Текст книги "Бурсак"
Автор книги: Василий Нарежный
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 23 страниц)
Глава XI
Свобода
При темноте ночной, покрывавшей небосклон, я выпутался из демонского облачения и уложил оное в бричку для памяти моему потомству; после сего сел лицом к Евгении, дабы при первых лучах зари утренней насладиться воззрением на прелести моей любезной. Я воображал себе, что она и теперь такова же, какою за два года оставил у порогов днепровских. Заря заблистала, я взглянул и обомлел от удивления. Я увидел бледное, тощее лицо, мрачные, впалые глаза, тонкие, высохшие руки. Сначала представилось мне, что Ариан сам обманулся и жестоко обманул меня и что похищенная женщина совсем не жена моя. Но тут же другая мысль мгновенно меня образумила: в монастырском саду я называл ее по имени, и она меня также; она плакала о потере сына Неона; звук голоса ее довольно знаком моему сердцу; так! это она – но долговременные страдания изнурили ее, обезобразили. Любовь моя, мои старания возвратят ей прежнюю бодрость, крепость и прелести.
Евгения отгадала причину моего смущения и улыбнулась, как улыбается невинность, стоя у своей могилы и устремляя взор к вечности. Она подала мне руку и сказала: «Неужели, друг мой, мог ты ожидать, что Евгения не потеряет своей наружности, пробыв два года в мрачном затворе, не видя никого, кроме очередных монахинь, которые, вместо утешения, каждую минуту терзали ее сердце, увещевая покориться воле неумолимого родителя». – «Но чего он от тебя требовал? – спросил я, – говори, ничего не опасаясь. Везущий нас казак есть друг мой, и ему известны все важнейшие обстоятельства жизни нашей.
Говори, милая Евгения, чего еще мог требовать отец твой?» – «Рассказ мой будет весьма короток, – отвечала Евгения и говорила следующее: – Как скоро ввели меня в ужасное жилище, из которого ты исхитил, то явилась игуменья и подала сверток бумаг, прося прочесть. Я развернула и прочла следующее: „Недостойная, но все еще любезная дочь!
Наконец ты опять в моей власти, и надеюсь, что бесстыдный оскорбитель моей и твоей чести в третий раз не увлечет тебя с собою. Высокое духовенство соглашается на развод твой, но не прежде, как ты подпишешь прилагаемую при сем бумагу. В ту же минуту, в которую исполнить сию волю мою, получишь совершенную свободу, и с нею и звание моей дочери; в противном случае ты найдешь во мне судию неумолимого!“
Приложенная бумага была не что иное, как бесстыдная жалоба на тебя от моего имени и буйное, бесчестное требование на развод для вступления в новый брак. Гнев и негодование мое были безмерны; я изорвала гнусное писание в мелкие лоскутки и кинула их к ногам игуменьи. „Это ответ мой!“ – сказала я и отошла к окну. Игуменья удалилась, оставя при мне для присмотра двух монахинь. Через две недели она опять показалась и, положа на налой какую-то бумагу, спросила: „Не надумалась ли ты, красавица! и не подпишешь ли сей бумаги, присланной сегодня из Батурина на место изорванной тобою?
Это слово в слово та же самая, но рвать ее не советую, ибо от сего по-пустому будет проходить время в переписках. Буде и сию уничтожишь, то прислана будет третья, десятая, сотая и так далее. Воля отца твоего непременна!“
С сего времени в каждый полдень, когда являлись ко мне очередные монахини на смену прежних, то, ставя пищу на стол, имели приказание говорить: „Подпишешь ли эту бумагу?“ Не отвечая ни слова, я садилась и обедала. Во время ужина была та же церемония, и в таком утомительном единообразии протекли два мучительные года. Неужели и теперь, Леонид, будешь удивляться, что твоя Евгения столько переменилась?»
Вместо ответа я схватил ее руку, осыпал поцелуями и облил слезами благодарности за ее непоколебимую верность. Солнце воссияло, и мы были уже у спуска в мой хутор. Все домашние встретили нас с восторгами радости; мы вышли из брички, и я повел Евгению в свое жилище. Будучи уже на крыльце, она зачем-то оглянулась, затрепетала и прижалась к груди моей. «Боже мой! казак, сидящий на козлах, так ужасен – лицо его, убийственный взор – так! я его видела; он! праведное небо! где я?» – «Успокойся, милая Евгения! – сказал я. – Ты действительно некогда видела моего Реаса; но наружность нередко бывает обманчива. Он человек самый честный и добродушный, а что важнее всего, ему обязан я освобождением Евгении, ему обязан сим бесценным счастием. Я после расскажу тебе обстоятельства, познакомившие тебя и меня с Реасом».
