Текст книги "Горек мёд"
Автор книги: Вайолет Уинспир (Винспиер)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)
Глава 11
– Ты слышишь меня, Домини? – Пальцы Берри крепче сжались на плечах Домини. – Мы убежим вместе, и Стефанос тихо разведется с тобой…
– Он не сделает этого. – Домини качнула головой, слишком хорошо зная беспощадность Поля. – Он никогда не позволит нам быть счастливыми вместе, Берри.
– Неужели тебе так тяжело быть счастливой без законного брака, родная? Берри притянул ее к себе, но Домини уперлась ладонями в грудь и не позволила ему обнять себя.
– Если желаемое украдено, Берри, оно не делает человека счастливым, убежденно сообщила она. – Я уже знакома с тем, как разъедает душу недоверие друг к другу. Мы никогда не обретем спокойствия и чувства уверенности без настоящего брака. Никогда не будем уверены друг в друге, зная, что по закону я принадлежу другому.
– Но ты его не любишь, Домини. – Глаза Берри под взлохмаченными волосами стали похожи на штормовое небо. – Я совершенно уверен, он силой заставил выйти за него, это в его характере. Здесь, на острове, много рассказывают о клане Стефаносов и о том, как отчаянно они воевали во время восстания. Островитяне хвастаются тем, каким мужественным и отчаянным andarte был Поль в шестнадцать лет и как он прополз чуть не километр, отбиваясь гранатами, после того, как одна из вражеских гранат разорвалась почти у самого его лица. По всему, он должен был умереть от этой раны. Они почти всерьез считают сверхъестественным тот факт, что он выжил после такого ранения, от которого бы умер любой нормальный человек.
Домини подумала о рваном шраме – отметине на лице Поля, о головных болях, все еще мучавших его, несмотря на прошедшие годы, и ей вдруг захотелось защитить его. Он был греком до мозга костей, он отчаянно любил землю, сражаясь за которую, чуть не погиб совсем еще мальчишкой.
– Кофе убегает, – заметила она.
– К черту кофе!..
– Пожалуйста, – Домини высвободилась из его рук, подошла к плите и сняла кофеварку. – Неси чашки, мы будем пить кофе в гостиной, – добавила она.
Они долго сидели молча, слушая звуки дождя и глядя, как молния на короткие мгновения рассеивает тени.
– Мне не стоило делать этого, да, Домини? – Берри говорил, запинаясь. Нельзя было оставлять тебя в Англии, раз я любил тебя и знал, что ты любишь меня. Боже, что заставляет нас поступать именно так, как мы поступаем, портя себе жизнь, и себе, и тем, кого мы любим?
– Ты честолюбив, и оба мы были очень молоды. – Домини читала во взгляде Берри раскаяние. – Верили ли мы оба по-настоящему, что встретимся снова, и была ли у нас общая мечта, которую не побоялись бы осуществить?
– Знание этого, Домини, не избавляет от сожаления, которое теперь мучает нас, – заметил он мрачно. – Я был дураком, совершеннейшим дураком. Ты слишком очаровательна, чтобы тебя не заметил другой мужчина, а я ушел, будто оставил тебя заколдованной девочкой-школьницей, сидящей на киле лодки с развевающимися на ветру волосами, ожидать, когда я вернусь и разбужу тебя поцелуем. Мысль о том, что это сделал Стефанос, точит мне сердце. – Берри долго смотрел на нее. – Как вы познакомились? Ты мне не рассказала.
Домини объяснила, что ее кузен работал в офисе представительства фирмы Поля и что их встреча была неизбежной.
– Замужество имеет какую-то семейную причину? – неожиданно обрушился на нее вопрос, и она отшатнулась, словно от удара молнии.
– Что за викторианский вопрос, Берри! – Как ни было тяжело, она заставила себя рассмеяться. – В наше время девушки не выходят замуж по воле их семей.
– Прошлым вечером ты призналась, что в это дело замешан кто-то еще. – Он подался вперед, сидя на диванной подушке, брошенной на пол. – Ты сказала, это мужчина, уж не Дуглас ли?
