Текст книги "Бироновщина"

Автор книги: Василий Авенариус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

XI. Катастрофа надвигается

Въ какой зависимости тѣлесное здравіе находится отъ расположенія духа – особенно наглядно можно было видѣть на императрицѣ Аннѣ Іоанновнѣ: со дня рожденія принца Іоанна, обезпечивавшаго престолонаслѣдіе, y нея проявился необычайный подъемъ духа, отразившійся тотчасъ на аппетитѣ, а затѣмъ и на всемъ организмѣ. Она не только стала ежедневно выѣзжать въ открытой коляскѣ, но предалась снова и своей до страсти любимой потѣхѣ – охотѣ.

До апрѣля 1740 г. придворными охотами, въ качествѣ оберъ-егермейстера, завѣдывалъ Волынскій. Послѣ его казни, "командующимъ надъ охотами" былъ назначенъ одинъ изъ любимцевъ Бирона, полковникъ второго Московскаго полка фонъ-Трескау. Давно страдая одышкой отъ ожирѣнія сердца и всего вообще тѣла, онъ разсчитывалъ, должно-быть, что, при болѣзненности государыни, новая должность будетъ для него синекурой. Осмотръ петербургскихъ звѣринцевъ: Малаго и Екатерингофскаго, трехъ дворовъ для содержанія звѣрей придворной охоты: Звѣрового, Слоноваго и Ауроксовъ (зубровъ), а также садковъ въ дворцовыхъ садахъ, онъ отложилъ до возвращенія государыни осенью въ Петербургъ и жилъ въ свое удовольствіе на казенной дачѣ, отведенной ему при петергофскомъ звѣринцѣ. Какъ вдругъ, громомъ изъ яснаго неба, послѣдовалъ высочайшій приказъ – къ завтрашнему же дню приготовить «гоньбу» оленей. Господи Ты Боже мой, что сталось съ бѣднымъ фонъ-Трескау! Почтенный толстякъ заметался, какъ угорѣлый: въ петергофскомъ звѣринцѣ не оказалось потребнаго числа оленей, а въ цѣломъ Петергофѣ необходимаго количества полотна для огражденія той части Нижняго сада, гдѣ должна была происходить гоньба. Полковникъ поскакалъ въ Петербургъ и за оленями, и за полотномъ. Вернулся онъ оттуда уже подъ утро; но къ опредѣленному часу все было готово для гоньбы. Нижній садъ огласился звуками охотничьяго рога, лаемъ гончихъ и ружейной пальбой.

Не успѣлъ фонъ-Трескау перевести духъ послѣ гоньбы оленей, какъ ему было предписано устроить «парфорсную» охоту на лосей, кабановъ, дикихъ козъ и зайцевъ. И такъ изо дня въ день.

Не описывая болѣе подробно этихъ облавъ и травлей, укажемъ лишь на краснорѣчивыя цифры, сохранившіяся въ "С.-Петербургскихъ Вѣдомостяхъ" 1740 г.: по 26-е августа императрицей самолично было застрѣлено 9 оленей, 16 дикихъ козъ, 4 кабана, 1 волкъ, 374 зайца, 68 дикихъ утокъ и 16 большихъ морскихъ птицъ.

Въ концѣ августа погода рѣзко перемѣнилась: пошли непрерывные дожди; ни о прогулкахъ, ни объ охотѣ не могло быть уже и рѣчи. Душевное настроеніе, а съ тѣмъ вмѣстѣ и здоровье государыни разомъ опять ухудшилось. Она не покидала уже опочивальни, никого не желала видѣть, кромѣ своей камерфрау Юшковой да герцогини Биронъ. По совѣту врачей, было рѣшено переселиться опять въ Петербургъ, – на первое время еще въ Лѣтній дворецъ. Но перебраться затѣмъ въ Зимній Аннѣ Іоанновнѣ такъ и не было уже суждено. Къ участившимся подагрическимъ припадкамъ и болямъ въ почкахъ прибавилась безсонница, а затѣмъ и кровохарканье. Первый лейбъ-медикъ Фишеръ глядѣлъ очень мрачно; другой придворный врачъ, португалецъ Санхецъ, успокаивалъ окружающихъ, что нѣмецъ смотритъ на все сквозь черныя очки, что пока никакой опасности нѣтъ.

