Текст книги "Кошачий мёд: книга экзистенциальных новелл"

Автор книги: Вера Богданова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

и драгоценные камни.

Кай был наг, но стоило только подумать об этом, как сама собой на нем возникла одежда – зеленый плащ, изумрудная тиара, серебряные браслеты с украшениями из малахита и лунными камнями в центральных розетках, обрамленных тончайшими узорами, туника и пояс из зеленого шелка с золотым и серебряным шитьем.

Он взошел на террасу у башни, окруженный сонмами огоньков, которые слетались к нему отовсюду, и музыка, которую тонкие лапки кошек извлекали из призрачных арф, затихла. Все обратили на него свои благородные взоры. Они улыбались и приветствовали его, он это знал, хотя

не было сказано ни слова.

Кай сел на пустующее место у балюстрады и стал смотреть, как догорает закат. Музыка зазвучала снова, и все

по очереди стали читать стихи. Это были даже не стихи и не песни, это был естественный способ общения благородного собрания. Вскоре очередь дошла и до Кая, и он, немного смущаясь, молвил:

«Я из мглы и мороза,

рожденный в грязной коробке,

я, спешащий жить,

где отдыхаю теперь?

Ответьте, о благородные,

утолите вы мою ненасытную жажду,

скажите,

что же такое

кошачий мед?»

И ему отвечала прекраснейшая из кошек:

«О достойный, в благородстве

ты превосходишь каждого здесь.

И мудростью нет подобных тебе,

ответь же ты сам на этот вопрос».

«Я не знаю», – ответил ей Кай.

«Тогда открой свои очи», – ответила кошка.

«Мои очи открыты», – ответил Кай.

«Тогда смотри, медоокий», – ответила кошка.

Кай замер, прислушался к себе и стал смотреть. Кай стал видеть, видеть не глазами, он стал видеть само зрение, он стал видеть все органы чувств и все ощущения, изнутри и снаружи. Как никогда ясно он увидел, что есть кошачий мед – это было нечто, подобное вневременному свету, разлитому повсюду в пространстве. Он чувствовал это еще котенком, но соприкасался с ним лишь в пиковые моменты своей жизни. Тем не менее, кошачий мед был всегда и пронизывал каждое мгновение жизни.

Когда он пил воду – это был кошачий мед, когда он ел мясо – это тоже был кошачий мед, и даже когда он ничего не ел и не пил – это все равно был кошачий мед! Да и не только кошачий – им были пронизаны собаки, мыши, люди, насекомые, двери, окна и камни, вообще все.

«Я понял, о луноокая, – молвил Кай. – Но, ответь мне, молю,

мудрейшая из кошек, скажи,

зачем мы живем?

Ведь мед – вот он, повсюду, всегда.

Почему мы, подобно слепцам, не видим его?

Почему мы, подобно разлученным возлюбленным, тоскуем по нему?

Почему мы, подобно нищим бродягам, голодаем без него?»

«Открой глаза еще шире, о превосходный!» – отвечала ему кошка, и Кай увидел всю свою кошачью жизнь – от начала и до самого конца, но так и не нашел ответа.

«Я не знаю ответа, о прекраснейшая! В этой жизни я не знал ничего о кошачьем меде. А если и соприкасался с ним, то тут же забывал и снова бежал куда-то, пытаясь настичь добычу, пытаясь избежать неприятностей. Добыча ускользнула из моих лап, а неприятности преследовали меня, словно тень. Я обрел только горечь, боль и бесславную гибель.

А здесь, здесь кошачий мед разлит повсюду,

здесь он чувствуется даже в аромате цветов,

здесь он слезами стекает с плачущих ив

у берега молочной реки».

«Смотри глубже, смотри в самую суть, о держатель драгоценного алмаза», – ответила ему кошка.

«В самые острые, подобные готовой сорваться капельке росы на кончике листика, моменты жизни я видел кошачий мед, но не помню, чтобы хоть раз пил его осмысленно», – ответил ей Кай.

«А пытался ли ты хоть раз это осуществить, о драгоценный?» – ответила ему кошка.

«Я не мог даже помыслить об этом, о всеобъемлющая!» – ответил ей Кай.

«Продолжай смотреть, всегда наблюдай за происходящим без отвлечения, о восхваляемый в тысяче миров герой, и знай, что все это благородное собрание, которое ты видишь пред собою, – такие же кошки и коты, такие же, как ты в этой и других жизнях. Не думаешь ли ты, о великолепный, что кто-то из нас знает больше, чем ты сам?» – ответила ему кошка.

