Текст книги "От войны до войны"

Автор книги: Вера Камша

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 42 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

3

Цок-цок-цок-цок…. Цок-цок-цок-цок… Лошадь. Лошадь цокает по булыжникам, и как громко…

Робер с трудом разлепил глаза. Это ж сколько они с Матильдой вчера, то есть сегодня, выпили? Лошадь цокала под окнами, она никуда не торопилась, и у нее голова не болела. А еще говорят, пьет, как лошадь. Лошади пьют воду, а не вино, и правильно делают. Но какая холодина, словно в каком-нибудь Надоре… Окно, что ли, открыто? Иноходец прекрасно помнил и эту спальню, и это окно. Когда был ветер, в него стучался старый каштан, сквозь ветви которого виднелись черепичные крыши и купол церкви Святого Пьетро.

Раньше стены были обиты выцветшим цветастым щелком, теперь Матильда сменила его на малиновый, да и кровать больше не скрипела при каждом движении. Робер кое-как поднялся, сразу стало еще тошнее, но окно нужно было закрыть. Что-то не то с этой лошадью, хромая, что ли, и тащится, как с перепою. Или ему сегодня все пьяными кажутся?

Разрубленный Змей, ему холодно потому, что он сдуру разделся. В Сагранне он спал одетым, но там была война, а тут что? И вообще он не вернулся в «Стрижа», Клемент наверняка волнуется… Пожрал он наконец или все еще нос воротит? Нет, какого демона он разделся, да еще в чужом доме? Бред! А окно и впрямь открыто… Он, наверное, спьяну решил, что его занесло в Багряные земли или, самое малое, в Кэналлоа, вот и распахнул окно, а занавеси зачем-то опустил. Каких только глупостей спьяну не сотворишь… стрезву, к слову сказать, тоже. Хотя «стрезву» вроде не говорят… а, пошло оно все к закатным кошкам!

Робер отдернул тяжелую, расшитую глупыми красными птицами штору, решив поскорее покончить с неприятным делом и нырнуть в согретую постель. Лошадь цокала под самым окном, и талигоец невольно глянул на залитую зеленоватым лунным светом пустую улицу, по которой не спеша удалялся одинокий всадник на упитанной пегой кобыле. Наездник был в шляпе с пером и плаще, а за спиной у него задом наперед сидела толстая девочка лет семи в ночной рубашке с короткими рукавчиками и кружевном чепчике. Робер вцепился пальцами в раму, не в силах оторвать взгляда от медленно удаляющейся лошади.

Всадник словно бы спал в седле, предоставленная самой себе кобыла еле-еле переставляла ноги, медленно взмахивая очень длинным светлым хвостом, девочка улыбалась, ее руки были сложены на груди, она ни за что не держалась и, судя по всему, совсем не страдала от холода. Было очень тихо, только стучали копыта, выбивая из мостовой зеленоватые искры. Кобыла не хромала и все-таки шла как-то неровно. Робер сделал над собой усилие и захлопнул окно, взрослый не пошевелился, лошадь взмахнула хвостом, девочка подняла голову и послала воздушный поцелуй. Эпинэ как-то умудрился разглядеть толстощекое лицо с глазками-пуговками, щербатый рот, большую родинку на щеке и вторую, поменьше, над верхней губой, которую девочка медленно, с удовольствием облизала.

Эпинэ никогда не встречал более уродливого ребенка, но почему-то не мог оторвать от него глаз.

– Папенька, я выбрала, – визгливый голос ударил по ушам, – я хочу этого.

– Ты получишь короля, – мужчина не скрывал недовольства.

– А я хочу этого! – настаивала девчонка. – И я заберу его!

– Не сейчас, ты слишком молода, – всадник и не подумал обернуться.

– А я хочу!

Между Робером и ночными путниками было толстое стекло, талигоец не мог слышать никакого разговора, но слышал и не сомневался, что говорят о нем. Иноходец отскочил от окна, вернее, отскочило его тело, оказавшееся проворнее замутненного ужасом разума. Что-то грохнуло и зазвенело, но Эпинэ даже не понял, на что он налетел. В детстве он ночами забирался то на кладбище, то в развалины эсператистского аббатства в надежде прокатиться на кладбищенской лошади, тогда ему не было страшно, страх настиг его сейчас.

– Робер!

Матильда в ночной сорочке и с пистолетом в одной руке и подсвечником в другой стояла на пороге, и Эпинэ наконец сообразил, как нелепо он выглядит.

