Текст книги "...и мать их Софья"

Автор книги: Вера Колочкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Вера КОЛОЧКОВА
...И МАТЬ ИХ СОФЬЯ

СОНЯ

Соня с трудом выбралась из привычного, уже навязчивого сна, который повторялся довольно часто, был странным, тревожным и необъяснимо тягостным. Во сне она мучительно что-то писала, вернее, пыталась писать. Что это было – роман, повесть или рассказ, – она не могла потом вспомнить. Весь ужас состоял в том, что в ее сне фразы, зреющие в голове, были красивыми, точными, емкими, торопливо цеплялись одна за другую, образуя некую целостность, вызывая ощущение острой необходимости их записать, но на бумагу ложились лишь длинные сложносочиненные бессмысленные предложения, уродливые, нечитаемые, непонятные, похожие на бред, вызывающие раздражение своей убогой сумбурностью. Конец последнего предложения в момент пробуждения надолго застревал в голове, часто возвращался в течение дня, как возвращается привязчивая, набившая оскомину строчка из глупой популярной песенки. Зачем ей так часто снится этот мучительный литературный бред, она не понимала. Графоманией не увлекалась и не пыталась даже...

Странно, что ей вообще как-то удалось заснуть этой ночью. Вернее, этим утром, поскольку ночью ни Соня, ни три ее дочери не спали, а занимались каждая, собственно, своим делом: Соня или плакала, громко, с истерикой и причитаниями, или сидела, замерев, как сова, с широко открытыми пустыми глазами, а ее девочки – Мишка, Сашка и Машка – кружились вокруг нее испуганным хороводом с валерьянкой, мокрым полотенцем, сладким горячим чаем. Причина суматохи была довольно банальной – от нее, от Сони, вчера ушел муж, Игорь, отец семейства, надежда и опора, добытчик и хранитель покоя, каменная стена, столько лет дававшая Соне надежную защиту. Наверное, было уже или очень позднее утро, или полдень; даже через натянутое на голову одеяло Соня слышала щебет птиц, чувствовала теплые лучи солнца, заполнившие комнату, ощущала веселые апрельские позывные, навстречу которым еще несколько дней назад легко соскочила бы с дивана, включила громкую музыку, вместе с первым глотком кофе услышала б в себе знакомую радость беззаботности нового дня. Все кончилось катастрофой, поезд ее жизни сошел с рельсов, перевернулся. Она умерла, ее раздавило, разрезало на части, и при чем тут пробивающееся сквозь щели в одеяле солнце, при чем тут веселое чириканье весенних птиц за окном и ветер, ворвавшийся в открытую форточку, принесший запах теплой земли и прелых прошлогодних листьев?

Она не понимала, сколько времени лежит так, боясь пошевелиться. Как она ни старалась, ей никак не удавалось примерить ситуацию на себя, слишком странно и нелепо по отношению к ней, к Соне, все это выглядело. Киношной какой-то, книжной, надуманной была ситуация. Это там с брошенными мужьями женщинами начинают происходить всяческие чудеса: поплакав чуть-чуть, они красиво и гордо вскидывают голову, обретают себя заново, потом идут делать сумасшедшую карьеру, потом обязательно встречают новую красивую любовь – лучше прежней! Нет, это все не для нее... Она не готова, она абсолютно не готова, она будет так тихонько, затаившись, лежать, может, все само собой как-то и утрясется, разрешится, может, сейчас придет Игорь и все объяснит, и они посмеются все вместе, и забудут эти последние тяжелые для всех дни. А иначе и быть не может! Игорь же понимает, что она другая, не как все те женщины, которые обретают себя, делают карьеру, встречают новую любовь, и далее, как говорится, по тексту...

