай, может, если бы ты действительно мне врезал, я бы усвоила урок, – говорит Шона, выпрямляясь. Ее кожа покраснела от напряжения, пот блестит у линии роста волос. Взгляд ясный и требовательный. Меня в первый раз посещает мысль о том, что она красива. Но не в моем обычном понимании – она не мягкая, не нежная – ее привлекательность сильная, изысканная.

– Я бы лучше не стал, – отвечаю я.

– Ты мыслишь древними рыцарскими стерео– типами, типичными для альтруистов. Что в некоторой степени даже оскорбительно, – возражает она. – Я могу о себе позаботиться. И запросто стерплю немного боли.

– Нет, – парирую я. – Дело не в том, что ты девушка. Я вообще-то… не сторонник того, чтобы применять силу без причины.

– Опять заморочки Сухарей, да?

– Не совсем. Сухари не любят насилие. И точка. Если Сухарь попадет к лихачам, он просто позволит им себя избить. – Я стараюсь выдавить улыбку. Я не привык к сленгу лихачей, но мне нравится считать его своим родным и позволить себе расслабиться. – Но для меня это не игрушки, вот и все.

Я впервые озвучил кому-то свои мысли. Не знаю, но почему-то для меня бой на ринге не является игрой. Возможно, потому, что долгое время побои были моей реальностью. Я просыпался и засыпал в страхе. Здесь я усвоил приемы самозащиты, стал более ловким, но одному я не научился – наслаждаться, причиняя кому-то боль. Я не собираюсь это делать – никогда. Если меня примут в лихачи, то я буду жить по своим правилам, даже если это будет означать, что частично я навсегда останусь Сухарем.

– Ладно, – соглашается Шона. – Давай еще раз.

Мы боксируем, пока она не осваивает апперкот, и чуть не пропускаем ужин. Когда мы уходим, она благодарит меня и мимоходом обнимает. Это всего лишь мимолетный жест, но она смеется над тем, как сильно я от него напрягаюсь.

– Как быть лихачом: вводная лекция, – изрекает Шона. – Урок первый: обнимать друзей – совершенно нормально.

– А мы друзья? – спрашиваю я, только наполовину шутя.

– Ой, хватит тебе! – отмахивается она и убегает по коридору в женскую спальню.

* * *

На следующее утро самые незрелые, «не перешедшие» неофиты следуют за Амаром, проходя мимо тренажерного зала в мрачный коридор с тяжелой дверью в самом конце. Амар говорит нам оставаться здесь и стремительно исчезает за дверью. Я смотрю на часы. Бой Шоны может начаться в любую минуту – урожденным лихачам требуется больше времени для прохождения первого этапа посвящения, чем нам, поскольку их много.

Эрик занимает место подальше от меня, что меня радует. Вечером после того, как я избил его, я понял одну важную вещь. Он мог рассказать всем, что я сын Маркуса Итона, просто чтобы отомстить мне за собственное поражение. Однако он не проболтался. Интересно, он выжидает подходящего случая или молчит по другой причине? Тем не менее мне стоит держаться от него на расстоянии – столько, сколько получится.

– Как вы думаете, что там? – осведомляется Миа, девушка из Товарищества. Она нервничает.

Ей никто не отвечает. А я почему-то спокоен. За дверью нет ничего такого, что заставило бы меня страдать. Поэтому когда Амар возвращается в коридор и называет мое имя первым, я не бросаю отчаянные, горестные взгляды на других неофитов. Я решительно переступаю порог комнаты.

Здесь сумрачно и грязно. Мебели маловато – лишь два стула и компьютер. Спинка стула откинута назад, как и тогда, когда я проходил индивидуальное испытание. Монитор светится. В компьютере запущена программа – четкие строки текста темнеют на белом фоне. Когда я был младше, еще в школе я всегда вызывался подежурить в компьютерный класс. Иногда я даже чинил технику, когда она выдавала ошибки. Я работал под руководством женщины-эрудита, которую звали Кэтрин, и она научила меня гораздо большему, чем ей следовало. Она с удовольствием делилась знаниями с кем-то, кто был готов ее слушать. Поэтому, глядя на этот код, я в принципе понимаю, с чем мне придется столкнуться, хотя я никогда и не работал с подобной программой.

