Текст книги "От всего сердца"
Автор книги: Вера Колочкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
Юлька вдруг перестала смеяться, повернулась испуганно к Даше:
– Эй, ты чего? Опять плачешь, что ли?
– Доченька, что случилось? – участливо потянулась к девочке Варя, видя, как та быстро утирает ладошками щеки от слез.
– Ничего, мам… – тихо всхлипнула Даша. – Просто я в детдом не хочу… Мне страшно, мам… А вдруг, если нам совсем негде жить будет, нас с Мишкой в детдом заберут?
– Не заберут, Дашенька, что ты! С чего ты взяла?
– Но ты сама только что с тетей Юлей говорила, я же слышала…
– А уши греть меньше надо, Даш, тогда и жить легче будет! – досадливо произнесла Юлька, мельком глянув на Варю.
– Правда не заберут, мам? – проигнорировав Юлькино замечание, тихо повторила девочка.
– Правда, Дашенька! Я вас не отдам, что ты! И не думай даже! Не отдам… Или… Или сама с вами туда пойду…
– Так тебя же не возьмут, ты взрослая!
– Ну и что! Я все равно рядом с вами буду, в любом случае! Хоть уборщицей, хоть нянечкой… Я же ваша мама, ты что! По-другому просто быть не может!
– А почему же тогда… Почему же твоя мама тебя бросила? Ведь она тоже мамой была?
Юлька хмыкнула и покрутила головой, с любопытством уставившись на Варю, – давай, мол, отвечай на законный вопрос… А я посмотрю, как ты будешь выкручиваться…
– Да я и сама не знаю, доченька… – очень просто ответила на сложный вопрос Варя. – Наверное, у нее так обстоятельства сложились, кто знает…
– Ей тоже негде жить было, да?
– Может, и так…
– Как нам, да?
– Я не знаю, Дашенька. Не знаю…
– А ты ее вообще-вообще никогда не видела? Ни разу в жизни?
– Нет, Даш. Не видела.
Даша снова скуксилась, собираясь заплакать, и Юлька спросила удивленно:
– Опять? А теперь-то чего, Даш?
– А мне маму жалко, теть Юль…
– Ну все, Варь, хватит мучить и себя, и ребенка! – не выдержала продолжения грустного диалога Юлька. – Слышать больше этого не могу! Развели тут… Бог знает что, даже слов приличных подобрать не могу, одни неприличные в голову просятся! Давайте лучше пойдем на кухню и поедим! Между прочим, я целую сковородку картошки нажарила…
Никто возражать не стал. Отправились на кухню, Юлька встала к плите, подняла крышку со сковороды, и запах жаренной с луком картошки моментально заполонил все пространство. Варя сглотнула голодную слюну, произнесла тихо:
– Спасибо тебе, Юль… Я со вчерашнего вечера ничего не ела…
– А чего не ела-то?
– Да не могла как-то… От всего этого… От непонимания, что делать, как жить дальше… Просто кусок в горло не лезет.
– Ну да… Если загремишь в больницу от истощения, оно, конечно, сразу все и решится наилучшим образом. Совсем с ума сошла, что ли? Есть она не может, видите ли!
– Ну не ворчи на меня, Юль…
– А кто еще будет ворчать на тебя, если не я? Пушкин, что ли? Александр Сергеевич? Вот, ешь давай! – Юлька поставила перед Варей полную тарелку картошки. – Чтобы все смела, до последней крошки, поняла?
– Да поняла, поняла…
– Погоди, я сейчас еще молока всем налью… Дашка, Мишка, будете молоко?
– Будем… – ответила и за брата Даша. – Мишка тоже любит картошку с молоком… Ой, как вкусно, теть Юль! У мамы так вкусно никогда не получается!
– А то… – хвастливо улыбнулась Юлька и тут же вздохнула: – Хотя жареная картошка – это мой единственный кулинарный конек… Больше ничего не умею.
– А зато я умею печенье с корицей печь! И с лимонными корочками! – похвастала Даша, с удовольствием уплетая картошку. – Меня бабушка Таня научила, вот!
– Она тебе прабабушкой была, Даш… – тихо поправила дочь Варя.
– Да я знаю, мам! – грустно кивнула головой девочка. – Я знаю… Если бы прабабушка Таня не умерла, то мы бы так с ней и жили, в ее квартире… И она не позволила бы нас никуда выгнать… Ну зачем она умерла, мам? Зачем?