У Домини екнуло сердце. Берри стал очень проницательным. Мальчик с пляжа уступил место мужчине, ставшему довольно известным художником. И она вдруг испугалась его, осознав, что как разочаровавшаяся жена она гораздо более уязвима, чем романтическая семнадцатилетняя девочка. И словно прочитав ее мысли, Берри сказал:
– С растрепанными волосами и в халате, который тебе здорово велик, ты выглядишь семнадцатилетней. Что произошло бы, – насмешливо сверкнул он глазами, – если бы муж увидел тебя сейчас. Наверное, сломал бы мне шею, да?
Совершенно непроизвольно взгляд ее обратился к двери, и Берри рассмеялся низким гортанным смехом, потом взял Домини за левую руку. Когда До-мини взглянула на него, он рассматривал широкую золотую полоску, символизирующую права Поля как мужа, и сапфир, окруженный двойным рядом бриллиантов, сверкающих со всей страстностью, на которую Поль имел законное право.
Он сжал ее руку, и кольца больно врезались Домини в пальцы. Взгляды их встретились, в следующее мгновение Берри уже стоял на коленях и обнимал ее. После первой попытки сопротивления Домини не могла отказать себе в удовольствии прижаться щекой к его плечу и глубоко вдохнуть пропитавший его одежду запах английских сигарет. Она прикрыла глаза и представила, что ей снова семнадцать и она слышит шум не дождя, а морских волн, набегающих на пляж Найтли.
– Мы придумаем, как нам быть вместе, – тихо проговорил Берри. – Ты не должна оставаться со Стефаносом против собственной воли.
Домини слышала его и не воспринимала слов, потому что поверх его плеча увидела висящее на побеленной стене полотно. На картине было изображено морское побережье после шторма. Казалось, поверхность моря еще вздымается, не успев успокоиться, заливая скалы, разбросанные беспорядочно, как обломки разрушенного замка. По мокрому песку извивались водоросли, напоминавшие заламываемые от глубоких чувств руки. Пейзаж освещался необычным голубым светом, а тонкий луч привлекал взгляд к верхнему углу картины, где в разрыве облаков виднелся кусочек яркого неба.
Домини знала, что все формы искусства отображают человеческие конфликты и противоречия, и остро почувствовала воздействие этой картины Берри. Она видела в картине собственное смятение, собственные душевные порывы, жажду счастья, которое можно схватить, вернуть, – увеличить этот лучик солнечного света.
– Когда ты написал этот морской пейзаж, Берри? – спросила она. – Вон тот, что висит над окном.
Он отстранился, присев на пятки, и посмотрел через ее плечо на картину.
– Мысль о ней пришла в голову вскоре после того, как мы расстались в Найтли. – Забавно, – взгляд его вернулся к ее лицу, – мне несколько раз предлагали за нее большие деньги, но я не могу ее продать. В известном смысле она гораздо грубее и слабее тех, что я пишу сейчас, но есть в ней что-то… глубина… какая-то душевная мука.
– Да, – тихо согласилась Домини, – мы с тобой именно это должны принять во внимание, Берри: живопись в твоей жизни – главное. Так было, и когда мы встретились впервые, и все годы, проведенные нами врозь. И в глубине души ты знаешь, что так дело обстоит и сейчас.
– Да, живопись важна для меня, – признал он. – Но и ты тоже, Домини. Я хочу тебя.
Она чуть вздрогнула. Поль говорил то же самое. «Я хочу тебя». Она посмотрела на Берри и поняла, что необходимо проверить любовь, о которой он говорил.
– Разве мы не могли бы быть просто друзьями? – спросила Домини.
Берри стоял на коленях на пестром греческом коврике и смотрел на нее снизу вверх, на бледную медовую нежность кожи, на синие глаза, драгоценными камнями сверкавшие из-под тонких бровей, несколько более темных, чем цвет ее волос. Взгляд его опустился на ее губы с чувственной верхней и свидетельствующей о вспыльчивости нижней. И его собственные губы жестоко искривились.
– Ты просишь слишком многого, Домини, – сказал он. – Ты не из тех женщин, которую мужчина хотел бы иметь просто другом… Разве жизнь с Полем не научила тебя тому, что хотел бы от тебя любой мужчина?