Но лейбъ-медикъ нѣмецъ оказался правъ. 6-го октября, за обѣдомъ, императрица вдругъ закатила глаза и головой склонилась на бокъ: съ нею сдѣлался глубокій обморокъ. Такъ, въ безпамятствѣ, ее и перенесли на постель.

Во дворцѣ поднялся, понятно, страшный переполохъ; созвали общій консиліумъ придворныхъ врачей. Даже оптимистъ Санхецъ опѣшилъ; а Фишеръ прямо объявилъ, что онъ ни за что уже не отвѣчаетъ, и что если болѣзнь будетъ итти тѣмъ же ускореннымъ ходомъ, то вскорѣ вся Европа облечется въ трауръ.

Такой приговоръ побудилъ Бирона къ рѣшительнымъ дѣйствіямъ: на случай кончины государыни слѣдовало безъ всякаго промедленія точно опредѣлить порядокъ управленія государствомъ впредь до совершеннолѣтія малолѣтняго наслѣдника престола. Оберъ-гофмаршалъ графъ Лёвенвольде лично объѣхалъ всѣхъ трехъ кабинетъ-министровъ и фельдмаршала графа Миниха, чтобы пригласить ихъ къ вечеру того же дня на тайный совѣтъ во дворецъ герцога.

Принцесса Анна Леопольдовна собиралась уже итти ко сну, и Лилли заплетала на ночь косу, когда ушедшая уже къ себѣ Юліана снова вошла къ нимъ.

– Простите, ваше высочество, – сказала она, – но зять мой, молодой Минихъ, желалъ бы васъ сію минуту видѣть.

– Онъ, вѣрно, присланъ своимъ отцомъ?

– Да, фельдмаршалъ только-что вернулся домой отъ герцога…

– Такъ проси, проси!

– Но ваше высочество не можете же принять его въ ночномъ туалетѣ.

– Отчего же нѣтъ? Онъ – камергеръ моего малютки и самъ женатъ. Пускай войдетъ.

Гоффрейлина пожала плечами; ничего, дескать, съ нею не подѣлаешь! – и ввела въ комнату молодого сына фельдмаршала.

– Войдите, войдите, – сказала ему Анна Леопольдовна когда онъ въ видимой нерѣшительности остановился въ дверяхъ. – Вы съ вѣстями о секретномъ совѣщаніи y герцога?

– Да, ваше высочество, – отвѣчалъ Минихъ – Отецъ мой пріѣхалъ бы и самъ, но нашелъ, что будетъ осторожнѣе извѣстить васъ черезъ меня. То, что я имѣю сообщить, однако, предназначено только для вашего высочества…

Онъ покосился при этомъ на Юліану и Лилли.

– Онѣ ничего не разболтаютъ; можете говорить свободно, – сказала принцесса. – Кромѣ вашего отца, y герцога были и всѣ три кабинетъ-министра?

– Только двое младшихъ: Остерманъ не явился, отговариваясь простудой и подагрой. Прежде чѣмъ подать свой голосъ, эта старая лиса хочетъ выждать, какое теченіе при Дворѣ возьметъ верхъ. Вмѣсто него, герцогъ допустилъ къ совѣщанію графа Лёвенвольде. Его мой отецъ засталъ уже тамъ; кабинетъ-министровъ еще не было. Герцогъ былъ въ слезахъ…

– Я тоже плачу, – замѣтила принцесса, утирая глаза рукавомъ своей ночной кофты, – но плачу потому, что теряю любимую тетушку. Герцогъ же плачетъ съ досады, что теряетъ власть.

– Этого онъ и не скрываетъ, хотя выразился въ нѣсколько иной формѣ: "съ кончиной моей благодѣтельницы, удостоившей меня безграничнаго довѣрія (говорилъ онъ моему отцу), всѣ мои заслуги передъ Россіей будутъ забыты, такъ какъ y меня гораздо больше враговъ, чѣмъ друзей; есть враги и среди нѣмецкой партіи. Вы, графъ, – настоящій нѣмецъ"…

"– Простите, герцогъ, – перебилъ его мой отецъ: – по происхожденію я хотя и нѣмецъ, но служу русской монархинѣ. Какъ человѣкъ военный, я вѣренъ своей присягѣ и не принадлежу ни къ какой партіи: ни къ русской, ни къ нѣмецкой.