– Хороший вопрос: зачем… – хмыкнула Юлька, глядя куда-то в сторону. – Пожалуй, и ответа на него не придумаешь – зачем…
Конец ужина прошел в молчании. Даже маленький Мишка помалкивал, попивая теплое молоко из кружки. Наконец Юлька произнесла громко:
– Ну все, ребята! Мне пора уходить! И без того засиделась у вас дольше, чем рассчитывала! Теперь придется автобуса ждать, они вечером редко ходят… А, да, забыла совсем! Я там тебе продуктов купила, Варь… Увидишь в холодильнике… Не ахти какие продукты, но все равно – жратва. Перебиться можно.
– Спасибо, Юль… Спасибо тебе… Ты… ты очень добрый человек… Мой добрый человек… Самый добрый, самый хороший, – сложив на груди ладони, проговорила Варя. Хотела еще что-то сказать, но Юлька нетерпеливо перебила ее:
– Да ну, Варька! Чего это тебя вдруг разнесло? Сроду меж нами такого высокого слога не наблюдалось! Прям высокие, высокие отношения, ага! Прекрати, слышь?
– Но ты же действительно добрая, Юль… И батюшка мне сегодня в церкви сказал: у всякого есть рядом добрые люди… А ты мне как сестра, Юль, и даже лучше!
– Да отчего ж не сестра? Сестра и есть. Я ж тоже Иванова, как и ты была в девичестве! Мы с тобой сестры по одному несчастью, Варька… И все, и молчи, и не говори ничего больше! Вон почти до слез довела меня, зараза… А нам с тобой плакать никак нельзя! Еще чего не хватало – плакать! Слезы, они ж последние силы уносят, а нам эти силы еще ой как понадобятся, чтобы свое место под солнцем отвоевать! Правильно я говорю, Варьк?
– Правильно, Юльк…
– Ну все, и на том до свидания! – решительно поднялась из-за стола Юлька. – Иначе я вообще сегодня от вас не уйду, а мне сегодня в ночную смену в моем круглосуточном супермаркете выходить, и домой еще заскочить надо! Все, я ушла…
Они все высыпали в прихожую – провожать Юльку. Уже в дверях она вдруг обернулась, хлопнула себя по лбу, выдала поспешной скороговоркой:
– Варька, я ж про самое главное забыла тебе рассказать! Мне ж тот итальянец ответил на сайте знакомств! Помнишь, я тебе говорила, что написала ему?
– Помню, Юль… И что он ответил?
– Да ничего особенного, в общем… Но таки ответил же! Это главное!
– Значит, ты не оставила мысли выйти замуж за иностранца?
– Да с какого перепугу я бы ее оставила, Варь? Нет, не дождешься! Потому что среди наших козлов уж точно ничего путного не сыщешь! По крайней мере, добрых среди них точно нет!
– Ну как же нет? А мой Гриша?
– И где он теперь, твой Гриша? Я не спорю, конечно, муж у тебя хороший и добрый… Но зато и пострадал, бедолага. У нас на добрых да хороших все шишки падают, им за плохими и злыми все подбирать приходится. И отвечать за чужие грехи тоже им – в местах не столь отдаленных… А ты тут как хочешь живи – с двумя детьми да со сволотой-свекровью, которая тебя тут же за дверь выставила…
– Это бабушка Вика сволота-свекровь, что ли? – тихо спросила Даша, и Юлька глянула на нее с досадой:
– Опять уши греешь, да?
– Нет, я не грею… Я ж тут стою, я вас провожаю… Не могу же я уши заткнуть, теть Юль! Они и без того у меня теплые, вот потрогайте!
Юлька хохотнула коротко и виновато взглянула на Варю – прости, мол, подруга, что-то разговорилась не в меру при детях… И проговорила так же виновато:
– Ладно, потом все подробности про заморского жениха выложу… Все, я ушла… Пока, пока!
Варя закрыла за Юлькой дверь, отправилась на кухню, убрала со стола, сложила посуду в раковину. Подошла к окну, чтобы открыть форточку, да так и застыла на одном месте, вглядываясь в белесые от снега сумерки. Мысли в голове тоже были словно застывшими, неповоротливыми. Вспомнилось отчего-то, как дружили в детдоме втроем – она, Юлька и Данька… То есть дружба была промеж них, девчонок, а у Даньки с Юлькой была любовь. Самая настоящая. Такая, о которой в книгах пишут. Чтобы друг без друга – ни дня, ни секунды… Даже спать расходились по палатам за полночь, сидели в коридоре на подоконнике, обнявшись. Мечтали вслух. И сердились друг на друга, потому что мечты у них были слишком разные.
