Текст книги "Полное собрание сочинений. Том 12. Ключи от Волги"

Автор книги: Василий Песков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Стожки

(Проселки)

Ничего особенного – стожок сена и складушка приготовленных на зиму дров. Но как они сложены!..

Сено в стожках всегда волновало художников и поэтов. Почему? Потому, наверное, что стожок – это память о лете, это итог поэтичного по своей природе труда, это копилка запахов и тепла, гарантия благополучия на зиму. Но об этом не размышляешь. Когда видишь стожки, просто ими любуешься. Они украшают любой пейзаж, везде они к месту. И чем их больше, тем больше и радуешься.

На этот раз не столько живописность стожков остановила внимание, сколько особая их аккуратность, я бы сказал, изящество, с каким было уложено сено. Один стожок, другой, третий вдоль полотна дороги. По почерку видно: клал один человек. Остановились. Сунули в сено носы и, насладившись запахом, отошли полюбоваться со стороны добротной крестьянской работой.

Кажется, клались былинка к былинке – все причесано, утрамбовано. Чтобы даже малость не похилился стожок, подперт он кольями, обложен жердями и стоит на помосте из бревнышек.

– Не стожок, а игрушка! Кто же кладет такие? – спросили у проходившей женщины.

– Понравилось? Это клал Василий Петрович Петров из деревни Петрово. Если не очень спешите – три километра назад. В крайнем доме живет.

Мы не поленились вернуться к маленькой деревеньке. Хозяина дома не было, уехал в больницу. А жена его Антонина Алексеевна, посмеявшись нашему интересу, сказала:

– Да, он у меня такой. Семьдесят шесть, а по-прежнему уважает во всем порядок. Вон поглядите, дровишки как положил.

Действительно, тем же почерком во дворе были уложены и дрова – поленце к поленцу, изящным «амбарцем».

Василий Петрович всю жизнь проработал дорожным рабочим.

– Его участок всегда отмечали. Всегда к празднику – грамота. Премии получал, – вспоминает хозяйка дома.

Уверенно можно сказать: и во всех других делах человек этот аккуратен. Есть такие люди, чего ни коснутся, все выходит у них – поглядеть любо. И качество это важно заметить. Слишком уж часто видишь кирпич, брошенный как попало, бревна, рассыпанные, как спички, то же сено, накиданное небрежно, насквозь прошиваемое дождями, дорогие машины, брошенные в грязи без навеса…

Низко поклонимся аккуратности! Она не только приятна для глаза, она сберегает добро и воспитывает в человеке хозяина.

_{Демянский район, Новгородская область.}

Марья Васильевна

Утвердилось последние годы понятие: «неперспективная деревенька». Пять – семь домов.

Живут одни старики. Удалена от дорог и центра хозяйства. Много таких деревенек встречаешь в лесной России. Подъезжаешь – ни дымка, ни собачьего лая, ни детского смеха, ни плача.

Доживают три-четыре старухи. Рады любому объявившемуся тут человеку. Сразу же семенят в огород за луком, за огурцами, несут в подоле из одичавшего сада яблоки. У одной – кошка, у другой – коза, две-три курицы. Как живут? Чем живут?

У некоторых в городе дети и внуки. Бывает, зовут к себе на житье. А то и не зовут вовсе.

Приедут летом на красных, как вареные раки, машинах. Поживут неделю-другую и опять в город. Но тихие бабки и этому рады. На внучат поглядели. Убедились, что дети живы-здоровы.

Некоторых дети зовут усиленно. «Мама, ну как же так можно, поедем». Не соглашаются: «На этажах какая там жизнь. Тут вон укропцем пахнет, свой огурец, да и дом – как-никак жизнь протекла».

И правда, «на этажах» эти старухи, подобно яблоням, пересаженным в позднем возрасте, не приживаются. Маются, сидя у городских телевизоров, видят во сне свои огороды с укропцем, свои сиреневые при солнце и серые в непогоду домишки, заглохший колодец, заржавевший почтовый ящик.

