Текст книги "Тест на любовь"
Автор книги: Вера Копейко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Вера Копейко
Тест на любовь
1
– Ирма… Все, я свободна. Мы расстались. – Ольга не могла справиться со слезами. Она-то думала, что сумеет взять себя в руки, набирая бесконечный международный номер. – Ирма, с ним все… Все кончено. Навсегда.
Невидимая Ирма молчала на другом конце провода, ожидая, что еще скажет Ольга.
– Ты слышишь меня? Я осталась одна.
Ей казалось, сердце бьется в цепких клещах и вот-вот замрет, сплющенное, раздавленное. Еще несколько вздохов – и все. Ну и пусть. Не важно. Она больше ничего не хочет.
– Ты сказала ему? – наконец долетел до нее спокойный голос Ирмы.
– Н-нет. Не сказала… Этого я не сказала… Я…
– Ты сказала ему что-то другое?
– Я вообще не говорила с ним. Я… я послала ему… одну фотографию.
– Могу себе представить, – хмыкнула Ирма. – Что ж, если ты поступила так, значит, иначе не могла. – Помолчав, добавила: – Ты не могла.
– Да, – тихо прошептала Ольга. – Ох, Ирма, но я так его любила! И я так его обидела! Так больно обидела… Мне самой невыносимо больно…
Она тяжело дышала в трубку, пытаясь успокоиться. Никогда еще Ольга Геро не вела себя так беспомощно перед подругой. Она вообще никогда ни перед кем не распускалась.
– Тогда зачем? – Голос Ирмы звучал ровно и сдержанно. В нем не было и тени женского любопытства. Ирма знала – бесстрастность лучше всего действует на человека в таком состоянии.
– Чтобы освободить его от себя. Я не хочу, чтобы он остался со мной из жалости. Я вообще не хочу, чтобы кто-то меня жалел. Понимаешь?
– Понимаю, Ольга. Я тебя очень хорошо понимаю.
– Я… не знаю, я совсем не знаю, как мне жить и зачем. Да кому я нужна?
– Кому? Себе. Ты нужна себе, Ольга. А теперь клади трубку и собирай вещи. – Ее слова прозвучали как приказ, и Ольга неожиданно для себя самой стала дышать ровнее. – Немедленно приезжай. Мы с Иржи ждем тебя.
– Но…
– Никаких «но». Заканчиваем разговор. До свидания, дорогая. До очень скорого свидания. Целую, милая.
– Спасибо, Ирма. Да… Хорошо. Я приеду.
Ольга положила трубку и повалилась на диван. Слез больше не было, но и сил тоже. Она зарылась лицом в подушку. Наволочка пахла любимыми духами, в них был свежий оттенок луговых трав. Перед глазами внезапно возникла отчаянно знакомая картина: яркий солнечный день, бездонное синее небо, над сиреневыми головками клевера жужжат мохнатые шмели. Дверь домика распахнута настежь.
Их со Славой домика.
Ольга любила выносить кресло-качалку и ставить его в самую гущу зарослей клевера, который вырастал на редкость высокий. Откинувшись на спинку кресла, с блаженной улыбкой на лице, наблюдая за суетой шмелей, шныряющих среди цветов, она ожидала его приезда.
Его!
Ольга со стоном повернулась на спину. Больше она никогда не увидит Славу. Никогда.
Слезы заливали лицо, будто неведомая рука открыла кран до отказа. Ольга не вытирала их. Слезы сами иссякнут, уже скоро. Они не помогают делу, знала она, но приносят облегчение. Картины жизни со Славой мелькали, как кадры из ушедшей жизни. Прошедшей. Никогда больше ничего такого не будет. Эту пленку надо скрутить в рулон и положить в коробочку вместе с другими – за свою жизнь она отсняла великое множество пленок. Об этой пленке надо забыть. Чтобы забыть о прошлом.
Зазвонил телефон. Ольга не сразу сообразила, что это за звук, утонув в слезах и воспоминаниях. Она не поменяла позу, не потянулась к трубке. Но этот внезапный звонок остановил слезы. Все, кран закрылся.
Телефон звонил не унимаясь, а Ольга будто одеревенела. Потом подняла руку, поднесла к лицу, щека все еще была влажная, она вытерла мокрую руку о халат и потуже затянула пояс на талии. Она не хотела слушать чужих голосов.
