Текст книги "Еретик. Книга первая"

Автор книги: Вера Золотарёва

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Вивьен впервые слышал, чтобы кто-то называл так святых, поэтому ошеломленно уставился на девушку. При своей манере речи, больше присущей образованным людям, она была удивительно невежественна в вопросах веры и совершенно не понимала опасность некоторых своих слов. Это должно было вызвать у Вивьена негодование, но не вызывало, а лишь разжигало любопытство и необъяснимое желание защитить Элизу от тех, кто мог не разглядеть ее чистосердечной искренности и оказаться к ней не так терпим.

– Расскажу, когда явлюсь к тебе с проверкой, – ответил он.

– Спасибо, – дружественно поблагодарила она, внимательно заглянув ему в глаза. Ей бы уходить, пользуясь его благосклонностью, однако Элиза медлила, будто не решаясь что-то сказать.

– Вы расскажете мне еще кое-что? – наконец спросила она.

– Что ты хочешь узнать?

– Ваше имя. – Она нахмурилась. – Или мне нужно называть вас отче, как тому стражнику? – При воспоминании о стражнике по лицу Элизы пробежала тень.

Ему следовало ответить, что «отче» будет вполне достаточно. Ему вообще следовало вести себя совершенно иначе. Однако когда пришло время отвечать на вопрос, он сказал:

– Зови меня Вивьен.

‡ 2 ‡

Детство Вивьена Колера прошло в деревне Монмен близ Руана.

Местные жители знали его отца Робера как строгого и жестокого человека, за что и наградили его прозвищем Colère[1]1
  Colère – гнев, ярость (фр.)


[Закрыть], подчеркивавшим его крутой нрав. Некоторое время в деревне ходили слухи, что злоба его – от мужского бессилия, и единственного сына жена родила не от него, а от любовника, с которым только для того и спуталась. За эти слухи мать Вивьена снесла множество побоев, но выжила и даже выносила и родила сына.

Крепкое здоровье мальчика закаляли тяжелый труд и отцовские розги. На труд Вивьен никогда не жаловался, а за розги хранил на своего жесткого родителя тихую злобу, потому что знал, что наказывают его далеко не всегда по справедливости и уж точно больше, чем прочих деревенских мальчишек.

Однажды заезжий путник принес в Монмен весть о страшной хвори, идущей с востока. Многие жители не восприняли эти россказни всерьез, но Робер отчего-то не на шутку испугался, решив, что посредством болезни Господь обрушивает на людей свое недовольство. В тот же день Робер Колер решил судьбу своего отпрыска. Он счел, что если сын посвятит свою жизнь службе Господу, это искупит грехи всей семьи, и мор обойдет их дом стороной. Проявив удивительную для своего вспыльчивого нрава кротость и кропотливость, Робер сумел отправить Вивьена в доминиканский монастырь, после чего решил, что совесть его чиста.

Это было единственным, за что Вивьен искренне возблагодарил своего отца. Не сразу, а лишь через некоторое время. Поначалу он чувствовал себя несчастным, обреченным на затворническую жизнь, в которой всякая радость была под запретом, и составлял в уме один план побега за другим. Ему казалось, что не может быть жизни скучнее, чем монашеская.

Монашеская жизнь и впрямь во многом не устраивала Вивьена. Его и других учеников вынуждали просыпаться для молитв в совершенно непривычное время, за каждую провинность назначали епитимью и могли запросто выпороть, а работать заставляли ничуть не меньше, чем в деревне. При этом каждому обыденному действию наставники придавали слишком уж большое значение, пропитанное какой-то странной мрачной торжественностью. Вечный дух строгости и нарочно прививаемого ученикам почти боязливого отношения к жизненным радостям угнетал и раздражал. Самым приятным в монашеской жизни оказалось обучение, которому уделялось очень много времени и внимания. Только оно и удерживало Вивьена от того, чтобы попытаться сбежать и осесть где-нибудь на улицах Руана, хотя во время исполнения других монашеских обязанностей побег все еще казался ему притягательной идеей. Как будет зарабатывать себе на пропитание, Вивьен еще не придумал, но был уверен, что первое время сможет красть себе еду, объединившись с другими мальчишками, такими же, как он сам. К жизни уличного ворья его не обремененная должной праведностью душа тяготела куда больше, чем к заунывным дням в монашеской келье.

