Текст книги "Человек под маской дьявола"

Автор книги: Вера Юдина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

8.Варшава.  

Жизнь ничего не дает бесплатно,

 и всему что преподносится судьбой,

тайно определена своя цена. (С.Цвейг)

На следующее утро,  мы покинули Смоленск. На машине доехали до берега Днепра, пересели на паром и отправились в Киев. Во время путешествия, Рихард не спускал с меня глаз. Не смотря на то, что жила я в отдельной каюте, мой сторож всегда знал о каждом моем шаге. Он следил за мной словно хищник следит за своей жертвой. С того дня, я перестала быть прислугой Генриха, я стала его гостей. Многое изменилось, едва мы покинули Смоленск. Теперь ужинали мы за одним столом. Вечерами он позволял мне проводить время в его компании. Он читал книги и курил сигареты, а я молча наслаждалась прохладой свежего воздуха.

Когда паром причалил в порту Киева, я с ужасом обнаружила, что вместо великого города, красовавшегося на почтовых открытках – сейчас лежат серые развалины, над которыми витают облака ядовитого дыма. Киев был мертв.

Проезжая по городу, я увидела уже знакомую мне картину. Сотни нечастных, затравленных и сломленных людей, с отличительными нашивками на одеждах, безропотно собирали оставшийся после бомбежки мусор. На них нельзя было смотреть без боли, и я отвернулась.

Генрих заметил это, и усмехнулся.

– Что же ты, Анни, отворачиваешься? Разве они не такие же несчастные, как те которым ты всегда помогала? Или может они другие? Пахнут иначе?

Он намеренно провоцировал меня, но я сдержала слезы. Повернулась к Генриху и с улыбкой, словно пророчество, ответила:

– Однажды вы все ответите за свои преступления. А я обязательно приду, чтобы плюнуть на твой труп!

За моими словами, последовал легкий удар в лицо, вновь губа лопнула и появилась кровь. Но вместо того, чтобы испугаться, я, продолжая смотреть ему прямо в глаза, облизнула раненную губу, и демонстративно проглотила капли собственной крови. Он замер, с удивлением взирая на меня.

– Когда-нибудь ты поймешь, что я не желаю тебе зла, Анни. Это не наша война, ни твоя и ни моя… Я всего лишь выполняю приказ. – Сухо ответил он, и отвернулся.

Позже он часто произносил эту фразу: «Я выполняю приказ». Словно она оправдывала все его преступления.

В Киеве мы пробыли ровно один день. К вечеру холенный офицер СС доставил в наш дом пакет, в котором оказались красивые платья, осенних тонов, сшитые по последней моде. Я таких прекрасных платьев прежде не видела. Несколько пар чулок, теплых и ажурных, красивое шелковое нижнее белье, пара туфель и шляпка. Все было моего размера. Я знала, что это подарок Генриха, но даже не подумала благодарить его за  великодушие. Я не собиралась носить эти вещи, но тем же вечером, предупреждая мой протест,  Рихард забрал все мои платья и унес. Он даже не погнушался сорвать с меня хлопковое белье. У меня оставался выбор либо носить подачки Генриха, либо ходить нагишом. Проявив благоразумие, я выбрала первое.

Утром мы сели на поезд до Варшавы. На станции было многолюдно, несмотря на трудное время переживаемое нашей страной, люди куда-то умудрялись уезжать.

Генрих пожелал, чтобы я разместилась с ним в одном купе. Я не стала спорить. Мне вообще на тот момент было все равно, что будет со мной происходить. Я научилась безропотно принимать повороты судьбы, решив, что самой главной моей целью останется – выжить, и дождаться окончания войны. Я жаждала увидеть как меч упадет на головы этих извергов, и Генрих был моим самым главным врагом. В путешествии Генрих все чаще одевал свою маску, безразличного и хладнокровного Дьявола. Хотя больше не срывал на мне свой гнев, даже если я ненамеренно умудрялась оскорбить его.

Один раз я отказалась принимать пищу, тогда он надменно улыбнулся и сообщил:

– Если ты не прекратишь, я позову Рихарда и он накормит тебя насильно.