А иным просто некуда и податься. Сыновей война покосила. А они вот живут. Все их богатство – эта вот «неперспективная деревушка».

И деревушка тоже только старухами и жива. Умрут – все быстро поглотят бурьян и леса.

Деревне Сытьково исчезновение не суждено. Стоит над Волгой и возле дорожного тракта. И хотя прежде бурлившая жизнь переместилась в иные места, деревенька все же стоит на ногах. Но и тут большая часть населения – старики.

Подымаясь от Волги по косогору, мы повстречали за деревенскими огородами старуху с косой.

– Для козы, бабушка?

– Для коровы, милые, – ответила бабка, поглядев на нас сквозь очки прищуренными, всевидящими глазами.

– Тяжело? Дело-то ведь мужицкое.

– Разве не тяжело! Что мужицкое – полбеды. Беда – годов-то семьдесят девять…

Поправив платок, старуха взялась косить.

А вечером мы снова с ней встретились. Попросившись на ночлег в домишко у края села, мы готовили «газик» съездить за Волгу, когда старуха вернулась с вязанкой травы.

Марья Васильевна.

– У нас на ночлег? Ну что же, рады гостям.

Бросив вязанку и прислонив в уголке палисадника косу, она тяжело опустилась на порог дома и уголком платка стала тереть очки.

– Ну вот, наработалась. А то корову-корову. Для коровы силы нужны, – пожалела ее хозяйка дома, принимавшая нас на ночлег.

Выяснилось: в доме живут три сестры. Анастасья Васильевна, Марья Васильевна и Арина Васильевна. У каждой была своя жизнь.

А старость собрала сестер под одной крышей. И живут. Все опрятно, ухожено, прибрано.

На окошках цветы, на бревенчатых стенках застекленные рамки со множеством фотографий. На кухне на чистом столе самовар, горка оладий. В открытое кухонное окно видно Волгу и обкошенный склон у воды. Старухи садятся вокруг самовара и заводят, как видно, не новый разговор о хозяйстве. Объект неторопливой дискуссии – корова. Продавать или не продавать?

Силы в этом домашнем споре распределяются так. Старшая из сестер, Марья Васильевна (та, что косила траву), твердо стоит за корову – «без коровы нельзя» – и делает все, что можно сделать в ее без года восемьдесят лет, чтобы корова осталась. Против – младшая, Анастасья Васильевна. Она курит, голос у нее от этого хрипловатый:

– А кто же будет за ней ходить? Я вон на двенадцать рублей лекарств накупила…

Заботы о корове лежали на Анастасье.

Но год назад ее, шестидесятилетнюю (тридцать лет из них проработала медсестрой в сельской больнице), настиг инфаркт, и с коровой трудно теперь управляться.

Средняя из сестер, Арина Васильевна (76 лет), тоже больна. У этой склероз – забывает все тут же. Сердцем она за корову – «как же без нее, матушки». Но она понимает – главный работник в доме, Анастасья, вышла из строя.

Арина слушает каждую из сестер, говорит: «Господи…» – и подносит к глазам платок.

– Без коровы никак нельзя, – упрямо стоит на своем Марья Васильевна и берется отбивать косу, чтобы завтра с росою снова пойти косить.

Мы уезжаем за Волгу и возвращаемся в сумерках. Сестры сидят у остывшего самовара.

Разговор прежний.

– Всю жизнь держали, и вот теперь – на, продавать! – вполголоса говорит Марья Васильевна.

– Господи, – шепчет Арина и смотрит с надеждой по очереди на сестер.

– Кто же против. Но я-то, видите, молоком запиваю таблетки, – хрипловато, но очень миролюбиво и даже ласково возражает младшая из сестер.

В открытые окна летят на свет бабочки.

В палисаднике чутко ходит собака. А за углом во дворе пережевывает жвачку и шумно вздыхает корова.