– Что с тобой?!

– Ничего… Я что-то опрокинул…

– Беды-то! – Матильда и не подумала взглянуть на причиненные разрушения. – На тебе лица нет. Тебе плохо?

– Матильда, – он только сейчас сообразил, на кого похожи наследник дома Эпинэ и вдовствующая принцесса, но остался стоять, как стоял, – ты ничего не слышала?

– На улице?

– Да, внизу…

Принцесса отдернула многострадальный занавес и прильнула к стеклу.

– Пусто, – в голосе вдовицы чувствовалось чуть ли не сожаление. – Если кто и был, то удрал, а в чем дело?

Не хватало рассказать, что его перепугала девчонка в ночной сорочке и пегая лошадь. Это было пьяным бредом, это просто обязано быть пьяным бредом!

– У тебя точно нет касеры?

Клин вышибается клином, если нет касеры, пойдет вино, но он допьется до бесчувствия. «Я заберу его»… Эти редкие зубы, ночной чепчик… Почему так странно стучали копыта?

– Теперь есть, – гордо ответила вдовица, – я за ней послала. Ты разве не помнишь?

Робер медленно покачал головой, которая отчего-то прояснилась, хотя ее об этом никто не просил.

– Сейчас принесу. – Принцесса поставила свечу на ночной столик и, все еще сжимая в руках пистолет, выплыла из спальни обнаженного молодого человека. Молодой человек стиснул зубы и отвернулся от окна. На улице никого не было. Это был бред, пьяный бред. Приличные люди видят зеленых кошек, а ему почудилась полуголая девчонка. Нашел чего пугаться!

– Вот! – Матильда держала в руках глиняную четырехгранную посудину, на горлышко которой насадила два сужающихся к низу стакана из лучшего алатского хрусталя. Принцесса водрузила свою ношу на подоконник. Она, в отличие от Робера, удосужилась накинуть на себя бархатный балахон. Иноходец метнулся к кровати, но его одежда, не считая сиротливо лежащего посреди ковра сапога, куда-то делась. Эпинэ вздохнул и соорудил из смятой простыни некое подобие морисского одеяния. Матильда усмехнулась и протянула ему стакан. Робер его торопливо ополовинил, на глаза навернулись слезы, но вряд ли дело было в выпивке.

– Ты чего-то боишься? – Матильда видела его насквозь.

Эпинэ молча кивнул.

– Я тоже, – сообщила принцесса, села на кровать и принялась рассказывать. Она говорила о горящих свечах, распахнутых воротах, сухой, жесткой траве, а Робер, слушая, но не слыша, медленно потягивал горький, обжигающий напиток.

Ни один дурак не пьет касеру, как кэналлийское – ее не смакуют, ее глотают и тут же закусывают. Лучше всего горячим соленым хлебом, но будущий герцог Эпинэ пил эту гадость именно так. Когда стакан опустел, он наполнил его снова, посмотрел на Матильду, та кивнула, они выпили еще, и все равно было холодно, пусто и страшно.

Принесенная Матильдой свеча догорела и погасла, голова кружилась и одновременно оставалась ясной. «Я заберу его»… Уж лучше б Рокэ пристрелил его на месте или его прикончила умирающая Бира. Все, что угодно, но не эта нежить! Нежить? Вот он и сказал это слово, вернее, подумал. Дракко был прав и Клемент тоже, в Агарисе что-то не так. Ушли крысы и кошки, а что пришло?

– Что с тобой? – Рука Матильды, живая рука, коснулась его лба. – Да у тебя никак горячка?

Робер покачал головой, поднес ладонь принцессы к губам, а потом сгреб обалдевшую женщину в объятия. Матильда рванулась, выдохнув что-то вроде «зачем тебе старуха», но Эпинэ зажал ей рот поцелуем. Она была живой, она была здесь, он не мог ее выпустить, не мог остаться один. Робер забыл обо всем, даже о Мэллит. Он должен был согреться, разорвать захлестнувшую его ледяную веревку. Балахон Матильды полетел прочь, вслед за ним отправились сорочка и простыня, принцесса уже не сопротивлялась, наоборот. Она лгала, называя себя старухой, она была женщиной, желанной, страстной, настоящей. Она была спасением.