Данька мечтал после детдома отыскать свою мать. Юлька не понимала и сердилась – зачем?! Зачем ее искать, если она тебя еще в младенчестве бросила, променяла свое материнство на пристрастие к алкоголю? А Данька не мог объяснить зачем. Просто хотел найти мать – и все. Чтобы была… Пусть с любыми пристрастиями, но чтобы – была.
Юлька же для себя ничего такого не хотела. Какая еще мать, зачем она, эта мать? Она ведь свой выбор уже сделала, подбросив младенца на крыльцо детской больницы, ну так и пусть катится со своим выбором куда подальше! А она, Юлька, не пропадет. Она еще устроится в жизни так, что все ей завидовать будут. И те, которые при матерях выросли, тоже завидовать будут. Подумаешь – мать…
Но разногласия в этом щекотливом нюансе не мешали им любить друг друга. И строить планы… Вот выйдут из детдома, поженятся, истребуют положенные по закону сиротские квадратные метры – и заживут… Работу денежную найдут, по заграницам будут ездить…
Не суждено было сбыться ни мечтам, ни планам. Юлька считала: Данька виноват. А Данька вовсе так не считал, потому что он-то как раз исполнил свою мечту – нашел мать. Как и ожидалось, алкоголичку. Жила Данькина мать в этом же городе, на окраине, в однокомнатной клетушке-хрущевке, была больна – ноги совсем не ходили. Нашедшего ее Даньку встретила, как и полагается, слезной истерикой с обязательным буханьем на колени и душераздирающим воплем: прости меня, сы́ночка, прости… Это не я виноватая, это жизнь моя такая, сука подколодная… И не поднимай меня с колен, не надо, не встану! Всю жизнь о тебе думаю да плачу, сынок… Это ж я от горя такая несчастная да больная, а не от выпивки вовсе…
В общем, остался Данька у матери жить. Устроился на работу, в клетушке какой-никакой ремонт организовал, отогнал подальше всех друзей-собутыльников. Заботился о матери с такой преданной сыновней страстью, что соседи только диву давались – надо же… Тут от родных деток, на чистом сливочном масле вскормленных, подобного рвения не дождешься… Вот и озадачивайся теперь на тему воспитания да того самого пресловутого стакана воды и удивляйся подобной несправедливости!
А Юлька на Даньку обиделась вусмерть. Потому что не понимала, почему все так. Даже знакомиться с Данькиной матерью не пошла, фыркнула презрительно: на фига? Данька пытался ей что-то объяснить, но и сам не мог подобрать нужных слов – на фига…
Вот и вся любовь, получается. Были не разлей вода, мечтали всю жизнь вместе прожить. Наверное, у детдомовцев даже любовь бывает не такая, как у всех. То есть любовь любовью, а табачок все равно врозь. И мечты – врозь. Хотя Данька до сих пор Юльке звонит и говорит, что любит… А Юлька после этих звонков сама не своя ходит. Злится. От злости даже решила замуж за обеспеченного иностранца выскочить, чтобы сразу – и в дамки. Мол, возись, Данечка, в своем дерьме сколько хочешь, а у меня будет другая жизнь! Красивая, обеспеченная, и все в ней будет, как мы мечтали! Будет, но не с тобой…
– Юль, но ты же все равно Даньку любишь… Зачем тебе заморские женихи? Одумайся! – пыталась привести ее в чувство Варя.
– Да не люблю я его, все! – сердилась на нее Юлька. – Он меня предал, ты понимаешь это или нет?
– Да почему сразу – предал? Он просто мать свою любит…
– Эту алкашку? Да как ее можно любить? Объясни, я не понимаю, хоть убей!
– Значит, можно, если все так… Значит, Даньке она любая нужна…
– Да на здоровье, Варь, разве я спорю? Если она ему нужна – так пусть и будет с ней счастлив. А я себе другое счастье организую. Настоящее. На вилле буду жить, сидеть в жаркий день у бассейна и попивать холодный коктейль…
– Ага. Как в кино. И пальмы на участке будут шелестеть на ветру.
– Ну да… И пальмы тоже… А что здесь такого? Думаешь, не смогу? Еще как смогу! Ты же знаешь, какая я упорная!