"– Но, стоя внѣ партій, вы тѣмъ безпристрастнѣе можете понять всю мою скорбь…

"– Скорбь вашу я вполнѣ раздѣляю, какъ всякій вѣрноподданный ея величества, – отвѣчалъ отецъ. – Что же собственно до персоны вашей свѣтлости, то я прекрасно также понимаю, сколь горько должно быть вамъ, стоявшему столько лѣтъ у кормила правленій, передать это кормило въ другія, менѣе опытныя руки.

"– Вотъ именно! – вскричалъ герцогъ. – Вѣдь наслѣдникъ еще младенецъ въ колыбели. Въ прежнія правленія малолѣтнихъ царей народъ былъ недоволенъ временными правителями; какъ-то онъ будетъ доволенъ новыми? Между тѣмъ, ближайшіе враги наши, шведы, не перестаютъ вооружаться и выжидаютъ y насъ только внутреннихъ безпорядковъ, чтобы атаковать насъ. Вы, графъ, блестящій полководецъ и въ концѣ концовъ, нѣтъ сомнѣнія, управитесь съ ними. Но во что обойдется Россіи такая новая война! Потребуются новые тяжелые налоги, поднимется ропотъ въ народѣ; а слабой ли женской рукѣ задушить гидру народную? Для этого нужна рука желѣзная…"

– У меня рука, дѣйствительно, не желѣзная, – съ волненьемъ прервала разсказчика Анна Леопольдовна. – Но тетушка еще до моего замужества выбрала меня своей наслѣдницей…

– То же самое сказалъ герцогу и мой отецъ. Но герцогъ на это возразилъ, что таково было желаніе ея величества до рожденія наслѣдника мужескаго пола. Съ рожденіемъ же принца Іоанна государыня выразила твердую волю, чтобы этотъ принцъ, а не кто иной, наслѣдовалъ послѣ нея престолъ. Въ это самое время прибыли князь Черкасскій и Бестужевъ-Рюминъ. Пріѣхали они въ одной каретѣ и нарочно, какъ оказалось, заѣхали еще передъ тѣмъ къ Остерману. Но тотъ и на словахъ уклонился отъ рѣшительнаго отвѣта.

– Ну, разумѣется! И что же они y герцога порѣшили насчетъ регентства?

– Когда зашла рѣчь о кандидатахъ на регентство; Черкасскій, пошептавшись съ Лёвенвольде, прямо заявилъ:

– Если ужъ кому быть регентомъ, то только, тому, кто доселѣ съ такимъ искусствомъ управлялъ государственнымъ кораблемъ."

– По крайней мѣрѣ, откровенно! – вырвалось y Анны Леопольдовны. – И Лёвенвольде тотчасъ поддержалъ это предложеніе?

– И Лёвенвольде, и Бестужевъ: въ каретѣ онъ съ Черкасскимъ, вѣрно, ужъ сговорился.

– А фельдмаршалъ?

– Отецъ мой былъ поставленъ въ крайне-щекотливое положеніе. Что бы онъ ни возражалъ, – онъ остался бы въ единственномъ числѣ, и мнѣніе его, все равно, не прошло бы. На выздоровленье государыни надежда вѣдь еще не потеряна, не всѣ медики еще отчаиваются. Надо было выиграть время. Поэтому отецъ предложилъ выслушать сперва мнѣніе лучшихъ русскихъ людей. Герцогъ понялъ, что напроломъ итти нельзя, и заявилъ, что самъ онъ ни на что не рѣшится, доколѣ не узнаетъ мнѣнія другихъ благонамѣренныхъ патріотовъ. Прежде всего государынею долженъ быть подписанъ манифестъ о назначеніи принца Іоанна наслѣдникомъ престола.

– А манифестъ будетъ скоро изготовленъ?

– Этою же ночью на дому y Остермана. Но герцогъ, вмѣстѣ съ манифестомъ, можетъ подсунуть къ подписи ея величества и декларацію о регентствѣ. Такъ вотъ завтра же, пока будутъ присягать наслѣднику, а послѣ присяги сенатъ съ генералитетомъ станутъ разсуждать о регентствѣ, не можете ли ваше высочество повидать государыню, чтобы убѣдить ее ни за что не подписывать декларацію о регентствѣ Бирона.

– Да вѣдь меня къ тетушкѣ не пускаютъ, и тогда не пустятъ.

