355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Василий Розанов » В темных религиозных лучах. Купол храма » Текст книги (страница 3)
В темных религиозных лучах. Купол храма
  • Текст добавлен: 15 октября 2016, 01:54

Текст книги "В темных религиозных лучах. Купол храма"


Автор книги: Василий Розанов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

* * *

Дальнейшее течение событий было следующее. После первых закапываний, 23-го и 27-го декабря, наступила пауза, прошел благополучно месяц без новых жертв. Несмотря на проповедь Виталии, новые жертвы не являлись так скоро, как первые жертвы. Из рассказа старика Я. Я. оказывается, что проповедь Виталии и Поли Младшей не слабела, но результаты ее ограничивались тем, что являлись лица, готовые запоститься, но уже не было, по-видимому, желающих подвергнуть себя такому страшному способу самоубийства, как закапывание живьем. В течение января месяца в скиту и у некоторых лиц вне скита самоистязание ограничивалось скудной диетой. Жильцы скита получали мало пищи и меньше обыкновенного кваса, но никого не лишали питания совсем. Виталия лишь предлагала чрез Полю Младшую и других лиц своего штата советы есть хлеб и квас или только квас и яблоки, и, согласно заявлению жильца, отпускалась соответственная порция. С возвращением Виталии из-под ареста в положении дел происходит заметное ухудшение. Некоторым жильцам скита в некоторые дни совсем переставали давать порцию[96]96
  Просто пост – вечно растущий: вот и все, и суть этого «запащивания». Мы, официальные, холодненькие, – взяли веру в статическом ее очерке, и «спасаемся», исполняя «форму», схему; а те, которых обзывают «фанатиками», имея нашу же веру, догму, символ и проч., взяли эту веру со стороны динамической как вечный прогресс души и усилие воли. «Царство Небесное подобно зерну горчишному, из которого вырастает дерево», оно «подобно закваске, которую женщина кладет в меру муки; и всходит все», – эти слова Иисуса, очевидно, зовут к динамической, а не статической вере. Вот в Терновских плавнях мука и взошла «вся», и «выросло дерево из горчишного зерна». Возвращаемся к «посту»: очевидно, нормальная церковь, закономерная и здоровая, должна дать нормы святого, здорового, между прочим и во вкушении пищи. Она должна показать идеалы святости и здесь: как? – труднейший вопрос! До того мы привыкли к святым «минусам», недоеданиям, недосыпаниям. Все дело должно, очевидно, начаться с представлений Рая и также Небесного Иерусалима. По-видимому, кругом года должно быть установлено не позволительное (яблоки с 17-го августа), а обязательное вкушение «первинок»: первых (каждого сорта) поспевших плодов, первой зелени, первых ягод, садовых, лесных. Равным образом должны быть установлены праздники: первых сборов – хлеба, картофеля, капусты. Эти сборы и вкушения должны быть «церковны» – совершаемы в храме и при участии и молитвах священника. Вместо теперешнего «великопостного» и проч. богослужения могут быть установлены богослужения осеннее, летнее, зимнее, весеннее. Летосчисление нужно восстановить от сотворения мира. Праздники должны быть не «двунадесятые» и проч., вообще без-народные и только клерикальные, их эгоистические, а трудовые и радующиеся. «Первый день хлебов», «первый день колокольчиков» (полевые цветы), «день первого жаворонка» (первая его песня в городе, в деревне). И, словом:
  С природою одною он жизнью дышал,
  Листов разумел прозябанье…
  это-то вот и нужно ввести в религию, на место их сословного молитвословия. В. Р-в.


[Закрыть]
, другим уменьшали и начали предъявлять более строгие требования режима. Когда в начале февраля произведены были аресты за беспаспортность, то некоторые из беспаспортных и уклонившихся от записи не были арестованы или, как говорит Федор Ковалев, были забракованы из-за своей дряхлости или болезни, как, например, Поля Старшая и, если нам не изменяет память, Виктория и Сухова. Хотя эти три старухи не были арестованы, но они находились в крайнем нервном возбуждении и беспокойстве: они неотступно просили Ковалева: «Найди нам место и закопай нас». В таком же состоянии находилась и девица Авдотья Ковалева (сестра Федора). Она возвратилась из-под ареста в состоянии крайнего изнеможения вследствие того, что, находясь под арестом, она оставалась безусловно без пищи и питья и даже не утоляла своей жажды снегом, как делали ее другие товарищи по аресту; она не могла ходить, шаталась и падала в обморок, как только вставала. Она проводила свое время молча, в сидячем положении, согнувшись и прислонившись, и безропотно страдала; ее вид возбуждал безграничную жалость, как можно заключить из рассказов Ковалева.

Как только арестованные возвратились из тюрьмы, три старушки, остававшиеся дома («забракованные»), т. е. Сухова, Поля Старшая и Виктория Рассейская, стали усиленно просить Ковалева (как уже мы упоминали) закопать их. Они невыразимо тревожились, были в беспрерывном страхе и постоянно говорили: «Нас заберут в острог и запишут». Успокоить их было невозможно, они не оставляли Федора Ковалева со своими умаливаниями – закопать их.

Здесь естественным является вопрос, откуда старушки узнали о закапываниях? Об этом им могла сказать старуха Сухова, которая была сама свидетельницей и участницей в закапывании всего семейства ее сына. Но вместе с тем, по словам Федора Ковалева, в это время уже повсюду, и в терновских хуторах и далеко за их пределами, как в колокола звонили, – рассказывали о совершившихся закапываниях, и в этом смысле посторонние люди предлагали жителям терновских хуторов пытливые вопросы. По мнению Федора Ковалева, тайна закапываний была разглашена Таисией Рассейской, так как Таисия была очень неосторожна и невоздержанна в речах. Таисия же, как было уже нами сказано, была свидетельницей первого закапывания.

Живо переданный нам Федором Ковалевым разговор его со старушками нам удалось записать отчасти почти стенографически, отчасти по свежим воспоминаниям.

– Все три просили меня: – «Найди для нас место, закопай нас, открой яму, где Назар» (т. е. где был закопан Назар Фомин).