И зачем она затеяла этот Мишкин день рождения! И дата у нее не круглая – двадцать три года, и не любит ее старшая дочка лишнего к себе внимания, и имени своего французского стесняется. В самом деле, ну какая она Мишель? Высокая, плотная, неуклюжая, с тяжелой походкой, вся в отцовскую медвежью основательную породу. И профессию себе дочь выбрала скучную – училась на факультете бухгалтерского учета в финансовом институте. Училась, правда, хорошо, тянула на красный диплом. На день рождения пришла вся ее институтская группа – пятнадцать дружных хохотушек, радующихся поводу лишний раз повеселиться, потанцевать, поболтать. Сколько ни напрягала потом Соня память, а так и не смогла вспомнить лица той девочки, Эли, которая фактически увела за собой с того дня рождения Игоря, ее мужа. Вот так легко и просто увела, не приложив особых усилий, не напрягаясь. Еще фамилия у нее такая специфическая... Соня еще подумала о том, как удачно содержание совпало с формой... Вспомнила! Бусина у нее фамилия. Маленькая такая круглая бусина, без всяческих опознавательных знаков и отличий. А Игоря с того самого дня она больше не видела. Ушел провожать Мишкиных гостей и больше не вернулся. Первые три дня она и не беспокоилась – мало ли, может, халтура какая подвернулась. Она вообще никогда не волновалась по поводу его длительного отсутствия. Так заведено было давно, с тех самых пор, как Игорь, потеряв работу, стал заниматься частным извозом. Не пришел домой ночевать – значит, есть работа, значит, будут деньги. Так прошли первые три дня, потом еще три дня, потом еще три... А вчера вечером он позвонил и сказал, что не придет уже никогда. Что он ушел к той самой Эле Бусиной, у которой так удачно совпали форма и содержание и лица которой Соня совершенно, ну решительно не помнит, хоть убей! Сначала она ничего не могла понять, ее оглушил его голос в телефонной трубке – резкий, неприязненный, осязаемый какой-то, будто его можно было потрогать руками. Впервые за двадцать пять лет их совместной жизни он разговаривал с ней таким голосом, который сбил ее с толку. Растерявшись, она и не сообразила сразу, что и как надо сказать, молчала как дура, пока он не положил трубку.

А ведь через неделю и правда их юбилей, все-таки четверть века вместе, трое детей... Может, он вспомнит и ему станет стыдно? Может, он одумается? Соня была даже согласна на Элю – пусть будет, ей не жалко, ради Бога! Но только где-то там, за пределами ее, Сониного, пространства, в качестве подруги, любовницы, в каком угодно качестве. Лишь бы он вернулся, лишь бы все было как прежде! И почему она так растерялась-то? Надо было ему просто и ясно все это объяснить. Вот он придет, она и объяснит. Да, надо только подождать! Он придет, и все встанет на свои места. Надо ждать! Другого выхода у нее нет.

Найдя для себя таким образом точку опоры, Соне удалось встать с дивана, и покурить, и выпить спасительную чашку крепкого кофе, и, наконец, умыться. Собственное отражение в зеркале ванной комнаты ничем не напугало, было тем же, привычно приятным: хорошо сохранившийся для ее возраста овал лица, гладкая белая кожа, пухлые капризные губы, озорные смоляные кудряшки красиво падали на лоб и щеки, создавая впечатление тщательно уложенной «небрежной» прически. Вот только глаза были другими, исчезло из них выражение счастливой беззаботности, приятной лености, что, собственно, и придавало ее лицу, как считала сама Соня, особую прелесть.

Она вообще всегда была довольна своей внешностью, которой занималась тщательно и с удовольствием. Ей нравилось необычное сочетание ее мальчишеской тренированной фигурки с природной ленивой грацией зрелой женщины, нравились маленький рост, ухоженное моложавое лицо, нравились черные кудряшки, нравилось удивленно-доверчивое выражение лица балованного ребенка. Собственная внешность всегда была предметом ее гордости, доказательством того, как правильно и мудро она устроила свою жизнь: никогда не занималась тем, что ей неприятно, и делала только то, что приносило удовольствие. Ну не нравится ей каждодневное навязанное общение, когда хочешь не хочешь, а ломаешь себя, подстраиваясь под других, пробиваясь со своим мнением, и нравится сидеть дома, поздно вставать, долго гулять, много читать. Нравится состояние беззаботности, когда никуда не надо торопиться, когда твое драгоценное время принадлежит тебе, и только тебе! А хорошо выглядеть можно всегда, не тратя денег на дорогие салоны и тренажерные залы. Да и денег лишних у нее на эти гламурные развлечения не водилось. Откуда им было взяться? Соня не работала, Игорь приносил в семью немного, хватало только на то, чтобы свести концы с концами. Соня же только тем и занималась, что увлеченно сводила эти самые концы, находя в этом занятии своеобразное удовольствие. Зачем много и напряженно работать, суетливо зарабатывать деньги, чтобы потом много и без толку тратить? Можно ведь и не напрягаться, не вставать в раннюю рань и не мчаться сломя голову на работу, где тебя еще и обхамить норовит каждый, кому не лень, а жить и жить себе спокойно, никуда не торопясь, не толкаясь в общественном транспорте среди таких же злобных, опаздывающих на работу, не терять последние нервные клетки в автомобильных пробках, глотая удушливый газ огромными порциями во вред красоте и здоровью. А спортивный зал и косметический салон можно спокойно устроить и у себя дома, делая под музыку те же самые упражнения и намазывая на лицо те же самые маски и кремы. И вообще, как считала Соня, женская красота – это прежде всего выспавшееся лицо, отсутствие в жизни женщины хама-начальника, а самое главное – наличие у этой самой женщины самодостаточности, которая не гонит из дому изо всех сил где-то самоутверждаться путем зарабатывания всяческих материальных благ, не важно каких, лишь бы больше и лучше, чем у других... А творчески реализоваться можно всегда, где угодно и как угодно, даже на кухне при приготовлении обеда, создавая что-то необыкновенное и изысканно вкусное из самых дешевых продуктов.

А кстати, о продуктах... Соня поднялась с кухонного диванчика, на котором сидела, докуривая уже четвертую за утро сигарету, заглянула в холодильник. Ну конечно, именно сейчас в доме и нет ничего, и денег тоже нет. Все имеющиеся у нее деньги она неделю назад потратила на очень дорогую и красивую кожаную куртку, которую хотела купить давно, которая изумительно шла ей. На одежде Соня никогда не экономила. Одежда – это было святое, это было чуть ли не главным условием ее душевного равновесия, таким же, как легкая девичья худоба и идеальное состояние кожи. Соня была уверена, что ни дня не смогла бы прожить, будучи толстой, прыщавой, бедно и неряшливо одетой, раздраженной и злой.

Она снова опустилась на диванчик и, беря из пачки очередную сигарету, почти насильно отогнала готовые вот-вот пролиться слезы. «Нет, тут что-то не так. Не может он все бросить и уйти. Он же знает, что и денег у меня нет совсем. Хотя откуда? Я ж никогда не ставлю его в известность о своих расходах. Надо же, ушел к Эле Бусиной... Да он увидел-то ее только у Мишки на дне рождения! Или нет? Может, я, как всегда, что-то пропустила? Скорее бы Мишка пришла, она ж с этой Элей в одной группе учится. Наверняка что-то знает! Я одна вечно ничего не вижу, не замечаю! Живу, как ребенок, в своем мире, совсем расслабилась. Надо ж хоть иногда вокруг оглядываться, так все на свете проворонить можно. Нет, надо действовать немедленно! Надо вернуть его на свое законное место! Иначе пропаду. Я знаю, что пропаду! Другой жизнью я и жить-то не умею, и он тоже это прекрасно знает. Знает про все мои проблемы, про все мои страхи...»

Соня подтянула к себе худые коленки, обхватила руками, сидела, замерев, уставившись на пустой холодильник, будто гипнотизировала его широко открытыми глазами. Она с таким огромным трудом наладила свою жизнь, и вот на тебе...

Ну да, да, она женщина с проблемами, с «признаками чрезмерно выраженной интроверсии», как в детстве попытался объяснить врач-невропатолог до смерти перепуганной Сониной матери странное поведение ее трехлетней дочери в детском саду. Девочка не плакала, не кричала, не дралась, как все новенькие, а, судорожно сжавшись, сидела в уголке и со страхом наблюдала за орущим и копошащимся детским коллективом, как за неким чуждым и непонятным зверем, который может наброситься и съесть, если подойти к нему слишком близко. Так просидела она месяц, другой, третий... Не плакала, не просилась остаться дома, каждое утро безвольно давала себя раздеть и переступала порог группы, спала и ела по часам, безропотно подчиняясь режиму, как маленький узник, потерявший надежду на свободу. А на исходе четвертого месяца слегла с высокой температурой. Просто лежала, вытянувшись в струнку, и горела как печка. Врачи так и не нашли симптомов ни одного детского заболевания, и только доктор Левин, врач-невропатолог, старый и умный еврей, определил, что девочка «не садиковая», проблемная, и попытался объяснить матери про защитные функции организма, про особое отношение к ребенку... «Она что, ненормальная?» – с ужасом допрашивала врача мать. «Ну почему ненормальная... Просто будут трудности в общении, она будет отличаться от других детей, но к этому можно приспособиться. Она не такая, как все дети, понимаете? Пусть пока побудет дома, отдохнет, не водите ее в детсад. А через полгодика приводите ко мне, подумаем, поможем...»

Ни через полгода, ни через год Соню к доктору Левину больше не повели. И Соня осталась дома. Одна. С трех лет. Это было замечательно! Отец в то время работал лесничим, усадьба была расположена на окраине большого села, в лесу, среди огромных старых берез. Соня помнит, как часами стояла среди деревьев, слушая шум ветра, наблюдая за движениями гибких веток, растворяясь в игре света и тени, счастливо сливаясь в единое целое с небом, с деревьями, с травой, с солнцем. Состояние созерцания успокаивало, наполняло счастьем и музыкой. Она никогда не испытывала скуки безделья, просто впитывала в себя этот мир природы, слушала и слышала, и улетала, и наслаждалась им, как маленькая добровольная отшельница. Потом в ее жизни появились книги. Чтение было для нее даже не развитием, не потоком информации, а продолжением ее мира счастливого одиночества. Соня брала наугад любую книгу из большой отцовской библиотеки, начинала читать. Мало что понимая из прочитанного, больше увлекалась самим процессом, восприятием литературного языка. Постепенно она по-детски научилась делить книги на «вкусные» и «невкусные». «Невкусную» книгу распознавала сразу, как музыкант распознает фальшивую ноту, и откладывала в сторону. Среди «вкусных» оказались произведения Чехова, Толстого, Пушкина, Куприна, Лескова, Пришвина... Она могла читать сутками, засыпала с книгой в обнимку, перечитывала по многу раз уже прочитанное. Так и жила себе тихо, как мышка, не доставляя родителям хлопот. «Вся в отца пошла, тоже неудачницей будешь, – ворчала мама, отбирая у Сони книгу. – Ему позволь, он так же будет читать целыми днями и ничего не делать». Соня жалела отца всем своим маленьким сердцем, забившись в уголок дивана, горячо переживала родительские ссоры, а потом тихонько брала в отцовской библиотеке первый попавшийся под руку том из зачитанного синего чеховского восьмитомника, садилась в тот же уголок и погружалась вся, до макушки, в любимое повествование, ничего больше не видя и не слыша. Привязанность к этому синему восьмитомнику осталась у нее на всю жизнь, как привычка, как средство первой необходимости в обретении так необходимого ей душевного равновесия: нужно только протянуть руку, открыть любую книгу и окунуться в спасительную музыку чеховского языка, в его неповторимую спокойную иронию, и душа благодарно возвращается на свое законное место, вытесняя смутную тревогу и страх.

А потом началась пытка школой. «Доченька, это ж не детский сад, куда можно вообще не ходить! – уговаривала рыдающую Соню мать. – Ты не бойся, ты ж у нас умненькая. Помнишь, как доктор говорил? Не такая, как все... Пусть они бегают и кричат на переменках, а ты сиди себе спокойно, не обращай внимания!»

Постепенно день за днем Соня смирилась с каждодневной необходимостью отрываться от дома, от любимых книг и ходить в ненавистную школу. Училась легко, была эдакой тихушницей-отличницей, в общественной жизни не участвовала, металлолом и макулатуру не собирала, после школы бегом неслась домой, в свои спасительные стены, к своим книгам, к большим березам, к тихому уютному одиночеству. Да все можно пережить и отсидеться на этих дурацких пионерских сборах и на занудных комсомольских собраниях – все, только не уроки литературы! Ну зачем Кольку Семенова и Пашку Рогова заставлять тупо пересказывать текст из учебника про лишнего человека Печорина или учить наизусть «Памятник» Пушкина? Они с таким удовольствием обсуждают вчерашнюю дискотеку, кто как оторвался и сколько выпил дешевого портвейна, и пусть обсуждают на здоровье, если им это интересно! Классики-то тут при чем?

Разве Колька и Пашка вдумаются когда-нибудь в смысл просто зазубренных, как таблица умножения, на одном дыхании проговоренных куда-то в пустоту строк: «...Хвалу и клевету приемли равнодушно и не оспоривай глупца...»? Да никогда! Никогда им не нужен будет ни Пушкин, ни Толстой, ни Чехов! Они прекрасно проживут и без них, так и не надо заставлять их рассуждать про Илюшу Обломова, про Наташу Ростову, про Петра Гринева... Это же слушать просто невозможно, китайская пытка какая-то! Зато они нормальные дети, а она, получается, ненормальная, с признаками чрезмерно выраженной интроверсии, с проблемами общения... Не нужно ей такого общения! И пусть обзывают, как хотят! Соня злилась и возмущалась, и держала свой протест внутри, и писала, как все, правильные сочинения, где клеймила за леность любимого Илюшу Обломова и восхищалась подвигом Павки Корчагина, которого терпеть не могла. А что было делать? Нельзя же обнаружить, что ты другая, не такая, как все, иначе опять какое-нибудь клеймо поставят, мама расстроится...

Со временем, взрослея, Соня все же приняла для себя некое компромиссное решение: без Пашек и Колек, без общения с ними ей не прожить. Тем более что к своим семнадцати годам она превратилась в очень хорошенькую черноглазую кудрявую девушку и исключительным вниманием к себе Пашки и Кольки и других мальчишек пользовалась напропалую, позволяя водить себя в кино, принимая ухаживания с достоинством графини Наташи, продолжая хотя бы таким образом жить своей книжной жизнью. Постепенно научилась и достаточно четко определять для себя границы мирного сосуществования со своим врагом, этим опасным, хамским, кричащим, требовательным окружающим миром, приняла внешние правила игры, выкупив тем самым, как ей казалось, свою внутреннюю свободу. В эти правила игры удачно вписались и учеба в институте, и замужество, и большая семья. Все так, как у всех. И даже лучше. Конечно же, лучше! Ведь она не такая, как все, она особенная...

С Игорем она познакомилась, учась на втором курсе инженерно-строительного института, куда поступила по настоянию мамы. А куда было поступать? Не в педагогический же, чтобы потом мучить любимыми классиками всяких обормотов! Была обычная студенческая вечеринка по поводу только что сданного экзамена, вся их группа расслабленно и дружно накачивалась розовым портвейном дома у одного из однокашников, потом к их компании присоединился Игорь, знакомый однокашника, случайно зашедший в гости. Соня сразу почувствовала на себе заинтересованный взгляд этого большого неуклюжего молчаливого парня, ему было неуютно среди них, пьяных студентов, он был совсем из другого мира, из той жизни, где не читают книг, где зарабатывают на жизнь тяжелым физическим трудом. Потом, ночью, они все возвращались пешком в свое студенческое общежитие, и Соня понимала, что он идет вместе с ними только из-за нее, и опять ловила на себе этот теплый осторожный взгляд. Потом он встретил ее после лекций и на следующий день снова стоял на том же месте, большой, покорный, молчаливый, влюбленный. Они гуляли, как и полагается влюбленным парам, до рассвета, и Игорь всегда шел на полшага сзади, и слушал, и молчал, и смотрел восторженно. Соне было удивительно хорошо рядом с этим парнем, она чувствовала себя абсолютно защищенной, без умолку говорила, впервые не боясь быть непонятой, взахлеб рассказывала ему о своем восприятии мира, о своем детстве и никак не могла насытиться этим свалившимся на нее счастьем молчаливого обожания, которым была укутана, как теплым одеялом. И поэтому всего через месяц, когда Игорь сделал ей предложение, ни на минуту не задумываясь, согласилась. Соня не любила его, это она знала совершенно точно, да и не мечтала она ни о какой любви, но была по-настоящему счастлива: у нее теперь будет настоящий тыл, где она спрячется, где можно будет спокойно жить так, как ей нравится, ни под кого не подстраиваясь.

Подстраиваться, правда, поначалу все-таки приходилось, потому как молодая семья Веселовых поселилась дома у Игоря, в двухкомнатной квартире, вместе с его мамой и младшим братом. Сонина свекровь была женщиной простой, работала лаборанткой на молочном заводе, воспитывала сыновей одна, в строгости, в честной бедности, в аккуратности. Соню приняла хорошо, называла доченькой, Сонюшкой, искренне пыталась дружить, учила хитростям экономного и безотходного ведения домашнего хозяйства и очень огорчалась, когда невестка, вежливо выслушав очередной урок, быстренько скрывалась в своей комнате. Потом нежелание невестки жить одной семьей стало вызывать раздражение, потом неприязнь, которая так и не успела перейти в злобу: весной свекровь скоропостижно скончалась от инсульта, так и не успев увидеть родившуюся двумя неделями позже внучку. Младший брат Игоря, Сашка, такой же молчун и увалень, в это время уже второй год служил в пограничных войсках где-то под Уссурийском, на похороны матери приехать не смог. После службы домой не вернулся, остался жить в тех краях, женился, удачно занимался каким-то небольшим бизнесом и о себе напоминал лишь редкими переданными с оказией посылками с необыкновенно вкусной рыбой и домашнего засола икрой да еще безотказными денежными займами, возврата которых никогда не требовал.

Соня рожала Мишель на удивление легко. Казалось, ребенок и сам не хотел доставлять лишние хлопоты ни матери, ни врачам. Даже проголодавшись, она плакала тихо, неуверенно, будто извиняясь за причиненные неудобства, будто понимала, сколь трудно дается матери техническое образование, с его сопроматами и мудреными чертежами. Соня к своему материнству отнеслась ответственно, строго по часам кормила грудью, как и положено добропорядочной матери, раз в месяц показывала ребенка детским врачам. Но, отдав положенное для обихода младенцу время, поскорее старалась усыпить, с нетерпением трясла кроватку. И трехмесячный ребенок, будто понимая, чего от него хотят, виновато таращился из кружевного чепчика, потом покорно и надолго засыпал. Росла девочка покладистой, послушной и робкой, часами могла играть самостоятельно, внимания к себе не требовала и через пять лет, когда родилась Сашка, добровольно превратилась в отличную няньку, возилась с сестрой с упоением, словно отдавала в двойном размере ей ту так необходимую маленькому ребенку любовь, которую сама недополучила в младенчестве. И это пришлось как нельзя кстати, поскольку Сашка в отличие от сестры с кротким нравом не уродилась, была неспокойной, излишне требовательной, кричала так громко, что голова шла кругом не только у Сони, но и у всех соседей. Соня ходила вся вымороченная, с постоянной головной болью, не высыпалась, устраивала истерики Игорю, который и без того сбивался с ног, чтобы прокормить свое растущее семейство. Сашка будто мстила матери за то, что та родила ее по собственному расчету. А как же? Получив диплом, она, как молодой специалист, по неписаным и писаным законам того времени должна была обязательно приступить к общественно-полезному труду. Она и приступила, только хватило ее ненадолго. Инженер-строитель из нее получился плохой, Соня постоянно где-то ошибалась, работу свою со временем возненавидела, в коллектив вписаться не смогла. Поэтому во второй свой декретный отпуск ушла с огромным облегчением, как ей казалось, разом решив все свои проблемы: сидеть дома, читать книжки, ждать мужнину зарплату и гулять с коляской по улице было гораздо спокойнее, чем переживать по поводу своей неудавшейся карьеры. Она и предположить не могла, что, выбравшись из пеленок, Сашка превратит ее жизнь в кошмар. В нее летели тарелки с кашей, в доме всегда было все перевернуто вверх дном, в людных местах устраивались концерты с визгом, с истериками, с паданием на землю. Сашка требовала положенной ей любви, требовала Соню всю, без остатка, и маленькая Мишель проявляла чудеса изобретательности, чтобы отвлечь ее от матери, бросалась на амбразуру, жертвуя своими детскими радостями, отвлекая Сашкино внимание на себя. С годами Мишель так вошла в роль, что постепенно полностью заменила своей неугомонной сестренке мать. Она первая и заметила странную Сашкину особенность: девчонка все время танцевала, под любую музыку, не подражая взрослым, а вполне осмысленно, и с плавным прогибом спины, и с гордым вскидыванием головы, и с заламыванием рук... Она не играла в куклы, как все девочки в ее возрасте, ее не интересовали детские книжки и мультфильмы, казалось, все это ей заменяет постоянная потребность в движении под музыку. Когда Сашке исполнилось шесть лет, Соня привела ее в детскую студию при театре оперы и балета, и Сашку приняли сразу и охотно. Теперь в жизнь Сони вошли заботы о белых маечках и юбочках, тапочках и носочках, нужно было рассчитать и время, чтоб не опоздать на занятия. Постепенно обязанность водить Сашку в балетную студию полностью перешла к Мишке, девочки возвращались домой поздно, и их практически ежевечернее отсутствие Соню вполне устраивало. Постепенно они разбились на два противоположных лагеря, живущих по принципу мирного сосуществования: одна комната – большая – являлась Сониной неприкосновенной территорией, другая комната – поменьше – территорией дочерей. Лишь изредка Соня, словно спохватываясь, виновато заглядывала к ним в комнату, чтобы задать несколько риторических вопросов о том, все ли у них в порядке, и сама постановка этих вопросов уже не предполагала отрицательного ответа. «Да, мамочка, все в порядке», – в два голоса бодро отвечали девочки, будто соблюдая некий ритуал по подтверждению наличия у Сони ее материнского статуса. Конечно, Соня не забывала про свои обязанности матери и хозяйки, готовила еду, стирала и гладила детские вещи, раскладывала по полочкам, никуда не торопясь, сочетая домашние хлопоты с прогулками по магазинам, чтением, аэробикой, йогой, травяной ванной, маской для лица, телевизором... Да мало ли на свете приятных дел, когда никуда не надо торопиться и трястись от страха сделать что-то неправильно, когда дети не доставляют тебе особых хлопот!

