Текст книги "Дивергент (Избранная)"

Автор книги: Вероника Рот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 14

Завтра – День посещений. Я думаю о нем как о конце света. Неважно, что будет после. Все, что я делаю, ведет к нему. Возможно, я увижу родителей. Возможно, нет. Что хуже? Я не знаю.

Я пытаюсь натянуть штанину на бедро, но она застревает над коленом. Хмурясь, я смотрю на ногу. Мышца выпирает и мешает натянуть штанину. Я спускаю ее и смотрю через плечо на заднюю сторону бедра. Сзади тоже выпирает мышца.

Я шагаю к зеркалу. На моих руках, ногах и животе появились мышцы, которых я раньше не видела. Я щиплю себя за бок, где слой жирка намекал на будущие изгибы. Ничего. Инициация Лихости украла и без того невеликую мягкость моего тела. Это хорошо или плохо?

По крайней мере, я стала сильнее. Я снова заворачиваюсь в полотенце и выхожу из женской ванной. Надеюсь, в спальне никого нет, чтобы увидеть, как я разгуливаю в одном полотенце, но надеть эти штаны не получится.

Я открываю дверь спальни, и у меня екает под ложечкой. Питер, Молли, Дрю и еще несколько неофитов стоят в дальнем углу и смеются. Когда я вхожу, они поднимают глаза и начинают хихикать. Громче всех фыркает Молли.

Я иду к нашей двухъярусной кровати, делая вид, что в комнате никого нет, и роюсь в ящике под кроватью в поисках платья, которое меня заставила взять Кристина. Встаю, придерживая полотенце одной рукой и сжимая платье другой, и за моей спиной оказывается Питер.

Я отпрыгиваю, едва не ударившись головой о кровать Кристины. Пытаюсь проскользнуть мимо Питера, но он упирает руку в кровать Кристины, преграждая мне путь. Могла бы и догадаться, что он не отпустит меня так просто.

– Вот уж не думал, что ты такая тощая, Сухарь.

– Отстань. – Почему-то я говорю уверенно.

– Здесь тебе не «Втулка», знаешь ли. Никто не обязан подчиняться приказам Сухарей.

Его взгляд путешествует вниз по моему телу, не жадно, как мужчина смотрит на женщину, а жестоко, изучая каждый недостаток. Кровь стучит в моих ушах, когда остальные подвигаются ближе, собираясь у Питера за спиной.

Дело плохо.

Надо выбираться отсюда.

Краем глаза я вижу путь к спасению. Если удастся нырнуть под руку Питера и броситься к двери, возможно, у меня получится.

– Вы только посмотрите на нее. – Молли скрещивает руки на груди и ухмыляется. – Да она совсем ребенок.

– Ой, ну не знаю, – возражает Дрю. – Может, она что-нибудь прячет под этим полотенцем? Давайте посмотрим!

«Пора». Я ныряю под руку Питера и бросаюсь к двери. По дороге кто-то хватает и тянет за полотенце, а потом резко дергает – Питер сжимает ткань в кулаке. Полотенце выскальзывает из моей руки, и холодный воздух обдувает обнаженное тело, отчего волосы на затылке встают дыбом.

Поднимается смех, и я бегу к двери со всех ног, прижимая платье к телу, чтобы прикрыться. Я мчусь по коридору в ванную и прислоняюсь к двери, тяжело дыша. Я закрываю глаза.

Неважно. Наплевать.

Рыдания рвутся изо рта, и я хлопаю ладонью по губам, чтобы сдержаться. Неважно, что они видели. Я трясу головой, как будто это поможет поверить.

Я одеваюсь трясущимися руками. Платье однотонное, черное, длиной до колен, с треугольным вырезом, в котором видны татуировки на моей ключице.

Одевшись и успокоившись, я чувствую жаркую злость. Я хочу отомстить им.

Я смотрю в свои глаза в зеркале. Хочу – значит, отомщу.