– М-да, этого отецъ мой не предвидѣлъ. Герцогиня Биронъ, конечно, заодно съ мужемъ и получила отъ него строгую инструкцію. Но кто въ такомъ случаѣ могъ бы предостеречь ея величество?..

– Я! – неожиданно подала тутъ голосъ молчавшая до сихъ поръ Лилли.

Анна Леопольдовна недовѣрчиво воззрилась къ молоденькой камеръ-юнгферѣ.

– Ты, дитя мое? Да какъ же ты это сдѣлаешь?

– А очень просто: дѣтская маленькаго принца находится вѣдь рядомъ съ спальней государыни. Въ дѣтскую мнѣ дозволено входить во всякое время. Я понесу принца къ государынѣ, да тутъ и попрошу ее отъ вашего имени, ради Бога, не подписывать ничего о регентствѣ, пока васъ не выслушаетъ.

– Смотрите, что вѣдь выдумала! Ты какъ думаешь, Юліана?

– Планъ недуренъ…

– А ваше мнѣніе, графъ?

– Если никому другому доступа къ государынѣ нѣтъ, то придется обратиться къ этому послѣднему средству.

– Значить, на немъ и остановимся.

XII. Послѣдніе дни Анны Іоанновны

На слѣдующее утро на набережной большой Невы передъ Лѣтнимъ дворцомъ были выстроены четыре полка лейбъ-гвардіи въ парадной формѣ. Къ главному подъѣзду подкатывали карета за каретой, изъ которыхъ высаживались военные генералы въ киверахъ и каскахъ съ пышнымъ плюмажемъ и статскіе чины въ обшитыхъ золотымъ позументомъ треуголкахъ. Въ числѣ статскихъ оказался и больной старикъ, котораго прямо изъ кареты посадили въ кресло и внесли такъ въ подъѣздъ.

"Остерманъ! – догадалась Лилли, стоявшая y окна. – И его, стало быть, удалось уговорить Бирону, чтобы имѣть еще лишнюю поддержку. Пора въ дѣтскую".

Супруга временщика, ни мало, конечно, не подозрѣвая, что внезапная атака готовится со стороны дѣтской, не заглядывала уже туда и ни шагу не отходила отъ ложа императрицы. Самъ же герцогъ, вполнѣ полагаясь на бдительность герцогини въ царской опочивальнѣ, собралъ въ своихъ собственныхъ покояхъ, кромѣ вчерашнихъ сотоварищей, еще нѣкоторыхъ изъ наиболѣе преданныхъ ему сановниковъ, чтобы заручиться и ихъ одобреніемъ сочиненнаго ночью проекта манифеста. Въ числѣ этихъ преданныхъ были, разумѣется, и трое главныхъ дѣятелей процесса несчастнаго Волынскаго: князь Куракинъ, своимъ злымъ языкомъ подавили первый поводъ къ этому позорному процессу, генералъ-прокуроръ князь Трубецкой, предсѣдательствовавшій въ комиссіи, осудившей Волынскаго, и генералъ Ушаковъ, его истязатель и исполнитель жестокаго судебнаго приговора.

Нечего говорить, что противъ проекта манифеста о престолонаслѣдіи ни поднялось ни одного голоса.

Когда же Биронъ затронулъ вопросъ о регентствѣ впредь до достиженія принцемъ Іоанномъ 17-лѣтняго возраста, Лёвенвольде поспѣшилъ заявить съ своей стороны, что вотъ господа кабинетъ-министры и фельдмаршалъ графъ Минихъ еще вчера выставили первымъ кандидатомъ на регентство герцога, но его свѣтлость не рѣшается принять на себя столь отвѣтственное званіе. Тутъ и тѣ изъ присутствующихъ, которые не участвовали во вчерашнемъ совѣщаніи, стали хоромъ упрашивать Бирона не отказываться. Не высказывался одинъ только Остерманъ. Угнѣздившись въ глубокомъ креслѣ, хмурясь и значительно поводя глазами, онъ видимо очень внимательно слѣдилъ за каждымъ словомъ другихъ, и временами только, когда кто-нибудь на него слишкомъ пристально взглядывалъ, корчилъ гримасу какъ бы отъ внезапной подагрической боли, кашлялъ въ платокъ и утиралъ себѣ лобъ.

– А вы, графъ, того же мнѣнія, какъ и мы всѣ? – приступилъ къ нему уже прямо Лёвенвольде. – Или y васъ иныя препозиціи?