Домини сама захотела знать правду, но тем не менее услышанная правда причинила ей боль. Она поднялась на ноги и отошла к окну. Дождь давно уже стал не таким сильным, и небо начало проясняться. Гром утих вдали.
– Пойду-ка я, пора, – сказала она. – Иначе Поль начнет меня разыскивать.
Берри подошел к ней сзади и развернул к себе лицом. В уголке рта у него бился нерв.
– Чего ты хочешь, Домини? Таких же детских отношений, какие у нас были в Найтли? Ну, так это невозможно. Ты должна или уехать со мной, приняв мои условия, или оставаться со Стефаносом.
– Знаю, – тихо ответила Домини. – Я не могу диктовать свои условия, потому что значу для каждого из вас недостаточно много.
– Домини!
– Это так, Берри. – Она твердо смотрела ему в лицо. – А сейчас я бы хотела переодеться в свое платье и причесаться. Можно воспользоваться твоей спальней?
– Разумеется. – Он подошел к двери и распахнул ее. Домини прошла мимо с платьем в руках. Она чувствовала на себе его непонимающий и сердитый взгляд. Он направил ее по узкой винтовой лестнице в свою комнату, и она вошла, крепко закрыла за собой дверь и стала приводить себя в порядок.
Домини чувствовала себя эмоционально опустошенной, причесываясь перед зеркалом на комоде. Там лежали запонки и несколько щеток для волос, и коробка с засахаренным миндалем, и еще осколки аметистовых кристаллов, которые он, вероятно, нашел на побережье. Она красила губы, когда услышала под окном на мостовой шаги, и до нее донеслись веселые голоса, говорящие по-английски с американским акцентом, и громкий грудной смех.
Алексис! Решила навестить Берри со своими друзьями Ванхузенами! На мгновение Домини овладела слепая паника. Она стояла, застыв, и видела в зеркале, как бледность заливает ее лицо. Затем, в дикой спешке, она схватила свою сумочку и рывком распахнула дверь спальни. Может быть, она еще успеет спуститься прежде, чем Берри впустит Алексис с ее друзьями в дом. Все же пристойнее, если они застанут Домини с ним внизу…
Домини не рассчитывала на деревенскую привычку Берри оставлять парадную дверь незапертой… Алексис вошла в коттедж со свободой частого гостя и уже была в середине коридора, а Ванхузены следовали за ней по пятам, когда Домини выбежала на лестничную площадку.
Алексис застыла на месте, а Домини замерла над ней, на третьей ступени лестницы, вцепившись рукой в перила.
– Ну-у, – протянула Алексис, – а что ты тут делаешь?
У Домини слишком пересохло во рту от ужаса, чтобы говорить, и она услышала, как Берри отвечает:
– Миссис Стефанос пришла посмотреть мою студию. – Они с Домини встретились взглядами над темной головой Алексис, но чувство облегчения быстро испарилось, когда Домини заметила, как сердито и отчаянно он смотрит на нее, словно собирается добавить, что они любят друг друга и Поль Стефанос может отправляться ко всем чертям, если ему это не нравится.
Домини посмотрела на него с мольбой: «Не надо! Берри, пожалуйста, не надо этого делать!»
– Если в студии нет ничего, что понравилось бы больше, тогда я, пожалуй, позволю взять ту картину, что приглянулась вам сразу, – протянул Берри, скривив губы.
Она совсем не поняла, что он имел в виду, и не понимала, пока они все не прошли в гостиную и он не передал ей пейзаж побережья после шторма. Только тут Домини вышла из оцепенения, в котором находилась все это время.
– Я… вы ведь не хотели ее продавать, – кое-как выговорила Домини.
– Вы совершенно правы, он не желал расставаться с ней ни за какие деньги, – захохотал мистер Ванхузен. – Я безрезультатно целых две недели стараюсь уговорить продать картину мне, но стоит только появиться хорошенькому женскому личику, и он без малейшего колебания уступает ее.
Алексис коснулась картины рубиновым ногтем.
– Ева способна убедить Адама сделать все, что угодно, – сказала она своим гортанным низким голосом. – Тебе здорово повезло, Домини. Что ты собираешься с ней делать?