Я ввел жену в дом свой и показал устройство оного. Уединенное место сие представилось ей весьма многолюдным и шумным в сравнении с монастырскою кельею. Мы прожили тут около двух недель, и Евгения приметно начала оправляться. Для обзаведения вещами, столько необходимыми для деятельной женщины, я довольно часто бывал в Переяславле, и сегодня случилось мне пристать в шинке соседки твоей Мастридии.
Под конец моего обеда показался видный бурсак, потребовал вишневки и, наливши кубок, вскричал: «Я философ Далмат! Предаю душу вечному пламени, если не отомщу проклятому Королю за друга своего Сарвила!»
Я вслушался в сии речи. Чтобы приласкать к себе бурсака, я сказал: «Конечно, этот Король не честный человек, что не полюбился почтенным бурсакам! Желал бы я знать, что это за особа? Между тем прошу сделаться моим товарищем в еде и питье!»
Бурсак не отказался от предложения. «Этот Король, – говорил он, опоражнивая одну чарку за другою, – есть не что иное, как простой огородник, и зовут его Диомидом. Впрочем, он так лукав, что редко нашему брату бурсаку удается полакомиться его овощами. Надобно думать, что он знается с бесом! Несколько дней назад захотелось нам отведать дынь и арбузов; предосторожности все взяты; но, как на беду, он в самую полночь очутился на огороде с кучею народа и переловил всех наших витязей».
Ты можешь, любезный брат, представить радость, какую ощутил я, узнав, что могу соединиться с тобою и остаток жизни провести в объятиях любви и дружбы. Одна мысль – и мысль горестная – отравляла в те минуты мое восхищение, и сия мысль была о потере моего первенца.
– С сего времени, – продолжал дядя Король, – я поставил правилом два раза в неделю посещать хутор моего брата и находить удовольствие в его счастии. За три года перед сим привезена Мелитина в объятия родителей; ты не забыл еще случая, приведшего и тебя в сей хутор. Кто опишет восторг, посетивший душу Леонида, когда из рассказов твоих он познал своего сына, столь долго оплакиваемого.
Известить тебя о себе он не имел возможности, ибо и самое существование его не было обезопасено. Мне поручено было дальнейшее твое образование, ибо проведенное время в бурсе не могло сделать тебя достойным того сана, к какому порода призывала.
Сим окончил дядя свое повествование. Весь день прошел в тишине и мире, и я, получив наставление, как должен действовать на завтрашний день, провел вечер у любезного друга моего Кронида. В сей самый вечер испытал я радость, доселе для меня незнакомую радость – одолжать других.
– Неон! – сказал мне Кронид, – я должен наконец вверить душе твоей тайну, самую драгоценную, священную. Сего только утра узнал я, что ты – сын Леонида и Евгении. Друг мой! неужели мог ты подумать, что в течение девяти лет видеть сестру твою в доме отца моего и не полюбить ее страстно есть дело возможное для человека моих лет и сложения! Так, Неон! я обожаю прекрасную, и чувства мои от нее не скрыты. Отец мой и мать видели пламень, клубившийся в груди моей и с каждым днем возраставший, – они сие видели и для неизвестных причин сокрыли ее от глаз моих. Если в тебе, Неон, есть столько человеколюбия, чтобы снизойти на просьбу страстнейшего из любовников, то открой мне убежище твоих родителей, при коих, без сомнения, находится Мелитина. Для меня ничего нет невозможного! Найду способ упасть к ногам ее и снова принести клятву в вечной верности. От тебя, любезный друг, ожидаю содействия, чтобы и родители твои не отказали мне в сем благополучии.