Ниспосланный свыше знак, что побег не приведет ни к чему хорошему, явился в виде грязного мальчишки, которого настоятель Лебо буквально за ухо притащил в аббатство Сент-Уэн с улицы после того, как тот попытался срезать у него с пояса мешочек с деньгами. То был худой и вытянутый оборванец с цепкими руками, совершившими не одно злодеяние на улицах Руана. Воришка, сирота и сорванец, в коем настоятель отчего-то углядел склонность к духовному просвещению, излучал неприкрытую угрозу, адресованную всякому, кто намеревался приблизиться. Вивьен Колер в белобрысом заморыше по прозвищу Клещ никакой тяги к духовности не заметил, однако по духу он показался ему близким, несмотря на свою замкнутость и нежелание начинать с кем-либо разговор.

Вивьен отчего-то твердо вознамерился подружиться с новым мальчишкой. Он проявил удивительную для своего крутого нрава терпимость, находя общий язык с сорванцом, которого – как он узнал чуть позже – звали Ренар. Прозвище Цирон[2]2
  Ciron – Клещ (фр.)


[Закрыть] закрепилась за ним благодаря цепким пальцам. В конце концов, нелюдимый и необщительный малый сдался на милость почти агрессивно навязанной дружбы, а вскоре понял, что совсем об этом не жалеет.

Ренар и Вивьен стали лучшими друзьями, пусть на первый взгляд и казались полными противоположностями. Если они ссорились, на уши становилось все аббатство, потому что Вивьен с трудом умел обуздать вечно кипевший в душе гнев, а Ренар, сохраняя лицо до невозможности невыразительным, иногда был не прочь поработать кулаками. При этом мальчишки быстро мирились, и когда настоятель исполнял угрозу всыпать непослушным сорванцам плетей, дабы научить их смирению, они принимали наказание стоически. Каждый из них силился терпеть боль от розги столько, сколько мог, надеясь не ударить в грязь лицом и не закричать первым.

Одним из самых страшных испытаний для их дружбы стал день, когда в аббатство Сент-Уэн явился судья инквизиции Кантильен Лоран и сказал, что отберет нескольких человек к себе на службу. Аббат представил судье своих лучших воспитанников, отличавшихся прилежностью и дисциплиной. Однако судья отчего-то углядел своих будущих следователей в светловолосом и черноволосом сорванцах, которые смотрели на него с угрожающей опаской и не желали ни под каким предлогом расставаться друг с другом.

Совместное обучение инквизиторскому делу, умению вести дознание и не бледнеть при виде допросов с пристрастием лишь сплотило их и приучило воспринимать друг друга почти как братьев.

В 1348 году от Рождества Христова чума все же обрушилась на Руан и его окрестности, и Вивьен вскоре узнал, что его мать и отец скончались от хвори едва ли не в первые дни ее свирепствования. Он задумался, не может ли сам быть тому виной, ведь, в конце концов, пока он придерживался решения стать доминиканским монахом и посвятить себя мирному служению Господу, чума обходила стороной его семью.

Решившись поговорить об этом с Ренаром, Вивьен выслушал долгий монолог о том, что служба Господу в инквизиции может считаться едва ли не более полезной и действенной, нежели бытие простого доминиканского монаха. Свою отповедь бывший уличный вор завершил тем, что пригрозил выбить эту дурь из головы друга.

С умением добиваться своего и выбивать как дурь, так и правду из кого угодно у Ренара Цирона проблем не возникало никогда. Казалось, он не испытывал никаких чувств во время дознания, и, если приходилось прибегать к услугам палачей в допросной комнате, крики уличенных в ереси преступников нимало его не трогали. Ни единого раза после ведения допроса его не мучили кошмарные сновидения: узники не являлись к нему, проклиная за жестокость, а их крики не отдавались эхом у него в ушах.