Тутъ y Остермана сдѣлался страшный пароксизмъ кашля. Ворочая зрачками такъ, что видны были одни бѣлки, онъ кашлялъ безъ перерыва нѣсколько минуть, то забрасывая голову, то опуская ее на грудь, – что можно было, при желаніи, принять и за знакъ согласія. Такъ истолковалъ это движеніе и Биронъ, который обратился къ присутствующимъ съ благодарственною рѣчью (по обыкновенно, по-нѣмецки):

– Глубоко тронутъ, милостивые государи, вашимъ лестнымъ довѣріемъ и постараюсь оправдать его всѣми мѣрами. Возлагаемое вами на меня бремя весьма тяжко, но въ уваженіе къ великимъ благодѣяніямъ государыни императрицы, изъ горячей привязанности къ ея высокой фамиліи и по собственному моему расположенію къ славѣ и благоденствію Россійской имперіи, я не считаю себя въ правѣ отказаться. Но манифестъ о престолонаслѣдіи еще не подписанъ, а сенатъ и генералитетъ созваны уже въ дворцовую церковь. Вы, графъ Остерманъ, какъ первый министръ, благоволите прочитать государынѣ проектъ манифеста и поднести къ подписанію, а затѣмъ спросить соизволеніе ея величества, кого ей угодно будетъ назначить послѣ себя регентомъ.

Въ кашлѣ Остермана наступила небольшая пауза, и онъ имѣлъ на этотъ разъ возможность отвѣтить:

– Прочитать манифестъ и отдать его къ подписи, извольте, я могу. Но вопросъ о регентствѣ возбужденъ не мною; прошу отъ него меня и теперь избавить.

– Но кто же въ такомъ случаѣ, помилуйте, доложить объ немъ государынѣ?

– Ни я, ни мои сотоварищи по кабинету: мы всѣ трое одинаково заинтересованы въ томъ, чтобы регентомъ былъ не кто иной, какъ ваша свѣтлость. Всего безпристрастнѣе въ настоящемъ случаѣ, мнѣ кажется, могъ бы выступить нашъ досточтимый фельдмаршалъ графъ Минихъ.

– Совершенно справедливо! – въ одинъ голосъ подхватили оба другихъ кабинетъ-министра. – Императрица такъ уважаетъ ваше сіятельство…

Фельдмаршалъ сталъ было тоже отговариваться; но герцогъ и всѣ присутствующіе присоединились тутъ къ настояніямъ трехъ кабинетъ-министровъ; Миниху ничего не оставалось, какъ уступить.

– Теперь, господа, къ государынѣ, – сказалъ Биронъ, и всѣ, слѣдомъ за нимъ, двинулись къ царской опочивальнѣ.

Дежурившій y входа туда камергеръ доложилъ о нихъ и затѣмъ пригласилъ всѣхъ войти. Ни одинъ изъ спутниковъ герцога не имѣлъ еще случая видѣть Анну Іоанновну со времени ея переѣзда изъ Петергофа, а потому всѣхъ поразила ужасающая перемѣна, происшедшая съ нею за ка кія-нибудь пять-шесть недѣль. Цѣлая горка пышныхъ подушекъ подпирала спину и голову полулежавшей на своей постели, смертельно больной монархини. Но тучный корпусъ ея, не заключенный по-прежнему, какъ въ панцырь, въ стальной корсажъ, своей безформенной массой глубоко вдавился въ пуховую подпору. Голова точно такъ же безсильно склонилась на одинъ бокъ.

Только когда Остерманъ (оставившій свое кресло за дверью и опиравшійся теперь на испанскую трость) выступилъ впередъ съ пергаментнымъ листомъ въ рукѣ и началъ докладывать, что, согласно выраженной ея величествомъ волѣ, заготовленъ высочайшій манифестъ о назначеніи принца Іоанна Антоновича наслѣдникомъ всероссійскаго престола, каковой манифестъ онъ будетъ имѣть счастіе сейчасъ прочитать на предметъ одобренія онаго ея величествомъ, – Анна Іоанновна повела глазами въ сторону герцогини Биронъ, стоявшей y ея изголовья, и чуть внятно прошептала:

– Принца…

Нѣсколько тугая на ухо герцогиня склонилась ухомъ къ губамъ государыни и переспросила, что ей угодно.

– Принца принеси!

