Текст книги "Третий ребенок Джейн Эйр"
Автор книги: Вера Колочкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
– Павел, постойте! – вдруг осмелев, окликнула его Таня.
– Что такое? – с досадой сильно спешащего, но очень вежливого человека обернулся он уже от двери.
– Ой, извините… Я не поняла… А это… А как их надо снимать, деньги эти? Что надо делать? Я же не знаю…
– Да ничего не надо делать… – удивленно уставился на нее Павел. – Придете в банк с паспортом, и все…
– Как это – все?
– Ну, скажете еще, какая сумма вам требуется…
– А кому, кому я скажу-то?
– Господи, Татьяна… Вы что, с луны свалились, что ли? Не понимаю…
– А ты шибко-то не сердися на нее, милок! – выступила вперед неожиданной защитницей бабка Пелагея. – Раз доверили тебе хорошее дело, так и расскажи девке все по порядку, что да как. Не видишь, она совсем потерявшись? Можно подумать, она тем всю жизнь только и занималась, что по банкам вашим шныряла! Сам подумай, откудова ей эту науку знать-то? В банках-то этих она только огурцы в деревне вместе с матерью солила, и все! А ты – с луны свалилась… Да сам ты с луны!
– Да-а-а? – то ли насмешливо, то ли настороженно протянул Павел, с интересом взглянув на Таню. – Извините, бабушка, я как-то не подумал… Ну хорошо, если так… Давайте, Татьяна, я вас провожу, что ли… Хм, забавно как…
Он снова стал разглядывать Таню с насмешливым интересом, с таким же почти, с каким давеча разглядывала ее и Ада, будто она была диковинкой, и впрямь с луны свалившейся и не вписавшейся в окружающее и такое понятное пространство.
Таня, почувствовав, как щеки вновь заливаются противной свекольной краской, залепетала виновато:
– Ой, да не надо, что вы… Не надо провожать, я сама… Просто… Я и правда никогда не была… Да и зачем мне? Что мне там было делать, в банке этом? У меня и зарплата совсем не та… Да и вообще…
– Да мне в принципе не трудно… – пожал плечами Павел. – Вот хотя бы завтра…
– Нет, нет! Не надо! Что вы! Я сама разберусь… Вы извините…
– Ну что ж, сами так сами. Вот, возьмите мою визитку и звоните, если проблемы будут. Не стесняйтесь. Хорошо?
– Хорошо. Спасибо вам, Павел…
Еще раз улыбнувшись своей умопомрачительной телевизионной улыбкой, он вышел за дверь, простучал дробью шагов вниз по лестнице. Таня стояла, молча прижимая к себе Отю, смотрела завороженно ему вслед. А про себя думала: никуда она вовсе не пойдет. И не надо ей никаких Адиных денег, и счетов никаких не надо, ну их вообще… Что она, из-за денег, что ли, в том дворе Отю спасать кинулась? Вовсе нет. Да она и без них хорошо проживет! И Отю как-нибудь на свои прокормит. Он и без Адиных денег уже поправляться начал, вон какой тяжеленький, руки оттягивает… И щечки у него порозовели, и глазки блестеть начали… Ну их к лешему, эти ваши банки да счета! И телефон сотовый тоже к лешему! Кому ей звонить-то? Подружки какие, за время городской жизни образовавшиеся, либо работают с ней в одной больнице, либо живут неподалеку, и родни здесь никакой, кроме бабки Пелагеи, тоже нету… Да и Аде в далекий Париж она звонить не будет. А что, может, она вообще про Отю и не вспомнит никогда больше? Павел же ей подтвердит, что у них тут все замечательно. Пусть Ада там думает на здоровье, что ее деньги впрок пошли, и не беспокоится. И Отя у нее поживет подольше… Нет, не побежит она никакой телефон покупать. И вообще, странно как-то – в Париж звонить. Да это и невозможно, наверное? Может, Павел, в самом деле, попутал чего?