Ответ мой согласен был с его ожиданием. Я и сам не мог не сознаться, что могу найти любезнейшего друга и брата, а сверх того, зная, сколько родители мои обязаны Еваресту за воспитание своей дочери, я почти не сомневался о согласии их осчастливить дочь свою союзом со столь достойным супругом. Могло оставаться одно только сомнение в согласии гетмана, если он удостоит примириться со своею дочерью и зятем. Какое ощущал я биение сердца, встречая восходящий месяц! Завтра, завтра должна решиться участь моих родителей и моя собственная! Они, конечно, виновны, – этого я не могу скрыть от самого себя, – но правосудие земных владык красится милосердием.
Будем терпеть и надеяться – общая участь бедного человечества!
Глава XII
Победа природы
Солнце воссияло на небосклоне батуринском, и я был уже с дядею Королем во дворце гетмана. Куфий встретил нас с распростертыми объятиями и сказал:
– Надежда – хотя и женщина, но не всегда обманывает! Я употребил все, что зависело от Куфия, и, кажется, дело идет на лад. Неон! я полагал, что от твоей устойчивости должно зависеть счастие твое собственное и твоих родителей; на деле выходит гораздо простее, и я наперед поздравляю тебя с неожиданным счастием. Рано или поздно, но природа берет права свои!
Целительный бальзам разлился в моих жилах, и я существовал счастием моих родителей. В то время ни Неонилла, ни Мелитон меня не занимали.
Настал роковой час, и дворцовый старшина ввел нас к гетману. Державный старец сидел в глубоком безмолвии; Куфий, облокотясь на окно, стирал слезы с усов своих. Я бросился к ногам гетмана и обнял его колена; он закрыл руками глаза свои и пробыл довольно времени в безмолвии. После сего, простерши ко мне правую руку, сказал:
– Встань, сын моей Евгении, дочери преступной, но никогда не перестававшей быть драгоценною для родительского сердца, встань и приближься к сердцу деда, который никогда не забудет заслуг твоих.
Я встал, пал в его объятия, и горячие слезы мои оросили чело повелителя. Видя сии несомненные знаки чувствительности родительской, дядя Король быстро подошел к гетману, пал на колени и облобызал края его одежды.
Куфий приближился к трону и воззвал:
– Да здравствует Никодим, победитель над злейшим врагом – над самим собою! Прощение, примирение, счастие!
Никодим, указав места для меня и дяди Короля, произнес:
– В воздаяние тебе, Неон, которому обязан я свободою и возможностию исполнить любимое намерение свое– передать Малую Россию в материнские недра Великой, – забываю непомерную дерзость отца твоего и матери. Дядя твой Король показал собою пример непамятозлобия. Я обидел его чувствительнейшим образом, и он поддержал мою славу. Король! считай меня в числе искренних друзей своих.
Дядя Король снова припал к стопам гетмана, и сей, подняв его, продолжал:
– Чрез два дня все отправимся в жилище Леонида и Евгении; но строго запрещаю всякому извещать хозяев о моем намерении. Я хочу со словом «прощаю!» дать им почувствовать всю великость сего слова. Уже сделаны распоряжения к сей поездке, и вся Малороссия не иначе сочтет ее, как путешествием гетмана для личного осмотрения полков своих.
Кто опишет наше общее блаженство! Я и дядя Король обедали за столом повелителя и расстались ввечеру в надежде совершенного примирения.
Приготовление и пути со стороны нашей производилось с возможною поспешностию. На третий день начался поход по дороге к Переяславлю. Каждый шаг гетмана ознаменован был правосудием и щедротою. Чуть не забыл сказать, что восхищенный Истукарий с сыном были в числе наших сопутников.
В десятый день пути шатры гетманские разбиты на краю леса, граничащего с оврагом, вмещавшим в себе жилище моих родителей, на том самом месте, где я некогда умирал от озноба. Дано повеление приготовить обед самый великолепный, и в ожидании оного гетман решился повидаться с детьми после двадцатитрехлетней разлуки.
Спускаясь с косогора на долину, гетман почувствовал слабость.
Простерши обе руки ко мне и дяде, он произнес дрожащим голосом:
– Поддержите меня. Я мог весьма долго питать в сердце своем гнев и мщение, не ощущая расслабления телесного; но теперь, когда готовлюсь примириться с природою, освятить права ее и опять назваться отцом семейства, какое-то непонятное чувство разносит во мне состав от состава, и я истаиваю!
Я и дядя Король поддерживали старца под руки; огромная великолепная свита нас провожала, и в сем порядке приближились все к господскому дому.