Обдѣленная и мыслительною способностью Бенигна съ недоумѣніемъ оглянулась на своего супруга.

– Ея величество требуетъ, чтобы принцъ-наслѣдникъ присутствовалъ при чтеніи манифеста! – рѣзко замѣтилъ ей по-нѣмецки герцогъ.

– Ja so! – поняла она наконецъ и поспѣшила въ дѣтскую.

Здѣсь маленькій принцъ оказался на рукахъ Лилли. Расхаживая взадъ и впередъ, она его укачивала, тогда какъ чухонка-кормилица, проведшая съ нимъ безпокойную ночь, прилегла на кровать.

– Вставай! вставай! – затормошила ее герцогиня.

– Государыня вѣрно желаетъ видѣть принца? – догадалась Лилли.

– Ну да, да! А гдѣ его парадное одѣяло?

"Или теперь, или никогда!" рѣшила про себя Лилли и, наскоро завернувъ младенца въ «парадное» одѣяльце, проскользнула въ царскую опочивальню. Тутъ, однако, неожиданно очутившись передъ цѣлымъ собраніемъ государственныхъ мужей въ раззолоченныхъ мундирахъ, она растерялась и приросла къ полу. Влетѣвшая за нею герцогиня не замедлила отнять y нея малютку-принца. Но сдѣлала она это опять слишкомъ порывисто; одѣяльце развернулось, и отъ холоднаго дуновенья, а, можетъ быть, и отъ неумѣлаго обращенья, засыпавшій уже царственный младенецъ разомъ пробудился и заявилъ о своемъ неудовольствіи во все свое младенческое горло. Сановники украдкой переглядывались. Императрица не выдержала и отрывисто замѣтила своей не по разуму усердной статсъ-дамѣ:

– Отдай его ей, отдай… Дура!

Послѣднее слово пробормотала она, впрочемъ, уже настолько невнятно, что разслышали его, должно быть, только сама герцогиня да Лилли. Возражать, конечно, не приходилось, и принцъ перешелъ обратно на руки къ Лилли. И, странное дѣло! едва только прижала она его къ своей груди, какъ безутѣшный, точно попавъ въ родное лоно, мигомъ успокоился.

Теперь Остерманъ имѣлъ возможность прочитать государынѣ и ея наслѣднику манифестъ, – что и исполнилъ не слишкомъ тихо и не слишкомъ громко, дабы, съ одной стороны, ея величество могла разслышать каждое слово, а съ другой – не было нарушено душевное равновѣсіе ея наслѣдника. На столѣ, по распоряженію Бирона, заранѣе ужъ былъ приготовленъ письменный приборъ. Когда Остерманъ, закончивъ чтеніе, поднесъ манифестъ императрицѣ, герцогъ вручилъ ей обмакнутое имъ въ чернила лебединое перо. Умирающей стоило, повидимому, большого усилія начертать даже свое имя. Послѣ этого всѣ присутствующіе сановники по очереди стали подходить къ столу, чтобы царскую подпись «контрасигнировать» и своимъ рукоприкладствомъ.

Когда тутъ Минихъ, откланявшись вмѣстѣ съ другими, взялся уже за ручку двери, Биронъ остановилъ его:

– А что же, графъ, ваше обѣщаніе? Или забыли?

Поморщился фельдмаршалъ, но, – дѣлать не чего, – подошелъ снова съ поклономъ къ государынѣ и заговорилъ слегка дрогнувшимъ голосомъ:

– Ваше императорское величество! Всѣ мы желали бы, чтобы главнымъ кураторомъ по-прежнему былъ его свѣтлость герцогъ курляндскій, и всѣ о томъ всеподданнѣйше просимъ.

Отвѣта онъ, однако, не дождался: Анна Іоанновна лежала безъ всякаго движенія, какъ бы въ летаргіи, уставивъ мутный взоръ въ пространство.

– Ну, что жъ, идемте! – въ сердцахъ проговорилъ Биронъ, и оба вышли вонъ за другими.

Трепетавшая своего грознаго супруга и повелителя, герцогиня Бенигна не спускала съ него своихъ испуганныхъ глазъ, пока дверь за нимъ не затворилась. Тутъ только она обратила вниманіе, что Лилли все еще няньчится съ принцемъ.

– Дай его сюда! – прошипѣла она и, отобравъ y нея спящаго младенца, вынесла его въ дѣтскую.