Повертев в руках глянцевую визитку, она опустила Отю на пол и стала вглядываться в мелкие буковки, проговаривая вслух прочитанное. Так… Газета «Бизнес-ведомости»… Главный редактор Беляев Павел Семенович… Ух-ты, ничего себе! Главный редактор… Наверное, он такой же при газете этой начальник, как у них в больнице главврач Аркадий Исакович? Интересно… И телефон есть… И факс… Ну да он ей ни к чему. Да и телефон, собственно, тоже ни к чему. Не будет она ему звонить. Зачем? Чтоб он говорил с ней так же насмешливо? Подумаешь, в банке она никогда не была…
Глава 6
Однако звонить Павлу Беляеву, главному редактору газеты «Бизнес-ведомости», пришлось очень скоро. В одно прекрасное воскресное утро и пришлось, когда, плотно позавтракав оладушками со сметаной, бабка Пелагея с Отей отправились на прогулку, а Таня осталась дома, чтоб не торопясь заняться всякого рода женскими делами. И только наладилась она тихо и в удовольствие подомовничать, как давно помалкивающий телефон в прихожей вдруг ожил, звонко-требовательно призывая ее к себе. Взяв трубку, она и не узнала поначалу этот суховато-властный голос, и хотела уж было ответить, что ошиблись, мол, номером…
– Татьяна, это Ада говорит. Ты чего пугаешь меня? Звоню, звоню тебе который уже день!
– Ой, а я… Я вас и не узнала сразу… У нас телефон не работал…
– Да ладно, знаю. Мне Паша сказал. А мобильник почему не купила?
– Да как-то… Мне некогда было, работы много… – пролепетала первое, что пришло в голову, Таня. Вдохнув побольше в грудь воздуху и немного придя в себя, заговорила уже увереннее: – Ой, Ада, да вы не волнуйтесь! С Отей… То есть с Матвеем, конечно, все хорошо! Он здоров и кушает хорошо, и на улице мы с ним гуляем…
– А как он, отошел немного?
– Да, отошел…
– Ну вот и замечательно. Наверное, и правильно, что я его с тобой на первое время оставила. И спасибо тебе, конечно. Только вот ответь мне как на духу, добрая женщина, почему в банке не появилась? Я проверяла, со счета ни копейки не снято!
– Так это… Так мне не надо пока…
– Что значит – не надо? А на что ты ребенка кормишь? На копейки свои? Нет, так дело не пойдет!
– Но, Ада…
– Что, что Ада?! Мы бедные, но гордые, да? А мне, знаешь, гордость твоя дурацкая без надобности! Чтоб сегодня же пошла и сняла деньги! Отнеслась сердечно к моему внуку – поклон тебе низкий за это, а я в твоем сострадании не нуждаюсь, поняла?
– Да, поняла… Да вы не обижайтесь, Ада…
– Делать мне больше нечего, как сидеть тут и на тебя обижаться. Сегодня же сходи в банк и сними деньги! Или ты ребенка ко мне посылкой собралась переправлять?
– Как это – посылкой… Почему посылкой… А вы… вы что, его забрать хотите?
– Нет, тебе оставлю! Совсем рехнулась, что ли? Сама же говоришь – оправился уже Матвей! Давай-ка дуй сегодня же за билетом да привози его сюда, здесь и разберемся, что дальше делать!
– Погодите, Ада… Но как же так? Может… Может, не надо пока, а?
На этом писклявом «а» вся уверенность Танина и закончилась. Голос вдруг пресекся неожиданно и застрял где-то в груди, да еще и трубка вдобавок выскочила живой рыбкой из рук и закачалась на кудрявом телефонном шнуре, донося до нее обрывки хрипловато-сердитого Адиного голоса. И никак ей не удавалось ее поймать – руки очень тряслись. Пока ловила, совсем раскваситься успела. А когда наконец снова поднесла ее к уху, и сказать уже ничего не смогла, только икнула громко и слезно, и очень неприлично, наверное…
– Да что ты ревешь там, дуреха! Выслушай сначала, что сказать-то хочу! Ревет она… Ну, успокоилась?
– Да… У… успоко… илась… – изо всех сил стараясь подавить идущие из застрявшего в груди слезного комка звуки, проговорила Таня.
– Ну вот и хорошо. Слушай сюда, сердечная ты моя. Я ж тебя не просто прошу Матвея в Париж привезти, я ж тебя сюда жить приглашаю!
– Как это – жить? Ик… – растерялась Таня, от удивления перестав плакать. – Не поняла… Ик…
– А чего тут непонятного? В няньках при нем будешь. Или в гувернантках. Или как там еще… Называй как хочешь. Я и жалованье тебе положу хорошее. Согласна?