Сдерживая негодование, я  все же сдалась.

На пути в Варшаву, я впервые увидела состав, один из тех, о которых после войны столько говорили, но тогда я не знала о его истинном предназначении.

Мы остановились на промежуточной станции нашего следования, всего лишь на несколько минут, но мне хватило этого времени, чтобы в окно увидеть стоящий напротив нас наглухо закрытый вагон, предназначенный для перевоза домашнего скота. Сквозь узкие щели, не моргая, на меня смотрели несколько сотен пар человеческих глаз. Мне стало жутко. Я руками прильнула к окну.

– Кто эти люди? – спросила я у Генриха.

Он оторвался от газеты, и безразличным тоном ответил:

– Заключенные.

– Куда их везут?

– В трудовые лагеря.

Мне стало страшно. Трудовые лагеря, звучит как каторга, как погибель. Если им не грозит опасность, почему тогда едут они как скот?

– Их убьют? – почти шепотом спросила я.

– С ними ничего случится, Анни. – спокойно ответил Генрих.

Я не знаю, намеренно ли он солгал мне тогда, или на самом деле не имел представления о ситуации сложившей на тот момент в оккупированных Германией странах, но я не стала больше спрашивать его. Когда наш поезд тронулся, и замелькали вагоны жуткого состава, я с ужасом отметила количество приговоренных к заключению людей. Сотни, тысячи любопытных глаз, провожали меня с отчаянием и грустью. Всего было около тридцати вагонов, на каждом из них белели трехзначные цифры.

– Им страшно... – еле сдерживая свой собственный страх, сказала я.

– Идет война, Анни, сейчас всем страшно. – Ответил Генрих, и отстранив меня от окна плотно закрыл штору.

Наш поезд набирал скорость, а у меня перед глазами, все еще стояли образы несчастных людей,  загнанных в тесные и душные вагоны, словно они были животными.

Тогда я не знала, что для большинства из них, это путешествие станет последним...

В Варшаве нас встретила машина. Нас привезли в дом подготовленный для приема Генриха, великого генерала и преданного служителя своей стране.

В доме, где мы поселились, было много слуг. И к моему удивлению, все они оказались евреями. В основном они говорили на польском или французском, и только некоторые говорили на немецком. Поселившись на правах хозяйки дома, я решила намеренно не отступать от своих прежних обязанностей, и первым делом отправилась на кухню. Стоило идти на ароматный запах, чтобы точно определить ее местонахождение. Испытывая с дороги лютый голод, мне не составило большого труда отыскать заветное помещение.

Кухня оказалась просторной и светлой. Длинный разделочный стол, разрезал ее ровно пополам. Над ним висели разнообразные травы и специи. На плите кипел чайник, и что-то бурлило в маленькой кастрюльке под крышкой. Я сняла чайник с плиты, достала кружку, приготовила себе чай, и села с кружкой на высокий табурет у окна.

Окна выходили во внутренний двор, открывая прелестный вид на ухоженный неизвестными, заботливыми руками, зеленый газон. Я заметила худенькую девушку, спешащую к дому. С трудом передвигаясь, неестественно сгорбив плечи и спину, она еле волокла огромные оловянные ведра. Казалось еще шаг и несчастная сломается пополам. Я бросилась к двери, и оказалась во дворе. Подбежала к девушке и забрала у нее ведра.

Девушка не сразу поняла, чего я хочу от  нее. И пугливо попятилась назад. Даже когда я сказала ей что желаю помочь, она недоверчиво сверлила меня затравленным взглядом, и судорожно попыталась забрать свои ведра обратно.

Мы шли к дому, девушка тихо ступала рядом, глубоко вжав голову в плечи, и, нервно оглядывалась.

Оказавшись в помещении, она спешно осмотрелась, выхватила у меня ведра и тихо сказала:

– Откуда ты взялась? Кто ты такая?