Глава 7
Агарис и Надор
«Le Chevalies des Bâtons» & «Le Huite des Épées»1

Место было на редкость мерзким даже для монастыря «истинников». Узкий проход между двумя стенами, больше похожий на коридор, у которого вместо потолка было низкое серое небо. Тоже мне юг! Робер с нескрываемым отвращением посмотрел на грязные клочковатые облака, висевшие над самой головой. Как его сюда занесло? В последнее время с ним происходит что-то странное.

Говорят, некоторые люди бродят во сне, особенно когда светит луна, но на него находит средь бела дня. Как бы то ни было, нужно выбираться с этих задворков. Робер с сомнением посмотрел направо, потом налево, прикидывая, куда пойти. Что в одну сторону, что в другую тянулись две совершенно одинаковые щели, в которые Клемент, и тот бы не полез. Ладно, пойдем направо, если там тупик, вернемся, монастырь не такой уж и большой. Эпинэ махнул рукой и свернул вправо, лихорадочно соображая, что делать потом. С ума сходить очень не хотелось. Нанять слугу и приказать водить себя за руку? Попросить хозяев «Стрижа» запирать его на ключ? Рассказать все Матильде? Хотя что она может? Посоветоваться с гоганами? Пожалуй… Енниоль должен знать способы.

Проклятие, эта стена когда-нибудь кончится или нет? А это еще что такое? На унылом камне проступали какие-то пятна, отвратительные донельзя. Иноходец ускорил шаг и наткнулся на новую россыпь грязно-бурых разводов, по размерам и форме похожих на первые, но более ярких. Через несколько шагов все повторилось. Пятна располагались каким-то им одним ведомым образом, раз за разом повторяя друг друга. Больше всего это походило на пегую лошадь, которую малевал пьяный художник, вместо красок державший плесень.

Эпинэ закрыл глаза и прибавил шагу. Талигойцу безумно хотелось повернуть назад, но он шел довольно долго, и выход или, наоборот, тупик наверняка были уже близко. Глупо метаться туда-сюда из-за какой-то грязи. Прошагав некоторое время вслепую, Робер решил оглядеться. Вокруг по-прежнему вздымались унылые стены, на которых какой-то мерзавец изобразил пегую кобылу, причем со всеми подробностями. Это была уже не семейка гнилостных пятен, а самая настоящая живопись, причем великолепная. Можно было сосчитать каждую волосинку в гриве или хвосте; при этом неведомый мазила не озаботился нарисовать под ногами проклятущей скотины хотя бы травку – толстая пегая лошадь деловито шагала прямо по грязной, облупившейся стене. Робер сжал зубы и пошел дальше, стараясь не глядеть по сторонам, но изображение словно бы шагало рядом, возникая то справа, то слева.

Если бы кто-то когда-то сказал Иноходцу Эпинэ, что его испугает кобыла, тем более нарисованная, он бы расхохотался, но теперь талигойцу было не до смеха. Робер старался не смотреть и все равно видел проклятую фреску, а коридор становился все у́же. Еще немного, и придется коснуться сырых стен, на которых перебирала ногами пегая тварь. Почему говорят, что несчастье приносят вороные жеребцы? Черномазый демон Рокэ Алвы казался куда приятнее. Стены подступили еще ближе, и Робер остановился. Пусть это трусость и глупость, но он возвращается.

Талигоец прошел с полсотни шагов, когда понял, что пегая кобыла тоже повернулась. Это было невозможно, но это было. Нарисованная лошадь шла с ним. Эпинэ бросился назад – ничего не изменилось: лобастая башка с длинной светлой челкой снова смотрела в ту же сторону, что и его собственная. Куда бы он ни шел, стены будут сужаться, а намалеванная тварь будет брести рядом, да если бы брести, это было бы не так страшно. Когда Робер стоял, он прекрасно видел, что рядом с ним фреска, размером с настоящее животное. Стоило сделать шаг, как изображение перемещалось, и уловить это мгновение Эпинэ не мог.

Лошадь не пыталась сойти со стены, на первый взгляд в ней не было ничего страшного – упитанная, даже слишком крестьянская скотинка, дворянин на такую и не взглянет! Эпинэ пробормотал молитву, потом выругался. Не помогло ни первое, ни второе. Стены были высокими и гладкими, в них не было ни единой щелки, это даже не кладка, это цельный… камень? Иноходец предпочел бы умереть, но не дотрагиваться до грязноватой плиты, а вот стены были не прочь дотронуться до него. Робер чувствовал, что они сближаются. Медленно, по волоску, но сближаются. Эпинэ схватился за ножны – они оказались пустыми. Он не сможет умереть от чистой стали, его сплющат каменные ладони.