«Когда умерла моя сестра – тогда я видел мед, и это помогло жить, но ее смерть добавила горечи в этот вкус.

Когда я видел смерть кота, растерзанного собаками, – тогда я видел мед, но и эта смерть добавила горечи в этот вкус.

Когда я встретил первую мою возлюбленную – тогда я видел мед, и это было сладостно.

Кошачий мед – сама жизнь и даже больше того.

В этой жизни мы можем накапливать его. Накапливать не сам мед, а, скорее, накапливать понимание, что, в сущности, одно и то же», – ответил ей Кай.

«Верно, о сострадательный!» – ответила ему кошка.

Она взяла Кая под руку, как супруга, и они вошли в проем башни. Здесь в узорных горшочках, в священных горшочках, изображавших котов, сложивших под собой лапки и закрывших глаза, в этих прелестных горшочках сиял кошачий мед. В одних горшочках меда было очень мало, лишь на самом донышке, другие же были полны до краев.

«Свет моих очей, – сказал Кай, глядя в зеленые глаза-изумруды своей спутницы, – я знаю тебя бессчетное количество жизней, с безначальных времен».

«И я тебя тоже знаю, герой тысячи миров», – ответила ему кошка.

«И знаешь, – сказал Кай, глядя в ее зеленые глаза-изумруды, – я был жаден, неосознанно, но это все равно жадность. Я изнемогал от жажды, я желал пить мед со всей страстью. Теперь я не хочу этого».

«Каково же теперь твое искреннее желание?» – спросила его кошка.

«Если я вернусь к жизни, – сказал Кай, глядя в ее зеленые глаза-изумруды, – то снова буду подобен одинокому пилигриму, бредущему под жарким солнцем и на холодном ветру в своих никчемных обносках.

Я буду жаждать меда сильнее, чем путник, умирающий

в пустыне, жаждет получить хотя бы капельку влаги.

Но мое искреннее желание – делиться медом с другими. Быть может, для этого и существуют коты на свете, для этого копят драгоценные капли в сосуде своей жизни?»

«О тысячеликий, превосходный алмазный владыка, ответь, скажи, хотел бы ты вернуться к жизни или желаешь остаться здесь, вместе с благородным собранием?» – спросила его кошка.

«Я хотел бы вернуться к жизни», – ответил ей Кай.

Она снова взяла Кая под руку и повела его через террасу – Кай встретился взглядами с членами благородного

собрания, и с каждым возникло чувство глубокого узнавания и доверия. Спутница вывела его на тропинку, по которой Кай пришел сюда. Он поглядел вверх, ввысь, куда изо всех сил тянулась гора. Кай неожиданно почувствовал, увидел – и это было непоколебимое знание – что гора эта не имеет вершины, что она бесконечно уходит и уходит в зенит.

Кай обернулся, чтобы спросить об этом свою спутницу, но никого рядом не было, не было ни террасы, ни башни. Он подошел к краю обрыва и поглядел на залитую светом долину. В воздухе теперь мерцала золотистая пыльца, все искрилось в солнечном свете. Кай видел тончайшие переливы цвета, он видел радугу где-то вдали, он увидел радугу, увидел радугу, раскинувшуюся от одного берега до другого прямо над рекой, и улыбнулся.

Подставив ветру лицо, Кай зажмурился, позволил ветру трепать буйную гриву, которой секунду назад не существовало, но разве это важно? Смеясь, Кай вернулся на тропу, но пошел не вниз, откуда пришел, а наверх, в бесконечный зенит. Это было долгое путешествие. Чем выше поднимался Кай, тем сильнее становился золотистый свет, заливавший все вокруг, тем острее бил в нос запах меда, тем больше обнажалась реальность. У Кая возникло ощущение, что он приближается к источнику света, и теперь он уже не шел,

а бежал, несся вперед изо всех сил, не зная ни боли, ни усталости. С каждым шагом, с каждым вдохом, с каждым мгновением блаженство становилось сильнее, с каждым мгновением свет становился все невыносимее, и, наконец, на пределе, в точке сингулярности между блаженством и невыносимостью, когда, казалось, возможно было совершить прыжок к источнику всего этого, к источнику кошачьего меда и раствориться навеки в сиянии славы – Кай очнулся.