Однако заморские обладатели вилл и бассейнов с коктейлями не спешили звать Юльку замуж. Даже на визу невесты никто не расщедрился. Наверное, Юлька все же не вписывалась в образ покладистой русской красавицы, хоть и старались наемные фотографы сделать ее такой. И рыжину под яркий блонд ретушировали, и глаза делали синими вместо карих, и на лице просили изобразить сердечность и негу… Видимо, хищный Юлькин глаз все эти обманки собой затмевал. Слишком уж ясно в этом глазу читалась материальная подоплека желанного замужества. Но Юлька не сдавалась и все время повторяла: «Должно же и мне когда-нибудь повезти!»
Может, и впрямь когда-нибудь повезет… А может, с этим итальянцем у нее что-нибудь выгорит?
– Мам… А мы уроки сегодня будем делать? – неожиданно спросила Даша, и Варя даже вздрогнула от ее голоса.
Обернулась. Стоит в дверях, смотрит исподлобья. Улыбнулась, подошла, прижала к себе дочь:
– Нет, Дашенька, сегодня не будем… Завтра уроки сделаем. Тебе же во вторую смену, успеем…
Сказала – и мерзкий холодок пробежал по спине: да как же завтра-то, Господи! Один Бог знает, что будет с ними завтра!
Хотя Бог, может, и знает… Может, придется им в ту комнатку при церкви идти, если батюшка еще не передумал…
– Иди, Дашенька, смотри свой мультик. А мне еще посуду помыть надо. Потом будем спать укладываться, иди…
Надо же, как у нее спокойно сказать получилось. И вообще… О чем она думала только что? О Юльке с ее женихами, о Даньке… Разве об этом надо ей сейчас думать?!
Наверное, это инстинкт самосохранения так работает – перебрасывает сознание на что-то другое. На второстепенные мысли, в данный момент неважные. Чтобы с ума не сойти. Спасибо ему, конечно, да только проблема от этого сама по себе не решится.
Наверное, надо детей спать уложить да вещи собрать… А утром… О Господи, помоги! Помоги мне, Господи, Иже еси на небесех… Иже еси… Опять забыла молитву! Да что ж такое…
Наверное, опять надо переключиться на что-нибудь. Вон хотя бы посуду помыть наконец. Не оставлять же после себя грязную посуду! А потом надо детей спать уложить… И вещи собрать…
Руки делали свое дело – ополаскивали тарелки-чашки под струей горячей воды, а мысли текли хоть и в грустном, но нужном направлении. Значит, придется в ту комнатку при храме идти, куда пригласил батюшка. Надо было хоть посмотреть ее, эту комнатку, что она из себя представляет. Может, маленькая совсем. Хотя… В ее ли положении рассуждать: маленькая – не маленькая?
Выбора все равно нет! К Юльке тоже нельзя – там соседки злые, сразу жаловаться побегут, что они без прописки! Юлька бы прописала, ей не жалко, но все равно ведь откажут, потому что квадратные метры в той комнатке совсем никаковские. Нет, комнатка при храме – это спасение, конечно. Надо батюшку благодарить да в ножки кланяться… И нечего тут рассуждать… Хоть какое-то время там поживут, сколько разрешат! А там видно будет…
Ну вот, посуда вымыта. Пора идти детей спать укладывать.
Зашла в комнату, и чуть слезы из глаз не хлынули – сидят детки на диванчике, обнявшись, мультики смотрят. Мишка сопит, Дашкины пальцы перебирает. И так жалко их стало вдруг… Ну вот куда, куда она их потащит, в какую комнатку при храме? Там наверняка даже телевизора нет… И стола удобного нет – Дашке уроки делать…
– Ну что, спать будем ложиться? – произнесла почти весело, сглотнув слезный комок.
Повернули к ней головы одновременно, глянули недовольно. Мишка тут же скуксился, приготовился плакать. Даша опередила его, протянула жалобно:
– Ну мам… Пусть Мишка мультик досмотрит, не выключать же на самом интересном месте… Тут всего ничего осталось!
– Ладно, пусть… – кивнула с улыбкой Варя. – Но как закончится – сразу спать!
Обе головы тут же развернулись к экрану телевизора, как подсолнухи к солнцу. Варя присела на край дивана, тоже стала смотреть, как сражаются черепашки Леонардо и Донателло с Крысиным Королем. И почему дети так любят этот мультик? Тем более такие ужасы на ночь…
– Мам… – вытащил ее из задумчивости тихий Дашкин голосок. – А нам правда надо уходить из этой квартиры, да?