Мы пьем поставленное в светелке для нас молоко.

– Настоящее. Не то что в пакетах, – говорит шофер, наливая вторую кружку.

– Без коровы нельзя, – подытоживает на кухне разговор Марья Васильевна и выключает свет по очереди в сенях, в соседних двух комнатках, в пристройке для кур…

Утром проснулись мы рано, но сестры были уже на ногах.

– Греем кости чайком. Садитесь-ка с нами, – позвала Анастасья Васильевна.

Мы сели. Побеседовали о том о сем. Но разговор опять подался в прежнее русло.

– Грех такую корову на мясо. Грех! – утверждала свою позицию Марья Васильевна.

Сестры молчали, соглашаясь, что «на мясо» это действительно грех.

У проблемы, оказывается, была еще одна важная сторона. Продать кому-либо корову – это еще полбеды. «Будем видеть ее, да и молока, глядишь, купим». А вот на мясо – сестры единодушны – это никак не годится.

Оказывается, нет охотников покупать дойную и очень хорошей породы корову.

– Молодые не интересуются. Говорят: зачем? А старые – видите сами, – объясняет ситуацию Марья Васильевна.

На этой точке дискуссия о корове утром остановилась. Мы, попрощавшись, поехали.

А три сестры принялись каждая за свое дело.

Младшая села за письмо дочери в Ленинград. Арина взялась мыть посуду. А Марья Васильевна пошла за косою…

На взгорке мы остановились – последний раз взглянуть на деревню. Разыскали глазами знакомую крышу за садом, дорожку от дома к Волге и на откосе увидели человеческую фигурку в коричневой кофте и пестром платочке.

– Марья Васильевна! Косит! – восхищенно сказал шофер. – Косит. Вот человек!..

В дороге мы много раз еще вспоминали ночлег у старушек Цветковых и слова Марьи Васильевны о житейских заботах: «Как не косить. Косить надо. Отец еще, помню, говаривал: умирать собирайся, а рожь сей».

_{Деревня Сытьково, Верхняя Волга.}

Сестры

Неглубокую воду возле моста переходило стадо. День был на редкость жаркий, и коровы посреди речки остановились. Надо было спросить дорогу, и мы ожидали: вот сейчас из высоких кустов выйдет на берег пастух. Но, подгоняя хромавшую телку, у воды появились две эти девчушки. Появились вот так, сидя вдвоем на лошади. С любопытством поглядели на нас, стоявших возле автомобиля. Потом старшая похлопала резиновым сапожком в крутой лошадиный бок.

– Ну давай, давай, Мальчик!

Мальчик неторопливо спустился к воде, наклонился напиться, пил долго, пофыркивая и отгоняя хвостом оводов. Старшая всадница все это время, умело отпустив повод, держала в седле себя и обхватившую ее сзади за талию компаньонку. Заметив, что все это мы наблюдаем с большим интересом, девчушки слегка засмущались, но тут же с подчеркнутым безразличием занялись делом.

– Ну пошли, пошли… Пошли, кому я сказала!

Коровы нехотя, но послушно вылезли из воды и гуськом потянулись на горку. Следом за ними на берег вышел и Мальчик с наездницами.

– Галя, прыгай, – сказала старшая.

Сидевшая сзади ловко скользнула на землю, а следом за нею, держась за седло, соскочила и управлявшая Мальчиком Таня.

Девочки были сестрами. Старшей исполнилось десять, младшей – «шестой миновал».

Отец у девчушек пастух. Сестры носят ему обед.

И старшая Таня с шести лет уже научилась ездить на лошади. И не просто ездит, а помогает отцу пасти стадо – две с половиной сотни коров.

По ее рассказу было понятно: делает она это с удовольствием, даже с радостью.

– Мальчик – он умный. Он меня слушает даже лучше, чем папу. И его никто не боится.