Лилли это только и нужно было. Приблизившись къ больной, она заговорила вполголоса:

– Ваше величество! Меня прислала къ вамъ принцесса Анна Леопольдовна…

Императрица, словно очнувшись изъ забытья, повела на нее недоумѣвающимъ взоромъ.

– Принцесса умоляетъ васъ, – продолжала Лилли: – не подписывайте бумаги о регентствѣ, пока она сама не переговоритъ еще съ вами! Ради Бога, ваше величество, ничего не подписывайте!

При послѣднихъ словахъ Лилли невольно настолько возвысила голосъ, что герцогиня въ полуоткрытую дверь ее услышала и тотчасъ же возвратилась. Схвативъ Лилли за руку, какъ провинившагося ребенка, она потащила ее вонъ въ дѣтскую, а здѣсь накинулась на нее, какъ фурія:

– Что ты говорила государынѣ? что?

– Ничего я не говорила…

– Вотъ я пожалуюсь герцогу и твоей принцессѣ…

– Жалуйтесь; принцесса моя, во всякомъ случаѣ, повѣритъ мнѣ скорѣе, чѣмъ вамъ.

– Дерзкая дѣвчонка! Чтобы и ноги твоей здѣсь никогда не было!

Лилли уже не возражала и вышла вонъ, говоря себѣ:

"Что можно было сдѣлать – я сдѣлала; а теперь – будь что будетъ!"

Было же вотъ что:

По прочтеніи въ дворцовой церкви подписаннаго императрицею манифеста, всѣ собравшіеся тамъ высшіе воинскіе и гражданскіе чины приняли присягу новому наслѣднику престола. Были приведены къ присягѣ по-ротно и выстроенные передъ дворцомъ гвардейскіе полки. Въ то же время сдѣлано было распоряженіе объ объявленіи манифеста во всѣхъ столичныхъ церквахъ. Сочиненіе же "деклараціи" о регентствѣ было поручено Бестужеву-Рюмину.

По настоянію баронессы Юліаны, Анна Леопольдовна сдѣлала еще разъ попытку проникнуть къ своей августѣйшей теткѣ, но герцогиня Биронъ, какъ и раньше, не допустила ея до нея: лейбъ медики, дескать, строго-настрого запретили безпокоить умирающую.

Между тѣмъ Бестужевъ изготовилъ какъ "декларацію", такъ и челобитную отъ имени сената, синода и генералитета о назначеніи будущимъ регентомъ герцога курляндскаго, и ни y кого изъ этихъ "знатнѣйшихъ" особъ не оказалось настолько гражданскаго мужества, чтобы не подписаться подъ общей челобитной. Доложить челобитную государынѣ, по требованію герцога, взялся Остерманъ. Удостоился онъ аудіенціи только черезъ два дня. И что же? Анна Іоанновна, выслушавъ докладчика, не подписала деклараціи, а положила ее себѣ подъ изголовье, со словами:

– Оставь… Я еще подумаю…

Вѣсть объ этомъ, понятно, ни для кого изъ придворныхъ не осталась тайной.

– Вотъ видите ли, ваше высочество! – заликовала Лилли. – Государыня меня тогда услышала. Помяните мое слово: регентшей будете вы!

– Ужъ право, не знаю, радоваться ли мнѣ этому или нѣтъ! – вздохнула принцесса. – Въ государственныхъ дѣлахъ я ничего не смыслю…

– Вмѣстѣ мы какъ-нибудь въ нихъ и разберемся, – замѣтила Юліана. – А останься все управленіе въ рукахъ Бирона, такъ намъ съ вами совсѣмъ житья бы уже не стало.

Тутъ вдругъ явился камергеръ принца-наслѣдника, графъ Минихъ-сынъ.

– А я къ вашему высочеству посредникомъ отъ герцога курляндскаго.

– Что же ему еще отъ меня нужно? – удивилась Анна Леопольдовна.

– Вопросъ о регентствѣ все еще виситъ на воздухѣ.

– Да я-то тутъ причемъ?

– Безъ регентства государство остаться не можетъ. Такъ вотъ не соблаговолите ли вы, для ускоренія дѣла, просить также герцога принять на себя регентство, а потомъ сказать объ этомъ и ея величеству.

– Да что онъ съ ума, видно, сошелъ! – вскричала Юліана. – Чтобы принцесса сама же просила его отнять y нея власть?