Итак, что ее ждет теперь?
Муки, боль. А дальше – темнота. Это не вымысел, не игра. Никто не знает, что увидит доктор Иржи, склонившись над ней, заснувшей наркотическим сном на операционном столе. Воображение рисовало вполне определенные кадры – она много раз снимала в больницах для разных журналов. Она не любила больничную тему, считая, что ей, фотографу, здесь ничего не надо искать – трагедия кадра разворачивается помимо твоей воли или участия, а просто передергивать затвор камеры Ольга Геро не любила. Она сама любила строить кадр.
Конечно, Иржи ничего не скажет ей до того, как получит результаты биопсии, этого анализа-приговора.
Ольга заставила себя встать с кровати и босиком протопать в ванную. В большом зеркале она увидела заплаканное серое лицо с темными кругами под глазами. Зеленоватые глаза под светлыми бровями смотрели жалобно и беспомощно, словно взывали к сочувствию и соучастию в ее судьбе.
Какие отвратительные глаза – глаза бездомной или побитой собаки, она не потерпит таких глаз! Она заставит себя смотреть как прежде – уверенно, твердо, прямо, сказала она себе, быстро сбросила халат и встала под душ. Струи воды хлестали тело, горячая вода сменяла холодную. Ольга любила этот мощный контрастный обвал воды, экзекуцию, как говорил… он.
Да мало ли что говорил он! Теперь ей на все плевать. Его больше нет с ней. Нет возле нее. Никогда не будет. Она не виновата, и он не виноват. Так вышло.
Горячая вода жгла кожу. Зеркало в ванной запотело, Ольга едва различала собственные очертания. Но свое тело она хорошо знала. Полезно носиться полжизни с тяжелым кофром по свету. Никакой зарядки не надо. Сменные фотообъективы тяжелые, они лучше всяких гантелей и тренажеров помогают сохранить осанку и тонус мышц.
Она долго не выходила из-под душа. Потом, когда наконец ей показалось, что смыла все слезы – и снаружи, и изнутри, – вытерлась большим махровым полотенцем – подарком приятельницы, которая ездила челноком в Южную Корею; между прочим, она бывшая переводчица с корейского. Потом, протерев зеркало сухим концом, осмотрела себя.
Очень скоро ее тело станет другим. Внутри и снаружи. Она тупо осматривала свой живот, белый, с тремя родинками, к которым он любил, прикасаться губами и… «Да перестань наконец, какая теперь разница, чем и как он любил прикасаться, черт бы тебя побрал!» – выругала она себя. Из запотевшего зеркала на нее смотрела другая женщина, совсем не та, которая недавно вошла в ванную. Каких-нибудь полчаса назад.
На нее смотрела обычная Ольга Геро – спокойная, независимая, уверенная в себе. Всегда готовая действовать так, как требуют ситуация и обстоятельства.
Ольга вытерлась, натянула голубые джинсы, красную футболку и пошла на кухню. Она велела себе позавтракать, выпить стакан кефира и большую кружку кофе. Ничто так не успокаивает нервы, давно убедилась она, как привычные действия. Итак, она завтракает. Потом… Она будет думать потом.
– Иржи, я вызвала Ольгу, – сказала Ирма мужу. – Пришло время ею заняться. Она для нас прекрасный вариант.
– Ты в ней уверена? – Иржи приподнял бровь, пристально глядя на жену. – Она согласится?
– Сейчас Ольга согласится даже на дозу цианистого калия, – хмыкнула Ирма. – У нее все болит.
– Сильные боли? – озадаченно спросил Иржи.
– Нет, боли не по твоей части. – Ирма покачала головой, золотистые волосы сверкнули на солнце. – Они из-за расставания с мужчиной. Не все мужчины такие, как ты. – Она встала на цыпочки и чмокнула его в щеку.
– Она сказала ему?
– Нет. Она не стала с ним объясняться.
– А что она сделала?
– Придумала кое-что., , более убедительное, чем слова. – Ирма многозначительно посмотрела на мужа. – Не забывай, она классный фотограф.
– Да, я помню. – Иржи внимательно смотрел на жену. В его глазах замерло любопытство.