Один раз лисица вон там на пашне за речкой ловила мышей. Я подъехала к ней ну вот так. И она не бежит. Папа сказал, что лисы и зайцы лошадей и коров не боятся…

Младшая Галя с восхищением глядит на сестру и, когда улыбается, прикрывает ладошкой щербатый рот.

Сегодня день – особо ответственный. Отец заболел, и стадо пасет соседка Елизавета Григорьевна Чагина. Но она не садится на лошадь. Она только смотрит за стадом, а пасут его Таня и Галя Гавриловы.

Таня и Галя – в одном седле.

Мы поговорили еще о школьных отметках, о передачах по телевидению, о деревеньке девчушек, которая называлась Кривая Часовня и которую называют теперь Заря.

– Когда будете посылать фотокарточки, пишите хоть Заря, хоть Часовня – дойдет все равно, – сказала Таня, мимоходом кивнув сестренке на двух коров, соблазнившихся выйти к овсам.

– Сбегай-ка их огрей, да как следует…

Перед тем как проститься, я спросил у Татьяны:

– В седло тебя-то подсаживают?

– Нет, я сама. – Она подвела Мальчика к луговой кочке, ловко подпрыгнула, подтянулась и вот уже помогает забраться в седло сестренке.

Мы постояли, наблюдая, как по лугу затрусила немолодая умная лошадь и как уверенно сидели на ней две наездницы. Вспомнился сразу некрасовский шестилетний мальчишка «в больших сапогах, в полушубке овчинном, в больших рукавицах, а сам с ноготок».

Взрослых людей в деревенских детях всегда покоряет причастность их с раннего возраста ко всем делам и заботам, которыми заняты взрослые. Одно они делают играючи, с удовольствием, к другому их приучают. Но все это в жизни потом идет им на пользу. Ну посмотрите на этих девчонок. Взрослый позавидовать может сноровке и покоряющей жизнестойкости двух молодых ростков на земле.

_{Фото автора. Демянский район, Новгородская область.}

 _{14 сентября 1978 г.}

Ключи от Волги

(Проселки)

Ну вот и пришли. Запоминайте минуту… Мы оглянулись. На горке виднелась деревня, мимо которой мы только что шли. За нею – дорога по освещенным солнцем холмам, и еще одна кроткая деревенька с названием Вороново, а далее лес – хранитель здешнего таинства, зарожденья великой речи.

Лес вековой в полном смысле этого слова.

Топор его не касался. Прорубили только дорогу, по которой когда-то ездили на телегах, но теперь дорога доступна лишь пешему. Она почти скрыта пологом елей, огромных дуплистых осин, темнотой черемухи и ольхи. Лужи на этой дороге не высыхают все лето. И все кругом пронизано влагой. Шаг в сторону от дороги – под ногою, как губка, сочится мох, упавшее дерево мокро и скользко, грибы тоже какие-то водянистые, и даже позеленевший камень, кажется, будет сочиться, если как следует сжать его в кулаке.

Шумно хлопая крыльями, улетают с дороги не очень пугливые тут глухари. Часто видишь на мягкой глине четкий след лося. Отпечаток собачьего следа? Нет, это волки прошли за лосем.

Леший если и водится, то, несомненно, в таких вот лесах, сырых, непролазных и старых, как сам Валдай.

Пеший путь – километров десять – двенадцать – посильное испытание всякому, кто хочет видеть, как зарождается Волга. Сама ее колыбелька, освещенная солнцем, лежит у холмов, поросших ромашками, и приходящего к ней встречают оркестры кузнечиков. Однако дорога лесом напоминает: места глухие, удаленные от сует, веками лежат они в тишине и покое.

Человеку надлежит прийти сюда поклониться и тихо вернуться к шумным своим дорогам.

Размышление это, возникающее у всех, кто приходит к истоку Волги, прервем сообщением: строят сюда шоссе. Новость эта, конечно, должна быть приятна для тех, кто привык уже видеть землю свою из окошка автомобиля. Однако будем уповать на мудрость тех, кто дорогу наметил: ее ни в коем случае не следует вести до истока. Владельца автомобиля надо заставить из него выйти и понудить хотя бы два-три километра идти пешком. Только в этом случае в душе его шевельнется волнение от встречи. И сам исток великой реки не потонет в бензиновой гари, в конфетных и сигаретных обертках.