Теперь талигоец бежал, бежал, стараясь не думать о пегой кобыле, которая по-прежнему находилась сбоку. Он бежал и стоял на месте, а может, это стены бежали вместе с ними, не забывая сближаться. Когда Робер в первый раз невольно коснулся чего-то холодного и шершавого, он заорал, заорал изо всех сил, как кричат в застенках, а потом его руку сжала чья-то рука, горячая и сильная.

– Не самое приятное место для прогулок, маркиз, я едва вас отыскал.

– Рокэ!

– Воистину. Вот уж не думал, что вы заберетесь так далеко.

– Где мы?

– Здесь, – сощурил глаза Ворон. – Вы здесь и вы есть. Запомните это, Повелитель Молний! ВЫ есть, а ЕЕ – нет!

2

От Олларии до Надора, не особенно торопясь, можно добраться за двенадцать дней, но три дня ушло на праздники. Сопровождавший Дика кавалерийский сержант хотел встретить Новый год «по-людски», и Ричард с радостью оттянул возвращение. Начинать год со ссоры было дурной приметой, особенно если это последний год Круга, а доберись они до Надора вовремя, без стычки не обошлось бы.

От Наля и кансилльера Ричард знал – матушка, узнав, что он стал оруженосцем Рокэ Алвы, назвала сына предателем. Эр Август взял ответственность на себя, за что Дик был ему искренне благодарен, но герцогиня осталась при своем мнении. Рокэ Алву она ненавидела даже больше, чем Олларов.

Ричард придержал Сону, собираясь с мыслями. Он был рад увидеть матушку, сестер, Эйвона, слуг и одновременно побаивался встречи. Правду сказать, Дик предпочел бы отправиться вместе с Вороном в Кэналлоа и Торку, но его мнение никого не волновало. Рокэ прочитал письма из Надора, пожал плечами и выписал оруженосцу подорожную. Ричард даже не успел переговорить с эром о покушении и Дораке – нагрянули Манрики, и Рокэ вместе с ними ускакал встречать бакрийское посольство, напоследок не терпящим возражения голосом сообщив, что герцога Окделла будут сопровождать сержант и два десятка солдат. Юноша пробовал объяснить, что матушке это не понравится, но эр посоветовал почаще вспоминать, что Повелитель Скал – он и никто другой и приказывать ему может лишь король и его эр.

Совет был хорош, но Дик с трудом представлял, как он заявляет подобное матушке или Эйвону. Это Ворон может сказать что угодно и кому угодно, может швыряться золотом и смеяться в лицо врагам, ну а родных у него попросту нет.

– Сержант Гокс!

– Сударь!

– Эта дорога ведет к Надорскому замку. Дальше я поеду один.

– Как вам будет угодно, – воин подкрутил усы, он делал это по сорок раз на дню, впрочем, усы того стоили, – нам велено проводить вас до Надора и обратно.

– Вы уже проводили, – заверил Дик. Он не мог заявиться домой с солдатами в черно-белых мундирах.

– Как скажете, – сержант Гокс исполнял приказ, до всяческих тонкостей ему дела не было, – но назад велено быть к началу лета.

– Ехать нам двенадцать дней… Я жду вас в тринадцатый день Весенних Молний в… – в Надоре они не должны появляться ни в коем случае. – Тут неподалеку постоялый двор есть. «Веселый крестьянин». Там на вывеске человек верхом на корове, а рядом бежит теленок.

– Разыщем, – кивнул сержант, – мы сейчас в Торку. Письмишко передать не желаете?

Какой он болван! Знал ведь, что Гокс едет к фок Варзову, надо было купить братцам Катершванцам какой-нибудь подарок… Одно письмо посылать неприлично! Ничего, когда он вернется в Олларию, он напишет сразу всем друзьям.

– Благодарю, сержант. – Рокэ никогда не забывал благодарить солдат и младших офицеров, и отец тоже говорил, что с простыми воинами нужно быть вежливым. – Ничего не нужно.

– Стало быть, в «мужике на корове», – Гокс снова подкрутил усы. – С утреца тринадцатого дня.

– Договорились, – кивнул Дик, и, поддавшись мгновенному озарению, вручил вояке талл, – выпейте за… За здоровье монсеньора!