Меня удивила такая реакция. На вид девушке было не больше двадцати лет. Волосы ее тусклые и неживые, свалявшиеся в некоторых местах, были коротко подстрижены, видимо в целях борьбы с паразитами. Ногти и руки девушки, темнели от въевшейся грязи, на лице виднелись следы уже заживающих побоев. Фигурка тощая и хилая, ниточка губ безжизненная и бледная. Девушка больше походила на призрака, имея бледно серый цвет лица. В противоположность неизвестной девушке, я выглядела как настоящая дама, и ее дерзость не могла не расстроить.

– Я хотела помочь. – виновато промямлила я.

– Никогда больше так не делай! Если они увидят, мне конец! – прошипела девушка.

Я оторопела.

Девушка поднесла ведра к огромному котлу и легким движением наполнила его водой, не расплескав при этом ни капли.

– Ты приехала с нашим новым хозяином? – без любопытства спросила она.

– Да.

– Ты русская?

– Да. – я удивилась, как она поняла это. Наверняка на мне тоже отпечатались месяцы изнурительного труда.

– Тогда, может, выживешь. – заявила она. – К русским здесь по-другому относятся. Вас не замечают или гонят, но не издеваются ежедневно, как над нами.

– Ты еврейка? – догадалась я.

– Ева. – Представилась девушка. – Я наполовину еврейка. Мама еврейка, отец поляк, но это не помешало ганцам забрать их обоих. Они сейчас в Освенциме, и поверь мне, лучше туда не попадать. Никто… никто еще не выходил из этого места. А что сейчас творится в России? Эти ироды и туда уже свои хари поросячьи сунули?

– Когда я уезжала, они шли на Москву. Больше я ничего не знаю…

– А твои родные?

– Я сирота.

– Да, – сочувственно протянула Ева, – война забирает многое.

– Война забрала у меня только сестру. Мой старший брат погиб сражаясь за Белую Армию. Родителей и старшую сестру за родство с врагом великой революции арестовали. Я осталась одна, только после смерти Сони…

– А что с твоими родителями? Где их держат?

– Я не знаю. Никто никогда не говорил об этом. Их просто увели, а мы с сестрой бежали, чтобы не стать следующими. Соседка сказала, что их нет в живых. Мы жили в страхе до войны, и война не сильно изменила нашу жизнь.

– Мы тоже прежде жили в унижениях. Но никогда так не боялись за свои жизни. Терпеть побои, ругань и оскорбления, это неприятно, но терпимо. А знать, что каждый твой неверный шаг, дает право этим чудовищам пустить тебе пулю в лоб… это страшно… по-настоящему страшно. Ты знаешь, сколько у нас уже сменилось садовников. Прежний хозяин отстреливал их словно кроликов. Каждый день, они выходили в сад, как на свой последний выгул. Они были похожи на загнанных зверей, каждый раз ожидая выстрела. На них страшно было смотреть. А он стоял с винтовкой на балконе, и громко ржал. Один раз, ганц был сильно пьян, он стрелял в Изю, еврейского мальчика. Пуф, промахнулся, пуля вошла в руку. Изя продолжал заниматься своим делом. Второй раз, бах, в плечо. Изя не останавливался. Третий раз… четвертый.. пятый… кончились патроны. Изверг бросил ружье и вернулся в дом, отсыпаться. Изя умер через два дня, в жутких мучениях и агонии.

– А где он сейчас? – испуганно спросила я.

– Там. – Ева указала пальцем наверх, подразумевая пребывание на небесах. – Группа сопротивления заложили бомбу в его машину и одной поганой свиньей стало меньше, правда после нам пришлось несладко. Немцы ужесточили правила содержания в гетто, были проведены обыски в домах, грабили и отбирали последнее, тех, кто уже не мог приносить пользу и работать, забирали в концентрационные лагеря, так что во благо ли еврейскому народу стала смерть этого изверга. В Польше ты не найдешь ни одного еврея или еврейку, на теле которых нет отметин или следов побоев. Лишь единицам удалось бежать по поддельным документам, остальные обречены на верную смерть, если не от пули, так от голода.

– В Смоленске они уничтожили всех евреев. В Киеве гетто пока существует, но надолго ли?

– Если угодно будет небесам, то часть из нас выживет. Они не смогут уничтожить всех, это невозможно. И тогда мы встанем и заговорим.

По комнатам эхом прогремел голос Генриха: «Анна!»