– Подумай и скажи, чего не сможет простить нормальный мужчина? – Ирма испытующе смотрела на мужа.
– Нормальный? Ты на что намекаешь? – Глаза Иржи хитро засветились.
– Ну, лучше сказать так: мужчина традиционных взглядов. Да нет, я без всяких намеков… Мы – другие…
– Мы хорошие… – Иржи потянулся к жене. – Нам просто нравится… – Он коснулся пальцами шеи Ирмы.
– Ты ответишь на мой вопрос?
– Да, дорогая. Я скажу тебе. Мужчина не может простить измену. Даже если он станет уверять, что может.
– Догадываешься, как поступила Ольга?
– Думаю, да. Она предъявила ему доказательства своей неверности.
– Точно, Грубов. Молодец. Она сделала коллаж и послала ему фотографию. Взглянув на нее, он если бы и кинулся к Ольге, то лишь затем, чтобы выразить свое отвращение. – В таком случае Ольга Геро еще сильнее, чем я думал.
– О чем я тебе и говорю. Она находка для нас. У меня на нее особые виды и планы…
– Ирма… – Он потянулся к ней, привлек к себе, погладил пушистые, шелковые кудряшки. На летнем солнце они обрели розоватый оттенок. Потом заглянул в васильковые глаза. – Ты же знаешь…
– Конечно. Я знаю, я все знаю, даже то, чего ты больше всего хочешь.
– Да? У тебя открылись способности ясновидящей?
– Нет, впередсмотрящей. – Ирма хохотала, а Иржи с опаской смотрел на жену. – Ты разве не хочешь большую клинику? А туристическое агентство при ней? Филиалы – сперва в Москве, потом… в Варшаве. В Софии… Это только для начала. Иржи, мы завоюем весь мир. Я знаю, как это сделать. – Она поцеловала его в щеку. Щека приятно пахла – она сама покупала ему «запахи». Те, которые нравились ей. – У нас все получится. Обязательно.
– Ирма, что ты придумала?
– Кое-что интересное, как всегда. Разве ты еще не оценил, как со мной весело и интересно жить? – Она коснулась губами его щеки. – Итак, готовься к операции. Она едет.
Иржи кивнул, поднялся с дивана, поправил галстук и вышел из гостиной. Ирма подтащила к себе телефон и принялась нажимать кнопки. Много кнопок, потому что хотела услышать голос человека чуть ли не с другого конца света.
– Минь, дорогой. Это Ирма. Да-да, не сомневаюсь, ты узнал бы мой голос, если бы я даже зажала нос прищепкой. – Она засмеялась, между алыми губами сверкали мелкие сахарно-белые зубки. – Итак, дорогой, готовься, жди свеженькую куколку. Придется потрудиться. У меня грандиозные планы. Похожа ли она на Барби? Нет, дорогой, на Барби похожа только я. Дата? Дату сообщу дополнительно. Да-да, я слышала о твоих трудностях. Но ты постарайся, разберись с соотечественниками. Нам не нужны сюрпризы. – В голосе Ирмы зазвучал металл. – И не забудь, я должна знать все. Ирма положила трубку и убрала с коленей телефон. Значит, кое-кто интересуется делами Миня? Стало быть, и ее делами?
Ирма смотрела в стрельчатое окно, за которым голубело небо. Чистое и непорочное. Такое же обманчивое, как вся видимая чистота и непорочность вообще, подумала Ирма, скривив губы.
Она посмотрела на часы. В Сайгоне сейчас утро. Раннее. Наверняка она подняла Миня из постели. С кем он там, интересно? Ее ноздри раздулись. А что, у нее к нему какие-то претензии? Никаких, одернула она себя.
Ирма прошла в гардеробную. Итак, сегодня она будет в зеленом. Точнее, в фисташковом. Этот цвет, как никакой другой, оттеняет чудесную персиковую кожу и светлые волосы. Она казалась нежной и слабой в коротенькой юбочке и пиджачке. Черные лодочки крошечного размера ловко сидели на узкой маленькой ступне. Она такая изящная, ну просто Барби, Минь совершенно прав.