– Нельзя туда, где Назар: как вы будете лазить, топтаться по них? И там негде сидеть, там нету места. Куда вы их уберете?

– Ну, сбоку выкопай другую мину.

Всю неделю старухи неотступно просили, но Ковалев все не соглашался. Но с возвращением Виталии из острога старушки снова окружили Ковалева своими просьбами.

– Скорей выпроваживай извощиков (т. е. извощиков, которые привезли арестованных – Виталию и других – из тюрьмы).

– Выпроваживай извощиков и шукай[97]97
  «Шукай», т. е. «ищи», – местное выражение. Примечание проф. Сикорского.


[Закрыть]
для нас место, вези нас в скалу[98]98
  Известные каменоломни недалеко от хуторов. Примечание проф. Сикорского.


[Закрыть]
; там темно в пещере, там в пустоте мы умрем.

– Но вы кашляете, не удержитесь от кашля, и вас сейчас найдут.

Наутро старухи снова стали просить Ковалева все о том же. Тут к ним присоединилась и Виталия. Она сказала:

– Сотвори ты милость, сотвори любовь[99]99
  Ужасно! Все из «милости» и «любви» в «религии милости и любви». Поистине сказал смеющийся о них: «Они будут смотреть и не увидят, будут слышать и не услышат». Все заворожено, загипнотизировано небесною ворожбою: и несчастные, в таких ужасах ползущие, все уверены по-прежнему, что они веруют в «умершего за грехи наши» и исповедуют «религию любви», принесенную им на землю!.. В. Р-в.


[Закрыть]
, что ты за каменный: они схимницы и кланяются тебе, недостойному, в ноги.

Ковалев, уже чувствовавший великую тяжесть на душе от первых закапываний, старался, по возможности, отклонить от себя новую тяжелую миссию.

– Матушка, – говорил он Виталии, – теперь уже нету переписи, как бы греха не было?

Но Виталия и Поля Младшая на это страстно воскликнули: – «Господи! спроси грех[100]100
  Совершенно тон финикийского благочестия, когда они приносили детей своих в жертву Молоху: кроткий, тихий, покорный! «Спроси грех на нас» – это значило: «Не вмени ему, Господи, грех тот, что он отказывается или медлит закапывать в землю живых людей: прости ему это. Но как Ты захочешь же взыскать это с кого-нибудь, то взыщи лучше с нас». Поразительно, до чего здесь Бог представляется, как и всем христианам, неумолимым, жестоким, беспощадным; не умеющим прощать не только ошибки, но даже и обмолвки; и в то же время, комическим образом, он именуется «Милостивцем», «Спасом». В. Р-в.


[Закрыть]
на нас».

– Ну, благословите, – сказал после этого Ковалев Виталии. «Пойду». И решился идти в усадьбу Горзина (в версте от усадьбы Ковалевых). В это время во всей усадьбе не было других лиц, кроме самой Горзиной, так что, по соображениям Ковалева, в этой усадьбе можно было рассчитывать провести несколько часов, не рискуя встретить свидетелей.

В 8-м часу вечера, когда едва начинало темнеть, 12-го февраля, Ковалев вместе с тремя старухами и Виталией направился в усадьбу Горзина. В это время ему случилось проходить мимо сестры Авдотьи, которая сидела с поникшей головой. Она, не подымая головы, дернула Федора за платье и тихо, еле слышным голосом, сказала:

– Копай на четырех.

– Что ты, сестра! да ты совсем слабая, и без того сейчас помрешь.

Авдотья стала плакать.

Для чужих стараешься, – сказала она, – а для сестры не хочешь.

Виталия вмешалась в дело и сказала:

– Греха нет, копай и для нее.

Все отправились в усадьбу Горзина. Виталия шла впереди с тремя старушками: Суховой, Полей Старшей и Викторией Рассейской; за ними шел Ковалев. А Авдотья Ковалева с трудом двигалась и постоянно отставала, так как была крайне слаба. Пришли на место.

Уже раньше Ковалев, обдумывая место, где можно бы закопать, не находил таких укромных углов в усадьбе Горзина, где можно было бы вывести мину вроде первых двух; и объяснил своим спутницам, что их можно закопать только в простой яме, если они на это согласны. Те на все соглашались.

Когда место было выбрано, Ковалев начал копать яму, а «они пятеро», говорит Ковалев, «сидели тут же рядом». Авдотья, еле живая, безжизненная, сидела и смотрела тупо, безучастно, как брат размерил место и начал работу. Ковалев отмерил в ширину столько места, «как на двух», и стал копать вглубь, постепенно расширяя могилу. Приготовление ямы потребовало около 6-ти часов времени, и только за полночь могила была готова. Она представляла собой обыкновенную могилу, какую роют для покойников, с тою разницей, что сверху она была «вроде как на двух», а внизу «как на четырех». Такую форму Ковалев придал могиле с тою целью, чтобы облегчить себе труд выемки земли. Глубина могилы была почти в рост его самого. Когда могила была готова, они переоделись в смертные платья[101]101
  Все это же «смертное платье», везде этот мундир православия. – «В каком вы министерстве служите?» – «О чем вы спрашиваете: взгляните на мундир мой!» У евреев, в ветхозаветной религии, «мундиром» служит талес, кусок шелковой полосатой материи: в нем они совершают ежедневно свои молитвы (накидывая на голову так, что края спускаются до земли), в него его тело будет обернуто перед тем, как положить его в могилу. Но что это такое? Невестин подарок! Невеста перед замужеством дарит жениху-мужу талес! Итак, каждая молитва еврея идет к Богу как бы через призму жены его, и даже вот невестиных ожиданий, радостей, сомнений, молитв; через женин дух или, еще точнее – через женину плоть и дух. У нас, в Православии, в «безбрачии», в «девстве», этом смертном дево-скопчестве, которое ничего не помнит о земле и отвращается от земли, молитвы и могли пойти только через призму «смертной рубашечки», вот этого «савана». «Всю жизнь погребаемся», «сопогребаемся Христу», «всю жизнь ткем саван, в который оденемся по смерти». Ужасно! ужасная мысль, ужасное чувство! Вот откуда и родился монастырь, этот как бы коллективный саван над бытием человеческим, земным. В. Р-в.