Минуту, когда мы скинули рюкзаки и сели на них – оглядеться, вспоминаешь сейчас, как зарубку на прожитом. Важная эта минута, когда видишь то, о чем много раз думал, старался себе представить, к чему стремился давно и только на пятом десятке годов дошел вот сюда.

Маленький ручеек. Вода немного коричневатая. Она не течет, а сочится из мхов, от подножия невысоких березок, ив, ольхи и болотной травы. Летают стрекозы, снуют по воде жуки-водомерки, окунек размером с мизинец полосатым тельцем жмется к тонкому стеблю водяной травки. Вода прозрачная и кажется неподвижной. Но вот ты кинул ольховый листок, и вода его медленно потянула в проход между стенками таволги и осоки. Течение есть. И течет это Волга. Хотя странно называть Волгой ключик, который можно перешагнуть, над которым челноком, охотясь на комаров, порхает резвая трясогузка, в который издалека, снизу заплывают шальные щурята и обнаруживают: пути дальше нет, тут начало реки.

Здесь начинается Волга.

Река-младенец. Через три десятка шагов пересечет ее первый деревянный мосток. Немного дальше встретит она подругу, такую же малую, как и сама, Персянку. И потечет с нею вместе.

Потом еще приток, потом озера, вытянутые по течению воды. А дальше – первые лодки, паромы, мосты, водопои, причалы и пристани, катера, теплоходы, водокачки, плотины, каналы.

Отразятся в воде селения, города, шалаши рыбаков, обрывы, леса, степное небо, гудки, огни.

Почти четыре тысячи километров пути у реки – красавицы и работницы. А тут, в колыбельных лесах, забот у нее никаких. Полуденный сон, тихие детские шалости в камышах…

С горки от старой церкви спускается парень с ведерком.

– Для самовара?

– Для него. Заходите на чай из волжской водицы.

Заметив колебание – можно ли пить прямо тут из ключа? – парень откинул волосы и, нагнувшись, припал к воде.

– Пейте. Чистая и здоровая. Пили ее всегда.

Монахи раньше считали даже целебной.

Вода слегка отдает настоем травы, но холодная, на вкус приятная.

– Кощунством кажется даже умыться в этой воде…

– Да, – соглашается парень. – Родник…

А между прочим, мыли в нем тут сапоги. Сейчас я вам покажу…

Он уносит ведерко в дом на горе и, вернувшись, достает из кармана погнутый черный патрон от немецкой винтовки.

– Тут, под березой, нашел. Дошли сюда.

На этом месте как раз снимались – «мы у истока Волги». Дед мне рассказывал: гоготали, мыли в этой воде свои добротные сапоги. Страшно подумать, что стало бы с нами со всеми, если бы там, ниже по Волге, их бы не повернули…

Все, что стало великим – человеческая жизнь, река, событие, путь, творение, – всегда привлекает людей своим началом, истоком: откуда и как пошло? Если хотите узнать поэта, побывайте у него на родине, говорил Гете.

Исток Волги люди знали давно, хотя научно географы подтвердили его только в конце минувшего века. И, надо думать, величие Волги, а не свойство воды заставляло христиан-богомольцев совершать паломничество в эти глухие места, «к святому ручью». В 1649 году указом царя Алексея Михайловича основан был монастырь, святыней которого был этот ключ, дающий начало Волге. Петр Великий, не слишком благоволивший к монастырям, этот жаловал и вниманием, и средствами, и богослужебными книгами. Однако глушь, удаленность от дорог и бедность местного люда не дали окрепнуть монастырю. Он захирел, и деревянные постройки за год до смерти Петра сгорели. От огня уцелела только часовенка над истоком. Паломники продолжали сюда идти, и часовенку подновляли, а когда она сильно ветшала, «на деньги, собранные в кружку» ставили новую. Нынешний домик с остроконечной крышей повторяет своими чертами традиционность постройки. На многочисленных снимках именно этот домик известен как символ начала Волги.