Приметная мрачная суета наполнила сию обитель спокойствия. Едва вступили мы на крыльцо, как мои родители, поддерживаемые Мелитиною и Неониллою, показались и дрожащие колена преклонили пред державным старцем. Несколько мгновений он оставался в прежнем положении, заключен будучи в мои и дядины объятия; наконец простер руки к небу и воззвал:
– Отец любви и милосердия! благослови сих чад моих, как я благословляю! Познаю премудрый промысел твой! Не для того сохраняешь ты свое сознание, чтобы властелины земли разрушали оное.
Тут гетман прослезился и пал на руки отца моего и матери. Неонилла с сыном на руках довершила сию трогательную картину. Истукарий обнял ее с нежностию и сказал:
– Я охотно последую примеру высокоповелительного гетмана и с такою же готовностию прощаю тебя, дочь моя, с какою он простил свою. Обе вы равно виновны и – равно наказаны угрызением своей совести, а вместе с сим подаете пример, что насилие над сердцами человеческими не производит ничего доброго. Да будет благословен и препрославлен бог, который и самые погрешности наши устрояет во благое!
Какое счастие озарило лица всего семейства! Гетман введен в дом и усажен в покойных креслах. Никогда не казалось лицо его столько величественно: оно сияло лучами горней радости, бывающей уделом одной непорочности. Гетман не мог налюбоваться прекрасною Мелитиною.
– Дитя мое, – говорил он, облобызав чело ее, – каким случаем нахожу тебя дочерью моей дочери, когда много раз видел тебя в доме Евареста и знал под именем его родственницы?
– Дружба не менее могущественна, как и любовь, – сказал Еварест, преклонившись пред повелителем, – и если ты удостоишь своим благословением, то прелестная Мелитина в скором времени назовется моею дочерью.
– Если будет на то соизволение вышнего, – отвечал гетман, – то и мне противиться не для чего.
Среди такого упоения радости, самой чистой, блаженной радости время летело на крилах быстротечных. При мирном завтраке Куфий, налив кубок меду, возгласил:
– Сей напиток очень сладок; но клянусь, Никодим, что для меня еще сладостнее смотреть на кроткое, исполненное любви и благости лицо твое! Если ты весьма долго лишал себя счастия, то по крайней мере теперь вполне насладись оным, по своей доброте ты сего достоин.
Все многочисленное семейство торжествовало сей радостный праздник обедом в шатре гетмана. Звуки бубнов и кимвалов раздавались в воздухе и умножали блеск веселия. Гетман пробыл семь дней в поместье своего зятя и признавался, что редко пользовался таким здоровьем, следовательно, и счастием.
В течение сего времени я имел случай подробно рассказать отцу и деду о несчастной судьбе бывшего товарища моего, философа Сарвила. Ах! кого бы не подвиг на сожаление один взор на томную, изнеможенную Серафину и прекрасных ее малюток! Гетман, узнав обстоятельно о великодушии помянутого разбойника, сказал:
– Постараемся сколько-нибудь уподобиться богочеловеку, который, быв пригвожден ко кресту, простил висевшего подле него злодея и обещал ему царствие небесное!
По особенному распоряжению гетмана двое нарочных отправились в Запорожье с письмом к воинскому атаману для отыскания Сарвила и присылки в Батурин: милостивое прощение торжественно было обещано. Сей убитый роком предстал пред судию и преклонил голову под меч правосудия, которое на сей раз было милующею матерью. Он включен в число гетманских телохранителей и скоро сделался примером честности и терпения. Теперь, когда я сие пишу, он служит уже сотником, и если бы случай открыл военные действия, то – сколько нам известно – гетман не усомнился бы наречь его старшиною.
Само собою разумеется, что отцу моему не только возвращено было родовое имение, но и тесть присовокупил к тому часть от своих поместьев.
Спустя два месяца после примирения Мелитина соединена с Кронидом. Умный дядя мой Король, расположась навсегда остаться одиноким, поселился в одном доме с другом и братом. Мир и спокойствие, сии неоцененные дары провидения, осенили наши семейства. Все прославляли бога, делали добро другим по мере возможности и были счастливы.
Комментарии
Бурсак
Малороссийская повесть
Впервые: «Бурсак, малороссийская повесть, сочинение Василия Нарежного», ч. 1–4. М., 1824. В изданном посмертно Собрании сочинений – «Романы и повести, сочинения Василия Нарежного», СПб., 1835–1836 – «Бурсак» занял первые два тома.