Я не могу драться в платье, поэтому беру в Яме новую одежду, прежде чем отправиться в тренировочный зал на свой последний бой. Надеюсь, с Питером.

– Слушай, где тебя носило этим утром? – спрашивает Кристина, когда я вхожу.

Я щурюсь, глядя на классную доску в конце комнаты. Место рядом с моим именем пусто – мне пока не назначили противника.

– Задержалась, – отвечаю я.

Четыре стоит перед доской и пишет имя рядом с моим. «Ну пожалуйста, пусть это будет Питер, пожалуйста, пожалуйста…»

– Все в порядке, Трис? Выглядишь немного… – начинает Ал.

– Немного что?

Четыре отходит от доски. Рядом с моим именем стоит имя Молли. Не Питер, но тоже неплохо.

– Взвинченной, – отвечает Ал.

Моя схватка – последняя в списке, а значит, придется ждать три боя, прежде чем встретиться с Молли лицом к лицу. Бой Эдварда и Питера предпоследний – прекрасно. Эдвард единственный, кто может победить Питера. Кристина будет драться с Алом, а это значит, что Ал быстро проиграет, как проигрывал всю неделю.

– Полегче со мной, ладно? – просит Ал Кристину.

– Ничего не обещаю, – отвечает она.

Уилл и Майра – первая пара – стоят на арене друг против друга. Мгновение оба топчутся на месте, один выбрасывает руку вперед и сразу убирает, другой выкидывает ногу и промахивается. На противоположном конце комнаты Четыре стоит, прислонившись к стене, и зевает.

Я смотрю на доску и пытаюсь предсказать итог каждой схватки. Это не занимает много времени. Затем я грызу ногти и думаю о Молли. Кристина проиграла ей, а значит, Молли хороша. У нее тяжелая рука, но она почти не шевелит ногами. Если она не сможет меня ударить, не сможет и навредить.

Как и ожидалось, следующая схватка между Кристиной и Алом быстрая и безболезненная. Ал падает после нескольких хороших ударов в лицо и не встает, отчего Эрик качает головой.

Эдварду и Питеру требуется больше времени. Хотя они два лучших борца, разница между ними очевидна. Кулак Эдварда врезается в челюсть Питера, и я вспоминаю слова Уилла о том, что Эдвард учился борьбе с десяти лет. Это очевидно. Он быстрее и умнее, чем Питер.

К концу третьего боя мои ногти обкусаны до основания, и ужасно хочется есть. Я иду к арене, не глядя ни на кого и ни на что, кроме центра комнаты. Моя злость отчасти утихла, но возродить ее нетрудно. Надо только вспомнить, каким холодным был воздух и каким громким – смех. «Посмотрите на нее. Она совсем ребенок».

Молли стоит напротив меня.

– Мне показалось или у тебя родинка на левой ягодице? – ухмыляется она. – Боже, ты такая бледная, Сухарь.

Первый удар нанесет она. Как всегда.

Молли направляется ко мне и вкладывает в удар весь свой вес. Когда ее тело подается вперед, я ныряю и бью ее кулаком в живот, аккурат над пупком. Прежде чем она успевает меня схватить, я проскальзываю мимо нее, с поднятыми руками, готовая к следующей попытке.

Она больше не ухмыляется. Она бросается ко мне, как будто намеревается схватить, и я отпрыгиваю в сторону. В моей голове звучит голос Четыре, который говорит, что самое мощное оружие в моем распоряжении – локоть. Надо только найти способ его применить.

Следующий удар я блокирую предплечьем. Больно, но я едва это замечаю. Молли скрипит зубами и ревет от досады, больше похожая на зверя, чем на человека. Она неумело пытается пнуть меня в бок, я уклоняюсь и, пока она не восстановила равновесие, направляю локоть ей в лицо. Она откидывает голову назад как раз вовремя, и мой локоть задевает только подбородок.