– Уж мы выпьем, – заверил усач. – Прямо сейчас. Мы за маршала в огонь и в воду. И за вас, сударь, тож стаканчик пропустим. Счастливо гостевать.

Сержант завернул рыжего с белой бабкой коня, направляясь в вожделенную гавань, за ним с радостными улыбками тронулись солдаты. Дик остался один. Его ждал родимый дом, из которого он так не хотел уезжать… Юноша вздохнул и свернул с тракта на узкую дорогу, почти тропу. Знакомые места, о которых он, стыдно сказать, почти не вспоминал. Дик виновато кивнул сломанной иве, зябко съежившейся под снегом. Когда-то он, шестилетний, залез на самый верх и не мог спуститься. Его снял отец, это стало их маленькой тайной от всех, и в первую очередь от матушки. Что бы сказал отец, увидев сына рядом с Вороном?

Старая ива осталась позади, показалась скала, увенчанная грудой обледенелых камней, когда-то это было сторожевой башней, там до сих пор сохранился фундамент и заваленный колодец. Ели вдоль дороги стали гуще и темнее, утром шел снег, и шипастые зимние подковы оставляли на нем четкие следы. Похоже, после снегопада по дороге никто не проезжал.

Чем ближе был Надор, тем больше Дик хотел там оказаться. Он не стал сообщать о своем приезде, и правильно! Это будет сюрпризом. Он въедет во двор на чистокровной мориске, ведя в поводу белоснежного коня. Первым, разумеется, его заметит привратник. Старый Джек не сразу сообразит, что молодой господин с орденом Талигойской Розы на груди – его хозяин.

Когда Ричард Окделл уезжал в Лаик, слуги провожали его, словно покойника, а он вернулся с победой. Дорога все сильнее забирала в гору, хотя после Сагранны Надоры казались игрушечными. Как хорошо, что кроме ордена он получил тысячу таллов, теперь матушка не станет пенять за то, что он берет деньги у Ворона. Конечно, оставался Бьянко, Бьянко, который стоил две тысячи, а Сона и вовсе была бесценной, но матушка давно не покидала замок и никогда не разбиралась в лошадях. Она не догадается, зато как обрадуется Айрис.

Неужели старый замок на горе – это Надор? Какой же он жалкий! Позеленевшие от времени стены, трещины, в которых успели вырасти целые деревья, обвалившиеся бойницы, слепые башни с ржавыми флюгерами. Хорошо, с дороги не видно развалившегося западного флигеля, в котором укрываются от непогоды куры.

Вот и мост, некогда бывший подъемным, но солдаты разбили старый механизм, и они же сломали решетку над воротами. Щербатый Джек, подслеповато щурясь, выскочил из привратницкой и всплеснул руками. Дик засмеялся, спрыгнул с лошади и обнял пахнущего луком и пивом старика. Откуда-то выскочил Карас и, отчаянно виляя хвостом, прыгнул юноше на грудь.

– Узнал! – Дик со смехом оттолкнул слюнявую морду.

– У него ж нос, – резонно заметил Джек, – а вот я бы тебя, сударь ты мой, в другом месте не признал. Такой важный, а уж лошадки… Теперь ясно, с чего вы Баловника вернули. Куда ему против этаких!

– Мориска и линарец, – с гордостью сообщил Дик.

– Оно и видать…

– Ричард!

– Дядя!

Эйвон, еще более постаревший, в потертой одежде, прихрамывая, спешил навстречу, за ним бежала кормилица в неизменной шали с тюльпанами, а сзади толкались слуги. Старуха Нэн, Джон, Тэдди… Волосы Дейзи убраны под чепец, значит, молочная сестричка вышла замуж. За Нэда или за Боба?

– Вы появились несколько неожиданно, Ричард.

– Матушка!

Герцогиня Мирабелла, высокая и прямая, стояла на крыльце, положив руку на перила. Дик сразу понял, что матушка недовольна, но чем? Тем, что он не сообщил о приезде, как полагалось по этикету, или чем-то еще?

Юноша подошел к матери и преклонил колено. Мирабелла протянула сыну изящную руку с вдовьим браслетом.

– Надор приветствует своего господина. – Герцогиня возвысила голос. – Эдмунд, прикажи́те поднять флаг. Мой сын, ваши комнаты сейчас отопрут. На стол подадут через час.