Вивьен, несмотря на гнев, с коим он справлялся не без труда и коему иногда давал выход на допросах, подобной хладнокровностью похвастаться не мог. Не единожды он просыпался от кошмарных сновидений, в которых раз за разом переживал допросы, начиная от тех, в которых он менялся местами с арестантом, и заканчивая теми, в которых внутренние демоны гнева в буквальном смысле разрывали его на части.

Однажды Вивьен решил осторожно поинтересоваться у друга, что тот чувствует по отношению к допрашиваемым преступникам.

– Тебе никогда не снились арестанты?

На невыразительном вытянутом лице Ренара с острыми скулами не отразилось ничего – ни изумления, ни возмущения… возможно, лишь легкое непонимание.

– Нет. А должны?

– Нет, – нарочито безразлично пожав плечами, отозвался Вивьен. – Просто спросил.

– А тебе снятся, хочешь сказать?

– Говорю же, просто так спросил. Слышал, многим инквизиторам снятся.

– Где слышал? – нахмурился Ренар. – До меня подобных слухов никогда не доходило.

– Не придирайся к словам, – усмехнулся Вивьен, зная особенность друга вцепиться в какое-нибудь слово и развернуть допрос с пристрастием из-за него одного. Не один еретик натерпелся в тюремных застенках свыше положенного из-за этой особенности Ренара. Вивьен иногда даже думал, что прозвище Клещ друг получил не только за свои прошлые воровские таланты. При этом когда Ренар стремился добиться последней крупицы правды, он оставался невозмутимым, как камень, а глаза его смотрели цепко и прожигали насквозь.

Внешне Вивьен проявлял схожую холодность, но его каменное лицо было напускным, и он завидовал бесстрастности своего друга.

Судья Кантильен Лоран, если и видел, то старательно не замечал трудностей в делах Вивьена. И со временем трудности ушли – почти до конца. Для судьи Лорана знаком свыше явилось хотя бы то, что, несмотря на весьма частые выходы в город, Вивьен Колер и Ренар Цирон не навлекли на себя чуму, в то время как многие священнослужители пали жертвами мора. Когда болезнь ушла из окрестностей Руана, Вивьен и Ренар уже полноценно взяли на себя обязанности следователей Святой Инквизиции. Судье Лорану даже удалось утвердить их на этих должностях официально, сделав своими помощниками.

***

Руан, Франция

Год 1358 от Рождества Христова

Высокий дуб, пробивший себе право на жизнь посреди мощенной камнем улицы Руана близ центральной площади, был негласным местом встречи для многих жителей города. Здесь же сегодня перед вечерним посещением обители судьи Лорана встретились Ренар Цирон и Вивьен Колер.

Ренар пришел несколько позже друга и завидел того под дубом с четками в руках. Вивьен задумчиво разглядывал проходивших мимо горожан, спешивших закончить свои дела до темноты.

– Не думал, что опоздаю, – проворчал Ренар, становясь рядом с другом. – Вроде, Вечерню только отзвонили.

– Ты не опоздал, – заверил его Вивьен. – Ты, как всегда, пришел раньше положенного. А я пришел еще раньше, чтобы у нас было время кое-что обсудить перед тем, как пойдем к епископу.

Ренар хмыкнул. То, что Вивьен назвал словом «обсудить», скорее всего, подразумевало под собой его длительный рассказ, который мог даже не оканчиваться вопросом. Во время таких рассказов Ренар, как ни странно, ощущал легкий неуют, как будто в любой момент его могли начать о чем-то расспрашивать, и он непременно должен был ответить правильно. Зачастую Вивьен никаких расспросов не начинал, поэтому о своих необоснованных опасениях – которые вдобавок казались ему глупыми и стыдными – Ренар никогда не говорил.

В этот раз Вивьен удивил друга, начав с вопроса:

– Недавно в город явился один бродячий проповедник. Довольно громкий малый. Зовет себя Базилем Гаетаном. Тебе он на глаза попадался?

Ренар передернул плечами.

– Я его видел, – честно ответил он. – Даже послушал, что он там бормочет. Ничего примечательного. Такие в город часто захаживают. – Ренар нахмурился. – А почему он тебя заинтересовал? Он что-то сделал?