[Закрыть]
. После этого Ковалев, стоя в могиле, принял сестру, как ребенка, на руки и спустил ее в могилу, так как она была крайне слаба, чтобы сойти самой. После этого Ковалев вылез из ямы и, подавая руку остальным, помогал им спрыгнуть вниз. Все четверо улеглись на бок, рядышком, плотно прижавшись одна к другой. Ковалев немедленно стал засыпать яму землей. По его словам, он кидал землю на ноги и затем на туловище лежавших в могиле; и, по временам приостанавливаясь, слышал, как они шептались между собой: «Прости, прости». Ковалев избегал бросать землю на лицо и на тело, чтобы не причинять ударов, и направлял комки бросаемой земли по стенкам могилы, от которых земля отражалась, разбиваясь в мелкие комья[102]102
  Какая деликатная осторожность! Какая везде подлинная любовь у этих прекраснейших людей, которые могли бы жить, цвести, благоухать такою прекрасною жизнью! В. Р-в.


[Закрыть]
. Прежде чем забросать землей голову и лицо, он приостановился и стал слушать, не слышно ли разговора и не пожелают ли встать из могилы; но к удивлению заметил, что уже не слышно ни разговора, ни движения[103]103
  Удивительно. Это они притаились в сладком ожидании: «Сейчас увидим Христа и Бога нашего» (умрем и увидим). Раз вся жизнь вытянулась по направлению к сей «жемчужине, которую увидев купец продает весь свой товар, чтобы купить ее одну» (слова Иисуса в Евангелии о Своем Царстве), то естественным заключением такой одно-мысленной жизни и такого страстного ожидания-желания – будет, конечно, самозакапывание, самосожжение, самоутопление. В. Р-в.


[Закрыть]
. Тогда он быстро бросил несколько полных лопат земли, которая закрыла головы. После этого Виталия велела ему утаптывать землю; и он, потоптавшись в могиле, начинал снова забрасывать ее землей, снова топтался, снова бросал землю, пока не дошел до уровня почвы. Остальная земля была разбросана им и Виталией, и все сровнено с землей. После этого он и Виталия направились в ковалевскую усадьбу и вернулись туда уже на рассвете, после четырех часов пополуночи.

Смерть четырех заживо засыпанных землей лиц должна была произойти быстро и наступила непосредственно вслед за прикрытием лица землей. О быстрой смерти свидетельствует вид трупов, в каком они выкопаны из земли, именно: сильно выпученные глаза, опухший высунутый язык, синий цвет лица[104]104
  С «выпученными глазами, опухшим, высунутым языком и синим лицом» пришли эти «девы» на «тот Свет», к «Полуночному Небесному Жениху». Чего же еще они ожидали на земле? Встречи! И вот вышел Иисус, отворил перед ними, четырьмя кроткими старушками, Райские Двери… И проходят мимо Иисуса, обещавшего «и лозы надломленной не переломить», – эти синие девы с высунутыми языками и вытаращенными глазами в Рай Христианский как его правые отныне жители, как купившие место в нем дорогою ценою. Входят… А оттуда идут им навстречу «мученики» первых веков, все эти изжаренные и сваренные, с содранною кожею. Если бы был живописец, который это представил!!! Вот зрелище небесной и земной (в терновских хуторах) половины христианства. В. Р-в.


[Закрыть]
и проч. Этих признаков не было на трупах из первых двух мин, где смерть происходила гораздо медленнее.

* * *

С возвращением Виталии и других из-под ареста 9 февраля нравственная атмосфера в терновских хуторах существенно переменилась, и это ясно сказалось при закапывании третьей группы сектантов – что произошло 12-го февраля. И настроение лиц, которые шли на смерть, и обстановка смерти резко отличались от того, что мы видим при первых двух закапываниях (23 и 27 декабря). Протекшие с того времени полтора месяца произвели перемену в общем настроении сектантов и, по всей вероятности, во взглядах их на события. Можно сказать, что уже заметна была и сказалась глубокая реакция против отвратительных человекоубийственных действий, которые были внушены мирному населению хуторов кружком фанатических затворниц. Федор Ковалев, беспрекословно зарывавший первую и вторую группы и чувствовавший себя при этом как человек, совершающий священнодействие[105]105
  Вот! «Священнодействие…» При чем тут «фанатизм», при чем «затворницы»… Все выросло из одного зерна: идеи христианской жертвы. «Он (Ковалев) – жертвоприноситель; мы (закопавшиеся) – евхаристия». «Христос умер за нас, мы умираем за Христа». Там – жертва Небес за род человеческий; здесь – восторженная ответная жертва человеков Небу. В. Р-в.


[Закрыть]
, – теперь согласился на зарытие третьей группы только после продолжительных просьб зарывавшихся старушек, после неотступных настаиваний их и после особых просьб самой Виталии, которая притом должна была дать, по его требованию, торжественное заявление, что она берет на себя грех этого дела. В самом скиту только один человек, слабый старик, согласно требованию Виталии запостился по выходе из тюрьмы, но все другие не отказывались вполне от еды и принимали пищу, хотя в ограниченном количестве, но в правильные промежутки. Из лиц, живших вне скита, т. е. из мирян, только Авдотья Ковалева оставалась абсолютно без еды, все же другие принимали пищу. Не остается сомнения, что наклонность к самоистреблению значительно ослабела, и даже на заморение себя голодом почти не находилось желающих. Сам Федор Ковалев не только возлагал ответственность за закапывание на Виталию, но и пытался возражать ей, высказывая суждение: «Матушка, нынче уже нету переписи, как бы греха не было». Само закапывание трех старушек и с ними Авдотьи Ковалевой носит совершенно иной характер, чем первые два закапывания. Там не было страха, там был экстаз, люди находились в умилении[106]106
  Вот! В. Р-в.


[Закрыть]
, не были лишены способности выражать свои чувства, беседовали, молились, плакали, радовались[107]107
  Вот, вот! Чего проф. Сикорский ищет медицинских причин: были, единственно, религиозные причины, концепция «Земли и Неба» в Православии, но взятая не логически как форма и формальность, а динамически – как вечный идеал! Кстати, эта история, описанная проф. Сикорским, дает разъяснение и смерти Гоголя – «запостившегося» и отнюдь не перешедшего из Православия в какую-нибудь секту, но переписывавшегося с оптинскими монахами-старцами, имевшего духовником священника-монаха, полу-«святого» о. Матвея Ржевского. В. Р-в.