Ева машинально сжалась, вновь втянула в плечи шею, поспешила схватить ведра и исчезнуть. Едва она исчезла, вошел Генрих. Он осмотрел кухню, грубо схватил меня за руку и потянул за собой.

– Ты больше не должна находиться на кухне. Теперь ты хозяйка, и впредь не позволяй себе ничего подобного. Это не Россия.

С того дня, я стала любимой игрушкой Дьявола. Генрих покупал мне дорогие наряды, заставлял одеваться красиво, следить за своим внешним видом, носить украшения и делать прически. Началась новая жизнь с врагом моего народа. Я покорно исполняла все его прихоти, принимая правила новой игры, в душе желая, чтобы все закончилось как можно быстрее. Я не оправдываю свою покорность страхом, мне не было страшно.  У меня не было выбора. Я безумно хотела жить…

В Варшаве Генрих стал спокойнее и добрее. Он все чаще снимал свою маску Дьявола, и начинал смотреть на меня странным, задумчивым взглядом. Иногда я ловила этот взгляд и он пугал меня больше, чем предшествующие вспышки неконтролируемой ярости.

По утрам Генрих уезжал с шофером на служебном, черном Мерседесе. А вечером, по возвращению, вызывал меня в свой кабинет, и часами мы просиживали в полной тишине. Он читал, а я сидела рядом и погружалась в свои мысли. Я не знала, к чему ведут эти перемены; не знала,  отчего он вдруг стал так добр ко мне.

В Варшаве он начал дарить мне украшения, кольца, серьги, цепочки, которые я отказывалась носить, и в тайне прятала их в шкатулку, к украшениям привезенным из Смоленска. Я никогда не смогла бы одеть их, я знала истинную цену этих вещей. Она была слишком высока для меня.

Часто дом Генриха наполнялся гостями, тогда он позволял мне не выходить из комнаты, видимо опасаясь реакции своих сослуживцев.

Шли дни, я начинала привыкать к новому дому, и к своему ужасу, начинала привыкать к тому Генриху, которым он умел быть – доброму, ласковому и спокойному.

9. Чужой ребенок.

Есть только одна вещь на свете, которая может

быть хуже Освенцима – то, что мир забудет,

что было такое место. (Генри Аппель)

Прошла неделя. Несмотря на запреты Генриха не выходить из дома, в один из дней, я дождалась пока он уйдет. Одела одно из своих новых, красивых платьев, тонкие ажурные чулки и лаковые туфли. Прихватив на случай дождя зонтик, я вышла на улицы Варшавы.

В городе было шумно и многолюдно, но в отличие от Смоленска, я не увидела на его улицах работающих на развалинах евреев. Мимо ходили бедно одетые люди, женщины и мужчины. Они провожали меня недобрыми взглядами.

Я шла, не задумываясь куда иду, и как буду возвращаться обратно. Мне просто хотелось сбежать из дома и вновь почувствовать себя свободной, несмотря на войну, не смотря на мое истинное положение.

Прогуливаясь по улицам, я внимательно рассматривала старый город. Рожденная в СССР, я прежде не могла даже представить себе возможности увидеть мир своими глазами, хотя  всегда мечтала об этом – мечтала о далеких городах и странах, о народах, которые так же как и я рождены на этой земле. На глаза мне попался высокий мужчина, в угловатом пальто. Он ненароком привлек мое внимание. На плече его красовалась белая повязка с нарисованной звездой. Он шел немного впереди меня, торопливо и постоянно осматриваясь. Я выловила его взглядом из толпы и решила пойти за ним.

Мы прошли по узкой улице, свернули на широкую дорогу и вышли на пригорок, с которого открывался вид на обнесенный огромной кирпичной стеной квартал. Я догадалась – это было Варшавское гетто, то самое, о котором так много рассказывала Ева. После того, как захватчики вошли в Варшаву, они обнесли одну часть города высоким забором и свезли туда всех польских евреев. Масштабы этого квартала ужасали. Люди в закрытом квартале гибли от голода и болезней, и у них не было шансов на спасение. Они все были обречены. Я видела подобное в Смоленске и представляла, что их может ожидать. Как и многие люди того времени я задавалась вопросом, почему их никто не спасает? Как в цивилизованном мире, может происходить подобное?