Она бьет меня по ребрам, и я, шатаясь, отступаю в сторону, переводя дыхание. У нее есть уязвимое место, я это знаю. Я хотела ударить ее по лицу, но, возможно, это не слишком умно. Несколько секунд я наблюдаю за ней. Ее руки слишком высоко, они прикрывают нос и щеки, а живот и ребра – голые. У нас с Молли одинаковый недостаток в драке.

Наши глаза встречаются лишь на мгновение.

Я бью снизу, под пупок. Кулак погружается в плоть, заставив Молли сдавленно ахнуть, – ветерок касается моего уха. Пока она ловит ртом воздух, я делаю подсечку, и она рушится на пол, взметая пыль. Я замахиваюсь и со всей силы бью ее ногой по ребрам.

Мать и отец не одобрили бы избиения упавшего.

Плевать я хотела.

Молли сворачивается клубком, чтобы защитить бока, и я пинаю ее снова, на этот раз в живот. «Совсем ребенок». Я бью еще раз, в лицо. Кровь брызжет из носа и заливает лицо. «Посмотрите на нее». Еще удар, в грудь.

Я заношу ногу для нового удара, но Четыре хватает меня за плечи и с нечеловеческой силой оттаскивает прочь. Я дышу сквозь сжатые зубы, глядя на покрытое кровью лицо Молли, глубокого, насыщенного и в своем роде красивого цвета.

Она стонет, и я слушаю клокотание в ее горле, смотрю, как кровь стекает с ее губ.

– Ты выиграла, – бормочет Четыре. – Довольно.

Я вытираю пот со лба. Четыре смотрит на меня широко раскрытыми глазами, в которых плещется тревога.

– Тебе лучше выйти, – говорит он. – Сходи прогуляйся.

– Со мной все хорошо. Все хорошо, – повторяю я уже для себя.

Я хотела бы сказать, что испытываю чувство вины.

Но не скажу.

Глава 15

День посещений. Я вспоминаю об этом, едва открыв глаза. Сердце подскакивает к горлу и падает, когда я вижу, как Молли хромает по спальне; между полосками пластыря на носу проглядывает лиловая кожа. Она уходит, и я оглядываюсь в поисках Питера и Дрю. Ни того ни другого нет в спальне, так что я быстро переодеваюсь. До тех пор, пока их нет рядом, мне наплевать, кто увидит меня в нижнем белье, теперь наплевать.

Все одеваются молча. Даже Кристина не улыбается. Мы знаем, что можем спуститься на дно Ямы, весь день вглядываться в лица, но так и не увидеть родного.

Я заправляю кровать, туго натягивая уголки, как учил отец. Когда я снимаю с подушки выпавший волос, входит Эрик.

– Внимание! – объявляет он, смахивая прядь темных волос с глаз. – Я хочу дать вам совет на сегодня. Если каким-то чудом ваши семьи придут навестить вас…

Он изучает наши лица и ухмыляется.

– …в чем я лично сомневаюсь, лучше не выказывать особой привязанности. Так будет проще для вас и для них. Кроме того, у нас принято крайне серьезно относиться к лозунгу «Фракция превыше крови». Привязанность к семье означает, что вы не вполне довольны своей фракцией, а это постыдно. Поняли?

Я поняла. Я услышала угрозу в резком голосе Эрика. Последняя часть его речи – единственная, которую он произнес всерьез: мы лихачи и должны поступать соответственно.

Эрик останавливает меня по дороге к двери.

– Возможно, я недооценил тебя, Сухарь, – замечает он. – Ты неплохо справилась вчера.

Я смотрю на него снизу вверх. Впервые после избиения Молли я чувствую укол вины.

Если Эрик считает, что я поступила правильно, значит, я ошиблась.

– Спасибо.

Я выскальзываю из спальни.