[Закрыть]
, были одушевлены чувствами возбуждающего характера. Здесь было противоположное душевное состояние. Три старушки и Авдотья Ковалева находились под постоянными гнетущими чувствами: у них были печаль и отчаяние[108]108
  Сбивчивость в понимании проф. Сикорским всего дела: жили они все печально, и первые две группы, но только восторженно умерли. Чувства гнетущие, печаль, страх, отчаяние – все это было их жизненными спутниками! От печали они и решили толкнуться в гроб: но, в самый гроб входя, – улыбнулись. Нельзя же эту улыбку распространять на колорит прежней жизни. Впрочем, это ясно само собою. В. Р-в.


[Закрыть]
, и это ясно сказалось в последнюю минуту, когда они четверо сидели тупо, молча[109]109
  Они были все старушки уже, молчальницы, «затворницы». Их молчание нельзя принять за «отчаяние», с которым якобы они решились на смерть. См. выше у самого проф. Сикорского, как они просили у Федора Ковалева закопать их. В. Р-в.


[Закрыть]
несколько часов, пока на их глазах готовилась для них могила.

Не подлежит сомнению, что в Виталии начиналась реакция против того безумного фанатического дела, виновницей которого она стала. Уже резкое замечание, которое ей сделала Авдотья Ковалева в первый день ареста, когда она укоряла Виталию как бы в измене прежним ее убеждениям, показывает, что в ту пору Виталия уже сознавала необходимость отступления назад и, сообразно этому, изменяла тон своих речей и образ действий, – чтó и ввело Авдотью Ковалеву в заблуждение. Существенная перемена, которую мы видим в душевном состоянии и деятельности Виталии, состояла в том, что она начинает принимать меньшее участие в делах и, видимо, начинает испытывать страх. Она уже не заботится о новых делах, но, главным образом, думает о ликвидации старых и всего более заботится о сохранении в тайне того, что уже произошло. Она заклинает Ковалева никому не выдавать тайны дел, в которые он посвящен, ни под каким видом не показывать мест, где произошли закапывания; она употребляет заклинания и религиозные угрозы за нарушение этой тайны. Страх и упадок духа Виталии в особенности заметен в том, что, как увидим ниже, она гораздо меньше руководила событиями и сама подчинилась их случайному течению: самое закапывание третьей группы является далеко не делом Виталии, а состоялось по естественному ходу вещей. Наконец, Виталия, как бы в противоположность тому, что проповедовала и чего требовала от других, начала втайне отступать на деле от своих собственных убеждений. Требуя от всех поста[110]110
  Пост – начало самоуморения, самозакапываний, самосожжений и проч. Религия, где есть посты как идеалы жития, непременно где-нибудь выразится и в идеальном самоубийстве. Все само собой! Все от зерна! Кто подносит горящую спичку к стене дома, уже не может говорить: «Я только держал горящую спичку – она маленькая». Человек имеет веру, человек имеет страсть. Кто сказал ему: «Попостись немного – это хорошо», «угодно Богу», тот и «запостил», и «закопал в землю» или утопил и сжег всех этих благородных идеалистов! Словом, «великое учреждение поста», в связи со всеми прочими чертами веры, было и остается единственною причиною описываемого проф. Сикорским. Заметим, что ничего подобного нашим постам нет даже в католичестве, и соответственно этому у них «запащивания» до смерти и не появились. В. Р-в.


[Закрыть]
, умеряя и уменьшая порции у скитников, сама она, по-видимому, употребляла пищу не в самых скудных размерах, судя по тому, что ее труп найден не очень исхудалым, а в ее желудке и кишках при вскрытии найдены остатки пищи, тогда как у других лиц, вместе с нею закопавшихся, в желудках не найдено никаких остатков пищи.

По-видимому, главнейшим условием, поколебавшим веру и фанатизм Виталии, была начавшаяся реакция против самоистребления; но еще большее влияние произвел начинавшийся общественный суд, сказавшийся в стоустой молве. В народе[111]111
  Реакция здравомыслия, естества человеческого, всеобщего зоологического аппетита бытия, чтó все так ненавидимо и презираемо «учителями церковными»; реакция этнографии против навеянного (из Византии, Галилеи). И в последнем слове – протест язычества против христианства. «Наш народ язычник, – сокрушенно качают головами миссионеры, проповедники, чиновники Духовного Ведомства, – по кабакам ходит, с девками любится». «Еще не пришел в совершенство»… Вот этот «не пришедший в совершенство народ» и поднял кулаки против «пришедших в совершенство» терновских постников. В. Р-в.


[Закрыть]
слышались проклятия и ужас против закапываний, о которых, как говорил Ковалев, повсюду рассказывали – как в колокола звонили. Еще не было раскрыто дело, еще не были найдены могилы, но общий говор о страшных терновских событиях уже стоял в воздухе, и виновница этих событий уже чувствовала на себе всю тяжесть приговора народной совести. Упадок духа Виталии очевиден, и ее самоубийство является событием, вытекавшим из страха и отчаяния. Это вовсе не был торжественный акт, каким было первое закапывание, это было суетливое бегство растерянной души с лица земли[112]112
  Гениально выражено. В. Р-в.


[Закрыть]
.

События между 12-м и 28-м февраля, т. е. от времени закапывания третьей группы до закапывания Виталии, носят на себе характеристический отпечаток случайности и отсутствия руководящего начала. Как можно заключить из рассказов Федора Ковалева и старика Я. Я., у Виталии не было определенного плана, и она предписывала только пост, но сама, как мы видели, не вполне строго следовала этому режиму. Состояние общего упадка духа и общего гнета овладело всеми. Но в особенности это состояние сказалось на старухе Ковалевой. Быть может, во всех терновских событиях никто больше ее не пострадал душою[113]113
  Ужасно читать! Чья душа не содрогнется и не заплачет? В тысячах духовных книг рассказывается, как в Сирии и Финикии на великих религиозных торжествах «люди отдавались блуду», «отдавались в экстазе». «Сие творилось в гнусно-языческих, натуралистических религиях». Авторам сих книг и статеек следует продолжить рассказ и закончить: «Но мы поворотили все назад, против естества и чувственности: и на великих торжествах христианства, в минуты наибольшего экстаза и в точках наибольшего одушевления происходило вот что»… И рассказать далее историю, описываемую здесь. В. Р-в.