– Кое-что сделал.

Ренару не понравилось, как это прозвучало. В голосе Вивьена была злоба, а различать в его интонациях злобу личную и касающуюся службы он за годы научился хорошо. Здесь – звучала личная.

– Говоришь так, будто он не кому-нибудь, а тебе жизнь подпортил.

Вивьен задумчиво замолчал, и это Ренару тоже не понравилось. Потому что он не представлял себе, каким образом бродячий проповедник мог испортить жизнь инквизитору, – уж не своими проповедями, это точно, – а значит, в деле замешан кто-то еще.

– Что произошло? – как можно небрежнее спросил Ренар.

– Ты, часом, не видел, как вчера утром на площади арестовали девушку, которую якобы уличили в колдовстве?

Ренар приподнял бровь. Это «якобы», прозвучавшее с едва заметным нажимом, смутило его, вызвав нехорошее предчувствие.

– Не видел, – ответил Ренар. – А кто арестовывал? Не ты, я полагаю.

– Городская стража.

– Вероятно, по доносу того самого проповедника, – предположил Ренар. По выражению лица друга он понял, что не ошибся. Из груди его вырвался тяжелый вздох. – Расскажи, как было дело, – кивнул он. – Эта история мне уже заранее не нравится, и я не хочу растягивать это, слушая ее кусками.

Вивьен смерил его странным взглядом, помолчал несколько мгновений, а затем рассказал о своей встрече с Элизой.

– По правде говоря, я ни с чем таким еще не сталкивался, – вздохнул Вивьен, заканчивая рассказ. – Ее познания в вере скудны и расплывчаты, а манера разговора больше напоминает манеру знати. Из ее рассуждений о людях я понял, что она неплохо разбирается в них, а значит, скорее всего, тяготеет к ним, но живет при этом в лесу. Она относится к инквизиции с опаской и настороженностью, но при этом не боится бросаться смелыми словами и задавать нелепые вопросы. А ее высказывание о ереси… – Вивьен покачал головой. – По правде говоря, я действительно еще не встречал никого, похожего на Элизу. И я хочу понять, что сделало ее такой, какая она есть. Понимаешь?

Ренар слушал хмуро, не скрывая своего отношения.

– Может, перестанешь уже смотреть на меня, как на врага? – хмыкнул Вивьен.

– Мне не нравится, как ты рассказываешь об этой еретичке, – признался Ренар.

– Как?

– Участливо.

В голосе друга звучал вполне определенный укор и нескрываемое предупреждение, о котором Вивьен прекрасно знал. Он покачал головой.

– Брось, здесь же совсем другое дело.

– Вив, – проникновенно обратился Ренар, положив ему руку на плечо, – здесь короткий разговор должен быть. Ты должен был рассказать, что встретил язычницу, разузнал о том, кто ее учил, и всех соучастников арестовал. А то, что говоришь ты, больше напоминает… – Ренар нахмурился. – Ты сам знаешь, что.

Вивьен тяжело вздохнул.

– Она одна.

– Ха! – громко и едко хохотнул Ренар. – Еще скажи, что один еретик не может нести угрозу! От тебя это будет вдвойне хорошей шуткой.

Вивьен поморщился.

– Элиза, судя по всему, не имеет ничего против истинной веры. Научить ее и принять в лоно Церкви – вот, что мы должны сделать. Не обязательно для этого арестовывать ее. К тому же я полагаю, что в условиях насильственного насаждения веры она будет сопротивляться гораздо дольше.

– Ты теперь будешь всех еретиков так подлаживаться? – фыркнул Ренар. – Лишь бы им не было неуютно? Или дело только в том, что она недурна собой, и у тебя на уме далеко не благовидные помыслы?

– Знаешь, не тебе меня поучать благовидными помыслами! – прошипел Вивьен, заставив друга замолчать и поджать губы. Ни один из них не был безгрешен в вопросах целомудрия.

Несколько мгновений между ними висело тягучее молчание. Вивьен нарушил его первым:

– Об одном прошу: не привлекай внимание Лорана к этой истории, – со вздохом попросил он. – Дай мне время самому разобраться. Ты смотришь на меня осуждающе и напоминаешь о том, что было два года назад, но, если ты не забыл, не из-за меня эта история закончилась так плачевно.