– Миссис Стефанос хочет подарить ее мужу, – сообщил Берри. – Ну, а теперь скажите мне, кто что будет пить?
Примерно минут через двадцать Домини ушла. Дождь прекратился, и она убедила Мило Ванхузена, что найдет такси и доберется до базара, к машине, и ему незачем оставлять компанию и отвозить ее домой. Повозка, запряженная лошадью, довезла ее до дома тетки Поля.
Берри завернул картину в коричневую оберточную бумагу неохотно, словно переступая через себя; теперь присутствие в его доме Домини могла объяснить тем, что пришла купить подарок мужу. Но убедил ли он в этом Алексис? Домини очень сомневалась. С замирающим сердцем она вспоминала, как выглядела виноватой там, стоя на лестнице, ведущей в комнаты Берри. В компрометирующей ситуации так могут выглядеть только поистине невиновные люди.
Алексис теперь получила оружие, с помощью которого может наделать много гадостей, и единственный способ помешать ей в этом – бороться с таким же мастерством, каким обладает Алексис.
Домини поежилась. Им с Берри было так хорошо, они были так невинны и счастливы. Но теперь больше нельзя встречаться наедине.
Домини никогда ничего заранее не рассчитывала и не притворялась с Полем, но в тот вечер должна защищать скорее себя, чем Берри.
Платье, которое Домини надевала вечером, было из веронского бархата небесно-голубого цвета. На спине оно застегивалось на «молнию», и Домини позвала Поля помочь ей справиться с застежкой. Он вошел в комнату с букетиком бутонов диких белых роз, который она собиралась приколоть к платью и который Поль еще раньше положил в воду, чтобы цветы не завяли. Когда он отряхивал и высушивал от влаги цветы, в палец ему воткнулся шип. Домини заметила на нескольких лепестках рубиновые капельки в тот момент, когда он клал цветы на туалетный столик. Он шагнул к ней, чтобы застегнуть платье, и она почувствовала его тонкие пальцы у себя на талии. Мерцающая ткань мягко облегала ее фигурку, оставив белыми только обнаженные плечи.
– Надень только розы, – теплые губы Поля коснулись ее плеча, – их белизна подчеркивает белизну твоей кожи, моя сабинянка.
– Ты приколешь их? – Пока он это делал, Домини стояла неподвижно. Он казался таким высоким, смуглым и таким внушительным в вечернем костюме.
– Я пометил их собственной кровью. – На губах его появилась непонятная улыбка. – Сорвать испачканные лепестки?
– Нет, оставь их. – Она встретилась с ним взглядом, взяла его руку и осмотрела на случай, если заноза осталась в ранке. – Розовый шип может вызвать заражение крови, – сказала она, чувствуя, как он перевел взгляд на ее волосы.
– Ну и как, – весело осведомился Поль, – умру?
– На этот раз нет. – Домини отпустила его руку и повернулась к зеркалу взглянуть на себя.
К бархатному платью она не надела никаких украшений, – только белые розы с нежной веточкой молодого папоротника. За ее обнаженными плечами в зеркале отразился Поль. Домини посмотрела на его смуглое и красивое строгое лицо и вспомнила, каким он бывает, когда сердится, и быстро открыла ящик стола, где лежала картина Берри.
– Сегодня утром я купила для тебя подарок, Поль. – Она повернулась и подала ему картину. – Надеюсь, тебе понравится. Мило Ванхузен был заинтересован в покупке этой картины у Берри Созерна, но я его опередила.
Поль сорвал оберточную бумагу с полотна и стал рассматривать. Несколько долгих мгновений лицо его было лишено всякого выражения. Домини чувствовала, как отчаянно бьется сердце под приколотыми им розами.
– Дорогая моя, – наконец сказал Поль, – тебе не следует тратить на меня деньги.
– Тебе не нравится картина? – Она чувствовала горечь из-за собственного обмана. Утром на рыночной площади ей даже не пришло в голову купить подарок Полю.
– Почему же, я нахожу ее интересной. – Он не давал ей отвести взгляд. – Я видел ее висящей на стене в коттедже Созерна, и однажды он сказал, что никогда не продаст ее, так как она имеет особое значение.