Ирма иногда спрашивала себя, откуда в ней, такой хрупкой и обманчиво слабой, бесспорная деловая хватка? Неужели и это передается по наследству, как болезни? Ее дед был удачливым коммерсантом, у отца тоже был дар к этому делу, но он не смог реализовать его – не в то время родился. Может, потому и умер слишком рано: скучно жить с чужим для себя делом – он работал инженером на закрытом заводе. Мать пережила его не намного. Ирма вздохнула, вспомнив о матери.
С ее болезни все и началось.
До конца дней Ирма не забудет иссушенное болью лицо, глаза, горящие синим, будто подожженный спирт, огнем. Мать подносит к лицу высохшие руки, которые вовсе и не руки, а кости, обтянутые кожей, пытаясь прикрыть глаза, чтобы девочка не видела в них пронзительной боли…
– Доктор, доктор! – кричала Ирма. – Доктор, мама…
Распахнулась дверь, и в палату вошел светловолосый мужчина. – Но вы не наш доктор… – прошептала Ирма, оторопело глядя на незнакомца.
– Я теперь ваш доктор, девочка. Прежний доктор уже не вернется в клинику, я вместо него.
– Сделайте что-нибудь. Маме больно.
– Ничего, ничего… – Непослушные губы матери двигались с трудом, она хотела успокоить дочь.
– Мама, мама, сейчас этот… доктор, – она подняла на него огромные глаза, юное лицо было воплощенным страданием, – даст тебе лекарство.
– Я дам твоей матери лекарство, – пообещал доктор, добавив про себя: лекарство, которое уймет боль на несколько минут. Но больше всего он хотел, чтобы это лекарство принесло облегчение дочери.
Мать Ирмы умерла на руках доктора Грубова. Это была первая смерть его пациента. Потому что до этой женщины у Иржи Грубова таких пациентов не было.
Смерть потрясла его не сама по себе – он не вел больную с самого начала болезни, он не видел женщину в полном здравии, не был свидетелем ее угасания. Он застал только самый конец этого угасания. Смерть потрясла его по другой причине – он увидел, как боль за мать изменила дочь. Так за одну ночь отцветает цветок.
Бледная, худая, с горящими глазами, Ирма, казалось, никогда уже не станет другой. Будто какая-то ее часть умерла вместе с матерью.
Иржи Грубов встретил девочку через несколько дней после кремации матери. Ирма шла, потупив глаза, через Вацлавскую площадь в Праге, упорно стараясь не пропустить ни один камень брусчатки и обязательно наступить на каждый. Она и сама не знала, почему это так важно для нее.
Иржи увидел Ирму и неожиданно для самого себя встал на пути. Споткнувшись взглядом о черные мужские туфли, она подняла глаза. Она не узнала его, понял Иржи. Сердце сжалось от боли – ее лицо походило на мордочку щенка, отнятого от сосков матери. – Ирма, ты меня не узнаешь? Девушка молчала, глядя поверх его плеча.
– Вы же знаете, она умерла…
Не давая себе и секунды на размышление, Иржи сказал:
– Поедем ко мне.
Она поехала. Она поехала бы сейчас хоть на Аляску. Ей было все равно.
Ирме исполнилось шестнадцать лет, у нее не было родных. Иржи стал для нее единственным близким человеком.
– Ха-ха, – как будто снова услышала она скрипучий голос из давнего прошлого, – ты смотри-ка, Иржи девочку удочерил.
– Да ладно, не мели ерунды, не такая уж она девочка.
– Да ты посмотри, ее от ветра качает. Что он с такой станет делать?
– Иржи знает, что делать с девочками. – Голос из прошлого захихикал.
Действительно, сидя за свадебным столом, они являли собой странную пару. Не то чтобы невиданную, но непривычную. Иржи, вполне солидный мужчина, и тоненькая маленькая девочка.
До сих пор Ирма видит в своей встрече с Иржи Божий промысел, перст судьбы. Если даже она заболеет, как мать, думала она, Иржи спасет ее. От боли.
– Дорогая, выбрось из головы мысли о болезни. Онкология – я глубоко убежден в этом – следствие ужасной, непрощенной обиды. Твоему отцу было на что обижаться, матери – тоже. Но с чего ты взяла, что тебя ждет та же участь? – говорил он.
Ирма упрямо трясла головой, потом поднимала глаза на мужа.