А Машку Соня вообще привезла из отпуска. Она отдыхала одна в сочинском санатории, и случился у нее бурный и красивый роман с прогулками на яхте, и морем цветов, и шампанским, и ночными купаниями голышом, и страстными объятиями. И банально, и смешно, и грустно... Соня никогда не была верной женой Игорю, она вообще умела нравиться мужчинам, но всегда вовремя и удачно выбиралась из отношений, возвращаясь в свой спокойный, отлаженный семейный мир. А там, в Сочи, то ли южный влажный ветер унес на время все ее осторожности и страхи, то ли она по-настоящему влюбилась, но с ней произошло чудо: целых две недели она жила совершенно другой жизнью, наполненной незнакомым ей состоянием ее, Сониной, любви. Позже, уже дома, поняв, что беременна, она решила оставить этого ребенка, несмотря на критический для родов возраст, на отсутствие материальных возможностей. Этот ребенок был для нее доказательством чего-то, а чего – она тогда и сама не понимала, скорее всего – возможности жить и другой жизнью, настоящей, как бывает у других людей, с искренней любовью, а не с каменной стеной и надежным тылом. Так родилась Машка, маленький кудрявый конопатый ангел, которому в конце концов были рады все – и Игорь, и Мишка с Сашкой и которому пришлось донашивать все детские вещи старших сестер, бережно сохраненные Соней, и, подрастая, потеснить их в девичьей комнате, войдя в общий ритм этой странной семьи, присоединяя свой тонкий голосок к общему бодрому ритуальному ответу: «Да, да, мамочка, у нас все хорошо, у нас все в порядке...»

А Игорь все работал, выбиваясь из сил, кормил и ублажал свое большое семейство, хватался за любую халтуру днем, ночами бомбил на своем стареньком жигуленке, купленном на братовы деньги, крайне редко бывал дома, осознавая лишь наличие у него семьи, а не себя в ней, любя всех заочно, без общения, но преданно и искренне. В жизни его, по сути, ничего и не менялось, он с детства привык жить в трудах и бедности, а с появлением Сони эта бедность стала всего лишь более уютной, задрапированной Сониными книгами, непонятными ему репродукциями импрессионистов, необычными пледами да колокольчиками «музыки ветра», развешанными по всей квартире. Есть где жить, есть ради кого жить, есть на чем ездить... Много ли ему нужно? Все у него есть! Даже дача есть, если можно назвать так домик-развалюху в деревне, доставшийся Игорю в наследство от деда с бабкой, куда она, Соня, переселялась на лето. И на природе расцветала, это была ее стихия, с прогулками по лесу, с рассветами и закатами, с переплетением солнечного света в ветвях старой липы во дворе, за которым можно наблюдать бесконечно, с чашкой кофе и сигаретой по утрам на крылечке, с зарослями мать-и-мачехи и лопухов, с обязательной субботней банькой... Он приезжал к ним на выходные, с Мишкой вдвоем поливал и полол грядки, что-то работал по хозяйству, никогда ей не мешая, как обычно, как было всегда на протяжении этих долгих счастливых лет...

Господи, ну зачем она затеяла этот дурацкий Мишкин день рождения? Что это ей в голову вдруг пришло?!