В тот день, в гетто творилось что-то невообразимое, по улицам сновали немцы, слышался приглушенный плач и редкие выстрелы. Люди в форме бесцеремонно врывались в дома. Выводили оттуда насмерть перепуганных людей, сопровождая свое варварство криками и руганью. Я стояла на пригорке и с ужасом наблюдала за массовым истреблением, воспитанных и образованных людей. Что-то похожее творилось в Смоленске. Мне было больно, но я не могла отвести взгляда. Сквозь пелену слез я смотрела на людские страдания. И проклинала себя за то, что не могу им помочь.

Вдруг из ближайшего дома, выскочил ребенок лет трех. Он не кричал, не плакал. Он быстро, словно крольчонок, перебирая ножками и вжав голову в плечи, несся к кирпичной стене.

Не понимая, что творю, я бросилась вниз, по склону, ему навстречу, к тому самому месту, куда по моим представлениям мог бежать ребенок. Я мельком заметила, что за мальчиком из дома вышел офицер. Я не успела рассмотреть его лица. Он показался мне сплошном черным пятном без лица и пола.

Я подбежала к каменной стене, и бросилась на нее. Отчаянно ощупывая руками каждый кирпич, я искала хоть какой-то изъян, чтобы проникнуть внутрь. Перед глазами стояла картина, как с другой стороны, перепуганный насмерть, несчастный ребенок, так же в панике шарит по стенам, пытаясь вырваться на волю.

Нога моя наткнулась на плоский камень, прислоненный к стене, я наклонилась и приложив все силы оттолкнула его в сторону. Открылось небольшое отверстие. Я вспомнила как мальчик из Смоленска рассказывал о тайных лазах, через которые дети могли выбраться из гетто. Эти тайники были достаточно малы, чтобы оставаться не замеченными, но через них с легкостью проходил истощенный и исхудавший ребенок. Я наклонилась к лазу, в нос мне ударил тошнотворный запах мочи и гнили. Я тихо позвала:

– Эй!

В отверстии с той стороны, появилась перепачканная головка мальчика. Он смотрел на меня с удивлением и испугом.

Я протянула к нему руки.

– Иди сюда!

Он обернулся, и быстро нырнул в отверстие. Когда он был на моей стороне, я заметила как с другой стороны, к ограде приближается пара черных сапог. Я подхватила мальчика на руки, сорвала с его рукава белую повязку  и бросилась бежать. Одет мальчик был бедно, в потрепанный пиджачок, с дырками на локтях, в коротенькие шортики и грубые ботинки, на босу ногу.

На ходу я стянула с себя кардиган и быстро накинула на ребенка, надеясь скрыть от посторонних взглядов убогость его внешнего вида. Как раз во время. Откуда не возьмись, перед нами возник немецкий жандарм. Его форма горела каким-то дьявольским светом, явно выделяясь на фоне нищеты  затравленного города. Он бросил грозный взгляд на комочек, который я крепко прижимала к груди и вскинул винтовку.

– Только не кричи. – Прошептала я малышу, не зная, понимает ли он меня, но очень надеясь на его помощь.

Мальчик притих, и даже перестал дышать. Он уткнулся носом мне в шею, и жадно обхватил своими крохотными ручками. Этот невинный жест, вызвал во мне бурю многообразных эмоций. Я твердо решила бороться за маленького человечка до конца, даже если это будет стоить мне жизни. Сбросив назад шляпку, оставив болтаться ее на атласных лентах, я повернулась к надвигающемуся на нас офицеру. Он бросил оценивающий взгляд на белизну моих длинных волос, забранных в аккуратную прическу, однако намерений своих не изменил, винтовка его все еще была нацелена на ребенка, хотя уже не так уверенно. Офицера смутил  мой наряд, он засомневался.

– Здесь запрещено ходить. – официально заявила он.

– Я знаю. – Стараясь придать своему голосу естественность, ответила я. – Но мой воспитанник, он такой неугомонный. Еле поймала….

– Вы полька?