Ренар сурово нахмурился.

– Она не закончилась, – напомнил он. Вивьен примирительно приподнял руки.

– Ты понял, о чем я говорю, – сказал он.

Ренар некоторое время тяжело размышлял, затем вздохнул и махнул рукой.

– До первых тревог, – сказал он. – До первых тревог я буду хранить молчание. Но если эта история начнет выходить из-под контроля, я должен буду принять меры. Ты знаешь это.

Вивьен с благодарностью положил другу руку на плечо.

– Я знаю, – кивнул он. – И понимаю, что ты хочешь сказать. Ренар, я ничего не забыл, нам обоим тогда крепко досталось. Я тоже держу ухо востро, и если бы Элиза была так же опасна, я и говорить бы ничего не стал, а сделал бы все, как должно. Но, поверь, тут другое дело. Позволь мне в нем разобраться, ладно?

Ренар недовольно махнул рукой.

– Ладно. Если от меня требуется просто не говорить об этом с епископом, я могу этого не делать. – Он посмотрел на друга и осклабился. – А ты смотри, не перетрудись, пока будешь обучать ее катехизису.

– Ради всего святого, я ведь серьезно! – воскликнул Вивьен, перебрав четки в руках. Лишь теперь Ренар обратил на них внимание.

– Постой, у тебя ведь были другие четки.

– Да, – пожал плечами Вивьен. – Свои я отдал Элизе.

– Начал обучать катехизису с подарка? – усмехнулся Ренар.

Вивьен предпочел не реагировать на колкость и снова перебрал четки в руке.

– Судя по людской молве, она уже не первый год живет одна в лесу, в небольшом доме. И даже не думай вот сейчас иронизировать! – Он угрожающе взглянул на Ренара, и тот сдержал улыбку.

– Как скажешь, мой друг, как скажешь. Что же дальше? Наведаешься к ней с визитом? Будешь рассказывать основы католической веры?

– Для начала, – Вивьен чуть прищурился, – посмотрю, чем она занимается и что это за травничество. А дальше, – он передернул плечами, – сориентируюсь.

– Не сомневаюсь, – снова усмехнулся Ренар, и Вивьен предпочел пропустить мимо ушей сальный намек, прозвучавший в его интонации.

‡ 3 ‡

Небольшой деревянный домик с каменным фундаментом – на удивление ухоженный и крепко сбитый – стоял на небольшой поляне посреди леса Румар, соседствующего с Руаном. Недалеко от деревянного крыльца с помощью камней было выложено место для костра, от которого сейчас остались только угли. Вокруг, словно планомерно обступая дом, возвышался смешанный лес, так и не решившийся отвоевать себе хоть кусочек этой небольшой поляны.

Подходя к дому, Вивьен с удивлением отметил, что трава аккуратно скошена. На поляне стояло несколько грубых срубов деревьев, образовывавших подобие табуретов, на которых, как показалось Вивьену, можно было запросто расположиться с комфортом. Не очень внушительная, но достаточно большая стопка дров лежала под навесом крыльца слева от входной двери.

«Неужели сама рубила дрова и косила траву?» – промелькнул в голове Вивьена вопрос, заставивший его едва заметно ухмыльнуться. Внешне же он оставался нарочито серьезным, приближаясь к жилищу лесной отшельницы.

Настойчивый стук в дверь не сразу снискал ответ, однако Вивьен услышал, что в доме стало подозрительно тихо. Не став тратить время на ожидание, он постучал еще раз, решив, что со следующей попыткой может применить грубую силу.

Стоило подумать об этом, как дверь приоткрылась, и лицо, в котором смешивались поцелуи солнца и нордическая красота, появилось в дверном проеме с выражением искреннего удивления.

Миновало четыре дня с момента их знакомства, и Вивьен даже на миг подумал, что Элиза успела позабыть о нем, стерев из памяти весь тот день, полный ужаса перед возможным допросом инквизиции. Однако эта мысль растаяла, как утренний туман, когда Вивьен обратил внимание на ухватившуюся за дверной косяк руку девушки: на ее тоненькое запястье были намотаны подаренные им четки с черными бусинами и чуть обтесанным от времени простым серебряным крестом.