Когда мои глаза привыкают к полумраку коридора, я вижу впереди Кристину и Уилла; Уилл смеется, наверное, над шуткой Кристины. Я не пытаюсь их догнать. Почему-то кажется, что мешать им будет ошибкой.

Ал куда-то пропал. Я не видела его в спальне, и он не идет к Яме сейчас. Возможно, он уже там.

Я провожу пальцами по волосам и убираю их в пучок. Проверяю одежду – я достаточно прикрыта? Штаны обтягивают ноги, ключицы обнажены. Родители не одобрят.

Ну и что с того? Я выпячиваю челюсть. Теперь моя фракция – Лихость. Я ношу одежду своей фракции. Перед самым концом коридора я останавливаюсь.

Семьи стоят на дне Ямы, в основном это семьи лихачей с неофитами-лихачами. Они все еще кажутся мне странными: мать с проколотой бровью, отец с татуировкой на плече, неофит с фиолетовыми волосами – здоровая ячейка общества. Я замечаю в конце комнаты Дрю и Молли, стоящих в одиночестве, и подавляю улыбку. По крайней мере, их семьи не пришли.

Зато семья Питера пришла. Он стоит рядом с высоким мужчиной с кустистыми бровями и низенькой рыжеволосой женщиной кроткого вида. Он совсем не похож на родителей. Они одеты в черные брюки и белые рубашки, типичные наряды правдолюбов, и его отец говорит так громко, что до меня доносятся отдельные слова. Знают ли они, что за человек их сын?

С другой стороны… а я какой человек?

На другой стороне комнаты стоит Уилл с женщиной в голубом платье. Она не выглядит достаточно взрослой, чтобы быть его матерью, но у нее такая же морщинка между бровями, как у него, и такие же золотистые волосы. Он как-то раз упоминал о сестре; возможно, это она.

Рядом с ним Кристина обнимает темнокожую женщину в черно-белом наряде. За спиной Кристины стоит девочка, тоже правдолюбка. Ее младшая сестра.

Стоит ли утруждаться искать в толпе своих родителей? Может, просто вернуться в спальню?

А потом я вижу ее. Моя мать стоит одна у перил, сжимая руки у груди. Она никогда еще не выглядела так неуместно в своих серых брюках и сером пиджаке, застегнутом до самого горла, со скрученными простым узлом волосами и безмятежным лицом. Я иду к ней; на глаза наворачиваются слезы. Она пришла. Она пришла ко мне.

Я ускоряю шаг. Она видит меня, и сперва ее лицо не меняется, как будто она меня не узнает. Затем ее глаза загораются, и она распахивает объятия. От нее пахнет мылом и стиральным порошком.

– Беатрис, – шепчет она и гладит меня по волосам.

«Не плачь», – приказываю я себе. Я обнимаю ее, смаргивая влагу с глаз, после чего отстраняюсь, чтобы еще раз взглянуть на мать. Я улыбаюсь с закрытым ртом, совсем как она. Мать касается моей щеки.

– Надо же, – замечает она. – Ты поправилась.

Она обнимает меня за плечи.

– Расскажи, как дела.

– Ты первая.

Старые привычки вернулись. Я должна уступить ей право говорить первой. Я не должна слишком долго быть в центре внимания. Я должна убедиться, что ей ничего не нужно.

– Сегодня особенный случай, – возражает она. – Я пришла повидать тебя, поэтому давай говорить в основном о тебе. Это мой тебе подарок.

Моя самоотверженная мать! Ей не следует дарить мне подарки после того, как я покинула ее и отца. Я иду с ней к перилам над пропастью, радуясь тому, что мы вместе. Последние полторы недели были лишены любви больше, чем я сознавала. Дома мы не часто касались друг друга, и родители позволяли себе разве что держаться за руки за ужином, и все же это было больше, чем здесь.

– Всего один вопрос. – Сердце пульсирует в горле. – Где папа? Он навещает Калеба?

– А! – Она качает головой. – Отцу нужно было на работу.