[Закрыть]
. Она потеряла все, что было[114]114
  «Потерять все», «потерять ради Христа» – этому и учит Евангелие. Ковалева была купчихой, «продавшею все свои сокровища, чтобы купить жемчужину» земляной ямы, гроба. Ведь и великие наставники и руководители Церкви, оставляя все, «заключались в земляной пещере», «в яме» же почти, о чем без числа повествуется в церковных книгах. В. Р-в.


[Закрыть]
самого дорогого – свою наиболее даровитую и наиболее мягкую и симпатичную дочь, Авдотью, потеряла горячо любимую невестку и двух внучат, потеряла в числе закопанных много других лиц, более или менее близких родных. Оставшиеся в живых не могли дать ей утешения в страшных потерях. Но в особенности она страдала при виде Федора Ковалева, который из веселого семьянина, окруженного молодой жизнью, сделался полузатворником, полумонахом, перешел на житье в скит и при свиданиях с матерью приводил ее в отчаяние своим тупым видом[115]115
  Это résumé, отсчитываемое медиком-наблюдателем, не вмешивающимся в религиозные и церковные споры, не разрешает ли множество таких споров вернее и точнее, чем всякие рассуждения и всякие исторические монографии? «Из веселого семьянина человек переходит на положение угрюмого одиночки», «молодая жизнь меркнет», «все увядает», «люди затворяются друг от друга», «везде воцаряется тупой, понурый вид»: не это ли как бы тень от «затмения солнца», ползущая вкруг исповедников нового исповедания, двинувшихся в натуральное человечество Европы, Америки, Африки? В. Р-в.


[Закрыть]
и страданиями, которые он начинал чувствовать и о которых первая узнала мать. Но более всего на старухе Ковалевой отражался гнет того факта, что она являлась главным ответственным лицом за все случившееся, как старшая в семье, как хозяйка дома, с согласия которой совершились все события; так как Виталия, хотя распоряжалась всем самовластно, обо всем, однако же, сообщала старухе Ковалевой, видимо, желая подкрепить себя ее авторитетом и ответственностью. «Тетиньке» – как называла Виталия старуху Ковалеву – обо всем докладывалось, на все испрашивался якобы ее совет. Самая решимость колебавшегося Федора Ковалева закопаться в первой группе состоялась, главным образом, под нравственным давлением матери. Таким образом, старуха Ковалева в своей душе носила всю тяжесть совершившихся событий. Нравственный гнет, который она испытывала, был тем более тяжел, что вся ее жизнь прошла честно, добродетельно, в любви к людям и к своим близким, и ничто не предвещало ей такой страшной старости

Как можно судить по рассказам Федора Ковалева, душевное состояние его матери было чрезвычайно тяжелое, и это резко отразилось на ее внешних чертах. Ее лицо потемнело, глаза впали, черты лица опустились, и весь корпус ее согнулся вперед и вбок: она представляла самый жалкий вид[116]116
  Вот, вот! И это résumé медика запишем в состав «знаков евангельских», «стигмат» церкви. В. Р-в.


[Закрыть]
.
Она стала молчаливой и проводила время в своем крошечном флигельке вблизи скита, где она постоянно находилась в обществе своего сына Дмитрия. Этого Дмитрия одни считали полуумным, другие называли его глухонемым. Он жил в передней того помещения, которое занимала Ковалева. Угол, в котором жил Дмитрий, представлял собой крошечное пространство без света, отделенное от остальной комнаты простой соломой, связанной в снопики. Помещение это ничем не отличалось от логовища животного. Здесь жил психически больной Дмитрий, и своим тупым и молчаливым видом не мог дать матери других впечатлений, кроме самых тягостных. Но старуха Ковалева не разлучалась с ним; и он был единственный близкий человек, так как Федор в тоске, уже овладевшей им, избегал общества даже матери и проводил время в скиту.

Независимо от тяжелых нравственных чувств, которые переживала старуха Ковалева, ее сильно тревожила все расширявшаяся и росшая молва о закапываниях. Под влиянием этой молвы – быть может, и по другим соображениям – некоторые из чинов полиции предлагали Ковалевой не то требование, не то добрый житейский совет, чтобы она дала запись живущих у нее неизвестных лиц или хотя временно выпроводила бы их от себя, пока стихнет народный говор[117]117
  Уже не так строга была полиция; и духовенство, «кивая на соседа» и указывая в придирках светского начальства повод к самозакапываниям, отводит глаза в сторону от тех стареньких книжек в кожаных переплетах, которые само держит под мышкою. Без этих книг «поп – не поп» и «церкви нет». С ними они никак не расстанутся. С ними не расставались и сектанты. Дело-то все и лежит в этих книжках… И пока они есть, попы есть, монастырь стоит, Церковь жива: до тех пор всюду, где они есть, человек уходит в землю по щиколки, по колена по пояс, по грудь, плечи, горло, с маковкой… В терновских плавнях дошло до «маковки», и люди закричали, народ завопил, начальство «обеспокоилось»; а попы, по обыкновению, уклончиво и предательски отошли в сторонку; но не «до маковки» везде в христианском мире самозакапываются. В. Р-в.


[Закрыть]
.

– Ты запиши их – «Галька», «Манька» или как угодно, – говорили советники, – и пусть себе живут, как жили раньше, – никто вас не тронет[118]118
  Классические слова… Так всегда говорит государство. В душу оно не лезет. Государство есть форма и требует, в сущности, всегда немногих формальностей… И не о нем явиться мысли: «это – Антихрист». «Антихрист» «невидимый», как и формулирует свое чувство народ, ходит за спиной у него; это тот «советник», угнездившийся ему в душу, который, перелезши через забор, хозяйничает в душевном обиходе человека. В. Р-в.