– Симуляция? – спрашиваю я Амара.

– Меньше знаешь – крепче спишь, – усмехается он. – Прошу!

Я сажусь, откидываясь на спинку и положив руки на подлокотники. Амар приготавливает шприц, тщательно проверяя, что ампула зафиксирована в нужном месте. Он без предупреждения протыкает иглой мою шею и давит на поршень. Я вздрагиваю.

– Посмотрим, какой из четырех твоих страхов будет первым, – говорит он. – Знаешь, они мне уже порядком наскучили. Можешь попытаться и показать мне что-нибудь новенькое.

– Постараюсь, – отвечаю я.

* * *

Я погружаюсь в симуляцию. Я сижу на твердой деревянной скамейке за кухонным столом во фракции Альтруизма, передо мной – пустая тарелка. Все шторы на окнах задернуты, единственным источником света является лампа, висящая над столом и мерцающая оранжевым. Я смотрю на темную ткань, которая покрывает мое колено. Почему я в черном, а не в сером?

Когда я поднимаю голову, он – Маркус – стоит напротив меня. На долю секунды он кажется мне таким же, каким я видел его в зале на Церемонии выбора – голубые, как у меня, глаза, рот, скривившийся от недовольства.

– Я в черном, потому что я теперь лихач, – напоминаю я себе.

Тогда почему я очутился рядом с отцом – в доме альтруиста?

Очертания лампочки отражаются в моей пустой тарелке. Должно быть, я в симуляции, думаю я. Затем электричество мигает, и Маркус превращается в того, которого я всегда вижу в пейзаже страха, – он становится перекошенным чудовищем с впадинами вместо глаз и громадным пустым ртом. Он бросается через стол, вытянув обе руки, а вместо ногтей у него – бритвенные лезвия, встроенные прямо в кончики пальцев.

Он бьет меня изо всей силы, я шатаюсь и падаю со скамейки. Я ползу по полу, пытаясь восстановить равновесие, и убегаю в гостиную. Там находится другой Маркус, который тянется ко мне из стены. Я ищу входную дверь, но она заставлена шлакоблоками, я в ловушке. Задыхаясь, бегу по лестнице, но наверху спотыкаюсь и растягиваюсь на деревянном полу в коридоре. Один Маркус изнутри открывает дверь шкафа, второй появляется из спальни родителей, третий скребет кафель в ванной. Я вдавливаюсь в стену. В доме темно. Окон нет.

Вдруг один из Маркусов оказывается прямо передо мной и прижимает меня к стене, крепко обхватив за горло. Другой Маркус царапает когтями мое плечо, вызывая жгучую боль, от которой у меня на глазах наворачиваются слезы. Меня охватывает паника, я не могу пошевелиться. Я глотаю воздух. Я не могу закричать. Меня пронзает новый приступ боли. Я слышу биение своего сердца, отчаянно пинаюсь, но не могу издать ни звука. Маркус по-прежнему держит меня за горло, потом поднимает меня, и пальцы моих ног волочатся по полу. Мои конечности безвольно болтаются, как у тряпичной куклы. Я не способен пошевелить ни единым мускулом.

Он повсюду. Я понимаю, что все это не по-настоящему. Я в симуляции. Ощущения – почти такие же, как в пейзаже страха. Теперь меня окружает гораздо больше Маркусов, они ждут, вытянув руки, и я смотрю на море лезвий. Они хватают меня за ноги, режут меня, и я чувствую горячий след внизу шеи, когда Маркус принимается душить меня еще сильнее.

– Я в симуляции, – вновь напоминаю я себе.