– Правда, Дашенька. Надо. Ничего не поделаешь.
– А куда мы пойдем? Где мы жить будем?
– Пока в комнатке при храме, мне батюшка обещал… Помнишь, мы с тобой и с Мишкой как-то заходили в этот храм?
– Помню… Но там ведь никто не живет, мам… Туда люди приходят, а потом уходят… Там ведь никто ночевать не остается!
– А мы будем ночевать, ничего…
– А может, мы лучше здесь останемся, а?
– Нельзя, Дашенька.
– Почему?
– У меня денег нет за квартиру платить. Я и без того задолжала за два месяца. Нас могли еще два месяца назад отсюда выгнать… Так что давай мы с тобой спорить на эту тему не будем, потому другого варианта на сегодняшний день нет.
– Да я и не спорю, мам… А еще скажи мне, я так и не поняла… Вот сегодня тетя Юля говорила, что нас бабушка Вика на улицу выгнала. Что она эта, как ее… сволота-свекровь… А что это значит, мам? Сволота – это совсем плохая тетенька, так, что ли?
– Не надо повторять за тетей Юлей, Дашенька. Это плохое слово. То есть… Не плохое, а взрослое. Дети так не говорят.
– А как надо говорить? Ведь если бабушка Вика нас на улицу выгнала, значит, она плохая?
– Я не знаю, Даш, что тебе ответить. Я и сама не понимаю, если честно, почему она с нами так обошлась… Ну ладно я, но вы-то с Мишкой ей внуки родные…
– Мам, не плачь…
– А я разве плачу?
– Лицом нет, а глазами плачешь. Я же вижу.
– Ладно, Дашенька, смотри давай свой мультик… Не отвлекайся…
Даша вздохнула и отвернулась, и Варя наконец сморгнула слезу. Вот же доченька наблюдательная какая! Увидела-таки, что она слезы с трудом сдерживает!
Нет, надо в какие-то хорошие мысли уйти, хотя бы ненадолго. Включить спасительный инстинкт самосохранения. Хотя бы на те минутки, что мультик идет… Вот-вот черепашки победят Крысиного Короля, и снова надо жить в суровой реальности…
А о чем хорошем можно вспомнить? Вернее, о ком? О Грише, конечно. Каждую минуточку своей бывшей счастливой жизни перебрать, нанизать бусинками на ниточку… Вот хотя бы тот день вспомнить, когда они познакомились!
Она тогда заболела гриппом, лежала в отдельной палате, чтобы инфекцию не распространять. То есть не лежала, а сидела с утра до вечера на подоконнике, смотрела во двор. А там все время осенний дождь лил… Ужасно скучная картинка. И состояние у нее было такое… Ничего не хотелось, в общем. Ни пить, ни есть, ни книжку читать… Даже поговорить не с кем было. Карантин. Очень уж боялась детдомовская докторша распространения эпидемии. Говорила: я одна, а вас много! Если все вдруг заболеете, что тогда? Поэтому ты уж сиди, Иванова, на карантине. Порядок такой.
Вот она и сидела… Смотрела в заплаканное окно. А однажды дверь палаты распахнулась, и зашел парень как-то… Не здешний, не детдомовский. Взрослый уже. Она растерялась, замахала руками, пролепетала испуганно:
– Сюда же нельзя, что вы…
– Почему нельзя? – вполне приветливо улыбнулся парень.
– Так ведь карантин… Я гриппом болею, ты заразиться можешь.
– Да ну! Зараза к заразе не пристанет! Давай лучше знакомиться… Тебя как зовут?
– Варвара…
– Варя, значит. Очень приятно. А я – Гриша.
– А ты кто вообще?
– Я? Я волонтер. Но вообще я в политехническом учусь, на стройфаке… А сюда с группой наших ребят пришел. Мы над вашим детдомом шефство взяли.
– Да, я слышала что-то такое… А что ваши ребята будут у нас делать?
– Ну, я не знаю… Праздники какие-то организовывать, соревнования… Да придумаем по ходу дела! А ты что, совсем здесь одна, что ли?
– Одна… Мне и еду сюда приносят. И никого ко мне не пускают, только врач приходит осматривать. Карантин. Я уже пятый день тут совсем одна…
– Ничего себе! Так ведь с ума сойти можно!