– Ты спасешь меня, правда? Больше всего на свете я боюсь боли.
Сейчас, вспоминая прошлое, Ирма удивлялась – откуда ей было знать, что случится? Она осматривала себя в зеркале со всех сторон. Костюм прекрасно облегал стройную фигуру, высокую грудь обтягивал шелк блузки на тон светлее пиджака. Она стиснула руками осиную талию – по давней привычке проверила, не раздалась ли в объеме, и если ее длинные тонкие пальцы сходились вместе, значит, все в порядке. Тонкая талия при пышных бедрах и высоком бюсте делала ее неотразимой. Она застегнула пуговицы пиджака и вышла из гардеробной.
Да, Иржи спас ее от боли. Она не испытала ее совсем, когда действительно заболела. Он позаботился о лекарствах. Но поразительное дело – страх перед чем-то неизбежным придает гибкость уму. Разве они с Иржи додумались бы до того, до чего сейчас додумались?
Сегодня у него две операции, после которых на свет появится еще пара куколок. Что ж, дела идут так, как она и хотела.
Ирма вышла на балкон. Внизу расстилалась зеленая лужайка, цветник благоухал, сладкий запах азалий поднимался к небу. Синее и безоблачное, оно дарило надежду и заставляло учащенно биться сердце. Ирма давно поняла – из самого ужасного несчастья можно выйти таким везунчиком, что не снилось даже отпрыскам королевской крови. На ее месте другая давно готовила бы себе саван, а она наслаждалась жизнью так, как только может человек, уже познавший невероятные удовольствия и способный без устали придумывать новые.
Она знала в них толк. Иржи разрешал ей все. О деньгах думать не приходилось. После операции она обнаружила в себе удивительный дар – никогда не огорчаться. Как будто эту способность Иржи удалил ей под наркозом. Он оперировал ее сам, никому не доверив. Потом долго смеялся – если бы кто-то встал на его место, то был бы просто потрясен.
– Ирма, обычно хирурги не говорят пациентам ничего подобного, но я тебе скажу. – Он умолк и внимательно наблюдал за тем, как ее глаза становятся круглее. – Ты меня поразила – у тебя перепутаны все кишки! Ассистент никак не мог разобраться с ними, чтобы очистить мне поле для работы. – Он засмеялся. – Такая… опухоль? – Ее рука метнулась ко рту.
– Нет-нет, опухоль не была большой, мы вовремя спохватились. Но все онемели от другого – такая изящная снаружи, а внутри… У тебя там было намотано, как у какой-нибудь толстой бабы. – Он окинул ее изумленным взглядом. – Парадокс. – Он пожал плечами.
– Не только в этом, дорогой. – Ирма вздохнула. – Теперь я лишь внешне женщина, а на самом деле?
– На самом деле тоже. У тебя мозги женщины.
– Я такая глупая?
– Это глупые мужчины так думают, чтобы унять собственную зависть. – Он засмеялся. – По-настоящему умная женщина даст сто очков любому из нас.
Ирма засмеялась.
– То, что придумала ты, могла придумать только женщина. – В его глазах блеснуло что-то неясное, но Ирма, польщенная комплиментом, не стала выяснять, о чем подумал Иржи в ту минуту.
Ирма вышла из дома и направилась к машине. Сегодня она поедет на зеленом «форде».
Итак, Ольга. Надо же, когда они с ней познакомились, никто из них не думал о болезни. Но это случилось, и теперь Ирма прикует ее к своей осиной талии невидимой, но крепкой цепью. Без всякого карабинчика, но она не отстегнется. Ольга очень нужна ей в Москве. Должна же она, Ирма, покорить еще одну столицу?
2
Ольга сидела в кресле-качалке в загородном домике, возле окна, из которого открывался вид на пышный куст можжевельника. Этот домик они построили вместе со Славой. Сами, собственными руками. От начала и до конца. Четырнадцать футов на восемнадцать. Именно в футах исчисляли они его площадь. Почему? Смешно сказать, но они строили его по указаниям американца мистера Уиклера.
Ольга познакомилась с ним в Штатах, в маленьком городке под названием Уинтер, что значит Зима. Ей повезло, несколько глянцевых журналов сразу сделали заказ на съемку и оплатили командировку. То было время, когда между Россией и Америкой разгорелась пылкая любовь.