– Немка. Я супруга генерала фон Зиммера, мы живем в нескольких кварталах от этого места, – я будто не нарочно махнула рукой в сторону главной улицы, по которой спустилась к гетто, он проследил взглядом, я продолжила – мы только на прошлой неделе приехали в Варшаву. Не знаю еще местных улиц. Мы гуляли и заблудились. Это так нелепо.

Я улыбнулась, зная какой моя улыбка может быть очаровательной и невинно заморгала глазками, на манер жеманных девиц. Офицер недоверчиво опустил взгляд на грязные ноги малыша, предательски торчащие из-под кардигана. Он явно заметил оборванные ботиночки. Я поспешила прикрыть рукой ножки моего псевдо воспитанника, намеренно демонстрируя офицеру свои белоснежно-изящные руки. Только мой внешний вид, мог стать моим единственным союзником, в борьбе за жизнь крохотного создания.

– Могу я увидеть ваши документы? – уже не так злобно спросил офицер.

– Да. Конечно же, но я оставила их дома. Я могу показать...–  я нарочно запнулась на половине фразы, чтобы придать своей выдумке больше реалистичности, –  если вы пожелаете нас проводить. А то этот район… он столь ужасен… наводит на меня панику…

Моя уверенность смутила его, он закинул винтовку на плечо и свистнул в сторону припаркованного в нескольких метрах черного Мерседеса. Шофер завел мотор и подъехал к нам.

Офицер открыл передо мной дверь.

– Прошу вас.

Стараясь как можно крепче прижать к себе малыша, я села в машину. Офицер сел рядом с водителем. И тут я вспомнила, что не знаю, где именно находится наш дом.

– Боже, какой ужас… – воскликнула я.

– Что-то не так? – настороженно спросил офицер.

– Вы не поймите меня неправильно…. Но мы выходили из дома, и не собирались так отдаляться. А все этот несносный мальчишка, я бегала за ним по всему городу… Я даже не знаю, как теперь искать дорогу назад.

Офицер самонадеянно ухмыльнулся, явно предвкушая расправу над нами. Он посмотрел на меня, и в его взгляде я не заметила ничего хорошего. Чувствуя мой страх, он нагло сказал:

– Я знаю, где живет господин генерал.

Вскоре мы подъехали к нашему дому, и я решила, что будет лучше, если Генриха не окажется дома, тогда я смогу показать офицеру бумажку из Смоленска. Возможно, печать и подпись фон Зиммера возымеют свое действие.  Я не знала, как Генрих отнесется к нашему новому жильцу. А так я могла выиграть время, спрятать ребенка и в тайне заниматься его воспитанием.

Но мои надежды рухнули, когда я заметила машину Генриха, припаркованную у главных ворот. На мою беду, он был дома. Оставалось надеяться, что он не появится в самый неподходящий момент.

Остановив машину, шофер выскочил и открыл мне дверь, предлагая руку. Я крепче прижали к себе мальчика, который по-прежнему тихо посапывал мне в шею, и вышла из машины.

Я шла к дому, с дико бьющимся сердцем и гулом в висках. Я знала, что мне Генрих не сможет причинить вреда, но не могла быть уверена, что он пожелает спасать еврейского ребенка. Пока моей удачей было то, что офицер так и не увидел лица мальчика.

Я открыла дверь и вошла. Офицер бесцеремонно вошел следом, явно предвкушая скорую расправу. Видимо они получали от этого особое наслаждение. Я уже собиралась отнести мальчика в гостиную и отправить Еву присмотреть за ним, когда дверь кабинета распахнулась и на пороге появился Генрих. Он бросил на меня недовольный взгляд.

– Где ты была? – грозно прогремел его голос.

– Я…

– Хайль Гитлер! – Вытянувшись в струну и выкинув руку в приветственном жесте, перебил меня офицер. – Господин генерал, мы нашли вашу супругу в небезопасном месте, да еще и с ребенком, и немедленно доставили к вам.

Генрих недоверчиво посмотрел на крохотный, дрожащий комочек, который я держала на руках и сухо бросил:

– Благодарен. Вы свободны.