[Закрыть]
(так рассказывает про это Федор Ковалев).

Сношения с властями, никогда раньше не пугавшие Ковалеву[119]119
  Замечательно! Попы, да и глупая пресса, так-таки и приписали терновские ужасы «требовательности начальства» и «испугу перед начальством»… Как будто могли хотя бы чего-нибудь испугаться люди с такою решимостью. Да, как оказывается, и не было вовсе этого испуга. Терновские самозакапывания – это влечение к идеалу, тоска по идеалу, а не бегство от чего-то. А идеал этот – идеал всей России, идеал народный и исторический, и кроме этого идеала – и нет другого у Церкви, да и нет вообще без него и самой Церкви. В. Р-в.


[Закрыть]
, как женщину всем известную и безукоризненную по своей репутации, – теперь ее уже сильно беспокоили ввиду возможности раскрытия страшной тайны, сохранение которой становилось изо дня в день все менее и менее вероятным.

С психологической точки зрения является трудно понятным факт, почему в это именно время Виталия все свое влияние сосредоточила на старухе Ковалевой и, оставивши без внимания других, остановилась именно на ней, запугивала ее и беспрерывно твердила: «Ты пропадешь без меня, тебя враг уловит хитростью». Эти и подобного рода выражения, по словам Федора Ковалева, постоянно слышались в беседах Виталии с его матерью. Судя по многим данным, собранным нами, необходимо заключить, что Виталия в это время уже имела в виду лишение себя жизни и всю силу своего характера употребляла на то, чтобы склонить старуху Ковалеву на совместную с собою смерть; о других лицах Виталия заботилась меньше, но равным образом имела положительное намерение, как увидим ниже, вовлечь и их в мрачную драму общей гибели. Мы называли раньше это стремление Виталии трудно понятным с психологической точки зрения, и оно в самом деле не перестает быть таким, несмотря на все усилия проникнуть в его смысл[120]120
  Ничего нет «непонятного», если стоять на психологической, а не на психиатрической (специальность проф. Сикорского) точке зрения. С почетною старухою, которую Виталия любила, уважала и которая была для нее авторитетом «не токмо за страх, но и за совесть», она, как настоящая хозяйка дела, хозяйка «веры и спасения», последнею сходит в могилу, «убрав все хозяйство» (погребя других), «приведя в чистоту храмину» (смерть). Но остался же «сор» в избе, вот эта возможная слабость и колебания старухи Ковалевой. Нужно было подобрать все «дочиста» и закопаться не только самой, но и с другою «хозяйкою», с почитаемым старшим авторитетом, хотя и пассивным. Так капитан судна, настоящий, последним сходит с него, когда уже на нем никого нет. Все переселились «в Царство Небесное»: и идет сзади, последняя, сама Виталия, идет с матерью – владетельницею этих мест. Тут удивительно сочетались порыв веры с этим великорусским, старорусским укладом хозяйства, экономики, быта, дома «Схимницы» и вместе точно «Марфы Посадницы»… Какой бы матерьял для политической жизни! В. Р-в.


[Закрыть]
. По-видимому, эта психологическая загадка должна быть или может быть объяснена таким образом, что Виталия не хотела смерти, боялась ее и избегала: посылая других на смерть, в могильные ямы, сама она предполагала оставаться в живых. Она смело истребляла людей, думая, что этим путем спасает их, хотя в то же время решительно не имела в виду применять к самой себе подобное средство спасения. Но, кажется, гораздо вероятнее, что, широко жертвуя человеческими жизнями, Виталия думала не столько о спасении людей, сколько о торжестве дела, которому служила и которому отдалась. Но, когда обстоятельства и неумолимая логика вещей стали изрекать свое грозное судное слово, когда реакция и ропот сказались в среде, прежде ей беспрекословно повиновавшейся, когда страх уголовной ответственности чуялся в воздухе, – Виталия пришла к мысли о неизбежности самоубийства и, ужасаясь самой мысли быть одной[121]121
  Совершенно неосновательное рассуждение, чуждое какого-либо понимания психологии людей. Судит эмпирик и о всех «как бы сам поступил». Это слишком недостаточно и неисторично. В. Р-в.


[Закрыть]
, она с решительностью и изобретательностью, свойственной ее характеру, составила план самоубийства, обставленный всем ореолом того положения, которым она пользовалась в скиту и в среде населения терновских хуторов. Это было одно из тех беспощадных и холодных решений, на которые способна была эта женщина, не чувствовавшая до поры до времени страха перед самыми страшными вещами.

Стремление Виталии во что бы то ни стало привлечь Ковалеву к самоубийству– не подлежит сомнению, судя по рассказам Федора Ковалева и старика Я. Я. Для этого она пользовалась всем и не упускала ни одного случая. Так, когда Ковалевой со стороны полиции дан был совет записать жильцов хоть вымышленными именами, то Виталия тотчас воспользовалась этим случаем, говоря, что «враг хочет хитростью обойти ее, хитрым крючком захватить ее», и при этом добавила, что без нее Ковалева «попадет в расставленные врагом сети», что ввиду этого должна жить и умереть вместе с нею. Состояние Ковалевой было таково, что, независимо от тяготевшего над нею авторитета Виталии, к самоубийству ее могли побудить тоска и отчаяние, вызванные всем совершившимся, и готовый пример многих предшествовавших смертей. По-видимому, никто так долго не сопротивлялся мысли о самоубийстве, как старуха Ковалева. Это видно из того, что убеждения Виталии, склонявшей Ковалеву, были многочисленны и продолжительны, как это видно из слов Ковалева. Ускорило развязку обстоятельство случайное, но и крайне характерное. Деятелем в заключительной фазе терновской драмы явился слабоумный Дмитрий Ковалев.