Мистер Уиклер, ас в фотографическом деле, занимался ею, а перед отъездом пригласил к себе домой.
– Ольга, сорок лет назад я был чуть моложе тебя и построил свой первый дом. Если ты еще ничего не построила, советую тебе повторить мой.
Он побежал в кабинет, принес свои старые тетрадки, где было с тщанием прописано все – размеры, материалы, последовательность строительства.
– Очень просто. Я знаю, у тебя нет больших денег, а этот получится дешевый и очень уютный. Я подарю тебе мой проект. Я все сохранил. О, если бы я мог приехать и увидеть свой домик в России!
Когда Ольга вернулась и со смехом рассказывала Славе об этом случае, он вдруг сказал:
– Слушай, Ольга, а почему бы не послушаться мистера Уиклера?
Она изумленно посмотрела на него.
– Но…
– Да что «но»! Это прекрасный вариант! Отличный. Очень экономный.
– Все облезут от зависти?
Тогда их отношения со Славой только начинались.
– Еще бы! Представляешь, мы будем говорить, что строим американский дом. А размеры – непременно в футах. Не всякий сразу сообразит, что фут – это чуть больше тридцати сантиметров.
Ольга хохотала. Да черт побери, а почему нет? Ну кто им запрещает? Никто! Им никто ничего не запрещает… Участок они распланировали так, как указал мистер Уиклер. Они срубили часть деревьев, обтесали бревна.
Вспоминая, Ольга снова почувствовала запах стружки и сосновой смолы на горячем летнем солнце. Они купили все инструменты, указанные мистером Уиклером, – стамеску, рубанок, топоры, пилу, лобзик – и сложили их в «ящик сокровищ». Они выполняли даже дурацкое указание: «Если вы что-то потеряли из „ящика сокровищ“, не покупайте новое взамен, потеряли – значит, эта вещь вам совершенно не нужна. А если нужна – она не может потеряться».
Ольга улыбнулась, вспоминая об этом. Однажды они на самом деле куда-то засунули топор с короткой ручкой и решили обходиться без него.
– Слушай, Слава, я не понимаю, как можно не заменить его таким же?
Ольга стояла перед Славой в красной майке и синих шортах, он был голым по пояс, на волосатой груди блестели капельки пота, свисали с кончиков черных волос и серебрились на солнце. Жужжали мухи, скрипели деревья, сладковато пахло стружкой. Ольга была такая свежая, щеки пылали от удовольствия, от радости жизни.
Вспоминая сейчас об этом и всматриваясь в прошлое, Ольга с отчетливой ясностью подумала – ну почему, почему все обернулось так нескладно?
Слава не отрываясь смотрел на Ольгу, она почувствовала, как его желание передается и ей, по спине побежали мурашки… Похолодев, она замерла и не мигая смотрела на высокого мужчину… Он медленно разжал руку, рубанок с застрявшей в нем свежей стружкой упал на траву. Слава шагнул к ней, обнял, она почувствовала, как влажно его тело, как горячо и солоно на губах…
Они лежали на свежеструганных досках, под плотной сосновой кроной, над которой распростерлось летнее синее небо. Мошкара слеталась на запах пота и облепляла оголенную кожу. Они ничего не чувствовали, точно под наркозом. Ольга смотрела в ясное небо, синее и безмятежное, совершенно неподвижное, и ей казалось, она замерла в своем счастье, оно всегда будет вот так обволакивать ее, оберегать от всего. Подул ветерок, принеся с собой сладкий запах таволги – эти высокие белые цветы росли у самого забора. Она улыбнулась, повернулась, желая опереться на руку и заглянуть Славе в лицо. Ее рука соскользнула с доски и наткнулась на рукоятку топора, того самого, потерянного.
– Слава! Слава! – завопила она. Он вздрогнул, резко сел.
– Что, что случилось? Тебя кто-то укусил?
– Да вот же он! – Она схватила топор и с улыбкой во весь рот победно подняла его над собой. – Он прав! Этот чертов американец прав. Он снова прав! Не надо покупать ничего взамен потерянного…
– А просто в нужное время и в нужном месте заниматься любовью, – пропел ей в самое ухо Слава… – Ну так…
– Но мы же больше ничего не потеряли…
– На всякий случай, чтобы не потерять… – И он снова опустился рядом с Ольгой.