– О… это вы, – смущенно пробормотала она. Вивьен не сумел понять, что услышал в ее интонациях, но ему показалось, что Элиза не была рада вновь увидеть его. Тем не менее, она качнула головой и смиренно отступила от двери, приглашая его внутрь.

Он беззастенчиво шагнул через порог, тут же оглядев небольшое помещение, заставленное разнообразной домашней утварью и глиняной посудой. У самого окна стояла грубая деревянная столешница, а к стене была прибита коряга, на которой, как на крючьях, висела накидка. В воздухе витал горьковатый запах растений. Источник этого запаха было легко обнаружить: то были висящие на балках пучки сушащихся трав. Комната словно была поделена на несколько зон. В углу, недалеко от каменного очага стояла кровать, над которой висели украшения странного вида – часть из них состояла из камней, нитей и перьев, часть из каких-то бусин, часть из стекляшек и скорлупок, причудливо связанных между собой шнурками. Был здесь и угол, где стоял довольно громоздкий, но крепко сделанный сундук – как рассудил Вивьен, в нем Элиза хранила свою одежду. Небольшой вычищенный деревянный чан, служивший для омовения, стоял в противоположном от окна углу комнаты. Создавалось впечатление, что многие предметы обихода здесь были сделаны с любовью своими руками, а не куплены на рыночной площади. Единственным явно купленным предметом было висевшее на стене зеркало – редкая роскошь, особенно для лесной отшельницы. Вивьен даже догадывался, какой мастер занимался его изготовлением. Ему бросилось в глаза еще несколько элементов, которые странно было видеть в доме крестьянки: стеклянные бутыли и склянки, металлический кубок с изящной гравировкой, притаившийся меж простых глиняных мисок и лоскутное покрывало на кровати, сшитое из нескольких кусков ткани ярких, дорогих цветов с вышитыми узорами. На столе было небрежно брошено веретено, с которого свисала спряденная нить, а рядом с ним лежала светлая, чистая, хорошо вычесанная овечья шерсть.

Вивьен не мог взять в толк, откуда у Элизы нашлись средства на такие вещи, но эту загадку пришлось отложить: от изучения помещения его почти мгновенно отвлекла одна деталь.

На небольшой скамье подле столешницы сидел перепуганного вида мужчина лет сорока на вид, держа в руке небольшую бутыль из мутного стекла, с каким-то отваром, в котором плавали листья растения, определить которое Вивьен сходу не смог.

– Это… та самая проверка, о которой вы говорили? – спросила Элиза, вновь обращая на себя внимание инквизитора. Он повернулся к ней через плечо и отметил ее робость и смятение. Сейчас Элиза напоминала гостью в собственном доме.

Неприятно удивленный тем, что не застал ее одну, Вивьен предпочел сосредоточить все свое внимание на посетителе отшельницы. Тот вскочил со своего места и выпрямился. Глаза его испуганно забегали.

– Да. И, насколько вижу, я явился вовремя, – не сводя взгляда с мужчины, отозвался Вивьен. Далее голос его зазвучал ощутимо строже и громче. Словно отчеканенные на монетном дворе слова инквизитора были обращены к перепуганному горожанину: – Имя и цель визита.

От льдистой холодности его тона мужчина чуть побледнел и заметно вздрогнул, прижав к себе бутыль так, словно она была живым существом – крайне нежным и ранимым.

– Прошу вас соображать быстрее, мой друг, – ухмыльнулся Вивьен, чуть смягчив тон, но нисколько не уменьшив угрозы в голосе, – я очень не люблю повторять.

Сглотнув, мужчина наконец заговорил:

– Г-господин инквизитор… отче… я тут просто… я…

– Имя, – не скрывая раздражения, перебил Вивьен, – и цель визита.

– Я… Мое имя Жан-Жак, господин инквизитор. Я пришел, чтобы…

– Вивьен, – вдруг обратилась Элиза. В голосе ее прозвучало осуждение, скрыть которое она то ли не смогла, то ли не захотела.