Я опускаю глаза.

– Скажи прямо, что он не захотел прийти.

Она изучает мое лицо.

– Твой отец в последнее время ведет себя эгоистично. Это не значит, что он тебя не любит, поверь.

Я изумленно смотрю на нее. Отец ведет себя эгоистично? Поразителен не столько сам ярлык, сколько то, что она его применила. По ее виду не скажешь, злится она или нет. Глупо было надеяться определить это. Но она наверняка злится, если называет отца эгоистичным.

– А Калеб? – спрашиваю я. – Ты навестишь его позже?

– Хотела бы, – отвечает она, – но эрудиты запретили альтруистам заходить в свой лагерь. Если я попытаюсь, меня выведут за ворота.

– Что? – поражаюсь я. – Это ужасно. Почему они так поступили?

– Напряженность между нашими фракциями сильнее, чем когда-либо, – отвечает она. – Мне это не нравится, но я мало что могу поделать.

Я представляю, как Калеб стоит среди неофитов-эрудитов и ищет в толпе нашу мать, и у меня сводит живот. Я еще немного злюсь на него за скрытность, но не хочу, чтобы ему было больно.

– Ужасно, – повторяю я и смотрю на пропасть.

У перил в одиночестве стоит Четыре. Хотя он уже не неофит, большинство лихачей встречаются в этот день со своими семьями. Либо его семья не любит собираться, либо он не прирожденный лихач. Из какой фракции он мог перейти?

– Это один из моих инструкторов.

Я наклоняюсь ближе к матери и добавляю:

– Немного пугающий, правда?

– Красивый, – поправляет она.

Я машинально киваю. Она смеется и убирает руку с моих плеч. Я хочу увести ее от Четыре, но, когда я собираюсь предложить отправиться в другое место, он оборачивается.

При виде моей матери его глаза широко распахиваются. Она протягивает ему руку.

– Привет. Меня зовут Натали, – сообщает она. – Я мать Беатрис.

Никогда не видела, чтобы мать пожимала кому-нибудь руку. Четыре неловко берет ее ладонь и дважды встряхивает. Жест кажется неестественным для обоих. Да, Четыре не может быть прирожденным лихачом, если рукопожатие дается ему так нелегко.

– Четыре, – произносит он. – Приятно познакомиться.

– Четыре, – улыбаясь, повторяет мать. – Это прозвище?

– Да.

Он не развивает эту тему. Как же его зовут на самом деле?

– Ваша дочь неплохо справляется. Я присматриваю за ее обучением.

С каких это пор «присмотр» включает метание ножей и нагоняи при любой возможности?

– Рада это слышать, – отвечает она. – Мне кое-что известно об инициации Лихости, и я переживала за дочь.

Он смотрит на меня, переводит взгляд с носа на рот, со рта на подбородок. Затем он произносит:

– Вам не о чем волноваться.

Я против воли заливаюсь краской. Надеюсь, это незаметно.

Он просто успокаивает ее, потому что она моя мать, или действительно верит, что я способная? И что означал этот взгляд?

Она наклоняет голову.

– Вы почему-то кажетесь мне знакомым, Четыре.

– Не представляю почему. – Его голос внезапно становится ледяным. – Я не имею привычки общаться с альтруистами.

Мать смеется. У нее легкий смех, бурлящий воздушными пузырьками.

– Как и многие в наши дни. Я не принимаю это на свой счет.

Он, кажется, немного расслабляется.

– Ладно, не буду мешать вашему воссоединению.

Мы с матерью смотрим ему вслед. Река ревет у меня в ушах. Возможно, Четыре был эрудитом – это объясняет, почему он ненавидит Альтруизм. Или, может, он верит статьям, которые Эрудиция издает против нас… против них, напоминаю я себе. Но все равно очень мило с его стороны сказать матери, что я неплохо справляюсь, ведь я знаю, что на самом деле он в это не верит.

– Он всегда такой? – спрашивает она.