Впоследствии произведение неоднократно переиздавалось отдельно и включалось в оба вышедшие в советское время сборники «Избранные сочинения» (1956) и «Избранные романы» (1933).
«Бурсак» при своем появлении был сочувственно встречен критикой.
Анонимный рецензент журнала «Благонамеренный» писал: «Русский оригинальный роман есть необыкновенное явление в нашей словесности, несмотря на то что у нас около полутора тысячи романов, по каталогам наших книгопродавцев; большая часть переводы; русских же, оригинальных… едва наберется сто романов; и те, за небольшим исключением, можно причислить к самым плохим переводам… Жалеть о том бесполезно! Утешимся надеждою на будущее: может быть, и у нас появятся свои Фильдинги, Лафонтены и Скотты – а до того времени предлагаем любителям чтения новый роман г. Нарежного „Бурсак“…
Ручаемся, что многие прочтут его с удовольствием… Характеры действующих лиц оттенены превосходно – особливо характер гетмана. Всего любопытнее в этой повести место происшествия: Малороссия, обычаи малороссийские, гетманский двор, шляхетство, сечь Запорожская, и пр. – описаны превосходно» («Благонамеренный», 1824, ч. XXVII, Љ XVI, с. 274–275). Рецензент считает, однако, что слог романа «не везде довольно обработан». Поясняя этот упрек, «издатель», то есть А. Измайлов, отмечает, что автор «с излишнею подробностию описывает мелочи, недостойные внимания просвещенных читателей, – беспрерывно появляются на сцену сулеи, чарки, вишневка и пенник». В качестве недостатка отмечено и то, «что все лица в этом романе имеют необыкновенные имена: Сарвилл, Далмат, Авдон, Мукон, Мелитон, Куфий… даже названия селений весьма странны: село Глупцово, село Швитково, сельцо Мигуны…» (там же, с. 282).
Как удачный опыт оригинального русского романа оценили «Бурсака» журналы «Литературные листки» (1824, ч. IV, Љ XIX–XX, с. 49), «Сын отечества» (1824, ч. 97, Љ XLI, с. 37–38), повторив в то же время обычные в отношении Нарежного упреки в недостатке вкуса, неправильности языка и т. д.
Другой рецензент уже упоминавшегося выше «Благонамеренного» назвал произведение историческим романом: «…В этом истинно самом лучшем у нас и, можно сказать, историческом романе – изъяснимся языком наших романтиков – очень много местности и народности» («Благонамеренный», 1824, ч. XXVII, Љ XV, с. 216).
В новом свете предстал роман Нарежного с появлением первых произведений Гоголя: критика тотчас обратила внимание на ряд перекличек и параллелей. Так, А. Я. Стороженко (Царынный) в статье «Мысли малороссиянина, по прочтении повестей пасичника Рудаго-Панька…» отметил верное и яркое изображение Нарежным старой бурсы. «Я видел одного умного, почтенного старика протопопа, который, читая „Бурсака“, то смеялся, то плакал от избытка чувств и душевного умиления. Старик сознавался, что в бурсаке он видел почти самого себя и что, воспоминая учение свое в Переяславской бурсе, казалось, делался моложе годами 60-тью. „Бурсак“, говорил он, списан Нарежным с натуры» («Сын отечества и Северный архив», 1832, Љ II, с. 103). О сходстве описания бурсы в романе Нарежного и в гоголевском «Вне» писал в 1835 году Белинский в статье «О русской повести и повестях г. Гоголя» (см.: В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. I. M., АН СССР, 1953, с. 304).
«Бурсака» и «Двух Иванов…» Белинский причислял к лучшим романам Нарежного, положившим начало истории этого жанра в русской литературе (см.: В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. VIII, с. 53). В то же время с позиций более зрелого развития русского реализма критик отмечал в романе «бедность внутреннего содержания» (там же, т. V, с. 564) и традиционность «завязки и развязки» (там же, т. IX, с. 642).