– Ой, мама… – тихо прошептала Таня, схватившись свободной рукой за мокрую щеку. – Нет, я не понимаю… Где, где я в няньках-то буду?
– Фу-ты, господи! Да здесь, у меня, где еще-то! Ну, или у Ленки в Ницце… Давай привози скорее Матвея, тут на месте и решим где да что!
– А… Ленка и Ницца – это кто? Это дочки ваши?
– В смысле – дочки?
– Так вы ж сами сказали – Ленка и Ницца…
– Ну деревня, прости господи… – снова тихо начала раздражаться Ада. – Ленка – это дочь моя! А Ницца – это город такой! Лазурное побережье! Там у Ленки дом, там она живет! Поняла?
– Ага, поняла… А что мне делать-то надо?
– Как что? За билетом бежать! У тебя загранпаспорт есть?
– Не-е-е-т… – снова слезливо пропела на одной ноте Таня.
– Ну да, конечно… Как это я не подумала… – забормотала Ада задумчиво на том конце провода.
– Ой, как же теперь…
– Ладно, не реви. Придумаем что-нибудь. Ты вот что сделай. Ты прямо сейчас Павлуше позвони! Ну, тому, который приходил к тебе. Он парень шустрый, у него везде связи есть. Он за два дня тебе паспорт как нечего делать выправит. А ты пока с работы уволишься, то да се… А Паше скажи: я с ним рассчитаюсь за хлопоты. Он знает, за мной не пропадет… Все поняла, дуреха слезливая?
– Да… Да, я все поняла, Ада! Я прямо сейчас ему позвоню!
– Ну, давай… А я завтра еще тебя наберу, расскажешь, как и что получается. Ну все, пока. И не реви. Все будет хорошо…
Таня долго еще вслушивалась в короткие гудки, будто ожидая, что вот-вот они прервутся и трубка рассмеется ей в ухо хрипловатым Адиным голосом – вот дура деревенская, поверила, мол… Потом положила ее осторожно на рычаг, вытерла ладошками мокрые от слез щеки, застыла в недоумении. Так. Так… Что-то она сделать такое должна… Что-то очень срочное… А опомнившись, тут же заметалась заполошной клушей по прихожей – визитку же надо найти! Ту самую, красиво-глянцевую, с мелкими буковками! Там же телефон этого Павла пропечатан, который главный редактор! Куда ж она ее засунула, помоги, Господи, дай памяти…
Визитки нигде не было. Вроде бы все ящики и ящички перерыла – нет нигде. «Черт, поиграй да отдай… Черт, поиграй да отдай…» – пришептывала Таня под нос бабкину присказку, мечась от комода к серванту и перерывая все подряд даже в тех ящиках, где ее и быть-то не могло. Так и застали ее пришедшие с прогулки бабка Пелагея с Отей – зареванную, лохматую, с трясущимися руками…
– Бабушка! Бабушка! В прихожей на тумбочке такая маленькая карточка лежала! Ты не видела? Гладенькая такая, блестящая!
– Господи, да что случилось-то? – хлопнула себя по худым бокам бабка Пелагея. – Чего ты наскакиваешь, ровно в драку? Под скатеркой твоя карточка, с глаз прибратая! Разуй глаза-то, заполошная… Кто тебя напугал-то так?
– Ой, бабушка, не спрашивай меня лучше! Тут такое… – махнув на нее рукой, бросилась Таня к столу.
Визитка главного редактора «Бизнес-ведомостей» Павла Беляева действительно оказалась аккуратно «прибратая», лежала себе тихонько под мережковой скатеркой. Схватив ее в руки, Таня вздохнула облегченно, без сил опустилась на стул.
– А ну давай рассказывай, что тут без нас случилось такое! – стягивая с Оти мокрые насквозь ботинки, приказала бабка Пелагея. – Я ж вижу, на тебе лица нет…
– Ой, ты не поверишь, баб! Я с Отей в Париж поеду…
– Это в какой такой Париж? В тот самый, заграничный, что ли? Ты чего, девка? Совсем с глузду съехала? – распрямляя с трудом спину, недоверчиво проговорила бабка.
– Да никуда я не съехала, что ты! Сейчас только с Адой разговаривала! Она меня на работу туда берет, буду при Оте нянькой теперь…
Бабка подошла к столу, уселась напротив Тани, принялась молча ее разглядывать. Отя тоже подошел, ткнулся трусливо белой головой в Танины колени. Молчали они долго – Тане показалось, целая вечность прошла. Наконец бабка, хлопнув сухонькой ладошкой по белой скатерке, проговорила весело и отчаянно:
– А и поезжай давай, девка! Чего ты у меня, хуже всех, что ли? Поезжай! Нечего тебе около старухи сиднем сидеть! Сроду нигде не бывала, вот и поезжай!
– Бабушка, но это далеко очень… Ты хоть понимаешь, куда я еду-то?
– А то! Конечно, понимаю. В заграницу едешь. И ничего тут страшного нету. Сейчас все ездят. Вон Дашутка, внучка Лизкина, совсем еще соплюха, а из заграниц этих не вылезает, только и шастает туда-сюда, ширь да барь… Лизка все время ее фотокарточками похваляется. Вот недавно показывала Дашку с этой… Ну как ее, зараза… Животина такая, с двумя горбами… А, вспомнила! Верблюдь называется! А Дашка прям между горбов ей уселася и лыбится во всю фотокарточку… Уж и не знаю, как эта самая верблюдь на себе ее толстую задницу выдержала – ножки-то у ей тонюсенькие… Ты, Танюх, тоже там с этой животиной сфотографируйся и мне потом карточку пришли, ладно? Я тоже Лизке похвастаюсь…
– Так там нет верблюдов, бабушка…
– Ну, тогда с другой животиной, какая уж попадется… Один хрен – все равно ж заграница!
– Ладно, бабушка, пришлю. Обязательно пришлю. И звонить буду, и письма писать…
– Ага. Давай. А за меня не беспокойся. Если что – в Селиверстово отпишу, кто-нибудь зараз приедет, и уговаривать не надо. Только вот по Отечке сильно скучать буду…
Глаза бабки Пелагеи вдруг затуманились мутными слезами, морщинистое, покрытое старческими коричневыми пятнами лицо будто сдвинулось и поехало чуть вбок. Хлюпнув носом и быстро утерев его концом белого платочка, она потянула к Оте узловатые, тоже сплошь коричневые ладони, проговорила плаксиво:
– Иди ко мне, Отечка, иди, белая моя рыбочка, сиротинушка моя горемычная… Увезут тебя скоро в дальние дали, оторвут от меня навеки…
Отя оторвал голову от Таниных коленок, скривил губы горестной скобочкой и пошагал в объятия бабки Пелагеи, и рухнул в них всем своим маленьким тельцем, и заплакал сладко и от души, уткнувшись в костлявое старушечье плечо.
– Бабушка, ну зачем ты… – сглотнув жалостливый комок, тихо проговорила Таня. – Не надо его расстраивать…
– Да как же не надо-то, Танюха… – раскачиваясь и поглаживая Отю по спинке, пропела-прорыдала бабка Пелагея. – Как же не надо-то… У него ж, поди, сердечко тоже не каменное… Надо, надо, чтоб дитя плакать умело. И не из капризу какого, а чтоб от сердечности. А то, не дай бог, грубым да жестоким дитя вырастет…
Глядя на них, Таня не удержалась, тоже заплакала тихо. Все в душе у нее смешалось, и сама она уже не понимала, отчего больше слезы бегут – оттого ли, что до смерти жалко было бабку Пелагею одну оставлять, или от страха перед грядущей новой жизнью, а может, и от внутреннего негодования на трусливость свою она плакала… Ну, в самом деле, что в том такого, если она этому Павлу Беляеву позвонит? Она ж не просто так, она ж по делу… И пусть он веселится над ней, сколько ему угодно. Ну да, смешная и деревенская, и многих премудростей не знает. Ну и что! Вот сейчас прямо пойдет к телефону и наберет решительно его номер…
Однако вся Танина решительность прямиком куда-то в пятки и рухнула, как только услышала она прозвучавшее после первого же длинного гудка короткое и резкое:
– Да! Слушаю вас!
– Ой, извините… Это Таня Селиверстова вам звонит… Здравствуйте…
– Так… Селиверстова… Селиверстова… Хм… Что-то не припомню… – деловой скороговоркой выстрелил ей в ухо Павел Беляев. – А вы по какому делу? Если по оплате для внештатников, так это в бухгалтерию…
– Нет, я не по оплате…
– Ну, так какой тогда у вас вопрос? Вы откуда?
– Да у меня вот тут визитка ваша с телефоном… Вы сказали, чтоб я звонила в любое время…
– А, понял, понял! Вспомнил, извините! Ужель та самая Татьяна… которая огурцы умеет в банках хорошо солить? Ну, как у вас там дела, Татьяна? Матвей здоров?
– Да, конечно, здоров! Мне Ада сказала, чтоб я вам позвонила. Извините, что от дел отрываю…
– Да ничего. Все нормально. Просто сегодня воскресенье, секретаря моего нет, вот и приходится самому трубку брать. Да еще и звонит, как назло, кто ни попадя… Так что вам там Ада приказала, я не понял?
– Так надо это… Билет мне в Париж купить, чтоб Отю… Матвея то есть, к ней отвезти…
– Билет? Ну хорошо, куплю я вам билет. Без проблем.
– А у меня паспорта заграничного нет…
– Хм… Ну, знаете… Как же я вам без паспорта сумею его купить? Надо же еще визу оформить…
– Так Ада сказала, что вы все можете…
– В каком это смысле – все? Вас без загранпаспорта в Париж отправить?
– Да нет, что вы! Она сказала, что вы этот самый паспорт мне за два дня сможете выправить!
– Ну, за два, конечно, не обещаю… А вообще могу, в принципе. Найдутся у меня такие люди… Ладно, оформим мы ваш паспорт, не переживайте. Фотографии у вас есть?
– Нет…
– Ну, тогда наводите красоту и дуйте в срочную фотографию, а я к вечеру с анкетами подскочу. К среде, я думаю, управимся. А что за спешка вдруг такая?
– Я не знаю. Мне Ада сказала – срочно…
– А, тогда понятно. Раз Ада сказала, тогда оно, конечно… – хохотнул коротко Павел в трубку. – Ну все, Татьяна, до встречи. Извините, дела ждут…
Положив трубку, Таня тут же бросилась в ванную и, сунувшись к зеркалу, начала разглядывать со всех сторон не отошедшее еще от слезного румянца лицо. Потом подумала про себя – вот же дура… Лица-то по телефону все равно не видно! Да и какая этому Павлу разница, какое у нее вообще лицо… Да и вовсе не по этому интересу она в ванную примчалась, а затем только, чтобы умыться-причесаться – надо ж фотографироваться идти все-таки…
Паспорт он ей и впрямь к среде выправил. Заехал вечером, вручил красивую бордовую книжицу. Новенькую, с пылу с жару. Таня даже спасибо сказать забыла – так сердце от гордости вдруг зашлось… У нее, у Тани Селиверстовой, паспорт заграничный теперь есть! Как у настоящей, у городской…
– …А завтра за билетом поедем. Эй, Татьяна, вы меня слышите? Оторвитесь от созерцания на минуту… – вывел ее из прострации насмешливый голос Павла Беляева. А может, ей показалось, что насмешливый.
Таня подняла глаза, улыбнулась виновато – простите, мол…
Он стоял перед ней в прихожей, смотрел грустно и внимательно. И совсем не был похож сегодня на мужика из телевизора. Усталый какой-то был, припыленный будто. И воротник рубашки вон не совсем свежий, Таня это сразу своим стерильно-медицинским глазом сумела углядеть…
– Павел, чаю хотите? Бабушка пирог с яблоками испекла…
– Спасибо, Таня. Очень хочу, но не буду. Некогда. И так уже опоздал везде.
– Жаль…
– До завтра, Таня. Утром стойте у подъезда, я ровно в девять буду как штык…
Последнюю фразу он проговорил уже по ту сторону двери, торопливо спускаясь по лестнице. И опять Таня растерянно смотрела ему вслед, вдыхая горьковатый запах дорогого одеколона. Она знала, что этот запах дорогой – такой же аромат волной шел, бывало, от главного врача Аркадия Исаковича. А он у них человек небедный, толк в одеколонах понимает. И еще что-то оставил после себя в ее маленькой прихожей главный редактор «Бизнес-ведомостей» Павел Беляев, отчего вдруг сердце зашлось острой грустью, неосознанной, непонятной…
Нет, Таня Селиверстова была очень честным человеком и даже самой себе умудрялась никогда не лгать. Может, это происходило от ощущения некоей своей жизненной малоценности, а может, от деревенской природной стеснительности, но только место свое в обществе Таня давно уже ясно и четко определила. И понимала прекрасно, что не имеет права на такую вот неведомо-прекрасную да романтическую грусть. То есть само по себе право, конечно же, могло здесь очень даже присутствовать, но, как в том анекдоте говорится – съесть-то она съест, да кто ж ей даст… Грусть, она же тоже адекватной должна быть. Смешно же, в самом деле! Она, Таня Селиверстова, возьмет сейчас и начнет грустью проистекать вслед этому мужику из телевизора… Ясно же как день божий, что он, Павел Беляев, для нее категорически недосягаем, что он вообще сюда, к ней в дом, будто с другой планеты залетел. Совершенно случайно. Да оно так и есть, и в самом деле случайно. Вот поможет ей завтра билет купить, и не увидит она его уже никогда. Так что прочь, прочь глупая грусть из сердца, не нужна ты в нем вовсе, и без тебя хорошо. Она, Таня Селиверстова, и без того счастливая! И все у нее есть, и зачем она ей нужна, грусть эта?
Ранним утром, подрагивая на холодном мартовском ветру, она стояла около подъезда своего дома, улыбаясь всем въезжающим в арку машинам – а вдруг это за ней Павел едет? Была она с детства немного подслеповата, и привычка эта – всем улыбаться – притащилась за ней в город еще из той, из деревенской, жизни. Она в своем Селиверстово, когда по дороге шла, всем подряд улыбалась. Лиц-то не разобрать, вдруг пройдет знакомый какой, а она на него – ноль внимания… А деревенского человека этим обидеть – раз плюнуть. А раз улыбаешься – уже здороваешься, значит. Вот и Павел улыбнулся ей навстречу, когда въехал во двор, она как-то сразу это разглядела, будто зрение на секунду прорезалось. И снова вчерашняя грусть ворохнулась внутри, но она ее тут же и придавила сердито – сиди, мол, не ворочайся хотя бы, раз совсем не ушла…
А первый поход в банк совсем и не страшным оказался. Зря она так боялась. Никто на нее там не набросился, а совсем даже наоборот – так встретили, будто роднее Тани Селиверстовой для них никого больше на всем свете и нету. Девчонка, красивенькая такая, в белой строгой блузочке, щебетала с ней ласково, все про карточку кредитную толковала… Откуда она знает, надо ей эту карточку заказывать или нет? Зачем она ей? И так денег на билет до этого Парижа столько пришлось с Адиного счета взять, что и называть страшно. А она еще и с карточкой этой пристала как банный лист. Все про удобства какие-то лопочет и лопочет. И Павел молчит, улыбается только хитренько. Она на него смотрит вопросительно, а он молчит. Подсказал бы хоть…
Потом заехали еще в одно место – Таня уж и не помнила, как оно называется. Павел сбегал куда-то с ее новеньким паспортом, плюхнулся после на сиденье, проговорил ей весело:
– А ты везучая, Татьяна Федоровна! Все дела твои идут без сучка без задоринки! Ну все, теперь только билет осталось выкупить… Не боишься лететь-то, а?
– Боюсь. Очень боюсь, – тихо ответила Таня, вскинув на него и впрямь испуганные глаза. – Я бы и не полетела никуда, да только Отю жалко. Полюбила я его. Да и он привык ко мне…
– Да уж, Матвейка любовью не избалован… – задумчиво проговорил Павел и тут же вдруг хлопнул в сердцах ладонями по рулю, и начал вертеться на своем водительском сиденье туда-сюда, выглядывая в окошки. – Черт! Черт! Вот попался, дурак, а?
– А что случилось? – испуганно отстранилась от него Таня.
– Что, что… В пробку попали, вот что… Теперь простоим часа полтора, не меньше…
– Ой, а мне на дежурство надо к двенадцати…
– Так всем надо! Это и понятно, что надо! И за билетом тебе тоже надо! – сердито проговорил Павел, но тут же и рассмеялся тихо: – Прости, слушай. Чего это я на тебя напал, в самом деле?
– Да я не обиделась, что вы…
– Э, нет, Татьяна, так дело не пойдет… – весело развернулся он к ней. – Раз я к тебе на «ты», то и ты давай мне не выкай. Я не старый еще. Сейчас вообще, между прочим, выкать не принято. И вести себя вот так, как ты ведешь, тоже не принято.
– А как? Как я себя веду?
– Да смотришь так, будто я тебе благодетель какой великий! Ты ж все-таки женщина, Тань! Ты вспомни об этом! Ты должна от мужика помощь снисходительно принимать. Так, будто разрешаешь себе помочь, и все. А ты сидишь, съежилась вся виновато…
– Ой, да я не умею… так, чтоб снисходительно…
– А ты учись! Пригодится в жизни. Тем более там, куда ты летишь. Ада – она та еще щучка. Будешь так на нее смотреть – съест и не подавится. Давай-давай, учись! А ну, посмотри на меня снисходительно… – весело скомандовал он, – так-так, голову повыше, взгляд сделай такой… более надменный, что ли…
– Ой, да не умею я, Павел! – засмущавшись окончательно, тихо рассмеялась Таня и, махнув на него рукой, отвернулась к окну. – Вы из-за меня в пробку попали, а я буду на вас смотреть надменно… Только похвалили меня – и вот, пожалуйста. Взяли и сглазили. Никогда нельзя заранее похваляться, пока полностью дело не сделано. Примета плохая…
– А ты что, в приметы веришь?
– А что? Иногда все и сбывается. Вот как сейчас, например.
– А что, если б не сглазил, и пробки бы не было?
– Ну, не знаю… Вы сильно опаздываете, да?
– А ты как думала… Меня, между прочим, люди ждут! Да не из простых, а сильные мира сего. А я тут с тобой сижу, про приметы рассуждаю…
– Ой, как неудобно…
– Да ладно, чего уж там. Смотри-ка, неудобно ей! Вот и развлекай теперь меня, пока в пробке стоим, раз неудобно… Раз учиться не хочешь – развлекай тогда!
– А как? Я и не умею…
– Как, как! Песни пой. Какие ты песни знаешь? Русские небось народные? А частушки с матюками знаешь? Ну, как там у вас? Эх, мать-перемать, елочки зеленые…
– Нет, не буду я петь. Ни песен, ни частушек, – тихо, но твердо произнесла Таня, почуяв в его насмешливом голосе нотки хоть и веселого, но все ж таки обидного для себя ерничанья. Взглянула сердито и грустно, отвернулась к окну, замолчала. Ишь – разошелся. Частушки ему пой. Еще и учить взялся, как ей себя вести надо… Учитель какой выискался. Чего ее учить-то? Какая есть, такая и есть. И не надо ей ничего этого…
– Эй, девушка… Ты чего, обиделась на меня, что ли? – тихо тронул Павел ее за плечо. – Брось, не обижайся. Прости. Это я так, не со зла, психую просто. Ну, не хочешь сама петь, давай я тебе спою… Сейчас, погоди, вспомню чего-нибудь…
– Да не надо… – рассмеявшись, повернулась к нему Таня. – Не надо, я и не обижаюсь вовсе… Вы, Павел, лучше мне про родителей Отиных расскажите. Кто они были?
Павел ответил не сразу. Долго смотрел на нее, словно примеривался, нужно ли этой деревенской простушке знать тонкие обстоятельства чужой, никакого, в сущности, к ней не имеющей отношения жизни, и вправе ли он вообще что-то об этой жизни ей рассказывать. Хотя ничего такого потаенно-сокрытого, если со стороны посмотреть, в этой жизни и не было…
– Мы с Матвейкиным отцом, с Костей, друзьями были, со школы еще, – нехотя произнес он. – И потом семьями дружили. Хорошо дружили, по-настоящему. Договоренность у нас такая была – общими делами не связываться. Ни бизнесом, ни просьбами какими. Может, оттого и протянулась эта дружба на много лет. Собирались, болтали о том о сем, водку пили… А о делах – ни слова. Свято соблюдали это табу…
– Как грустно вы это сейчас сказали… – подняла на Павла глаза Таня. – Так, будто жалеете об этом. Ну, что соблюдали…
– Да. Жалею. Жалею, конечно. А ты перестань мне выкать, попросил же! Терпеть не могу, когда выкают! Ты меня еще товарищем назови! Развыкалась тут!
– Хорошо, извините… Ой! Извини… А почему? Почему жалеешь-то?
– Да потому… Я ж видел, что он в последнее время сам не свой. Загнанный какой-то, будто опасается чего. Без охраны и шагу не ступал. И спросить нельзя было. А что делать, раз табу? Раз сам не говорит, значит, дело не в личном да душевном…
– А о личном да душевном, значит, можно было говорить?
– Ну, это сколько угодно! Мы, бывало, так с ним иногда за жизнь пьянствовали, что философский трактат можно было наутро писать!
– Ну, понятно…
– Чего тебе понятно? Чего вообще тебе может быть понятно? Он, знаешь, такой был, Костька… Его все боялись кругом, а внутри он слабым был, как нежный цветок орхидея… Весь из противоречий. Да ладно, чего я тебе рассказываю…
– А Отю… То есть Матвея, конечно, он любил?
– Любил. Он всегда сына хотел. Даже жену поменял, чтоб сына ему родила. А потом, знаешь, будто галочку на этом деле поставил…
– В смысле?
– Ну, как бы тебе объяснить… Вроде как дело сделано, и слава богу. Он и ребенка-то не видел почти. Все они с Анькой нянек ему дорогущих нанимали. Одна только по-английски с ним лопочет, другая дипломами да званиями хвастается… На хрена такому маленькому этот английский да звания? Ему ж родители нужны, живые, теплые… Непонятно даже, как он и в машине той вместе с ними очутился. Глупое какое-то стечение обстоятельств… Слушай, а ты не помнишь, из какой двери Мотька вывалился? Из передней или из задней?
– Из задней, по-моему…
– Значит, это его Анька вытолкнула. А может, они все втроем на заднем сиденье были – и Костик, и Анька, и Мотя… Может, их везли куда…
– Кто вез?
– Откуда я знаю? Теперь уж, я думаю, об этом и не узнает никто…
Павел вздохнул и замолчал, грустно уставившись в лобовое стекло. И Таня молчала. А потом они одинаково вздрогнули от нетерпеливого автомобильного гудка, отчаянно извергнутого из старенькой, пристроившейся за машиной Павла «шестерки». Павел встрепенулся, быстро проехал вперед – слава богу, пробка начала потихоньку поступательное движение. Вот и долгожданная свобода, вот и конец грустному разговору…
С покупкой билета управились быстро. Вернее, быстро управился Павел, Таня осталась ждать его в машине. Взяв в руки продолговатую голубую книжицу, она посмотрела на него удивленно:
– Это что, билет такой?
– Ну да…
– И что, по нему меня в самолет пустят?
– Пустят, пустят, не бойся. Когда спросят разрешение на выезд из страны ребенка, покажешь вот это, там все есть. Поняла?
– Да, поняла… – неуверенно протянула Таня, беря из его рук тоненькую пластиковую папочку.
– В аэропорт сама доберешься, такси закажешь. Мне тебя отвозить некогда. Да, и сдачу возьми!
– Ой, тут много…
– Почему много? Десять тысяч рублей…
– А… Когда лететь-то?
– Вот, смотри, тут все написано. Видишь? – ткнул он ей нетерпеливо пальцем в нужную строчку. Вот дата, вот время…
– Ой, так это что же… Через три дня уже?!
– Ну да… Еще спасибо скажи, что на этот рейс успели! Сейчас сезон не туристический, с билетами более или менее свободно. А если б не успели, через Москву пришлось лететь. У нас тут, сама понимаешь, не столицы, самолеты в Париж не каждый день шастают. Так что давай, подсуетись, заканчивай все свои дела – и вперед!
– Господи, уже через три дня…
– А ты как хотела? Через три года, что ли?
– Нет, почему… Просто неожиданно все…
– Ладно, не причитай. Тебя где лучше высадить? Тороплюсь я…
– Да я на автобусе, что ты! Спасибо тебе за все, Павел. Я б одна со всем этим точно не справилась. Спасибо…
– Ну что ж, прощай, Таня Селиверстова. И не трусь там особо, в Европах-то. Смелее будь. И с Ленкой да Адой себя посмелее веди, не отдавай им себя за просто так. А то они, знаешь, такие…
– Какие?
– Да что я тебе буду рассказывать, сама все узнаешь…