Я пытаюсь вернуть к жизни свои конечности, представляя, что по моим жилам бежит горячая кровь. Я шарю рукой по стене в поисках оружия. Какой-то Маркус поднимается, и его пальцы оказываются перед моими глазами. Я кричу и начинаю молотить руками, когда лезвия вонзаются в мои веки. Я не нахожу оружия, зато нащупываю дверную ручку. Я резко поворачиваю ее и падаю в шкаф. Маркусы остались снаружи. В моем убежище есть широкое окно, в которое я могу вылезти. Пока они ищут меня в темноте, я ударяю стекло плечом, и оно разбивается. Мои легкие заполняет свежий воздух.

Я выпрямляюсь в кресле, судорожно дыша. Я ощупываю горло, плечи, колени, ища раны, которых теперь нет. Я до сих пор чувствую боль от порезов и кровь, выливающуюся из моих вен, но моя кожа не повреждена. Мое дыхание постепенно замедляется, а вместе с ним успокаиваются мои мысли. Амар сидит у компьютера, подключенный к симуляции, и пристально смотрит на меня.

– Что? – тихо спрашиваю я.

– Ты пробыл там пять минут, – говорит он.

– Это много?

– Нет. – Он хмурится. – Совсем немного. На самом деле у тебя – хорошие результаты.

Я осторожно ставлю ноги на пол и обхватываю голову ладонями. Может, я и успел вовремя взять себя в руки во время симуляции, но уродливый образ отца, который пытается выцарапать мне глаза, все еще мелькает в моем сознании. Мой пульс учащается и стучит в висках.

– Сыворотка действует? – уточняю я, стиснув зубы. – Мне из-за нее так страшно?

– Нет, она должна была нейтрализоваться, когда ты вышел из симуляции. Почему ты спрашиваешь?

Я встряхиваю руки, которые пощипывает так, будто они начинают неметь. Я качаю головой. «Это было не по-настоящему, – говорю я себе. – Забудь».

– В зависимости от того, что ты видишь во время симуляции, у тебя может возникать затяжное чувство паники, – объясняет Амар. – Я провожу тебя обратно в спальню.

– Нет, – возражаю я. – Я в полном порядке.

– Вряд ли, парень, – тотчас говорит Амар.

Он поднимается и открывает вторую дверь, расположенную у противоположной стены. Я тащусь за ним по короткому мрачному проходу в каменный коридор, который ведет обратно в спальню перешедших неофитов. Поскольку мы находимся под землей, воздух здесь сырой и влажный. Я слышу только эхо наших шагов и свое собственное дыхание. Мне кажется, что я что-то вижу – какое-то движение слева, и я отскакиваю, прижимаясь к стене. Амар останавливается и кладет руки мне на плечи, вынуждая меня посмотреть ему в глаза.

– Слушай, Четыре, – произносит он. – Тебе нужно с этим разобраться.

Я киваю в ответ. Мое лицо пылает. В глубине души мне становится очень стыдно. Я должен быть бесстрашным. Я не должен бояться Маркусов-чудовищ, крадущихся ко мне в темноте. Я опираюсь на каменную складку и делаю глубокий вдох.

– Могу я у тебя кое-что спросить? – продолжает Амар. – Я вздрагиваю, решив, что он будет выуживать из меня информацию о моих отношениях с отцом. Но я ошибаюсь. – Как ты выбрался из того коридора?

– Открыл дверь, – признаюсь я.

– А дверь все время была позади тебя? В твоем бывшем доме есть такая дверь?

Я качаю головой.

Вечно дружелюбный Амар теперь выглядит крайне серьезно.

– То есть ты создал ее из пустоты?

– Да, – бормочу я. – Симуляции – это проекции разума. Мой разум придумал дверь, чтобы я смог выбраться. Мне нужно было только сконцентрироваться.

– Странно, – отмечает Амар.

– Почему?

– В основном неофиты не могут управлять своими симуляциями. Потому что, в отличие от пейзажа страха, они не понимают, где они находятся. И соответственно они не выходят из симуляции так быстро.