Как мы уже упоминали выше, о болезненном состоянии Ковалева существовали различные мнения: одни считали его глухонемым, другие полуумным. Хотя его называли глухонемым, однако же не подлежит сомнению, что он обладал слухом, ибо, по словам Федора, он по временам очень хорошо слышал. С другой стороны, Дмитрий Ковалев не был и немым, так как, хотя вообще он был молчалив и иногда по целым дням и неделям ничего не говорил, однако же по временам говорил очень ясно и отчетливо. Наконец, еще одной чертой, свойственной Дмитрию, была его крайняя возбужденность, наступавшая по временам и заставлявшая даже брать его на цепь. Тот, кто знаком с психическими болезнями, не затруднится на основании приведенных фактов распознать в Дмитрии Ковалеве больного, страдающего идиотизмом. Больные этого рода мало или вовсе не говорят, вследствие слабости мыслительных процессов; но в лихорадочном жару, а также в возбужденном состоянии они вдруг начинают хорошо говорить и проявляют умственные способности, превышающие обычную, вседневную норму их ума. Таков был именно Дмитрий Ковалев, как в том мы убедились из расспросов о нем брата его Федора. Хотя Дмитрий Ковалев присутствовал при первом закапывании, но, по-видимому, потрясающая сцена не оставила на нем никакого впечатления. Равным образом на нем, казалось, не отразились и все другие события, свидетелем которых он был. Так как его присутствие обыкновенно никого не стесняло, то от него, как и от ребенка, не держали никаких секретов. Однако же исключительные события отразились и в его тупой голове, и вот однажды он, совершенно неожиданно для всех, произнес патетический монолог, который поразил мать, но в особенности поразил Федора. Дело состояло в следующем. Дмитрий стал в позу и страстно заговорил:

– Мать, что ты все вот тáк, да тáк?

При этих словах Дмитрий не без искусства скопировал согнутую несчастную фигуру своей матери.

– Что ты журишься[122]122
  Тревожишься – местное выражение. Примеч. проф. Сикорского.


[Закрыть]
, – продолжал он, – плюнь на все, а там, – при этом он указал на небо, – там будет тебе хорошо.

Сцена эта произвела большое впечатление на старуху Ковалеву. Она произвела также сильное впечатление и на Федора Ковалева и, быть может, заставила колебавшегося Федора взять на себя предстоявшую ему страшную роль – закопать мать[123]123
  Какие ужасы! Кстати: да была ли хоть пересказана в духовных журналах терновская трагедия? О, равнодушные… В. Р-в.


[Закрыть]
. До какой степени описанная сцена имела влияние на Федора Ковалева, можно заключить из того, что во время свидания нашего с Ковалевым 28-го июня Ковалев, ныне уже почти освободившийся от тумана, которым он был окутан, все еще выражал изумление перед описанной сценой с его братом, и даже до некоторой степени был того мнения – не говорил ли его брат по внушению свыше, и в этом смысле даже предложил нам вопрос. Но в ту пору, когда сама сцена произошла, Федор Ковалев принял ее за небесное откровение.

Виталия воспользовалась словами Дмитрия Ковалева и склонила старуху, его мать, умереть вместе с нею, еще раз подтвердивши: «Ты без меня пропадешь».

Каким образом склонены были к общей смерти другие участники, об этом мы не имеем сведений, но некоторые высоко интересные сообщения по этому вопросу получены нами от старика Я. Я. Это прежде всего касается вопроса о способе самоубийства.

По-видимому, Виталия страшилась всех других видов смерти[124]124
  Естественное, неодолимое, вопреки всем идеям, всему навеянному, выражение страшной жизненности этого субъекта. Виталия, несомненно, была гениальная личность, Ломоносов в «подполье». В религии положительной, к добру и свету направленной, она сделалась бы великою жрицею, пророчицею, великою героинею; «σωτειρα» [спасительница; эпитет богини (греч.)], как говорили в древности. По ее имени звался бы город, поселок, устав, закон. Но та же самая героиня древности, перенесенная в отрицательную религию, могла довести своих последователей только до самозакапываний. Какая последовательность! Какой ужас. В. Р-в.


[Закрыть]
, кроме медленной смерти от голода. По освобождении ее из-под ареста 9-го февраля она, кажется, остановилась на мысли о лишении жизни путем голодания. В этом направлении дело и поведено было первоначально. По словам старика Я. Я., порции обитателей скита были значительно сокращены, а тем, кто изъявлял на то согласие, вовсе не давались ни пища, ни питье, как, например, старику, который был в числе арестованных и по выходе из тюрьмы не принимал пищи и скоро умер. Но, по-видимому, голодание было слишком тяжело для Виталии, и хотя она привыкла к постной и умеренной пище, но полный отказ от пищи и медленная смерть от голода были для нее нестерпимы[125]125
  Какая жизненность! До чего в самой все было нормально, в этой Виталии. Именно гений, поведший толпу за собою по смертоубийственной стезе, которая под ноги ей дана была историей, церковью, религиею. В. Р-в.


[Закрыть]
, и она употребляла пищу, как показало вскрытие ее тела. Но затем неожиданно и решительно у нее родился другой план, именно смерть через закапывание в очень тесном пространстве. Быть может, быстрая смерть Авдотьи Ковалевой и трех старушек, свидетелем чего Виталия была, остановила ее мысль на этом способе, тем более что смерть от закапывания в минах, по ее мнению, могла быть слишком продолжительной, судя по тому, что первой группе закопавшихся она указывала трехдневный срок мучений, а она, без сомнения, с целью успокоения и ободрения, наверно показала возможно краткий срок. Можно предположить, что в действительности она считала этот срок более продолжительным, и ее воображение сразу отвернулось от перспективы столь продолжительных мук. Таким образом, она остановилась на мысли о закапывании в очень тесном пространстве. Этот способ являлся средним между закапыванием в просторных минах первой и второй партии и закапыванием живьем третьей партии. Она была свидетельницей этого последнего вида смерти и, при всей ее холодности, не могла не ужаснуться мысли о подобной смерти для нее самой.

Когда Виталия остановилась на способе смерти, она прямо и открыто[126]126
  Как все благородно и гордо у этой девушки. Именно – героиня, и именно – древности, попавшая в несчастную обстановку. В. Р-в.