Вивьен замер – отчего-то собственное имя, произнесенное этой странной девушкой, подействовало на него сильнее, чем он мог предположить. Элиза тем временем приблизилась и внушительно посмотрела на него, стойко выдержав его строгий взгляд.

– Этот человек пришел ко мне за настойкой, которая поможет ему спать. Прошу, не волнуйте его, ему и так приходится несладко. Он ни в чем не провинился перед вами, просто болен. Позвольте ему отправиться домой. Вы пришли с проверкой ко мне, и я готова рассказать вам все, что пожелаете.

Несколько мгновений Вивьен молчал, и молчание это казалось Жан-Жаку почти требовательным.

– Господин инквизитор, я просто плохо сплю! Я молюсь, молюсь истово, отче, я клянусь, но…

Вивьен резко отвел взгляд и сделал вид, что изучает окружающее пространство, будто Жан-Жак внезапно совсем перестал его интересовать.

– Иди, – холодно перебил он.

Посетителя не пришлось упрашивать дважды. Он сорвался с места и бросился к двери так, будто за ним гналась свора адских псов. Вивьен опустил взгляд, и отвлекся от своих размышлений, лишь когда вновь услышал голос Элизы:

– Спасибо, – произнесла она, и в ее интонации не было и намека на елейную неискренность, которую Вивьен обычно чуял даже издали. Лишь благодарность и облегчение.

Несколько мгновений она внимательно изучала его выражение лица, затем чуть склонила голову и вопрошающе кивнула.

– Вы… тоже плохо спите? – спросила она, заставив его напрячься. – Поэтому отпустили Жан-Жака?

– С чего ты взяла?

– По вашему лицу. Когда он сказал о том, что не может уснуть, вы перестали на него смотреть и помрачнели.

Он ожег ее взглядом, ядовито прищурившись.

– Я не испытываю трудностей со сном, – солгал он. – Кроме, разве что, нехватки времени на него.

Элиза понимающе кивнула, и Вивьен был уверен, что она ему не поверила. Борясь с нахлынувшим смятением, он сосредоточил взгляд на переносице девушки, избегая таким образом смотреть ей в глаза, но сохраняя иллюзию зрительного контакта.

Элиза суетливо положила руки на столешницу, затем, словно не зная, куда их деть, заложила за спину и неловко улыбнулась.

– Итак, желаете осмотреться?

– Для начала желаю узнать, почему этот человек пришел за настойкой против своего недуга к тебе, а не отправился к городскому лекарю или не попытался загладить молитвой свои грехи, чтобы совесть не болела, а спалось лучше?

Элиза несколько мгновений смотрела на него в недоумении. Затем ответила:

– Он пришел ко мне, потому что я не пытаюсь никого обмануть своими отварами. Не подкрашиваю воду, чтобы продать ее на рынке, а проделываю настоящую работу.

– Это какую же? – прищурился Вивьен, сложив руки на груди. Элиза, напротив, развела руками, тут же разгладив сюрко.

– Если пойдете со мной, могу показать.

Первым делом Вивьен хотел отказаться. Он опасался того, что может увидеть и не хотел сталкиваться ни с чем, что могло бы отправить Элизу обратно в тюрьму, будь то колдовские ритуалы или языческие обряды. Теперь слова Ренара о том, что он проявляет тревожное участие к этой девушке, уже не казались ему надуманными и ненужными придирками.

«Неужто жизнь меня вообще ничему не учит?» – внутренне укорил себя Вивьен.

– И куда ты собираешься идти? – нахмурился он.

– В лес, – пожала плечами Элиза, тут же пояснив: – Травы ведь сами себя не соберут. Хотя иногда жаль, что этого не происходит. – Она вздохнула. – Что бы ни сказал про меня тот проповедник, на деле никаких магических сил у меня нет. Я владею только знаниями, которые достались мне от матери.

Вивьен чуть приподнял подбородок и, продолжая смотреть на нее нарочито безразлично, спросил:

– И где твоя мать сейчас?