***

За окном завывал ветер и хлопала крыльями снежная тьма. За окном не было ничего. Тело ужасно болело, скрежетало костями и пульсировало, но эта боль была теплой. Кай чувствовал прикосновение чьих-то рук. С огромным трудом он поднял голову и посмотрел мутным взглядом на девушку с волосами до плеч, с похожими на сухую траву ароматными волосами, от которых веяло спокойствием, веяло жизнью, веяло чем-то совершенно противоположным холодной пурге. Кай положил голову на теплое шерстяное покрывало и провалился в сон без сновидений.

***

Кай был слаб, но уже мог ходить. Он с аппетитом ел сухой корм и ластился к новой хозяйке. Нет, конечно, он не мог признать в ней, да и вообще в ком-либо, хозяина. Но она считала себя хозяйкой, и Кай из благодарности никогда не спорил.

Со временем слабость прошла, но не бесследно. Кай лишился половины уха, и холод угнездился где-то внутри, под ребрами, – это была тянущая и сдавливающая внутренности мерзлота. Иногда было очень сложно и больно ходить в туалет. Но это не слишком беспокоило Кая, ведь он вернулся к жизни и нес ответственный пост. Под новогодней елкой, среди блестящих шаров и мишуры он был главным украшением дома и принимал это со смирением.

Хотя после чудесного сна Кай не обрел дара речи, хотя он и забыл обо всем, что ему привиделось в момент, который мог бы быть последним в его короткой жизни, он стал яснее чувствовать близость кошачьего меда: он видел его янтарный свет в отблеске новогодних шаров, он видел его

в любящих глазах хозяйки, в глазах ее друзей и подруг. Иногда он мог пить мед, хотя для наблюдателя со стороны это была самая обычная вода из-под крана.

Начались долгие дни лежания, долгие дни ожидания хозяйки в пустой квартире, которые были хороши, но скучны до безобразия. Кай лениво игрался с мишурой, объедался и, лежа животом вверх на подоконнике, глядел на заснеженный город. День за днем он смотрел, как, медленно, отступает зима.

С каждым днем приближалась весна, сперва незаметно, но Кай все равно почувствовал ее, почувствовал глубоко под снегом, далеко за горизонтом, потом – быстрее, когда солнечный свет переменился и едва уловимое тепло стало ощутимее.

Вместе с запахами весны Кай снова услышал зов большого мира за стеклом, снова он начал священную войну против замкнутого куба, в который люди добровольно заточают себя и своих любимых. Кай бегал из угла в угол, опрокидывал посуду, кричал изо всех сил и метил территорию так, словно это были его собственные, принадлежащие ему по праву охотничьи угодья.

Когда тепло превратилось в жар, когда растаяли все сосульки и звон капели эхом растворился в пространстве, когда ручьи талого снега завершили свой бег, когда проклюнулась свежая новорожденная травка, хозяйка сказала Каю:

– Ты правда так хочешь на улицу?

Кай громко мяукнул и посмотрел в окно.

– Хорошо, – сказала она. – Хоть сердце мое и разрывается, я отпущу тебя.

Хозяйка взяла его на руки. Кай в последний раз оглядел комнату. Почему-то ему захотелось жалобно замяучить,

но он сдержался. Она понесла Кая вниз по пахнущему собаками подъезду, понесла его вниз по пахнущему валерьянкой и котлетами подъезду, вниз, еще ниже – снова к неприступной железной двери между мирами.

Как в первый раз звуки, запахи и цвета ворвались в мозг Кая, одурманили его, закружили. Хозяйка на прощание

потерлась лицом об его мордочку, он промяучил в ответ

и, наконец, почувствовал подушечками лапок шершавый асфальт. Кай замер, полностью открывшись опустошающему урагану чувств.

– Ну, ты приходи, Кай, если захочешь, я тебя накормлю

и вылечу, – сказала хозяйка, всхлипнула – она чувствовала и знала, что это прощание. – Береги себя, – она еще раз всхлипнула, развернулась и вошла в подъезд. Дверь захлопнулась. Кай, обернувшись, несколько мгновений смотрел на этот неприступный бастион, вновь отделивший его от мира людей. А через несколько секунд, забыв обо всем, что было

и чего не было, побежал неизвестно куда, неизвестно зачем, навстречу новой свободе и свежему весеннему ветру, все еще холодному, леденящему, но такому радостному и привольному!

Больше Кай никогда не видел хозяйку.

Он бродил по весенним улицам, восторженный и немного печальный.