– Хуже.

– Ты завела друзей?

– Несколько.

Я оборачиваюсь на Уилла, Кристину и их семьи. Когда Кристина ловит мой взгляд, она улыбкой подзывает меня к себе, и мы с матерью идем по дну Ямы.

Но прежде чем мы успеваем подойти к Уиллу и Кристине, невысокая, кругленькая женщина в черно-белой полосатой блузке касается моего плеча. Я дергаюсь, борясь с желанием смахнуть ее руку.

– Прошу прощения, – произносит она. – Вы не знаете моего сына? Альберта?

– Альберта? – повторяю я. – А… вы имеете в виду Ала? Да, я его знаю.

– Вы не в курсе, где мы можем его найти? – спрашивает она, указывая на мужчину за своей спиной. Он высокий и массивный, как валун. Очевидно, отец Ала.

– Извините, но я не видела его сегодня утром. Возможно, вам стоит поискать его вон там? – Я указываю на стеклянный потолок над нами.

– О боже. – Мать Ала обмахивается ладонью. – Я лучше и пытаться не стану. У меня едва не случилась паническая атака, когда мы спускались. Почему вдоль этих тропинок нет перил? Вы что, сумасшедшие?

Я чуть улыбаюсь. Несколько недель назад я, возможно, сочла бы подобный вопрос оскорбительным, но теперь я провела слишком много времени с переходниками-правдолюбами, чтобы удивляться бестактности.

– Сумасшедшие – нет, – отвечаю я. – Лихие – да. Если увижу вашего сына, скажу, что вы его ищете.

Я вижу на губах матери такую же улыбку, как у меня. Она ведет себя не так, как родители некоторых переходников, – вертит головой, разглядывая стены Ямы, потолок Ямы, пропасть. Разумеется, любопытство здесь ни при чем, ведь она альтруистка. Любопытство ей чуждо.

Я знакомлю мать с Кристиной и Уиллом, а Кристина знакомит меня с матерью и сестрой. Но когда Уилл знакомит меня с Карой, своей старшей сестрой, она бросает на меня испепеляющий взгляд и не протягивает ладонь для рукопожатия. Она сердито смотрит на мою мать.

– Поверить не могу, что ты общаешься с одной из них, Уилл, – говорит она.

Мать кусает губы, но, разумеется, молчит.

– Кара, – хмурится Уилл, – не надо грубить.

– Ну конечно, не надо. Тебе известно, кто это? – Она указывает на мою мать. – Это жена члена совета, вот кто. Она управляет «добровольной организацией», которая якобы помогает бесфракционникам. По-вашему, я не знаю, что вы просто запасаете товары, чтобы раздавать членам своей фракции, в то время как мы не видели свежей еды уже месяц? Еда для бесфракционников, как же!

– Прошу прощения, – спокойно произносит мать. – Полагаю, вы ошибаетесь.

– Ошибаюсь? Ха! – рявкает Кара. – Уверена, вы именно то, чем кажетесь. Фракция беззаботных благодетелей без единой эгоистичной косточки. Ну конечно!

– Не смейте так говорить с моей матерью, – говорю я, краснея, и сжимаю кулаки. – Еще одно слово, и, клянусь, я сломаю вам нос.

– Полегче, Трис, – требует Уилл. – Ты не ударишь мою сестру.

– Неужели? – Я поднимаю обе брови. – Уверен?

– Он прав, не ударишь. – Мать касается моего плеча. – Идем, Беатрис. Мы же не хотим докучать сестре твоего друга.

Ее голос спокоен, но рука сжимает мое плечо так сильно, что я едва не вскрикиваю от боли, когда она тащит меня прочь. Она быстро идет со мной к столовой. Перед самой столовой, однако, резко поворачивает налево в один из темных коридоров, которые я пока не исследовала.

– Мама, – окликаю я. – Мама, откуда ты знаешь, куда идти?