Высоко оценил произведение Нарежного Н. А. Добролюбов. В его статье, публикуемой под условным названием «О русском историческом романе», говорится: «Честь создания русского романа принадлежит Нарежному… Его „Бурсак“ и „Два Ивана“ до сих пор не потеряли цены своей…» (Н. А. Добролюбов. Собр. соч. в 9-ти томах, т. I. М. – Л., «Художественная литература», 1961, с. 96).
В 60-е годы прошлого века и позднее, вплоть до нашего времени, критики и литературоведы продолжали сопоставлять «Бурсака» с произведениями Гоголя.
В 1861 году А. Григорьев писал в статье «Западничество в русской литературе»: «Разве в Нарежном, например (в особенности в „Бурсаке“ его), но видать тех элементов, из которых слагаются потом у Гоголя „Вий“, „Тарас Бульба“ и т. д.? Перечтите хоть изображение жизни бурсы в „Бурсаке“ и сравните с ним изображение Гоголя в упомянутых повестях…» (Аполлон Григорьев. Эстетика и критика. М., «Искусство», 1980, с. 228). А. Галахов, говоря о традиционности романа, о том, что по своей запутанности похождения Неона напоминают «Непостоянную фортуну, или Похождения Мирамонда» Ф. Эмина, также выделял в романе Нарежного описание бурсы: «Здесь много верных, очень комических сцен из бурсацкой жизни, изображение которой достигло высшего комизма под пером Гоголя. Но за Нарежным остается честь почина в ознакомлении читателей с предметом, до него почитавшимся недостойным литературной сферы или карикатурно выходившим на сцену в одних театральных пиесах» (А. Галахов. История русской словесности, древней и новой. Т. П. Первая половина. СПб., 1868, с. 183).
Большой интерес к произведению Нарежного проявил молодой Достоевский. А. М. Достоевский, характеризуя круг чтения будущего писателя, вспоминал: «Любил также брат Федор и повести Нарежного, из которых „Бурсака“ перечитывал неоднократно,» («Ф. М. Достоевский об искусстве». М., «Искусство», 1973, с. 485).
Василий Михайлович Федоров, которому посвящено произведение, был драматургом и поэтом. Служил чиновником в Москве, а затем в Петербурге.
Стр. 8. Келейник – здесь: прислужник при ректоре.
Стр. 10…латинскою книгою на польском языке… – Такие издания были распространены в России, особенно на Украине. Сравним свидетельство Н. И.
Надеждина в его статье «Европеизм и народность в отношении к русской словесности» (1836): «За несколько лет я имел обязанность пересмотреть огромную библиотеку одного духовного училища и между старыми книгами нашел множество избитых экземпляров латинской грамматики… изданной на польском языке. Эти книги, очевидно, были учебные; итак, русское духовенство училось латыни по-польски!» (Н. И. Надеждин. Литературная критика. Эстетика. М., 1972, с. 412).
Стр. 12.Префект. – Здесь: инспектор духовной семинарии.
Стр. 15. Сняв бриль… – Бриль – шляпа.
Стр. 17. Кисы их были довольно наполнены… – Киса – кошель или мешок, затягиваемый шнурком.
Стр. 18…сделаешься нарядным плутом. – Нарядный плут – здесь: человек, получивший наряд (поручение) сплутовать, обмануть кого-либо; то есть плут не по воле, не по наклонностям.
Стр. 31…кроме плохой свиты… – Свита – здесь: вид верхней длинной одежды.
…а иногда и проворили… – Проворить – здесь: воровать, что-либо ловко добывать.
Стр. 32…доводит отца моего до вод Стигийских? – Стигийские воды – в древнегреческой мифологии воды реки Стикс, протекающей в подземном царстве. В подземное царство умерших переправляет на своем челноке перевозчик Харон, сын Ночи.
Стр. 59…сей устарелой Ириде… – Ирида – в древнегреческой мифологии – богиня радуги, крылатая вестница богов.
Стр. 74…а особливо тебе, старый фалалей… – Фалалей – простофиля; фетюк.
Стр. 81…Артемида… дошед до кущи пастуха Эндимиона… – Подразумевается древнегреческий миф о том, как богиня луны Селена полюбила прекрасного пастуха Эндимиона, спавшего непробудным сном. Иногда Селена сходила к юноше, гладила его волосы, тщетно пытаясь его разбудить. Нарежный упоминает не Селену, а Артемиду, видимо, потому, что последняя также считалась богиней лупы.
Стр. 87. Комолый – безрогий.