Домик закрыт на ключ. И эта мера оправданна. Люди бывают тут разные, и место общего поклонения должно быть в покое. Однако всякий, кто пожелает увидеть круг темной воды в полу на сваях стоящего теремка, легко может ключи получить.

«В Волго-Верховье разыщите Нину Андреевну Полякову. Ключи от домика у нее», – сказали провожавшие нас в Осташкове.

Найти старушку проще простого – в Волго-Верховье всего двенадцать домой, а Нина Андреевна – единственное «должностное лицо» в деревне. Зимой она расчищает дорожку к истоку, а летом, когда идут сюда много людей, ее дело – присматривать за порядком.

Нина Андреевна сгребала сено за огородом и издали нам покричала:

– Ключи от Волги (так и сказала «от Волги») – на гвоздике возле двери. Открывайте, а я приду.

Ключ оказался на месте, и минут через пять мы стояли в домишке с непокрытыми головами.

Чистые стены, обитые лесом, полосы света через окошки, запах воды и смолы. И вот он у ног, символический круг-колодец, означающий: в этой точке начинается Волга. Аккуратный – метр в поперечнике – круг. Вода таинственно-темная. Движение родниковых струй незаметно, однако оно тут есть. В окошке видно: вода из-под домика утекает.

– Ну, помолились? – улыбается на пороге Нина Андреевна. – Не вы первые, не вы последние. Идут и идут. На горе, слышишь, погомонят, а тут как-то все утихают. Вот так всегда стоят и молчат.

Тот самый ключ.

Нина Андреевна, хранительница ключей от Волги.

Старуха запирает домик на ключ, черпает из ручья два ведерка воды и, охотно отдав нести их до дому одному из «паломников», продолжает рассказ-размышление.

– Разные люди. И, скажу вам, едут со всего света. Германцы недавно на кино тут Волгу снимали. Попросили цветной платочек надеть.

Молодые совсем ребята, обходительные. Японцы тоже снимали. Небольшие росточком, шустрые, головы у всех черные. Тоже не дурные люди…

– Нина Андреевна, вы сами-то Волгу в ином каком месте видали? – спрашиваю я напоследок.

Нет, в другом месте Волгу Нина Андреевна не видала. Шестьдесят девять лет живет она тут безвыездно у истока. Схоронила умершего от ран мужа, взрастила трех сыновей.

– Виктор шофером в Нелидове, Николай в Мурманске большие электрические столбы подымает, Алексей в Баку водолазом. И я вот тоже при должности. Соберусь умирать, скажу, чтобы тут, на горке, и положили. Хочу видеть все, как сейчас вижу.

На прощание мы постояли возле дороги на теплом песчаном холме. Вечернее солнце золотило в низине верхушки леса, удивленно и радостно глядел на мир белобровый домик над родником. Одеяльцем тумана накрылось узкое руслице Волги.

– Люди вот умирают, а она течет и течет… Ну, с богом. Если еще придете – ключ на гвоздике возле двери.

Раза два мы еще оглянулись помахать старушке рукой и, как могли скоро, двинулись к лесу…

Шли потом уже в темноте с фонарем. Опять лужи, хлопанье крыльев невидимых птиц. Ярко светились, попадая в луч фонаря, соцветья таволги у дороги. Усталость скрыла на время яркие впечатления дня. Вместо них в голове почему-то всплыли и обозначились древней таинственной связью три слова: Волга, иволга, таволга. В такт шагам они повторялись, следуя друг за другом, несчетное число раз: Волга – иволга – таволга…

Под музыку этих слов я, помню, и шел до ночлега.

 _{Фото автора. 15 сентября 1978 г.}