– Вестимо, странствует, – ответила Элиза. – Несколько лет назад, обучив меня всему, что знала, матушка сказала, что отправится путешествовать. На тот момент я уже вполне могла позаботиться о своем благополучии, посему она за меня не волновалась. Я знаю, что и она не пропадет в своем странствии. – Улыбка Элизы вдруг стала печальной, хотя в ней и сохранилась легкая мечтательность. – Так как? Вы со мной пойдете, Вивьен? Поверьте, если и проводить где-то проверку, то делать это стоит в лесу, где я собираю травы. А еще, помнится, вы обещали рассказать мне о ваших духах, поэтому я бы с удовольствием послушала вас по дороге.

Вивьен склонил голову.

– О духах?

– Да. О тех, что обитают в ваших храмах, – кивнула Элиза. – Мы говорили о них, когда вы подарили мне вот это. – Она демонстративно приподняла руку, на которую были намотаны четки, и любовно перебрала несколько бусин другой рукой. – Они очень красивые.

Вивьен, как ни старался, не сумел сдержать улыбку, и Элиза мгновенно ответила ему тем же. Она будто ловила каждый миг, когда с его лица спадала маска напряженности, и пыталась прочесть его искреннее отношение к ней.

– Если уж так, то мы не называем наших святых духами. По крайней мере, явно не в том понимании, в котором это говоришь ты, – сказал Вивьен.

– А разве святой дух, о котором вы говорите, не то же самое?

Вивьен встряхнул головой. Его обезоруживала и изумляла искренняя непосредственность, с которой Элиза задавала эти вопросы – и не кому-нибудь, а инквизитору.

– Не совсем. Святой Дух – это одна из трех ипостасей Господа.

– А святые – это люди, – кивнула Элиза. – Я помню, вы так сказали.

Вивьен улыбнулся.

– Это были пророки, апостолы, мученики, святители, преподобные… – Он пожал плечами, замечая, что Элиза, хоть и внимательно вслушивается, начинает путаться. – Пожалуй, о них я расскажу тебе как-нибудь в другой раз. Это долгие рассказы, – нарочито важно проговорил он, добавив про себя: «и далеко не всегда интересные». Рассказы о житии святых во времена обучения в Сент-Уэне зачастую нагоняли на него скуку и сонливость, за что он получил не одну епитимью.

– Что ж, если так, – Элиза чуть поджала губы, но тут же снова улыбнулась и направилась к выходу из дома, – тогда буду ждать вашего рассказа в следующий раз. Вы не ответили: отправитесь со мной в лес?

Вивьен вздохнул и молча последовал за Элизой. Она уверенно вошла в чащу, двигаясь по ней так, словно знала здесь каждый росток, и периодически с удивительной нежностью прикасалась к стволам деревьев, будто они могли обнять ее в ответ.

– Только будьте здесь осторожнее. Лучше идите по моим следам, – сказала она. Вивьен следовал за ней мрачной тенью, зарисовывая в своей памяти каждое движение девушки.

– Вы смотрите на меня так пристально, что я ощущаю ваш взгляд затылком.

Слова Элизы заставили Вивьена вздрогнуть. Она повернулась и настороженно посмотрела на него.

– Вы меня в чем-то подозреваете?

– Я предпочитаю не подозревать без повода, – ответил он.

Элиза шагнула к нему.

– Тогда почему вы держитесь так, будто в каждом моем движении видите повод вернуть меня в тюрьму? – требовательно и с осуждением спросила она. – Если вы явились за этим, зачем было выпускать меня?

Вивьен терпеливо вздохнул.

«Попади ты на допрос к Ренару, он бы за такой норов и такие высказывания заставил палачей тебя измучить», – с горечью подумал он, вновь остро ощутив желание не допустить ничего подобного.

– Чего вы хотите добиться этой проверкой? – спросила Элиза.

– Правды, – кивнул Вивьен. – Я инквизитор, Элиза, мое дело – находить истину. За этим я и здесь.

– Какую истину?

– Не опасна ли ты.

Последние слова он отчеканил холодно, взгляд его ничего не выражал. Глаза Элизы будто запали, как только она почувствовала реальную угрозу.