Ольга, ушедшая в воспоминания, вздрогнула, когда кукушка высунулась из часов, мол, все, вечер воспоминаний кончился. Но так трудно остановиться. Да, они построили домик. Она сделала прекрасные фотографии и послала мистеру Уиклеру. Своим восторгом он поделился с местным журналом и продал ему присланные Ольгой снимки. Журнал напечатал их, и с оказией мистер Уиклер прислал гонорар.
«Дорогая девочка, – писал он Ольге, – прости, что так обращаюсь к тебе, но я намного старше. Ты не можешь себе представить, какую радость я испытал благодаря тебе! Ты еще не понимаешь, что такое молодость. Да-да, именно так. Это человек понимает только в старости. Наверное, ты слышала, как говорят: жизнь идет по спирали? Но чтобы знать, в каком именно витке ты сейчас, нужны ориентиры. Итак, я снова вижу свой домик. Он существует. Свой я построил, когда мне было двадцать лет от роду. Стало быть, сейчас, когда мой домик снова повторился, мне остается до конца по меньшей мере еще двадцать…
Теперь понимаешь, чем ты меня одарила? Ты подарила мне еще двадцать лет жизни. А если бы я построил свой домик в тридцать лет, то мне до конца осталось бы именно столько. Моя теория тебе скорее всего покажется дикой. Но со временем ты поймешь, насколько я прав».
Гонорар из Америки стал для Ольги настоящим потрясением. Она никак не могла придумать, на что бы памятное его истратить.
– Слушай, Ольга, – сказал ей Слава, – ты давно хотела издать свой альбом. Издай его на эти деньги.
Ничего лучшего придумать было нельзя…
При этом воспоминании сердце Ольги заныло.
Мысль была отличная. Конечно, она так и поступила…
Но… но почему во всем столько боли? Ну почему все, что она получала от жизни, было какое-то корежистое, мятое, измолоченное и не оставляло ей чистой, ничем не тронутой радости?
Кукушка снова фыркнула и в который раз скрылась в своем гнезде, словно выражая недовольство.
Все, все в прошлом. А сюда она приехала сейчас, чтобы навести порядок. Закрыть домик – неизвестно, сколько времени она не появится здесь. Слава сюда не приедет. А как он любил приезжать сюда – здоровенный бородатый мужик с сачком крался сквозь высокую траву, чтобы накрыть еще одну жертву. Ольга усмехнулась. Специалист по бабочкам.
Славу любили женщины, и он их, так что он недолго пробудет один. Странно было бы не поддаться обаянию здоровья, юмора, силы и еще чего-то, чему Ольга не могла дать определения. Просто у нее нет таких слов. Про это можно думать лишь наедине с собой, поднимаясь с постели, когда он, отвернувшись на другой бок, засыпал, а она улыбалась от счастья… Итак, этот домик – все, что осталось от их общего прошлого. Больше он никогда здесь не появится. Никогда. Сердце сжалось, на глаза навернулись слезы.
Она вдруг вспомнила его коллекцию бабочек под стеклом, которой восторгались все приходившие к ним в дом. Большинству людей мир давно перестал казаться цветным, и они замирали, глядя на стену. Боже, неужели такая красота водится в Подмосковье? В средней полосе России? Не на Севере? Не в Африке? Не в Океании? А как тщательно все наколото, как расправлены крылышки, как дотошно выверено и выписано черной тушью чертежным пером – с любовью – по-латыни и по-русски, указано, где и когда их настиг сачок энтомолога Ярослава Воронцова.
Ольга радостно смеялась и гордо сообщала – вот эту они вместе отловили в Ботаническом саду в Останкино, вот эту под Зеленоградом, да-да, такого махаона! Она сфотографировала крылышки особым объективом – рыбьим глазом, – и никто в жизни не догадался бы, что это такое! Она подбирала самую чувствительную пленку, способную передать тончайшие переходы красок. Мастерски сделанные снимки охотно брали в журналы и на выставки, покупали агентства. Ольга Геро – это было хорошее имя в фотографии.