Тут Поль остановился, и у Домини в жутком предчувствии сжалось сердце. Поль щелкнул по картине пальцем.
– Знаешь, что сказал мне Созерн? Это воплощение конфликта между тем, что он хочет отдать своему искусству и его чувством к одной женщине. Домини, голос Поля стал тихим, почти угрожающим, – ты ведь знакома с человеком, написавшим это, так? Вы знали друг друга в Англии!
Домини стояла, завороженная взглядом мужа… тигриными глазами, сверкавшими на гордом лице языческого бога. Она чувствовала страх перед ним и холодное удивление тем, как мог Берри позволить ей подарить Полю картину, зная, что она раскроет их секрет.
– Ты собираешься отрицать связь с Созерном в Англии? – Поль говорил холодно и отрывисто, кончики его пальцев, сжимавших раму картины, побелели от напряжения.
– Мы были просто детьми на берегу моря, – тихо сказала она. – Если мы и любили, то это была невинная любовь.
– И эта любовь все еще невинна? – Поль окинул ее строгим ледяным взглядом.
– Да. – Она презрительно вскинула голову в ответ на этот вопрос. – Домини Дейн, знакомая Берри, осталась в Англии, когда я вышла за тебя замуж. Ты никогда не был с ней знаком, Поль. Тебе бы она, с ее растрепанными морским ветром волосами, никогда не понадобилась. Для нее верхом романтики было сидеть под звездами на киле старой лодки, выслушивая сердечные излияния тщеславного молодого человека. Тогда она не имела понятия, что тщеславие занимает важнейшее место в жизни мужчин, и любовь для них просто телесный голод.
Она слышала, как Поль резко вобрал в себя воздух, но когда он собирался сказать что-то, в дверь постучали, и она открылась. Мальчишеская головка Кары заглянула в комнату.
– Я пришла попросить чуть-чуть волшебных духов, которыми ты пользовалась вчера, Домини. – Она перевела улыбающийся взгляд с невестки на брата и вошла в комнату. Волосы у нее блестели от энергичного расчесывания, на ней было надето простого покроя липово-зеленое платье. В ушах – серебряные лиры – сережки, подаренные этим утром Домини.
– Ты сегодня хорошенькая, как нимфа, Кара. – Рука у Домини, когда она опрыскивала девушку духами, немного дрожала. Кара склонила голову набок, рассматривая строгое лицо Поля.
– Что с тобой? – спросила она. – Ты выглядишь так, будто готов кого-то разорвать на части. Надеюсь, не милую Домини?
– Не будь таким ребенком, – резко сказал он и, положив картину, быстрым шагом вышел из комнаты. Кара расстроенно посмотрела на Домини.
– Мужчины, бывает, сердятся, Кара, – Домини коснулась щеки девочки и заставила себя улыбнуться.
– Пойдем вниз? Наверное, гости уже прибывают.
– Этот вечер для вас с Полем, – возразила Кара, – а у него лицо, как грозовая туча. Что случилось, kyria?
– Простая ссора мужа и жены, – Домини заставила себя рассмеяться. – Не стоит воспринимать ее трагически.
Но сама Домини воспринимала ситуацию трагически. Завтра они с Полем вернутся в свой дом на Орлияом утесе, а будущее для нее, как и тот утес, пряталось в громадах облаков. Кара приедет к ним через две недели.
Тетка Поля не возражала против того, чтобы девочка жила у них, но поставила условие: племянник с женой поживут немного одни до приезда Кары.
Домини смотрела на танцоров в греческих костюмах, развлекавших гостей, и не сознавала, что пальцы ее ломают розы, приколотые Полем у самого сердца. Он стоял один на противоположной стороне ярко освещенного внутреннего дворика, налицо падала тень от лаврового дерева, и оно казалось греческой маской, совершенно неподвижной, за исключением сверкающих меж ресниц тигриных глаз.
В игре теней от листвы лицо его было таким, каким помнилось Домини с той ночи, когда в Афинах случился пожар, а под ее пальцами одна за другой рассыпались розы.
Глава 12
Всю первую неделю Поль не работал. Они провели эти дни на уединенном пляже под черными скалами и в синих волнах Ионического моря. Они купались и плавали на маленькой ярко раскрашенной парусной лодочке, и солнце освещало голые коричневые от загара мощные плечи Поля, стоявшего на руле.
Домини казалось, что он посвятил эти проведенные с ней наедине дни и ночи тому, чтобы уничтожить саму память о Берри или о ком-либо еще.
С борта лодки она нырнула в пену, а солнце пробегало пальцами-лучами по морю, будто играло на огромной арфе. Она лениво качалась на волнах, поглядывая на Поля, сидящего в лодке, на его широкие плечи, четко обрисованные солнцем, темные кудри, завивающиеся на шее от влаги. Что-то пронзило ее тело, и Домини поплыла к берегу. Вышла на берег, поморгала, чтобы избавиться от залившей глаза воды, отжала волосы и побежала по песку в тень грота, где была спрятана от жара солнечных лучей их корзина с едой для пикника.
Домини нарезала охлажденную peponi,[16]16
Сорт дыни (греч.).
[Закрыть] когда Поль перекувырнулся за борт лодки и направился по песку в ее сторону. Она наблюдала из-под ресниц за ним, одетым только в морского покроя брюки, обнаженного по талию и казавшегося сверкающей статуей из дельфийской бронзы.
– Я вполне готов к этому. – Он бросился на песок рядом с ней и взял из ее рук ломоть дыни. Белые зубы глубоко вонзились в золотистую мякоть, в то время как Домини откусывала от своего ломтя по чуть-чуть, закапывая в теплый мелкий песок пальцы ног.
Над скалами взмыл орел, распластав крылья, вытянув вперед тощую шею. Поль закинул голову, наблюдая за полетом большой темной птицы. При виде семифутового размаха орлиных крыльев на губах его мелькнула улыбка.
– Чудо, – сказал он, – как в пословице. Ты знаешь ее, Домини?
Домини покачала головой, думая, что он сам не менее неукротим и безжалостен, чем любой орел в погоне за добычей.
– В пословице перечисляются несколько чудес, – с улыбкой сообщил он. – И среди них орел в небе, корабль посреди океана… и мужчина с девушкой.
– Как интересно, – сказала она. – Хочешь мясного паштета? – Она наклонилась к корзине с едой и в то же мгновение он ухватил ее за талию.
– Верно, накорми зверя, – хрипло прошептал Поль, – тогда он уснет на часок, и ты сможешь спокойно развлекаться, разглядывая разноцветных рыбок и разыскивая кораллы.
Она покраснела, почувствовав в его голосе насмешку, и подала ему великолепный мясной паштет, картонную коробку с йогуртом и несколько крупных помидоров. Он опустился на локоть и принялся за еду, задумчиво глядя чуть прищуренными глазами далеко в море. Домини налила из термоса кофе и добавила в него, как нравилось Полю, дикого меда. Он взял чашку и поднял ее в тосте.
– Stin iyia sou, – сказал он по-гречески.
– За твое здоровье, Поль, – ответила она и отвела взгляд в сторону, стараясь больше не смотреть на него, пока ела и пила кофе. Она была уверена, ее здоровье имело значение для него по единственной причине: он хочет, чтобы она родила ребенка.
Ленч был окончен, остатки еды аккуратно убраны в корзину, и Домини оставила Поля и отправилась разыскивать маленькие озерки в углублениях скал, где жили крошечные рыбки, окрашенные во все цвета радуги, с ангельскими крылышками-плавниками, как крошечные пушинки, проскальзывающие между пальцами Домини, когда она пыталась их поймать.
Поль вытянулся на песке в нескольких ярдах от развлекающейся Домини, подставив обнаженную спину солнцу и положив лицо на скрещенные руки. Домини не знала наверняка, дремлет он или просто с обманчивой ленью сытого и разморенного от солнечного тепла тигра отдыхает.
Домини перебирала несколько найденных ею бледных и гладких, как детские молочные зубы, камешков и все еще сердилась из-за того, как бесцеремонно Поль возвратил Берри его картину.
– Я не желаю, чтобы она была в моем доме, – заявил он. – Ты должна подумать о другом подарке для меня, моя дорогая.
И прошлой ночью Домини, страшно рассерженная, заперла дверь, соединяющую их комнаты. Она лежала в напряжении, прислушиваясь к каждому его движению в соседней комнате. Но он не попытался открыть дверь, и она наконец уснула и проснулась оттого, что Лита раздвигала шторы на окне.
Лита не из тех женщин, которые часто улыбаются, но на губах ее при виде рассыпавшихся по подушкам и сияющих на фоне их белизны густых и пышных волос Домини и ее кожи, казавшейся рядом с голубизной ночной сорочки медового цвета, появилась улыбка.
– Солнце, кажется, так и рвется в окна, – сказала Домини, усаживаясь в подушках и наблюдая, как Лита наливает для нее утренний чай.
– Сейчас пора великолепной погоды на острове, мадам, – сказала Лита. Виноград поспевает и наливается соком, темнея на лозах, а на холмах полно ягнят и козлят.
– Ты родилась на острове, Лита? – спросила Домини, отхлебывая горячий сладкий чай.
Лита стояла, держа в руках чайник в стиле рококо с нимфами, эльфами и летящими птицами. Она наклонила голову, и в ярком свете солнца узел ее волос влажно заблестел.
– Я с холмов, мадам, оттуда, где в старину было много бандитов и до сих пор существует множество самых разных легенд. Вы, конечно, знаете, что во мне течет цыганская кровь?
Домини кивнула: то, что Лита держалась так, будто имеет какую-то связь с необычайными, тайными сторонами жизни всегда вызывало в ней любопытство.
– Остров оккупировали, мадам, когда я была ребенком, – сказала она. Оливковые рощи были вырублены, маленькие фермы сожжены, девушек захватывали, как сабинянок.
Домини поежилась, глядя на горничную, и Лита поспешно добавила:
– Мне повезло. Мой дедушка спрятал всю семью в пещере среди холмов, а мой отец и братья воевали вместе с партизанами. Но для Греции этим дело не кончилось. Произошло восстание, и снова пули вонзались в землю Греции, и в людей, и в виноград.
– Для вас это было ужасное время, – сочувствуя, сказала Домини.
– Но сегодня все позади. – Лита улыбнулась. – Теперь для всех на острове есть работа, и мир, и достаточно пищи. Хотите beignet, мадам?
Она протянула ей тарелку, и Домини взяла очень вкусное слоеное пирожное, обсыпанное сахарной пудрой.
– Kalo ya to stomacha, – улыбнулась ей Лита.
– Они действительно очень вкусны. Знаешь, Лита, я начинаю любить греческие блюда. – Домини тихо рассмеялась, словно сама себе удивляясь. – Вероятно, воздух на вашем острове увеличивает аппетит.
Лита хитро посмотрела на молодую хозяйку, потом взяла ее опустевшую чашку и заглянула в нее.
– Меня ждет счастливый день, Лита? – Домини чуть приподняла ресницы, взглянув в сторону двери, ведущей в комнату Поля, которую вчера заперла.
Лита нахмурилась, разглядывая узор из чаинок на дне чашки.
– Будет потрясение, – пробормотала она, – это видно совершенно ясно.
– Шторм? – неуверенно спросила Домини.
– Случится что-то нехорошее, мадам, – голос Литы стал резким. – Это произойдет сегодня…
Она остановилась, прерванная стуком дверной ручки запертой двери. Она повернулась, чтобы посмотреть, что это за звук, и ручка снова повернулась и загремела. Домини покраснела, застыдившись, встретив потрясенный взгляд Литы.
– Отопри дверь, Лита, – сказала она, и резкий звук ключа, поворачивавшегося в замке, еще больше усилил напряжение в залитой солнечным светом комнате.
Лита пожелала хозяину доброго утра и поспешила удалиться. Домини осталась сидеть среди подушек – тоненькая и побледневшая – и смотрела во все глаза на Поля. На нем были черная шелковая рубашка и серые брюки, брови сердито сдвинуты. Он указал на только что отпертую Литой дверь.
– Попробуй сделать это еще хоть раз, девочка моя, – хрипло сказал он, – и я не стану ждать, как лакей, когда твоя горничная допустит меня до твоего августейшего величества. Я вышибу дверь.