Герцогиня повернулась и скрылась за резной дубовой дверью, и на сердце Дика вдруг стало тяжело, словно на него навалилось зимнее небо со всеми своими облаками и вороньем. Юноша поднялся по ступенькам, отдал плащ, шляпу и перчатки шмыгающему носом Тэдди и деланно засмеялся. Он был дома, но лучше бы ему сейчас ехать в Кэналлоа.

3

– Во имя Кабиоха, он вернулся!

Огромные золотистые глаза под озабоченно сведенными бровями, выбившаяся медная прядка… Мэллит! Если это сон, то самый лучший в мире!

– Блистательный узнает своих и чужих?

Мужчина! Знакомый голос, знакомое лицо…

– Достославный Енниоль! – Эпинэ попробовал подняться. – Рад вас видеть…

– Правнуки Кабиоховы испытали бо́льшую радость, вернув тебя с порога. Что ты помнишь?

– Не понимаю! – Робер попытался сесть. Теперь он узнал, где находится – в доме отца Мэллит рядом с их алтарем, как же он называется? Кажется, ара…

– Как я сюда попал?

– Правнуки Кабиоховы не станут скрывать известное им, но и блистательный ради своей жизни скажет правду, но не здесь. Блистательный может встать?

На этот вопрос был лишь один ответ. Он не позволит таскать себя, как мешок, на глазах Мэллит. Эпинэ закусил губу и попробовал подняться, кто-то подхватил его под руку. Альдо! Сюзерен был без камзола, рубашка расстегнута, из ранки на груди сочится кровь. Как тогда! Робер вцепился в плечо приятеля, колени его дрожали, как у новорожденного жеребенка. Сколько же сюда набилось народа! Кроме них с Альдо и Мэллит, в алтарном чертоге топтался чуть ли не десяток гоганов и две гоганни, кажется, те же самые, что и в прошлый раз…

– Блистательный может идти?

Эпинэ кивнул.

– Тогда покинем чертог ары.

Значит, он вспомнил правильно, эта золотая штука называется арой. В ней наверняка опять что-то видели. Кто же его сюда притащил?

Достославный Енниоль медленно двинулся к занавесу, Эпинэ с Альдо пошли следом, а Мэллит подхватили ее толстухи. Робер оглянулся якобы на алтарь – девушка смотрела им вслед, нет, не им – Альдо! Хорошо, что соплеменники не видели ее глаз, они бы поняли то, что не должны знать. Объявись рядом с Робером Леворукий, Иноходец отдал бы ему душу за полчаса наедине с Мэллит, но Повелителю Кошек до души Робера Эпинэ и его желаний не было никакого дела.

За занавесом их ждало несколько гоганов. Енниоль величаво кивнул и прошествовал по коридору, дав знак следовать за ним. Робер, стараясь поменьше спотыкаться, потащился следом. Как же сюзерен приволок его сюда и что он сказал Матильде?

При воспоминании о вдовствующей принцессе стало стыдно. Странно, он всегда был рад видеть Матильду. Наверное, дело в том, что ему стало худо в ее доме. Последнее, что Робер помнил, были винные бутылки. Разумеется, пустые. Он напился, как сапожник, но ему казалось, что до кровати он все-таки дополз сам. Что же было дальше?

– Альдо, – Эпинэ сжал локоть приятеля, – что мы тут делаем?

– Тебя лечим, – Ракан говорил шепотом, – ты подхватил горную лихорадку, думали – все. Хорошо, Мэл… – принц осекся и указал глазами на Енниоля. – Дома расскажу.

– Не стоит откладывать важное и неотложное, – гоган явно слышал их разговор, – сейчас мы успокоим тела свои на скамьях и будем спрашивать и отвечать. Нужно многое понять, чтоб не оказаться среди огня без воды и среди волн бушующих без корабля.

Енниоль был серьезен, хотя гоганы вообще были серьезным народом. Так же, как и бириссцы, а вот кагеты, те все время смеялись, орали и ели, но смерть равно тянет лапы и к веселым, и к грустным…

– Пусть блистательные войдут в чертог беседы! Их ждет трудный разговор о смутных временах и дурных пророчествах.

Весьма кстати! Для полного счастья ему не хватало только дурных пророчеств. А это еще что такое?

Эпинэ с удивлением уставился на собственную руку, вернее, запястье, которое охватывало широкое плоское кольцо червонного золота. Неужели он умудрился обручиться?! Этого еще не хватало… Робер тронул браслет, роскошная вещь, но какая-то тревожная. И где герб и вензель той, кому он дал слово, если он, разумеется, его давал?