– Власти я не ищу, отозвалась съ своей стороны принцесса. – Но въ государственныя дѣла я не мѣшаюсь, а предложеніе герцога нахожу по меньшей мѣрѣ страннымъ. Жизнь моей тетушки хотя и въ большой опасности, но, съ Божьей по мощью, она можетъ еще поправиться.

– Такъ ему, значитъ, и передать?

– Такъ и передайте.

Биронъ на этомъ, однакожъ, еще не успокоился. На слѣдующее утро передъ Анной Леопольдовной предстала цѣлая депутація высшихъ сановниковъ съ тѣмъ же предложеніемъ. Но отвѣтъ имъ былъ тотъ же. Тогда временщикъ рѣшился на послѣднюю мѣру – лично уговорить государыню, и что ему это наконецъ удалось, доказывало то, что вслѣдъ за тѣмъ, 16-го октября, Остерманъ былъ снова вызванъ на аудіенцію къ императрицѣ. Оставался онъ y нея съ полчаса времени, а когда вышелъ, то объявилъ ожидавшему его Бирону, что декларація ея величествомъ, слава Богу, подписана и положена камерфрау Юшковой на храненіе въ шкатулку съ драгоцѣнностями, стоящую около царской кровати, а также что государынѣ благоугодно теперь же видѣть принцессу Анну съ принцемъ-супругомъ и цесаревну Елисавету. Возвратилась Анна Леопольдовна оттуда въ свои собственные покои вся въ слезахъ.

– Государыня васъ еще узнала? – спросила Юліана.

– Узнала… Она была такъ ласкова и со мной, и съ цесаревной… Герцогъ обѣщалъ ей, что отказу намъ ни въ чемъ не будетъ…

– А вы такъ и повѣрили его обѣщанію?

– Если онъ его не сдержитъ, то это будетъ на его совѣсти.

– Да y этого изверга развѣ есть совѣсть! И вы ничего не возражали?

– Гдѣ ужъ тутъ было возражать! Докторъ Фишеръ сейчасъ только сказалъ мнѣ, что сегодня тетушкѣ немножко легче, потому что Остерманъ своей аудіенціей приподнялъ ея нервы; но что за этимъ наступитъ реакція, и завтра все будетъ уже кончено.

Лейбъ-медикъ оказался правъ. На другой день, 17-го октября 1740 года, y умирающей отнялась лѣвая нога, а къ вечеру начались предсмертныя конвульсіи. Когда принцесса съ супругомъ и цесаревна пришли къ ней въ послѣдній разъ проститься, государыня была еще въ сознаніи. Благословивъ ихъ поочередно, она послала за своимъ духовникомъ съ пѣвчими и за высшими придворными чинами. Первымъ подошелъ старикъ Минихъ, и она его еще узнала.

– Прощай, фельдмаршалъ… – былъ ему ея послѣдній привѣтъ.

Началось соборованіе, а когда дыханіе ея окончательно прекратилось, двери опочивальни открылись настежь для всѣхъ желающихъ поклониться ея праху. Среди общихъ всхлиповъ и воплей обращала на себя вниманіе не столько принцесса, мать наслѣдника престола, тихо плакавшая въ углу, сколько герцогъ-регентъ, который въ искренней, казалось, горести рыдалъ громче всѣхъ и метался по комнатѣ, какъ полоумный. Впрочемъ, уже черезъ пять минутъ онъ настолько оправился, что могъ выйти въ смежный залъ и предложить генералъ-прокурору князю Трубецкому прочесть вслухъ всѣмъ собраннымъ тамъ сановникамъ декларацію о назначеніи его, герцога, регентомъ.

Недолго погодя, еще до полуночи, заунывный звонъ со всѣхъ городскихъ колоколенъ возвѣстилъ населенію столицы, что благовѣрная царица Анна Іоанновна отошла отъ сей жизни въ вѣчную, – отошла на 11-мъ году своего недоброй памяти царствованія и всего 3 мѣсяца и 20 дней спустя послѣ своего даровитѣйшаго подданнаго, безвременно погибшаго Волынскаго.[5]5
  Регентству Бирона, а затѣмъ и принцессы Анны Леопольдовны будетъ посвящена особая повѣсть, въ которой читатель встрѣтитъ снова многихъ изъ дѣйствующихъ лицъ настоящей повѣсти.


[Закрыть]

Конецъ.