Стр. 95…красною крашенинною занавесью… – Крашенина – грубое крашеное полотно.
Стр. 96…из монастыря выгнали шелепами… – Шелеп – плеть, кнут.
Стр. 99…отбирал деньги у питухов… – Питух – пьяница, выпивоха.
Стр. 102…я высуслил примерно чарки две запеканной… – Суслить – медленно пить, причмокивая.
Запеканная, запеканка – здесь: водка с медком, настоянная на пряностях в печи.
Стр. 105…отлетала так, как тень Евридики от певца Орфея… – В древнегреческой мифологии чудесный певец Орфей спустился в подземное царство, чтобы вернуть умершую жену Эвридику. Своим пением ему удалось очаровать богов, и Аид, властелин подземного царства, согласился возвратить Эвридику, но с одним условием: Орфей ни в коем случае не должен оглядываться на следующую за ним жену. Орфей нарушил этот запрет, оглянулся – и Эвридика осталась в подземелье.
Стр. 107…еломок на целые полвершка поднялся выше. – Еломок – шапочка у евреев, ермолка.
Стр. 108…подобна жалкой участи дочери Рагуиловой… – Согласно библейской легенде в дочь Рагуила Сарру, жену Товия, влюбился демон (Книга Товит, 6, 13–18).
Стр. 117…прожили Мафусаиловы лета. – Согласно библейскому мифу древнееврейский патриарх Мафусаил прожил 969 лет.
Стр. 132…Сегодня середа… нам же хотелось бы поесть чего-нибудь рыбного… – Православная церковь устанавливала в среду однодневный пост в связи с тем, что Христос в этот день был предан Иудой на страдание и смерть.
Стр. 150…о настоящих своих [делах]… – Слово, взятое в квадратные скобки, отсутствует в прижизненном издании.
Стр. 153…сын Евера… – Евер – прародитель патриарха Авраама. Существовала точка зрения, что слово «евреи» происходит от Евера.
Стр. 155…подавилась купели Силуамской… – Согласно библейской легенде в купальню Силоамскую в Иерусалиме по временам сходил ангел и «возмущал воду, и кто первый входил в нее по возмущении, тот выздоравливал, какою бы ни был одержим болезнью» (Евангелие от Иоанна, 5, 4).
Стр. 171…читать… Книгу Иова, Плач Иеремии и Екклезиаста. – Все эти книги входят в Ветхий завет.
Стр. 175….погибель сарматов… – Сарматы – здесь: поляки.
Стр. 181…роскошный червец начал дышать под безоблачным небом… – Червец – по-украински – июнь.
Стр. 182… Vanitas vanitatum et omnia sunt vanitas (суета суетств и всяческая суета) – выражение из Библии, Екклезиаст, 1, 2. Суета суетствий (суетств) – церковнославянская форма «суеты сует».
Стр. 184…тот из семи мудрецов древности… – По преданию, семь мудрецов Древней Греции (Фалес, Питтак, Биант, Солон, Клеобул, Мисон и Хилон), сойдясь в храме Аполлона в Дельфах, написали: «Познай самого себя». Предание это рассказал Платон в диалоге «Протагор».
Стр. 200. Божусь тебе десятисловием… – Подразумеваются «10 заповедей», скрижали с которыми, согласно библейской мифологии, были даны богом вождю израильских племен Моисею.
Стр. 211…не будет ни шелеха денег… – Шелег – неходячая монета, бляшка, употребляемая для счета или как игрушка.
Стр. 230…приняв вид сатира Марсиаса, с которого Аполлон сдирает кожу – то есть вид страдальца. (Подразумевается древнегреческий миф о том, как играющий на кифаре Аполлон победил в состязании флейтиста Марсия и, чтобы наказать его за дерзость, привязал к дереву и с живого содрал кожу.)
…как обнимал древний Иксион волоокую Юнону… – Согласно древнегреческому мифу, царь лапифов Иксиои влюбился в богиню Геру (в древнеримской мифологии Юнону) и стал преследовать ее. Решив обмануть Иксиона, Зевс вместо Геры вывел к нему похожее на нее облако.
Стр. 238…как соименный мне спартанец… – Подразумевается спартанский царь Леонид (508/507-480 до н. э.), прославившийся своей храбростью и отвагой.
Ю. В. Манн