Он был так разъярен, что казался вполне способным сделать это, и нервозность вызвала у Домини странную реакцию: ей страшно захотелось рассмеяться. Она подняла руку и прикусила костяшки пальцев, а он со свойственной кошачьей угрожающей грацией направился к кровати. Он стоял и смотрел на Домини сверху, и она чувствовала его взгляд, двигающийся от ее плеч до шифона, прикрывающего ее грудь. Домини ухватилась за шелковое покрывало и натянула его на себя. Поль выгнул насмешливо бровь, заметив ее маневр, потом недобро засмеялся, показывая все белоснежные зубы.
– Запирая двери и разыгрывая девическую скромность, ты еще больше разожжешь мою страсть, а не погасишь ее, – насмешливо протянул он, и в следующее мгновение уже сидел рядом с нею на кровати, беззастенчиво разглядывая. Губы его кривились от смеха или раздражения, этого Домини не могла сказать с уверенностью. Лицо его было слишком непроницаемым, слишком непонятным, особенно тогда, когда от его близости у нее начиналась нервная дрожь.
Устремив взгляд на золотое кольцо на ее руке, символ его собственности, он сказал отрывисто:
– Прекрасно знаю, Домини, что я тебе не нужен, но боюсь, тебе придется переносить мои романтические желания. Однако ты можешь утешиться мыслью, Что придет день, когда ты мне уже не понадобишься.
Он говорил с холодной иронией, и Домини отшатнулась словно ее ударили. Эти слова давно звучали в ее памяти, и их жестокая откровенность разожгла в ней гнев.
– Понятно, Поль, – глаза ее сверкали, как голубые кинжалы, – ты разбил мою жизнь для удовлетворения кратковременного каприза. Ты убил во мне гордость и втянул в брак, чтобы владеть мной несколько месяцев. Я всегда знала, какова истинная причина твоей женитьбы на мне, но никогда не думала, что у тебя хватит наглости так цинично сказать об этом вслух.
– Ну что ж, – грудь ее резко и быстро вздымалась от гнева и боли, спасибо за то, что сказал. Теперь меня не волнует мысль о том, что ненавидеть нехорошо… я считаю эту ненависть оправданной.
– Да, чувствуй себя правой. – Он говорил очень спокойно, почти небрежно. Чувство правоты удивительно облегчает совесть.
– Сомневаюсь, что у тебя вообще есть совесть, – отпарировала Домини. Сердца у тебе нет, это уж совершенно точно.
С насмешливой улыбкой он дотронулся до своей мускулистой груди, потом, пожав плечами, наклонился к прикроватному столику и взял лежавшую там книгу.
– Ты пытаешься понять греческий характер? – Поль насмешливо приподнял бровь, глядя на Домини.
– Я читаю Казантакиса для удовольствия, – холодно отрезала она. – В этом предназначение романа.
– Каждый человек является узником собственных представлений о жизни, потому он не может говорить за всех, – Поль чуть заметно улыбнулся. Казантакис пишет о любви, как о мече, вонзающемся в сердце. Как ты считаешь, он прав?
– Откуда мне знать, – передернула плечами Домини.
– Однако же ты любила, разве не так, хотя бы и по-телячьи?
– Полюбить – значит отдаться капризам и, возможно, жестокости другого человека, – ледяным тоном сказала она. – Я больше не пойду на такой риск. Поль указал на дверь, запертую ею накануне. – Ты сделала это потому, что я отослал назад картину Созерна, – сказал он. – Нельзя сказать, чтобы это было признаком равнодушия, а?
– Равнодушия к кому? – Их взгляды встретились, потом Домини оказалась прижатой к подушкам, так как Поль наклонился к ней, приблизив свое темное красивое лицо на расстояние дюйма от лица Домини. Ее синие, как ирисы, глаза широко раскрылись, а он рассмеялся, дыханием коснулся губ Домини, отодвинулся и поднялся на ноги.
– Мне надо идти кое с кем встретиться сегодня, – он положил ее книгу на место, – но я присоединюсь к тебе на пляже. Я приказал приготовить корзину с едой.