Теперь я чувствую бешеную пульсацию на шее. Я и не думал, что симуляция будет чем-то отличаться от пейзажа страха – я-то считал, что неофиты понимали, где они находятся. Но, судя по словам Амара, все обстоит по-другому. Значит, это было похоже на мое индивидуальное испытание. А ведь как раз накануне него отец посоветовал мне не показывать виду, что я осознаю происходящее. Я до сих пор помню его настойчивость, нервное напряжение в его голосе и то, как цепко он схватил меня за руку. В тот момент я предположил, что он бы не стал так говорить, если бы не волновался за меня. За мою безопасность.

– Со мной было то же самое, – тихо произносит Амар. – Я мог управлять симуляциями. Но я думал, что это умею только я.

Я хочу сказать ему, чтобы он не выдавал себя и хранил свой секрет от окружающих. Но лихачи относятся к тайнам не так, как альтруисты. Те будто созданы под копирку и вечно прячутся за улыбками и стенами своих аккуратных домишек.

Амар странно смотрит на меня. Может, он чего-то ждет? Я неловко переминаюсь с ноги на ногу.

– Возможно, мне не стоило хвастаться, – бурчит он. – Во фракции Лихачества, как и в других фракциях, не любят тех, кто выделяется. Просто здесь все не настолько очевидно.

Я киваю.

– Наверное, это просто счастливая случайность, – замечаю я. – Поэтому я и смог выбраться через ту дверь. Вероятно, в следующий раз в симуляции все будет, как обычно.

– Точно, – как-то вяло соглашается Амар. Очевидно, я его не убедил. – Что ж, тогда в будущем постарайся не совершать ничего невозможного, ладно? Взгляни в лицо своему страху с логической точки зрения. Между прочим, логика всегда вносит смысл, вне зависимости от того, боишься ли ты или нет.

– Конечно, – отвечаю я.

– Ты ведь сейчас пришел в себя, верно? Сможешь добраться до спальни?

Я хотел ответить, что мог бы дойти и без его помощи, но вместо этого я молча киваю. Он доброжелательно хлопает меня по плечу и возвращается обратно.

Меня гложут мысли о том, что отец не должен был предупреждать меня насчет осознания реальности во время симуляции хотя бы потому, что это противоречит правилам фракции. Он постоянно ругал меня за то, что я позорю его перед всеми альтруистами, но он никогда не подсказывал мне, как избежать ошибок. До этого случая. Прежде он никогда не смотрел на меня в упор, пока я не обещал сделать, как он говорит. Странно осознавать, что он как-то старался защитить меня. Может, Маркус не совсем годится на роль чудовища, которое я всегда представляю в своих самых страшных кошмарах?

По дороге в спальню я слышу шум в конце коридора и невольно оглядываюсь. Там очень темно, а до меня как будто доносятся тихие шаркающие шаги, которые двигаются в противоположную сторону.

* * *

Шона подбегает ко мне в столовой за ужином и сильно ударяет по руке. Она улыбается во весь рот, и мне кажется, что улыбка сейчас разрежет ее щеки. Ее правый глаз слегка опух – скоро там появится синяк.

– Я выиграла! – восклицает она. – Я делала все, как ты сказал – врезала ей в челюсть в первую же минуту, и она выбыла из игры. Она успела ударить меня в глаз, потому что я ослабила защиту, но потом я хорошенько избила ее. У нее пошла кровь из носа. Это было классно.

Я ухмыляюсь. На удивление приятно знать, что у человека, которого ты чему-то научил, был удачный поединок.

– Молодец, – хвалю ее я.

– У меня бы ничего не получилось без твоей помощи, – верещит Шона.