– Ну да… Вот я и схожу с ума потихоньку… Ты бы тоже шел отсюда, а? Увидят, ругаться будут…
– Не увидят. Я с тобой побуду, хорошо?
– Тебе меня жалко стало, да?
– Нет, почему… Мне интересно с тобой. Ты… Не такая, как все. На инопланетянку похожа.
– Это потому, что я худая, коротко стриженная и уши у меня оттопыренные, да?
– Уши как уши… А вообще да, ты на эльфа похожа. Глаза огромные и грустные. Ты мне актрису одну американскую напомнила…
– Ух ты! А что за актриса?
– Вайнона Райдер… Знаешь такую?
– Нет. Не знаю.
– А жаль… Но все равно знай – ты на нее очень похожа. Особенно когда вот так испуганно смотришь…
– Почему испуганно? Я вовсе тебя не боюсь!
– Ну не испуганно… Задумчиво смотришь. Будто знаешь что-то такое, чего другие не могут знать. Может, поделишься своим тайным знанием, а?
– Да ну… Нет у меня никакого тайного знания, не придумывай. А глаза грустные оттого, что веселиться не от чего… Вон даже на улице дождь никак не прекратится, будто назло. И читать не могу – не читается.
– А ты вообще любишь читать?
– Люблю.
– И что ты сейчас читаешь?
– Дэна Брауна, «Код да Винчи». В библиотеке взяла.
– Ого! И что, нравится?
– Ничего… Только я многого понять не могу… Библиотекарша так и сказала: рановато тебе такое читать, мол.
– Ну да… Рановато вроде. Но ты все равно читаешь?
– А что, нельзя?
– А сколько тебе лет, интересно?
– Пятнадцать…
– Ну так тем более библиотекарша права! Лучше Макса Фрая почитай. Тоже интересно.
– А у нас нет в библиотеке такого автора…
– Хочешь, принесу? У меня есть.
– Принеси…
– Договорились. Завтра и принесу. Где-то после обеда, ладно? У меня лекции с утра. И вообще, я каждый день приходить к тебе буду…
– Зачем?
– Чтобы ты с ума не сошла в заточении. Это ж надо такое придумать – взять и закрыть человека на карантин… Ну и порядки здесь у вас, однако!
– Да обычные порядки… Это ж детдом, а не санаторий.
– Ну да… Я так и понял, что не санаторий. А чего-нибудь вкусного принести? Что ты любишь?
– Я… Я шоколадку хочу… С орехами.
– Понял. Будет тебе шоколадка. Ну и еще чего-нибудь прихвачу, фруктов каких-нибудь… Значит, до завтра, инопланетянка Варвара?
– До завтра…
Так и началась их дружба. Хотя и не дружба, наверное. Это была любовь, скорее всего. По крайней мере, с ее стороны. Но она тогда не понимала еще, что это любовь. Просто каждый день ждала, когда придет Гриша…
Он и приходил – каждый день. Хоть на полчасика, но приходил. А ей хватало! Будто впитывала в себя то время, пока были вместе. Тем и жила. Но все равно – боялась… Боялась, что наступит тот день, когда Гриша возьмет и не придет.
Ну в самом деле – кто она ему? Для чего он приходит к ней? Просто постоять рядом на переменке в школе или посидеть на лавочке в детдомовском дворе? А по выходным сводить в кино или на прогулку в городской парк? Зачем ему это надо? Вон сколько красивых девчонок вокруг, и не детдомовских, а нормальных, у которых мама и папа есть и свой дом есть.
Однажды она так и спросила – про нормальных девчонок. Почему, мол? А он глянул удивленно, плечами пожал:
– А ты что, ненормальная?
– Ну ты же знаешь, что я имею в виду! Как все относятся к детдомовским…
– Кто это – все?
Она ничего не ответила. Как можно на такой вопрос ответить? Все – это все. Вон даже учителя в школе делят учеников по той же категории – нормальные и детдомовские. Нет, вслух этого не произносят, но по выражению лица, по настороженному взгляду сразу все видно… Хотя взгляд иногда и может приобрести жалостливый оттенок, и от этого еще хуже становится. Как говорила Юлька, не надо нам вашей жалости, сами себя жалейте! А мы и без жалости как-нибудь…
Гриша тогда, после этого дурацкого разговора, впервые обнял ее. Положил руку на плечо, притянул к себе, встряхнул слегка. И она по-своему поняла этот жест – не спрашивай, мол, меня об этом… Потому что ты есть, и все. И я есть. И никаких больше оттенков не надо. Тем более жалостливых.
Постепенно и в детдоме к нему привыкли, считали своим. Только один раз воспитательница Анна Георгиевна устроила ей обидный допрос – зачем он приходит, мол, чего от тебя хочет, не пристает ли с этим… Ну, сама понимаешь, с чем… И что она могла ей ответить? Правду сказать? Мол, я только об этом и мечтаю, чтобы Гриша ко мне с этим самым пристал? Что я бы рада была, потому что люблю его? И что было бы с бедной Анной Георгиевной, если бы она так заявила? Нет уж, лучше нервы ее поберечь… Вообще-то она добрая, но все равно не поймет. Вон даже погонялка у нее соответствующая – Нюша. Хоть и добрая, но простая и правильная до занудливости.
А вот директриса у них другого плана была. Жесткая тетка, но справедливая. Как скажет – не в бровь, а в глаз. Помнится, когда Гриша первый раз ее в кино пригласил и она просто ушла без разрешения, Нюша сразу пугливую истерику закатила, а директриса остановила ее холодно:
– Да бросьте, Анна Георгиевна, бог с вами… Неужели сами не видите, что у этого парня слово «порядочность» крупными буквами на лбу написано?
– Но ведь всякое может случиться, что вы… Даже у самого порядочного может… – пролепетала в ответ Анна Георгиевна.
– Вполне может, конечно. Не исключаю. Было бы хуже, если бы оно вообще никак не случалось. Вот тогда была бы – беда… Самая настоящая…
Сказала – и рассмеялась коротко. И подмигнула слегка, чем ввела в смущение и ее, и бедную Нюшу.
Но разговор этот короткий на пользу пошел – с тех пор Нюша отпускала ее с Гришей легко, без оглядки. И даже вопросов дурацких не задавала.
Так прошел год, потом второй, потом и третий начался… Дело шло к выпуску из детдома. И вдруг у нее страх появился – а что дальше-то? Она уже совсем взрослая, а Гриша все водит ее за ручку, как маленькую… Ну, обнимет иногда, прижмет крепко – но ведь по-дружески! Что же теперь, они так и будут жить дальше – друзьями?
Юлька слегка подсмеивалась над ней – у них-то с Данькой давно уже случилось то самое, о котором с таким испугом говорила Анна Георгиевна. Еще Юлька давала ей дурацкие советы:
– А ты, Варька, попроси его в караоке тебя сводить, а там песенку ему спой – забирай меня скорей, увози за сто морей! И целуй меня везде, я ведь взрослая уже! Может, тогда он тебя услышит, а?
– Не буду я ему ничего петь… – сердилась она на Юльку. – И вообще, это не твое дело, мы сами разберемся…
– Сами, конечно. Кто спорит? В таких делах советчиков нет, ты права… Ну, тогда хоть в любви ему первой признайся, как Татьяна Ларина! Сможешь?
– Не знаю, Юль…
– А кто будет знать? Ну чего ты амеба такая, Варька?
– Я не амеба. Я просто боюсь.
– Чего ты боишься?
– Боюсь все испортить, понимаешь?
– Ну что я могу тебе сказать? Бойся дальше. Но я бы на твоем месте…
– Я сама на своем месте, Юль. А ты на своем. И все, не будем об этом больше…
Но разговор с Юлькой озадачил ее, запал в душу. Тем же вечером, возвращаясь с прогулки в детдом, она остановила Гришу, потянув за локоть:
– Гриш, послушай меня… Что я хочу сказать…
– Что, Варь? – глянул он удивленно.
– Я хочу сказать, что… Что ты мне снишься все время… Так снишься, знаешь… Будто мы только вдвоем, и мы… И мы…
Вдохнула в себя воздух и замолчала, чувствуя, как заливает краской лицо. Ну нельзя, нельзя быть такой скромнягой, ей-богу, вот бы сейчас Юлька ее осмеяла! И Гриша ничего не говорит, только смотрит на нее, смотрит… Будто новыми глазами смотрит. Хотя нет… Теми же глазами, только слегка удивленными.
– И ты мне тоже снишься, Варь… Так же снишься, будто мы только вдвоем…
Она выдохнула с легкостью – уф, слава богу! Как же он это сказал – у нее мурашки по спине пробежали! А еще она сразу ему поверила – так и есть.
Он обнял ее, прижал к себе. Больше можно было и не говорить ничего, и без того все понятно. И без обязательных этих слов про любовь. Потому что ощущение любви и есть любовь. По крайней мере, у них так получилось…
Или все-таки надо сказать? Пусть и слова эти будут, не помешают.
– Я так люблю тебя, Гриш… Давно люблю… С тех пор как увидела…
– И я тебя – давно… – проговорил он слегка удивленно и, как ей показалось, с некоторой досадой. Вроде того – и так понятно, о чем это они?
– И мы всегда будем вместе, да, Гриш?
– Конечно… Конечно, вместе. Ты – моя половинка, я это сразу понял, как увидел тебя. Так и будем жить – единым целым… Одним счастьем. Одной семьей. Ты ведь выйдешь за меня замуж, Варь?
– Конечно… Конечно, выйду! Зачем спрашиваешь? Но мне ведь только семнадцать пока… А ты… Ты такой взрослый! Институт заканчиваешь!
– Так через год и ты будешь взрослая. Не будем никуда торопиться – зачем торопиться, если мы все друг про друга знаем, правда? Подождем еще год… Некоторые такого счастья всю жизнь ждут, ищут его и найти не могут, а я, выходит, счастливчиком оказался! На меня сразу это счастье свалилось – больное гриппом, коротко стриженное и лопоухое… Как вспомню, какой ты была, когда я тебя впервые увидел… Смешная такая… Любимая…
– Гриш, я так счастлива сейчас, если б ты знал! Я так люблю тебя, Гриш…
Они и не заметили, что пошел дождь и что оба промокли основательно. Она вдруг чихнула громко и сама на себя разозлилась: испортила все! А Гриша схватил ее за руку, потянул за собой:
– Бежим! Бежим скорее, иначе простынешь! Давай-давай, не тормози, ну!
Она потом ходила несколько дней как пьяная. Хлюпала носом – то ли от счастливых слез, то ли и впрямь подхватила простуду под тем дождем. Не видела ничего, не слышала, только Гришин голос в голове звучал: «Люблю, ты моя половинка… Ты ведь выйдешь за меня замуж, правда? Пусть через год…»
Все и случилось через год, когда ей исполнилось восемнадцать. В один день произошло два замечательных события: они с Гришей подали заявление в загс, а еще она в списках поступивших в институт себя нашла! В педагогический! Но первое событие было важнее.
– Ой, Гриш… Даже не верю, что мы через два месяца будем мужем и женой! И свадьба у нас будет, да?
– А ты хочешь свадьбу?
– Не знаю… А ты?
– А может, ну ее, эту свадьбу? Зачем нам о себе на весь мир объявлять? Да и денег у меня таких нет, не заработал еще… Я ж только что институт закончил!
– А и впрямь, ну ее, эту свадьбу! Я и без нее счастлива, Гриш! А твоя мама уже знает, что мы… Ты будешь меня с ней знакомить?
– Да, я обязательно ее с тобой познакомлю. Но только после того, как мы распишемся.
– А почему после?
– Так лучше будет, Варь. Ты просто поверь мне, и все. Да, так лучше будет…
Она по его голосу почувствовала – что-то не так. Но спрашивать не стала. И без того все было понятно, что ж… Какая мать захочет, чтобы ее единственный сын женился на детдомовке? Сын, которого она одна растила? И видела в мечтах совсем другую невестку, которая из хорошей семьи, например?
– А жить мы где будем, Гриш? – перевела она разговор на другую тему. – Квартиру снимем, да?
– Нет… Мы у моей бабушки будем жить. Она будет рада, она любит меня… И тебя полюбит, я знаю. Она сразу меня к себе звала, когда я от мамы ушел…
– Как это – от мамы ушел? А куда?
– В студенческое общежитие.
– А…
– Так надо было, Варь. Я сам так решил. Мама меня не отпускала, но я все равно ушел. И не спрашивай почему… Просто так лучше и мне, и маме.
– Хорошо, я не буду спрашивать…
– Не обижайся, ладно? Я думаю, ты сама со временем все поймешь. Я не из тех людей, которые говорят о матери плохо. Как бы ни складывались отношения, о матери все равно плохо говорить нельзя. Лучше уйти и жить так, как считаешь нужным…
– Да я не обижаюсь, что ты… Разве я умею на тебя обижаться? Я только любить умею…