Действие третье: конец лета

Старый девятилетний бродяга добра, идущий, с мудрыми усами, седыми, куда глаза глядят, вдоль дороги, не пугаясь машин. Вдоль дороги – вперед, к кошачьему месту. Вдоль дороги бродяга бредет. Разве бродят так коты?

Разве бредут они так – просто вперед?

Он оглянулся. Коты так не бродят, коты ищут теплого места, коты ищут еды, коты дерутся за еду и за кошек, коты, хотя и выглядят как бродяги, редко становится настоящими бродягами. Но Кай стал.

Он свернул на запах вкусной еды, и, по густой траве шелестя, не обращая внимания на юрких мышек-полевок,

на юрких мышек урожая, он вышел к поляне. У поляны – машина, люди, голоса, смех, музыка. Люди обижали его, но он не утратил доверия. Каждый раз – новая святая удача. Он вышел из высокой травы на поляну, он вышел просить еды, он подошел незаметно, выпрямив хвост, и встал, глядя на черный мангал, на черный, ароматно дымящий мангал, норовя заглянуть людям в лицо, норовя встретиться с ними глазами.

И они заметили его, и они стали говорить о нем, и, конечно, никто не стал гладить его, и, конечно, никто не стал брать его на руки. Ведь он – бродяга, он знал это, и оставил надежду, и стал свободен от надежды. Он замяучил, раскрыв алую пасть, продемонстрировал узкие желтые клыки.

И было дано, и было дано, и был кусок мяса, жилистый

с жиром, прекрасный кусок мяса, который он жевал и разрывал, который он проглатывал и проглотил. Люди фотографировали, улыбались ему, и он, закончив, тоже улыбнулся им по-кошачьи и исчез незаметно, ушел своей дорогой.

***

Он встретился с кошкой, с молодой бело-черной белогривой бело-игривой кошкой с голубыми глазами. Это было место, похожее на дом его детства, на деревенский дом его детства, на фермерский дом его детства. Здесь тоже был дом, но он не мог войти в этот дом красного цвета с крышей из шифера, в большой дом с большой веселой семьей и кучей веснушчатых детишек, дом, откуда всегда пахло вкусной едой. Вот такой был этот урожайный дом

в колосящемся море пшеницы, вот такой был этот дом.

И в доме-доме этом жила вольная голубоглазая кошка, и в доме-доме этом жил старый сварливый кот, и во дворе-дворе дома-дома этого за деревянным забором-забором кривым, по перекладинам которого можно было так легко и грациозно гулять и даже лежать там, открывшись теплому солнышку, стояла зеленая, блестящая, как спинка жука, машина-машина. В доме-доме этом пахло детством.

Кай встретил кошку голубоглазую в предвечернем сарае. Она лежала-лежала на соломе, а вокруг валялось зерно,

и наглые мыши-мыши его подбирали и ели, а кошка мяучила-мяучила и смотрела. Она спряталась, увидев странного чужака впервые, увидев пришедшего на зов, она спряталась-спряталась и робко разглядывала его из-за картонной коробки, и солнце-солнце раскидало меж ними свои пыльные лучики.

Бродяга Кай втянул ноздрями запах кошачьего меда,

в предвечерье он всегда чувствовал его аромат особенно остро, он был утомлен и заинтересован, он просто лег

на сено, вытянул лапы и положил на них свою мудрую глупую голову, прикрыл глаза. А кошка-кошка пугливо глядела

на чужака.

Кай проснулся от шипения старого сварливого пушистого, пушащегося во все стороны, растрепанного старого кота, он шипел на Кая и ревел, старик с уродливой клюкой, размахивал ей он и молотил хвостом. Была ночь. Кай поднялся и глянул на старика без злобы, но тоже вздыбился. Так не хотелось уходить-уходить из милого места, где пахнет кошкой, где пахнет детством, где пахнет и старым котом, но Кай не имел ничего против старого кота.

Они подрались. Кай был не в лучшей форме после девяти прожитых зим, но соперник был стар и неповоротлив, ему пришлось позорно убежать, покинуть владения былой славы. А Кай вылизал царапины и отправился на охоту.

Он бродил в холодном осеннем воздухе и глядел на догорающую жизнь светлячков, он бродил у речушки в ивах, он внюхивался в ночь и, замерев, точным прыжком ловил маленького суслика. Получилось не сразу, только с третьей попытки. Не спеша, под темным небом он съел добычу.

Запах, он давно его чувствовал – кошка тоже ходит здесь, ходит-бродит, но на что ей охота? – так, развлечение, ведь в красном доме-доме ждет миска, полная пищи. Она наблюдала за ним сейчас, и Кай это знал. Он смотрел, как в тишине течет и журчит речушка, слышал медовую песнь каких-то насекомых, которые скоро, совсем скоро умрут. Когда тучи рассеялись, а небо вызвездило космическим холодом, Кай поднял желтые глаза и увидел луну.

***

Никто не пытался прогнать Кая с фермы, даже старому ворчуну пришлось смириться – он избегал Кая и грязно ругался под нос при нечаянной встрече. Люди позволяли Каю остаться – наверное, решили, что он будет ловить мышей. Кай это делал исправно и был им благодарен.

А кошка-кошка с голубыми глазами, она жила-была

в двух мирах – в мире красного дома и в его сарае, они виделись порой и глядели друг на друга, лежали вместе, играли как котята. Давно Кай ни с кем не играл – это было подарком. В этих играх, в ласковых играх котят, он забылся, потонул и всплывал наружу, только когда оставался один

в предвечернем сарае в ожидании вечера.

Когда подули холодные ветры и листья приятным ковром застелили землю у реки, и когда пшеница уже была скошена, и когда люди убрали все зерно, и когда собрали весь урожай, она родила четырех котят, здесь, в сарае, она ушла-ушла из дому и обустроила гнездо среди сена, в глубине сена, в темной глубине, прелой глубине сена было кошачье гнездо, полное котят.

Когда она еще не свила гнездо и только готовилась родить, Кай приносил мышей и оставлял на пороге у дома, и, конечно, он видел, что люди выкидывали их, но он все равно это делал и продолжал приносить добычу в гнездо все те дни.

Он видел, он видел, как мать вылизывала детей, когда он присутствовал, и, когда он смотрел и видел это, и видел, как кошачий мед струится, наполняет их жизнью и наполняет их жизнь, он чувствовал в этот момент радость, глядя на нее, на котят и на нее, как она облизывает их, и слюна ее, и все это было кошачьим медом.

***

Три дня Кай заботился о кошке и приносил пищу, он приносил мышей, и птичек, и все, что удавалось раздобыть. Люди подкармливали его. Человеческие дары он тоже предлагал ей. Голубоглазая кошка шипела-шипела на Кая всякий раз, как он приближался. Кай просто оставлял пищу и уходил прочь.

Скоро люди обнаружили гнездо, забрали кошку и котят. Кай снова остался один в сарае. Почему-то он грустил и вспоминал горько-сладкий вкус, который ощущал, глядя на свое потомство. Еще несколько дней он приносил мышей и клал их на порог красного дома, а потом перестал это делать и сам занял еще недавно такое теплое гнездо в сарае.

***

Вечерело, выпал первый снег, когда он увидел ее в окне и обрадовался, подняв хвост. Хотелось посмотреть на нее и котят, и этого было достаточно. Кай никогда раньше не заботился о потомстве, а потомства он оставил немало. После совокупления он тут же терял интерес, уходил прочь. Сейчас было иначе – что-то внутри, в самом сердце, заставляло его переживать и грустить.

Кай свернулся клубком в своем гнезде и стал видеть сны, в которых был снег, была луна, было тепло и уютно. На шерстяном одеяле он лежал вместе с кем-то теплым

и плакал. Кто-то гладил его по голове.

Проснувшись, Кай почувствовал себя гораздо легче и свободнее. Новая ночь, хоть и холодная, полная ветра

и мокрого снега, несла свежесть, несла очищение для уставшего мира.

Поля, деревья, дом и двор застелило, засыпало первым мягким белым-белым снегом, и дети выбежали играть

во двор. Они кидались снежками и пытались слепить снеговика, который все время разваливался.

***

В соломенном гнезде Кай провел всю зиму, одну из лучших зим. Он зарывался глубоко в сено, а от стены, прилегающей к дому, исходило тепло – там топилась большая печь и черный дым клубами валил из трубы. Кай ловил снежинки, Кай много спал, у него была пища, которую приносили люди. Иногда заходила кошка с голубыми глазами, и они снова играли.

Однажды из дома в мягкий пушистый снег выбежали котята. Они были еще маленькими игручими комочками. Кошка ходила рядом, она учила их кошачьим премудростям, учила красться и прыгать, только вот добычи никакой в снегу не было. Кай вышел навстречу, но кошка зашипела, кошка выпустила когти и прогнала его прочь.

***

В середине зимы, в морозную ночь, Кай повстречал старика – тот кашлял и едва волочил лапы, он был плох, он ушел из теплого дома и призраком возник на пороге сарая. Старик всегда избегал Кая и никогда больше не появлялся в сарае после первой их встречи. Но теперь он пришел, поглядел на Кая спокойными исстрадавшимися глазами,

в которых не было уже ни злобы, ни обиды. Старый кот забился в дальний, самый темный и пыльный угол, и затих. Лишь изредка тишину нарушал его хриплый кашель.

Кай подошел к старику, встретился с его удивительно ясным взглядом и просто лег рядом, он заурчал, как мама учила в детстве, как она урчала, когда он сам был котенком, уткнувшимся в ее теплый живот, он лег рядом, чтобы согревать старого кота, чтобы быть рядом.

Без пищи и воды Кай пролежал с ним весь день и всю ночь. Старик лежал, прикрыв глаза, но не спал. Иногда он заходился в приступах хриплого кашля, а потом плакал скудными старческими слезами, отпуская всю боль

и напряжение долгой жизни. Утром он умер. Кай вдохнул запах быстро остывающего тела – оно пахло кошачьим медом.

***

Зима пошла на убыль, и соломы в сарае заметно

поубавилось. Кай теперь спал на чердаке красного дома.

Он перебрался туда еще и потому, что тело старого кота стало разлагаться и вонять. Люди нашли и закопали его, но Кай больше не хотел возвращаться в сарай. На чердаке ему приходилось спать на жестких пыльных досках, зато возле ржавой трубы было очень тепло. Он никогда не пытался проникнуть в дом незваным гостем и довольствовался тем, что есть.

***

Когда растаял лед и потекли ручьи, когда вновь запахло новой жизнью, когда весь мир пришел в движение, когда снова захотелось бегать, играть и резвиться, тогда Кай вновь увидел котят, уже больших и самостоятельных.

За зиму они сильно выросли и теперь могли исследовать мир без помощи матери. Они гурьбой выбежали за порог

и замерли на мерзлой земле, морщась от холода, осторожно касаясь лапками еще не растаявшего снега. Они вдыхали запах весны, они вдыхали кошачий мед.

Сперва они боялись Кая. Но он просто был рядом,

и вскоре котята, которых выпускали гулять все чаще, привыкли к его присутствию. Иногда они играли вместе. Больше всего полюбила Кая маленькая кошечка, самая резвая, с разноцветными глазами – один желтый, как у Кая, второй – голубой, как у матери. Остальные держались от него в стороне. Один котенок был очень флегматичным, спокойным, часто уходил и подолгу пропадал где-то в поле или

у реки, двое других – задира и забияка – все время дрались друг с другом во дворе.

***

Когда снег еще окончательно растаял, когда кончился холод, когда отпела капель, а из земли показалась трава, кошка стала навещать Кая чаще. Голубоглазая мать; он чуял, что она похожа на его мать. Их игры стали спокойнее. Она не переносила присутствия своих детей, которые уже выросли, она сделала для них все, что требовал долг,

и теперь недовольно щерилась, если кто-то подходил

к ней слишком близко. Кай же, напротив, был рад любой компании.

Голубоглазая возлюбленная его, чуя весну, отставляла ноги назад, ластилась и каталась по оставшейся в сарае соломе, куда снова перебрался спать Кай.

***

Наступила череда теплых дней. В один из них Кай проснулся и вышел во двор. Солнце грело так хорошо; он зажмурился, потянулся. Вокруг пели птицы, люди были заняты работой, весь мир куда-то двигался, жил, источал запахи и ароматы, радовался и пел.

В своей миске Кай нашел кусок мяса и молоко —

настоящее пиршество, какое случалось нечасто.

С огромным удовольствием он съел мясо и вылакал молоко, на усах остались белые капельки.

Кай еще раз потянулся, оглядел всю ферму: красный дом, сарай, скотный двор, широкое поле, готовое родить. Его никто не видел. Кай медленно зашагал прочь, взобрался на забор, последний раз прошелся по деревянной балке, спрыгнул за ограду, прошел по берегу реки под тенистыми ветвями прибрежных ив. Наметанным взглядом он замечал мышей и робких сусликов, но ему не хотелось охотиться.

Кай пересек поле, следуя вдоль узкой тропинки, и вновь оказался на обочине дороги, по которой со свистом проносились машины.