Когда на Ольгу свалилось известие о том, что ей предстоит, она была потрясена. Это конец. У них со Славой нет будущего. Не станет же она держать его при себе, превратившись в инвалида? Здорового мужика, который хочет детей, нормальную семью…
Ее сердце билось в горле, она не могла дышать, когда дома, оставшись наедине с собой, думала, как ей поступить.
Сколько она проживет – никто не знает. Но то, что она больше не будет настоящей женщиной, а лишь оболочкой женщины – совершенно ясно. Конечно, он никогда не скажет ей таких слов, даже не намекнет. Но она будет постоянно ждать их, искать двойной смысл в словах, взглядах. Ему станет скучно с ней. Нет, она не вправе лишать смысла его жизнь. Теперь Слава будет от нее свободен.
Куст можжевельника за окном дернулся, кровь ударила в виски, и в них застучало. Ольга непонимающе смотрела в окно. Потом догадалась – дело не в можжевельнике, а в кресле. Обычно в кресле ее качал Слава, а теперь она качнулась сама и не заметила.
Больше он никогда не будет ее качать ни в этом кресле, ни в другом. Потому что…
…Ольга никогда не забудет день, когда вышла из поликлиники, где седая врачиха сочувственно посмотрела на нее и, не скрывая ничего, сказала:
– Готовься, девочка.
Больше ничего не надо было добавлять, эта женщина наблюдала ее весь последний год.
– Тяжело, конечно, ты такая молодая.
– Может, еще все обойдется?
– Да нет, к сожалению, не все… Для мужа, конечно, тебе кое-что оставят.
– У меня нет мужа.
– Может, и к лучшему, что нет. – Она покачала головой. – Страшнее всего обмануться в ближнем.
Сердце Ольги колотилось, ее подташнивало.
А если сказать Славе все как есть?
Но он может остаться с ней. Он может даже… снова предложить ей выйти замуж за него. Официально.
На секунду ей стало легче. А что, если ей согласиться? Если он предложит? Почему она так боится его жалости?
Она шагала по ступенькам вниз, в гардероб.
В конце концов, может, она не сразу умрет. Не скоро. А если скоро, то он останется один. И снова может жениться.
О Господи, одернула она себя. Ты хочешь жалости? Ты хочешь заставить его мучиться? Его, мужчину в расцвете сил? Ведь ничего не будет по-прежнему. Их любовь не может быть прежней… Она будет просто калекой… Она начнет очень быстро стареть, кожа сморщится, тело станет дряблым, потому что организм будет работать в затухающем режиме, как говорят врачи. Она вступит в свою последнюю фазу женской жизни раньше времени. Намного раньше.
О нет, только не это. Другое дело, если бы они прожили вместе полжизни. Но они соединились не так давно и хотели друг от друга радости, удовольствий. Поэтому…
Ольга вышла из поликлиники с лихорадочно горящими щеками и, сама не зная почему, пошла не к метро, а в другую сторону. Она, в общем-то готовая к этой новости, была потрясена. Вот и все, да?
И если отбросить личную жизнь, любовь, что ей осталось сделать? Ольга переставляла ноги, не думая о том, куда и зачем идет. Она просто шагала и шагала.
Да что это она? Какой дурацкий вопрос – что ей осталось сделать? Она еще не сделана главного в жизни. Она не достигла успеха, к которому стремилась всегда. Персональная выставка в фотоцентре ей снилась всю жизнь, так неужели мечта не исполнится? Сколько раз ей грезились стены, увешанные ее работами, ранними, более поздними, нынешними… Толпы зрителей, восторженные отзывы… Там есть на что посмотреть. Где она только не снимала – ей повезло, она много видела, и не только через объектив фотокамеры. Не зря же Ольга Геро получала призы и грамоты на международных выставках.
Она переставляла ноги, шла и шла вперед, кто-то толкал ее, но она не обращала внимания, устремив невидящий взгляд прямо перед собой. Серые глаза Славы, его большие сильные руки, золотистые волоски на запястьях, жесткая борода.
– У меня борода, как у фокстерьера, – смеялся он, щекоча ее щеку. – Видишь, трехцветная – рыжая, черная и седая, – зазвенело у нее в ушах.
Боже мой. Вот он, приговор. Больше она не будет с ним никогда. Нет, она не обременит его собой.