[Закрыть]
объявила жильцам скита о состоявшемся решении. Уверенность ее в согласии всех была так полна, что назначен был срок, именно ночь на 21-е февраля, для исполнения. К удивлению своему, Виталия встретила неожиданное препятствие в старике Я. Я., который решительно отказался закопаться. Этот старик уже и раньше, в пору первых закапываний, не разделял мысли о необходимости насильственной смерти и склонен был думать, что такого рода смерть равносильна наложению на себя рук. Теперь он твердо заявил Виталии свой решительный отказ. Между ним и Виталией произошел следующий обмен мнений. Видя сопротивление старика, Виталия сказала, что больше не остается Святых Тайн для причащения, что имеется всего для одного раза; между тем ему, старику, весьма необходимо причащаться всякие сорок дней, и не стоит отсрочивать смерти при таких условиях. На это старик заметил: «Нынче Тайн нет, а там Бог пошлет, откуда-нибудь получим». Тогда Виталия сказала, что имеющиеся у нее Тайны – старые, от старинных хороших попов, а нынешние Тайны от теперешних попов той силы не имеют, и что он, старик, продолжая жизнь, будет лишен тех средств спасения, на которые рассчитывает: так как нынешние попы и даже архиереи «одни против других орудуют» и Тайн не выдают.

Так как Виталия была сильнее старика Я. Я. в диалектике, то он разговора с нею продолжать не мог, но прибегнул к извороту, сказав:

– Матушка, вы все долго молились, а я всего три недели, как надел черное платье; я еще недостаточно молился, мне еще надо помолиться, еще я не готов на смерть.

Отказ старика Я. Я сильно разгневал Виталию. Последствием этого было то, что старик Я. Я., бывший с другим стариком в одной келье, немедленно был от него отделен и помещен особо, в отдельную камеру, и два дня не получал никакой пищи.

Отказ старика Я. Я. произвел такое сильное действие, что закапывание, назначенное на этот день, было отменено – и затем оно произошло неделю спустя, в ночь на 28-е февраля. Об этом Я. Я. узнал только впоследствии. Со времени его отказа ему не сообщали больше никаких новостей, держали его в строгом уединении и крайне скудно и неаккуратно кормили[127]127
  Выброшен, сброшен со счетов «святости»… В. Р-в.


[Закрыть]
.

Главнейшим аргументом, к которому Виталия в это время наиболее прибегала, было запугивание угрозами небесных кар, между тем как раньше в ее словах звучала надежда, указание на грядущие блага и проч.[128]128
  Оба мотива – вечные мотивы Церкви, поставившей людей между страхом ада и обещаниями рая (загробного). «Рай» и «Ад» – это есть изъятие свободной воли у человека, свободного решения… Замечательно, что в Ветхом Завете, при полном вообще молчании о загробном существовании, и нет никаких картин «ада» и «рая». Люди там наказываются угрозою бесплодия, догорания, угасания семени и крови и «лика человеческого» здесь, на земле; как обилием потомства награждаются. Таковы естественные выражения, с одной стороны, религии семени и потомства, – и, с другой стороны, религии «бессеменного зачатия» и бесплодия. В. Р-в.


[Закрыть]

Местом для закапывания был избран тот самый погреб, которого так добивались три старушки третьей группы, т. е. погреб в усадьбе Фомина, где зарылась первая группа. Этот погреб находился очень близко от усадьбы Ковалевых и скита, что значительно облегчало предстоявшую задачу.

Сравнительно поздно, в ночь на 28-е февраля, направились туда все участники мрачного дела.

На этот раз все шло с чрезвычайной торопливостью. Ночи, по справедливому замечанию Федора Ковалева, были уже в это время года короче, и уже по одному этому необходимо было торопиться, чтобы до наступления утренней зари со всем покончить. Яму могли рыть только двое мужчин – Федор Ковалев и его брат Дмитрий. Но более всего поспешность внушена была Виталией, которая и с первыми закапываниями торопилась, а здесь время ожидания лично для нее, как для жертвы, могло быть особенно тягостным[129]129
  Грубая ошибка медика: тягостное – замедляет, «руки опускаются», а оживляет – близость исполнения давних желаний. «Оставьте меня, мне хорошо», – говорил Гоголь на молитве перед смертью, умирая с голоду. В. Р-в.


[Закрыть]
; в силу этого она чрезвычайно торопила обоих работавших Ковалевых и со всеми почти присутствующими помогала приготовлению мины, причем сама она трудилась более других, убирая землю.

Прежней мины, которая заключала в себе тела первой группы закопавшихся, не коснулись, но было назначено Виталией смежное место, именно – левая боковая стенка погреба, в которой стали рыть мину в направлении перпендикулярном или несколько под углом к первой мине. Расстояние входных отверстий первой и настоящей мины было не более двух с половиной или трех аршин. Вырытая мина представляла собой широкую, но не высокую нишу, дно которой было на одном уровне с дном погреба или несколько ниже. Ниша была в длину около двух аршин, шириной около трех с половиной, а в высоту имела не более трех четвертей аршина. Чтобы прорыть мину, было необходимо вынуть несколько камней неглубокого фундамента боковой стенки погреба. Когда яма была готова, быстро последовала торопливая, неторжественная процедура закапывания. Несчастные жертвы поместились в мине в следующем, кажется, порядке: Дмитрий Ковалев, Виталия, Поля Младшая, Таисия Рассейская и старуха Ковалева[130]130
  Старуха Ковалева, Поля Младшая и, главное, Виталия – это и суть как бы «гвардия самозакапывания»; машинист, лоцман и капитан корабля «спасения». Виталия эту группу и сберегла под конец; если она раньше не закопалась, то не по смущению или боязни, а оттого, что «кому же бы тогда устраивать спасение». Но, «подметя комнатку» и взяв клятвенное обещание с «закапывателя» последнего, Федора Ковалева, так же закопаться, она вышла из «комнатки» жизни в могилу небытия и «рая». В. Р-в.


[Закрыть]
. Вырытая ниша была достаточно широка, чтобы в ней поместились шесть человек, лежа боком, вплотную друг к дружке; но длина ниши была короче роста человека, и все поместившиеся в этой, поспешно сделанной, неудобной могиле должны были согнуться, прижав голову к груди и поджав ноги. Когда они улеглись, Федор Ковалев, по распоряжению Виталии, заложил мину камнями, засыпал землей и утрамбовал. На этот раз совершенно один, Ковалев быстро ушел от этого страшного места и страшного дела!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю