Текст книги "Пустая колыбель"

Автор книги: Вера Ард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Вера Ард
Пустая колыбель

Часть 1. Дневник

Анна, я долго думала и решила, что вы правы. Пока есть время, стоит записать свою историю. Варю забрали час назад. Сегодня для нее все закончится, мне же ждать еще два дня. Сидеть в одиночестве невыносимо. А дневник – хороший способ вспомнить все по порядку и попробовать поверить, что я ни в чем не виновата…

Месяц первый. Октябрь

Не помню точное число, но уверена, что был понедельник. Середина октября. Я стояла в туалете, держа в руках тест на беременность. Две полоски. Пять минут назад, доставая тест из коробки, я еще не знала, какой результат хочу увидеть. Второго ребенка мне давно хотелось, но каждый раз, когда не получалось, я ловила себя на мысли, что может и к лучшему. Алине одиннадцать, она самостоятельная почти взрослая личность, а тут снова: грязные подгузники, колики, бессонные ночи. Да еще и девять месяцев беременности с уймой проблем, про которые иной раз не расскажешь и подругам. Но, увидев в тот день две полоски, я почувствовала, что к глазам подбираются слезы, и прошептала: «Благодарю тебя, Господи».

Пару минут я стояла, замерев, и не могла заставить себя выбросить тест. Нет, хранить его или показывать мужу я не собиралась. Мне казались глупыми эти сентиментальные игры. Я представила выражение лица Олега, если бы он развернул подарочную бумагу, как показывают в слезливых мелодрамах, и увидел там «ЭТО». Сначала недоумение, за ним понимание, а потом жуткая брезгливость и вопрос: «Ты что, на него писала?»

Олег, Олег… Я так боялась, как он отреагирует. Мы приняли это решение вместе и уже больше года пытались зачать ребенка, но никак не получалось. Врачи не видели причины. Да, нам обоим за тридцать пять, мы не так молоды и здоровы, но обследования никаких серьезных проблем не показывали.

Спустя год попыток я успокоилась и решила, что если не выйдет, значит, не судьба. Больше мучить себя не буду: сдавать анализы, пить лекарства с гормонами, высчитывать подходящие дни, заниматься сексом по расписанию. Хватит. Вернемся к обычному образу жизни, получится – хорошо, нет значит нет, в конце концов, дочь – уже подросток, лет через десять у нас и внуки могут появиться.

Когда я сказала о своем решении мужу, он не расстроился, а даже будто обрадовался. Я знала, что хочу второго ребенка сильнее, чем Олег, но при этом была уверена: он будет прекрасным отцом. Олег обожал Алину. Именно поэтому после той истории мы все еще были вместе. Никто не смог бы заменить Алине отца. В глубине души я надеялась, что сейчас будет мальчик. От этого муж точно будет счастлив, как бы он не говорил, что лишь глупцы считают жизненно важным родить сына.

Олег… Я любила его. Несмотря ни на что. Олег и Алина. Моя семья. Но нас должно было стать больше.

Услышав шум открывающейся двери, я выглянула из кухни, где готовила ужин, в прихожую. Муж пришел с работы. Все мысли улетучились. Я просто стояла и глупо улыбалась. Олег посмотрел на меня своими карими глазами, будто выпучив их. На лице застыло непонимание.

– Ты чего? Как-то странно выглядишь, – спросил он.

Слова застряли в горле. Я продолжала стоять и глупо улыбаться. Он покачал головой и наклонился развязать шнурки. Когда муж снял ботинки и куртку, я просто подошла и крепко обняла его. Олег выше меня ростом и немного полноват, поэтому я уткнулась лицом ему в грудь. Он был мягкий и очень родной.

– Маш, да что случилось-то? – муж все еще не понимал.

Я подняла глаза вверх и посмотрела на него. Снова навернулись слезы. Прошептала:

– Я беременна.

Не помню, что было дальше. Кажется, на лице его отразился шок. Я даже не рассказывала про задержку в этом месяце: надоело каждый раз надеяться. Сам он не стал бы считать: это наши женские штучки, мужчинам не до них. Потом, когда шок прошел, Олег начал расспрашивать меня. Я сказала, что ничего еще не знаю. Просто тест положительный. Он ответил, что нужно сделать УЗИ, сдать нормальные анализы: не стоит заранее радоваться, вдруг ошибка. Сейчас мне кажется, что он успокаивал не меня, а себя. Олег не хотел менять привычный уклад жизни.

Мы договорились, что ничего пока не скажем Алине. Сначала все проверить, полностью обследоваться. Она так привыкла быть единственной. Быть центром нашей семьи с самого рождения. Я не представляла, как делить любовь к дочери еще с кем-то. И сможет ли она принять малыша и стать ему хорошей сестрой? Мне бы этого очень хотелось.

Муж ушел переодеваться, а я продолжила готовить ужин, ожидая прихода дочери со спортивной секции. Включила на кухне телевизор. Шли новости. Возможно, память играет со мной злую шутку и это было в другой день, но мне кажется, что все-таки в тот. Диктор в новостях сообщила о странных смертях новорожденных детей в московских роддомах. Причины были неизвестны. За последнюю неделю более тридцати малышей без патологий во время беременности погибли от синдрома дыхательных расстройств. Просто перестали дышать в первые сутки после родов. Я помню, как посочувствовала мамам, которые после девяти месяцев беременности вынуждены будут не кормить своих малышей грудью, а хоронить их. Это было ужасно. Потом подумала: как хорошо, что мы не в Москве. Волгоград далеко. Это там у них в столице все время что-то страшное происходит, а нас это не касается.

Месяц второй. Ноябрь

Остаток октября прошел в легкой приятной суете. Я сдала анализы, сделала платное узи. Все подтвердилось. Теперь нужно было добраться до женской консультации и встать на учет. Я не торопилась, срок был совсем маленький. Пока я никому не рассказывала: ни родственникам, ни коллегам.

Помню, как на работе (я редактор на крупном Волгоградском новостном портале) мы впервые обсуждали то, что творится в Москве. Тогда еще довольно беспечно. Вот, типа плохая у них экология, и деньги никакие не спасут. Но количество погибших сразу после родов детей увеличивалось с каждой неделей.

Анна, вы помните, как стали приходить новости из регионов? В конце октября это была Центральная Россия – Рязань, Тверь, Владимир. Как маленькое пятнышко акварельной краски начинает расползаться на тонкой бумаге. Вот точечка – Москва, вот Подмосковье, вот области вокруг. Первые числа ноября – Санкт-Петербург, Казань, Воронеж и…

– Вы не представляете, что случилось, – в опен-спейс, где нас работало человек тридцать, влетела Саша, одна из наших главных акул пера. Всегда аккуратно причесанная и спокойная, сейчас она была похожа на спортсменку, закончившую бежать длинный марафон. Поневоле я и все рядом сидящие подняли головы.

– Что, Саш? Большая распродажа в Сити Молле? – рассмеялся Денис, наш зам.главного редактора, сидевший через один стол от меня.

– Нет, – выдохнула она и посерьезнела. – Я только что разговаривала с одним врачом из Второго Роддома. Началось… Трое детей за последние сутки. Все сразу после родов. Не задышали.

Я схватилась обеими руками за стол, чтобы не потерять сознание. Что-то резко подкатило к горлу и мне перестало хватать дыхания. Хорошо, что в этот момент никто на меня не смотрел. Все внимание было направлено на Сашу.

– Это точно, то самое? – спросил кто-то.

– Да, по всем признакам похоже. И никаких предпосылок во время беременности не было. Эпидемия и до нас дошла. Врач мне рассказал, что это связано с дефицитом какого-то сурфактанта. Это вещество, которое содержится в легких. Оно начинает формироваться с середины беременности, покрывает легкие изнутри и, грубо говоря, не дает им слипаться. Без этого слоя кислород не может нормально поступать в кровь, легкие не расправляются. Так вот, у погибших детей, это вещество во время беременности не образовывалось. Ребенок делает вдох, а кислорода нет. Малышей пытаются к аппарату искусственной вентиляции подключать, но все бесполезно. Легкие не работают. Ребенок умирает.

– Ужас-то какой… Хорошо, что у нас никто не беременный, – произнес Денис. – Не представляю, как жить с этим, зная, чем все может закончиться. В Москве уже выживших процентов десять.

– Вроде сейчас срочно закупают этот сурфактант из-за границы, там научились его выделять из крови животных, – добавила Саша. – Но все равно, это только временная история. Препарат дорогой, сколько его будут колоть одному ребенку? Если у него в организме ничего не вырабатывается. Явно простым смертным не на что рассчитывать.

– У одного из наших программистов сейчас жена на шестом месяце, – задумчиво произнесла кадровичка. – Тяжко им будет…

Я слушала весь этот разговор будто в тумане. Саша убежала минут через десять, а вокруг все гудело. Страшно, было страшно. Я написала сообщение Олегу, рассказала об услышанном. Он сразу же ответил, пытаясь меня успокоить. Что до родов еще восемь месяцев и произойти может все, что угодно, а если это реальная болезнь, то лекарство от нее найдут, ведь не могут просто так по всей стране умирать дети.

Я убежала в туалет. Меня тошнило, хотя от токсикоза до этого я не страдала. Уже месяц я пыталась отгородить себя от плохих новостей. Я надеялась, что все будет в порядке и нас это не коснется. Но при этом все больше времени я старалась проводить с дочерью, будто пытаясь найти в ней поддержку. Алина ничего не знала и не понимала, почему я так стараюсь лишний раз обнять ее и заняться чем-нибудь вместе. Она уже была подростком, стремящимся всеми силами показать свою взрослость. А мне так хотелось видеть ее маленькой девочкой, цеплявшейся за мои брюки, когда она училась ходить. Будет ли у меня еще малыш? Будут ли вообще дети в этом мире? Как же это страшно! Как страшно! Слезы полились из глаз. Я достала платок и вытерла их. Нет, дотянуть до последнего, никому не говорить. Не хочу этих сочувственных взглядов, вопросов, как будто я в терминальной стадии рака. Нет, нет, я хочу верить, что все будет хорошо.

***

Середина ноября. Десятая неделя с последних месячных. Так гинекологи считают срок беременности. Пора было вставать на учет. С прошлого года стало обязательным появляться в женской консультации до двенадцатой недели. И проходить все нужные обследования, иначе потом будут проблемы с получением родового сертификата. Вместо обычного городского роддома тебя отправят в обсервационный – к наркоманкам, бомжам, малолетним матерям, еще не успевшими окончить школу. Там оказывалась лишь экстренная помощь. И дети, как правило, становились отказниками. А маму, наплевавшую на новые правила, ждало расследование, грозящее серьезным штрафом и отсутствием декретных выплат, если она в суде не могла доказать, что были непреодолимые препятствия, не позволившие ей провести беременность под присмотром врача из государственной поликлиники. Нет, такого себе не могла позволить ни одна нормальная женщина. Когда закон был принят, многие возмущались, что это противоречит конституции и все такое. Но нам сказали, что демографическая ситуация в приоритете, и только государственные женские консультации имеют право сопровождать будущих мам.

Когда я впервые в этом году переступила порог женской консультации, то сразу поняла, насколько все изменилось с моей прошлой беременности. И дело было не в ремонте здания, ни в новых плакатах, и даже не в медицинских масках, одетых и на сотрудников, и на пациенток. Здесь была совсем другая атмосфера. Тяжелая, мрачная, больше подходившая онкодиспансеру, чем консультации для беременных, где должно править радостное ожидание, но никак не отчаяние.

Всех беременных обязали носить маски и одноразовые перчатки в общественных местах еще в начале ноября. Ученые по телевизору все высказывали предположения, но так и не могли понять, как происходит заражение. Воздушно-капельный путь не исключался. В том, что началась эпидемия, сомнений уже не было. В Москве выживших детей было меньше процента. Европейская часть страны пока отставала от столицы: в разных городах процент выживших был от десяти до шестидесяти. У нас в Волгограде умирало примерно половина детей. Привезенного из-за границы сурфактанта не хватало. Ходили слухи про неофициальное постановление колоть его тем, кто дышал самостоятельно хотя бы десять минут. Таких были единицы. Но уколы поддерживали их лишь в первые сутки. Дети все равно умирали. Эпидемия распространялась и дальше, за Урал, но там пока все было не так страшно. Однако уже не было ни одного города в стране, от Калининграда до Владивостока, где не умирали бы дети. В попытке избежать распространения болезни на прошлой неделе всем беременным женщинам запретили покидать страну. Перед пересечением границы для исключения тех, кто на ранних сроках, всех девушек и женщин от двенадцати до пятидесяти пяти лет заставляли сдавать экспресс-тест на беременность. Наши соседи из СНГ заявляли, что у них эпидемии нет, хотя случаев внезапной младенческой смерти и у них стало больше, чем в статистике за прошлые годы.

Отчаяние на лице не скрыть медицинской маской. Оно в глазах. Вот коридор с кабинетами гинекологов, выкрашенный голубой краской. Вот девушки на стульях и скамейках, ожидающие вызова к врачу. Они разные. Все. И отличие не только в сроках беременности. Чем больше живот, тем больше страха и боли в глазах. Вот две молоденькие девочки, беременность которых еще не так заметна, тихо шепчутся. Мне неслышно их разговор, но я разбираю отдельные слова: «по телевизору сказали», «ищут лекарство», «выживает один из сотни». А вот мама с большим животом пытается развлечь своего старшего ребенка трех лет. Видимо, его не с кем было оставить дома. Мальчик прыгает по коридору вместе с красной маленькой машинкой. Ему скучно, он хочет на детскую площадку или идти смотреть дома мультики. А его мать с отчаянием в глазах гладит живот. Видимо, малыш толкается. И чем сильнее толчок, тем больше она ощущает, что ребенок внутри нее жив. Жив, пока он в ней. Но ей страшно, что ему не прыгать уже с машинкой по коридору. Роды скоро, и она не верит, что попадет в маленький процент тех, кто уйдет из роддома, держа на руках живого малыша, а не свидетельство о смерти.

Моя очередь. Иду в кабинет, смущенно здороваюсь. За столом сидит наш участковый гинеколог. Та же самая, что и двенадцать лет назад, когда я была беременна Алиной. Только выглядит она старше. Ей должно быть уже хорошо за пятьдесят. Теперь у нее короткая стрижка и покрашенные прядками волосы. Цвет какой-то неестественный, видимо, пытается скрыть седину. Я боялась ее в свои двадцать три. Чувствовала себя двоечницей перед лицом строгой учительницы. Вот и теперь. Она спросила:

– С чем пришли?

Я промямлила в ответ:

– Беременность, десять недель.

– Будете рожать?

– Да, – неуверенно сказала я.

В этот момент на ее лице отразилась злость, как будто долго копившаяся и только сейчас нашедшая выход. В руке была ручка, которую она нервно вертела. Услышав мой ответ, она вдруг отшвырнула ее и чуть ли не закричала:

– Да неужели вы не видите, что творится? У вас есть уже дети?

– Да, дочери 11 лет.

– Так зачем? – еще громче спросила она. – Сделайте аборт, пока срок маленький. Хоть хоронить не придется!

– Почему вы так со мной разговариваете? – теперь злиться начала я. – Это мой ребенок и я никакой аборт делать не хочу. Все еще может измениться. Найдут лекарство…

Врач посмотрела на меня с жалостью и громко вздохнула.

– Извините. Это ваше дело, конечно, – она сделала паузу и посмотрела в сторону окна, стараясь не встречаться со мной взглядом. – У моей дочери на днях ребенок умер, – добавила она после секундной паузы. – Она сама не своя. Вчера похоронили. Прожил всего пару часов.

– Вы меня простите, – тихо сказала я. – Я очень сочувствую.

Врач откинулась на спинку стула и посмотрела в потолок. В глазах застыли слезы. Впервые видела ее такой неуверенной в себе. Двенадцать лет назад она мне казалось просто железной. Никаких эмоций. Все четко и по плану. А теперь.

– Вы третья за сегодня, кто пришел вставать на учет, – сказала она, все так же глядя в потолок. – И все верят. Вы просто не видели. Не знаете, что это такое, когда еще несколько часов назад ребенок ворочается в животе, а потом ты смотришь на холодный труп. Маленький, крошечный. Моя дочь тоже верила до последнего. Она сейчас на успокоительных. Видеть ее не могу в таком состоянии.

– Я очень сочувствую, – только и смогла повторить я. Врач собралась с силами и вновь посмотрела на меня. На этот раз уже спокойнее.

– Не имею права вам навязывать свое мнение. Но стоит ли так рисковать? Тем более что у вас уже есть ребенок.

– Я так долго пыталась забеременеть во второй раз, – я стала оправдываться. – Мне не верится, что если все получилось, то только для того, чтобы потом стало еще хуже. Должно же что-то поменяться, – с надеждой посмотрела я на врача.

– На это все надеются. Но видеть, что сейчас в роддомах – это страшно. Никогда такого не было, – покачала она головой. – Даже во время войны, мне бабушка рассказывала. Дети появлялись под обстрелами и выживали. А тут.

– Неужели нет никаких предположений, отчего это возникло?

– Нет. Как будто какой-то яд проникает в организм матери и через плаценту не дает легким выделять это вещество – сурфактант. На узи до последнего все в норме. А потом просто не срабатывает то, что предусмотрено природой. Как выключатель. Ребенок появился на свет, а дыхание не включилось. Или включилось, но энергии не хватило, и оно выключилось вновь. Только вместо лампочки живой малыш.

Мне было так страшно от ее слов, даже мелькнула мысль, может она права? Сделать сейчас аборт и все будет легко, безболезненно и весь этот кошмар не будет касаться меня. Но в голове сразу всплыло: «аборт – это убийство, это страшный грех, после которого душе уже не спастись». Мне так говорила мать, выросшая в семье священника. Дедушка много лет служил церкви. Сейчас ему было восемьдесят четыре. Лишь три года назад он оставил свое призвание. Он уже с трудом ходил, но голова до сих пор была ясная. Я поняла, что хочу увидеть его и поговорить. Мне нужен был совет.

– Ну так что? Будем заполнять карту по беременности? – спросила гинеколог.

– Да, будем, – я решила, что до двенадцати недель, когда можно сделать аборт, у меня еще есть время. В голове мелькнуло: «Аборт – слово на замену «убийству».

***

Вечером я рассказала мужу про свой разговор с гинекологом. Олег спросил:

– Ты уверена, что не стоит послушать ее совета?

Он старался говорить очень мягко, но внутри у меня будто что-то взорвалось. Словно этот вопрос стал последней каплей, после которой емкость с болью и страхами, стоявшая на краю, вдруг перевернулась и выплеснулась. Я кричала на Олега, говорила, что он никогда не хотел этого ребенка. Что для него это лишняя обуза. Что он не понимает, что это уже живой человек, у которого есть душа, и что аборт – это убийство. Что он хочет сделать убийцей меня, лишь бы ему было легче. И что я, вообще, жалею, что у моего ребенка будет такой отец. В ответ он тоже начал кричать, говоря, что я не думаю о последствиях, все воспринимаю в штыки и что он не хочет оставшиеся семь месяцев терпеть мои истерики, потому что я постоянно буду на нервах из-за происходящего. Олег, вообще, был очень вспыльчив. Еще в первые годы брака мы часто доводили друг друга оскорблениями, но за ссорой всегда следовало жаркое примирение в постели. Лишь с возрастом мы стали спокойнее. Ссоры стали реже, как, впрочем, и секс. Мы были больше родителями, чем мужем и женой. И сейчас Олег говорил, точнее, кричал о том, что он-то думает о нашей семье, в отличие от меня.

– Мама, ты что беременна? – мы обернулись одновременно. В дверях кухни стояла Алина. Моя девочка с каштановыми кудряшками и карими глазами, так похожая на отца. На ее лице было написано непонимание.

– Я думала, ты у себя в комнате, – только и смогла сказать я. Я была совершенно не готова сейчас разговаривать с ней на тему своей беременности.

– Вы орали так, что всем соседям слышно, – Алина тяжело дышала и смотрела на меня. – Так ты действительно беременна? – произнесла она уже громче.

– Да, – кивнула я. – Я хотела тебе по-другому об этом рассказать.

– Мама, но что будет? Ведь во всех новостях говорят, что дети умирают. Зачем вам это надо?

Олег стоял и смотрел на меня. Никакой поддержки от него не было. Его взгляд как бы говорил: «вот и я тебя об этом же спрашиваю, ну что, отвечай».

– Ты же знаешь, мы хотели, чтобы у тебя был братик или сестренка…

– Но зачем? В таком возрасте? Чтоб я ему за няньку была? – Алина повышала голос. У нее сейчас был сложный возраст: истерики и хлопанье дверьми регулярно появлялись в нашей жизни.

– Почему ты так говоришь? – мягко сказала я и подошла к ней, чтобы обнять. – Ты же знаешь, как я люблю тебя.

Алина оттолкнула меня.

– Зачем тебе это нужно? У Димки вот мать тоже беременна, только и разговоров в классе, какие они идиоты, что сейчас собрались второго рожать. И меня все так же обсуждать теперь будут?

– Причем здесь это? – я опять стала заводиться.

– Вы о ком-то, кроме себя, думаете? Зачем вам второй ребенок?

Олег, наконец, вмешался.

– Алина, прекрати так разговаривать с матерью.

– Да вам плевать на меня!

– А тебе на нас нет? – закричала я. – Кто ты такая, чтобы я перед тобой оправдывалась? – я не смогла сдержать злость.

– Я, вообще-то, твоя дочь. И я жива еще. Пока. А если это все заразно? Зачем это? Зачем? – кричала она, на лице заблестели слезы.

– Алина, иди в свою комнату, – произнес Олег. – Вам обеим нужно успокоиться.

Алина взглянула на меня с ненавистью и выбежала из кухни.

– Ну что, довольна? – Олег посмотрел на меня с плохо скрываемой злостью.

Мне ужасно хотелось что-нибудь бросить в него. Чтобы оно полетело и разбилось: кувшин с водой или хотя бы чашку. Иначе бы я просто взорвалась. Я знала, что нельзя, что есть предел, который просто так, без последствий, не перейти. Поэтому под руку попалась упаковка бумажных полотенец. Я швырнула ее в Олега и убежала в ванную. Закрыла дверь, открыла кран и начала рыдать. Минут через пятнадцать он все же постучал и спросил, все ли в порядке. Я ответила «Уйди». Он ушел. Я посмотрела на себя в зеркало. Мои темные кудрявые волосы спутались, стали похожи на старую мочалку. Лицо было красным и опухшим, глаза напоминали щелочки. Из зеркала на меня смотрела какая-то сорокалетняя алкоголичка, но никак не я – примерная жена и мать.