Однако теперь она улыбается уже по-другому – мягче, не так безумно и более искренне. Она встает на цыпочки, целует меня в щеку и отстраняется. Я таращусь на нее. Она смеется и тащит меня к столу, где сидят Зик и другие лихачи. Моя проблема заключается не в том, что я Сухарь. Суть в том, что я не знаю, как расценивать подобные жесты и что они значат для лихачей. Шона – красивая и забавная. Если бы мы были во фракции Альтруизма и она бы мне нравилась, я бы согласился поужинать с ее семьей, услышал бы, в каком благотворительном проекте она участвует, и вступил бы туда тоже. Но я совершенно не представляю, как такое происходит в Лихачестве. Я даже не понимаю, нравится ли она мне по-настоящему. Я решаю, что она не должна меня отвлекать. По крайней мере, не сейчас. Я беру тарелку и сажусь, чтобы поесть. Столовая гудит от болтовни и смеха. Все поздравляют Шону с победой и показывают пальцем на девушку, которую она побила. Та устроилась за дальним столом, ее лицо сильно опухло. В конце ужина, пока я тыкаю вилкой кусок шоколадного торта, в зал заходит пара женщин из Эрудиции. Им далеко не сразу удается добиться от лихачей тишины. Этому не способствует даже внезапное появление эрудитов – лихачи продолжают перешептываться и ерзать на своих местах. Их шум напоминает мне звук шагов вдалеке.

Эрудиты садятся рядом с Максом, больше ничего не происходит, и снова начинаются разговоры. Я в них не участвую и продолжаю тыкать вилкой в торт, наблюдая за окружающими.

Макс встает и направляется к Амару. Они что-то напряженно обсуждают, а затем идут к нашему столу. Ко мне.

Амар подзывает меня. Я оставляю свой почти пустой поднос.

– Нас с тобой вызвали для оценки, – говорит он.

Его рот, вечно растянутый в улыбке, теперь превратился в узкую горизонтальную линию, а его энергичный голос звучит монотонно.

– Оценка? – переспрашиваю я.

Макс ухмыляется.

– Результаты твоей симуляции немного отклоняются от нормы. Наши друзья из секции Эрудиции… – он умолкает, а я таращусь на женщин-эрудитов через его плечо.

С содроганием я понимаю, что одна из них – Джанин Мэтьюз, важный представитель фракции Эрудиции. На ней – накрахмаленный синий костюм, а ее очки – символ эрудитского тщеславия – висят на цепочке на шее.

– Они пронаблюдают еще одну симуляцию, чтобы убедиться, что необычный результат был получен не из-за сбоя в программе, – продолжает Макс.

В итоге Амар проводит нас в комнату симуляции.

Я вспоминаю, как пальцы моего отца стиснули мою руку, слышу его тихий голос, когда он говорил, чтобы я не вел себя странно во время моего индивидуального испытания. Мои ладони покалывает, а это означает, что я нахожусь на грани. Я вот-вот начну паниковать. Я не могу говорить, поэтому просто смотрю на Макса, потом на Амара и киваю. Не понимаю, что странного в том, чтобы осознавать нереальность симуляции, но знаю, что здесь нет ничего хорошего. Я догадываюсь, что со мной действительно что-то не то, иначе Джанин Мэтьюз никогда бы не пришла сюда, чтобы просто понаблюдать за моей симуляцией. Мы направляемся в комнату симуляции, а Джанин и ее, как я полагаю, ассистент переговариваются позади нас. Амар открывает дверь, и я вновь переступаю порог.

– Я сбегаю за дополнительным оборудованием, – говорит Амар. – Скоро буду.

Джанин меряет комнату шагами с задумчивым выражением лица. Я с подозрением отношусь к ней, как и все альтруисты, – нас учили опасаться тщеславия и жадности эрудитов. Хотя, видя ее теперь, я понимаю, что не всё, чему меня учили, было правильно. Женщина-эрудит, научившая меня разбирать компьютеры во время дежурств в классе, не была ни тщеславной, ни жадной. Возможно, то же самое можно сказать и о Джанин Мэтьюз.

– Ты записан в системе под псевдонимом Четыре, – внезапно произносит Джанин. Она останавливается и складывает руки перед собой. – Что меня озадачивает. Почему ты не зарегистрирован как Тобиас?

Разумеется, ей давно известно, кто я такой. Ну да, конечно. Она ведь из эрудитов и знает абсолютно все. Я чувствую, как мои внутренности сжимается, а к горлу подкатывает ком. Она назвала мое настоящее имя и наверняка общалась с моим отцом, а если она видела одну из моих симуляций, она также проникла в самые темные уголки моей души. Ее ясные, почти бесцветные глаза встречаются с моими, и я отвожу взгляд.