Офицер развернулся и выбежал из дома. Надеясь оттянуть время объяснений, я закрыла за ним дверь, боясь обернуться и начать разговор. Генрих в это время внимательно изучал крохотные ножки.

– Кого ты притащила в мой дом? – холодно, с отвращением спросил он, едва я обернулась.

– Позвольте мальчик останется у нас. Он всего лишь ребенок.

– Это еврейский ребенок? – голос его изменился, он был рассержен.

– Он ребенок! – настаивала я.

Я ожидала, что Генрих рассвирепеет, накинется на нас и заберет у меня мальчика, но он смерил малыша равнодушным взглядом и брезгливо поморщился. А перед тем как вновь скрыться в своем кабинете сказал:

– Пусть он не попадается мне на глаза, Анни…

Я хотела броситься ему на шею и покрыть его хмурое лицо поцелуями.

– Спасибо. – Почти крикнула я ему вслед, вкладывая в это слово всю свою благодарность.

Дверь кабинета с грохотом захлопнулась, а я поспешила в свою комнату. Искупав малыша, я одела его в свою теплую ночную сорочку и усадила в постели. Он оказался довольно очаровательным ребенком.

Оставив его всего на несколько минут, я спустилась на кухню и принесла немного еды. За время моего отсутствия он не пошевелился. Сидел на огромной кровати и испуганно взирал по сторонам, хлопая своими большими, темными словно ночь, глазками.

Я не знала, как его неокрепший организм справится с обычной едой, поэтому постаралась нарезать все на маленькие кусочки. Малыш жадно накинулся на еду, быстро запихивая себе в рот все то, что было на тарелке, и не жуя спешно глотал. Это было дикое зрелище, но я выдержала и не расплакалась. После еды, он практически залпом выпил стакан молока и добродушно улыбнулся, показывая свои почти сгнившие зубки. Я погладила его по голове, и к своему ужасу обнаружила кишащих в его волосах вшей. Почти час, я перебирала его густые волосы, доставая отвратительных насекомых, и безжалостно уничтожая следы их пребывания на маленькой головке. Закончив с этой неприятной процедурой, я уложила малыша на мягкие перины. Укрывая его одеялом, я подарила родительский поцелуй.

– Где твои родители? – спросила я, понимая, что они наверняка остались в гетто.

– Мертвы. – Спокойно ответил мальчик.

– Как тебя зовут?

– Адам.

– Я буду звать тебя, Александр. Ты ведь знаешь почему? – ласково пригладив его душистые после купания и кропотливой очистки волосы, спросила я.

– Я теперь принадлежу тебе?

Я улыбнулась.

– Ты теперь будешь жить в моем доме. Хочешь, я стану твоей новой семьей?

– Хочу. – Сонно ответил мальчик.

– Тогда закрывай глазки и засыпай… пообещай мне, что будешь хорошим мальчиком.

– Буду. – Засыпая ответил малыш.

Он обхватил свой большой палец губками и причмокивая, через несколько секунд забавно засопел.

Я еще посидела рядом с ним, затем погасила свет и вышла. Я с ужасом представляла, что родившийся в стенах гетто, Александр,  спал на мягких, чистых перинах, возможно первый раз в жизни.

Генрих сидел в своем кабинете. Как обычно, на столе стояла открытая бутылка бурбона и лежала открытая на середине книга. Но Генрих не читал. Откинувшись на спинку кресла, он о чем-то думал. Когда я вошла, он бросил на меня пустой взгляд.

– Что ты хотела? – сухо спросил он.

Я подошла к нему, опустилась на колени, взяла его за руку и продолжая смотреть прямо в глаза – прижала ее к своим губам.

Он вздрогнул, но не оттолкнул меня.

– Спасибо. – Прошептала я.

Тогда Генрих наклонился, обхватил мою голову, больно сжимая волосы и прижался лбом.

– Будь осторожна Анни, я не всегда смогу помогать тебе… – сказал он, затем грубо отстранил от себя. – Ступай.

Я поднялась и вышла.

10. Покушение.