Она останавливается у запертой двери и поднимается на цыпочки, вглядываясь в основание голубоватой лампы, свисающей с потолка. Через несколько секунд она кивает и снова поворачивается ко мне.

– Я же сказала, никаких вопросов обо мне. Я серьезно. Как на самом деле твои дела, Беатрис? Как прошли бои? Какой у тебя ранг?

– Ранг? – повторяю я. – Ты знаешь, что я дерусь? Знаешь, что мне назначили ранг?

– Механизм инициации Лихости – вовсе не тайна за семью печатями.

Не знаю, насколько легко разузнать, что чужая фракция делает во время инициации, но подозреваю, что это не так уж легко.

– Я почти в конце списка, мама, – медленно говорю я.

– Хорошо. – Она кивает. – Никто не присматривается к отстающим слишком пристально. А теперь, и это очень важно, Беатрис: что показала твоя проверка склонностей?

Предупреждение Тори пульсирует у меня в голове. «Не говори никому». Я должна сказать ей, что мой результат – Альтруизм, потому что именно это Тори записала в системе.

Я смотрю в глаза матери, бледно-зеленые, окаймленные темной дымкой ресниц. У нее морщинки вокруг рта, но в остальном она выглядит моложе своего возраста. Эти морщинки становятся глубже, когда она напевает. Она напевает во время мытья посуды.

Она моя мать.

Я могу ей довериться.

– Результат был неокончательным, – тихо говорю я.

– Я так и думала. – Она вздыхает. – Многие дети альтруистов получают такой результат. Мы не знаем почему. Но ты должна быть очень осторожна на следующей ступени инициации, Беатрис. Оставайся в середине группы, что бы ты ни делала. Не привлекай к себе внимания. Ясно?

– Мама, что происходит?

– Мне все равно, какую фракцию ты выбрала. – Она касается ладонями моих щек. – Я твоя мать и хочу, чтобы ты была в безопасности.

– Это потому что я…

Она закрывает мой рот ладонью.

– Не произноси этого слова, – шипит она. – Никогда.

Выходит, Тори была права. Быть дивергентом – опасно. Просто я до сих пор не знаю почему, и даже что это на самом деле значит.

– Почему?

Она качает головой.

– Я не могу сказать.

Она оглядывается через плечо на едва различимый свет со дна Ямы. Я слышу крики и голоса, смех и шарканье ног. Запах из столовой достигает моих ноздрей, сладковатый дрожжевой запах пекущегося хлеба. Мать поворачивается ко мне, ее рот упрямо сжат.

– Я хочу, чтобы ты кое-что сделала, – говорит она. – Я не могу навестить твоего брата, но ты сможешь, когда инициация завершится. И я хочу, чтобы ты нашла его и велела исследовать симуляционную сыворотку. Хорошо? Можешь сделать это для меня?

– Только если ты мне что-нибудь объяснишь, мама! – Я скрещиваю руки на груди. – Если ты хочешь, чтобы я провела целый день в лагере эрудитов, назови мне причину!

– Я не могу. Прости. – Она целует меня в щеку и убирает за ухо прядь волос, которая выбилась из моего пучка. – Мне пора. Ты будешь лучше выглядеть, если мы не проявим особой привязанности.

– Плевать мне, как я выгляжу, – отвечаю я.

– Напрасно, – возражает она. – Подозреваю, за тобой уже наблюдают.

Она уходит, а я слишком ошарашена, чтобы последовать за ней. В конце коридора она оборачивается и говорит:

– Съешь кусочек торта за меня, ладно? Шоколадного. Пальчики оближешь.

Она улыбается странной перекошенной улыбкой и добавляет:

– Я люблю тебя, помни.

И уходит.

Я стою одна в голубоватом свете лампы, висящей над головой, и понимаю: она уже была в нашем лагере. Она помнит этот коридор. Она знает механизм инициации.

Моя мать была лихачкой.