– Я хотел начать все с чистого листа, – отвечаю я.

Она щурится.

– Я ценю твою решительность. Особенно учитывая все, через что ты прошел. – Ее голос звучит почти нежно. И ее тон меня сердит.

Я пристально смотрю в ее глаза.

– Я в полном порядке, – холодно говорю я.

– Естественно. – Она слегка улыбается.

Амар прикатывает в комнату тележку, на которой лежит целая куча проводов, электродов, компьютерных деталей. Я опять сажусь на стул с откинутой спинкой, кладу руки на подлокотники, а остальные подключаются к просмотру моей симуляции. Амар подходит ко мне с иглой, и я не шевелюсь, а она вонзается мне в шею.

У меня смыкаются веки, и мир исчезает.

* * *

Когда я открываю глаза, то вздрагиваю. Я стою на крыше безумно высокого здания, прямо рядом с выступом. Далеко внизу – твердый тротуар, улицы пусты, нет никого, кто помог бы мне спуститься. Ветер бьет меня со всех сторон, и я отклоняюсь назад, падая на крышу из гравия. Мне не нравится находиться здесь, наверху, видя пустое безграничное небо, напоминающее мне, что я очутился в самой высокой точке Города. Я помню, что за мной наблюдает Джанин Мэтьюз, поэтому я бросаюсь к двери, ведущей вниз, пытаясь ее открыть. Я лихорадочно думаю, что делать дальше. Раньше, чтобы побороть страх, я бы просто спрыгнул с крыши, зная, что я просто попал в симуляцию и на самом деле я не умру. Но остальные лихачи никогда бы не повели себя так на моем месте – они нашли бы безопасный способ спуститься.

Я оцениваю возможные варианты. Я могу попробовать открыть дверь, но поблизости нет ничего, что мне бы пригодилось. Здесь есть только крыша из гравия, дверь, а еще бескрайнее небо. Мне даже нельзя создать нужный инструмент, поскольку Джанин наверняка что-то сразу заподозрит. Я отхожу назад и со всей силы пинаю створку, но она не поддается.

Сердце стучит у меня в висках. Я снова подхожу к выступу, теперь я смотрю не на крохотный тротуар внизу, а на само здание. Подо мной – сотня окон с выступами. Самый быстрый способ достичь земли – как раз в стиле лихачей: я должен карабкаться вниз по отвесной стене.

Я закрываю лицо ладонями. Я знаю, что очутился в искусственной симуляции, но мне кажется, будто это происходит в действительности – свежий прохладный ветер свистит у меня в ушах, под руками – неровный бетон, под подошвами ботинок шуршит гравий. Дрожа, я ставлю ногу на выступ и, повернувшись лицом к зданию, начинаю спускаться – сначала одну ногу, затем другую, пока не повисаю на выступе, зацепившись за него кончиками пальцев.

Внутри меня нарастает паника, и я кричу сквозь зубы. Боже мой! Я ненавижу высоту. Ненавижу. Я моргаю, чтобы смахнуть слезы, оправдывая их ветром, и щупаю носками выступ. Найдя его, я нащупываю верх рамы одной рукой и прижимаюсь к нему, чтобы сохранить равновесие, пока я опускаю ноги на выступ снизу.

Мое тело отклоняется назад над пропастью, и я опять кричу, стиснув челюсти так сильно, что они скрипят.

Мне надо повторить это еще раз. И еще. И еще. Я наклоняюсь, держась левой рукой за карниз рам и вцепившись правой в какой-то уступ. Крепко ухватившись, я опускаю ноги, слушая, как они скребут по камню. Я снова повисаю. Но сейчас, опустившись на выступ, я держусь недостаточно крепко, поэтому теряю опору и едва не теряю равновесие. Я царапаю бетонный небоскреб подушечками пальцев, но уже слишком поздно – я лечу вниз и издаю хриплый вопль, разрывающий глотку. Я мог бы создать защитную сеть или веревку – висящую прямо воздухе, которая спасла бы меня – но нет, мне нельзя ничего проецировать, иначе они узнают, на что я способен.