Возможна ли в жизни радость, когда денно

и нощно приходится размышлять,

что тебя ожидает смерть. (Цицерон)

В нашем доме воцарилась обстановка обмана. Мы все вместе создавали иллюзию счастливой жизни, в мире, где бушует война, в доме, где этой войны нет. Александр со временем научился принимать пищу спокойно. Он уже не запихивал себе в рот все подряд, а старательно пережевывал и медленно проглатывал. Он становился человеком. Зверек в нем постепенно исчезал.

С того дня, как в доме появился Александр, я стала замечать что Генрих начал чаще бывать дома. Он с любопытством следил за нами, когда мы играли в саду, или танцевали в гостиной, под аккомпанемент рояля. За роялем сидел Руви, один из наших еврейских служащих. Оказалось, что в недавнем прошлом он был музыкантом.

К моему большому восторгу, со временем Генрих позволил мальчику сидеть с нами за одним столом во время приема пищи. Хотя он и смотрел на ребенка настороженно. Однажды я попросила у него небольшую сумму денег, предназначенную для покупки чистой одежды на Александра. Генрих без эмоций открыл портмоне и протянул мне несколько купюр.

– Пошли Еву. Сама не ходи, это не безопасно. – предупредил он, это были его единственные слова на всю ситуацию и мое желание сделать жизнь Александра лучше.

Ева тайком от своих сторожей, сходила в город, и не без риска для жизни, накупила Александру много новых и красивых вещей. Когда она вернулась, я радовалась наверно больше остальных. Мы одели Александра в чистые одежды, я посмотрела на мальчика и не смогла сдержать слез радости. Он был похож на маленького лорда из моей любимой сказки Александра Грина. Твидовые брючки, белая рубашка, жилетка темно серого цвета и чистые ботиночки, на резиновой подошве. Чистый и опрятный ребенок, теперь казалось, излучал внутреннюю энергию, и только темная грусть, в его огромных глазах, предательски блестела застывшими кристалликами слез.

Чем дальше заходило наше общение с Александром, тем больше я понимала, насколько он смышленый, отважный и умный.  Несмотря на все беды, пережитые им в гетто, он часто улыбался, обнимая меня за шею и восторженно шептал, щекоча своим дыханием: «Люблю тебя, Аня». И я любила его. Всем сердцем, всей душой. Любила как самого близкого и родного. Он стал моим ребенком, рожденным другой женщиной.

После того, как Александр поселился в нашем доме, Ева стала относиться ко мне теплее, и каждый раз спешила на помощь, стоило мне только окликнуть ее.

Повязку со  звездой, сорванную с одежды Александра, я сожгла в тот самый день, когда он появился в нашем доме. Все наладилось, кроме того, что у   Александра не было документов. И при выходе на улицу это могло стать серьезной проблемой. Каждый раз я старалась предупредить Александра, чтобы он никогда не убегал от меня.

Прошла ровно неделя. Неделя спокойной и размеренной жизни, нашей новой семьей. В тот вечер, Генрих как обычно, без стука вошел в мою комнату. Я сидела в кресле, на руках у меня был Александр. Мы читали «Алые паруса», книжку, найденную в библиотеке прежних хозяев нашего особняка. Она была написана на польском, но Александр в свои года уже умел бегло читать знакомые слова,  мне оставалось только добавлять или поправлять его по памяти, предполагая по смыслу.

Поймав наши удивленные взгляды, Генрих замешкался, вытянулся на пороге, бросил на мальчика задумчивый взгляд, подошел ко мне и протянул какую-ту бумагу. Не дожидаясь когда я открою ее, он вышел. Его лицо не выражало никаких эмоций. А в моей голове пронеслось множество мыслей. Что он мог принести в наш мирный и спокойный быт? Какую очередную подлость мог задумать? Что следует ожидать от него? Я дрожащими руками развернула бумагу.

Это было свидетельство о рождении Александра, конечно же поддельное. По новым документам, Александр стал чистокровным немцем. Я до сих пор не знаю, хотел ли этим поступком, Генрих обезопасить себя, или вновь проявил свою доброту, которую я все же сумела рассмотреть в его холодном сердце. В ту ночь, я впервые оставила Александра в своей комнате, и пришла ночевать к Генриху.