Текст книги "Белый свет"

Автор книги: Василий Макеев

«Почему на свадьбы дарят…»

 
Почему на свадьбы дарят
Всё цветы нечётные?
Почему несут ко гробу
Чётные цветы?
Быть должно наоборот,
Но – неприворотные —
Мы в своих преданьях скорых
Сказочно-просты.
 
 
Потому ли, что цветы
Стали покупные
И бессчетная теперь
Праздников кутья?
Я же свадеб не играл,
И мои родные
Не давали на пропой
Сроду ни копья.
 
 
Но когда я, наконец,
Толком затоскую
И рукой благословлю
Наш унылый кров,
Положи мне в головах
Лилию нагую —
Только лилию одну
С кипой лепестков…
 

«Был поэт таинственным, как шорох…»

 
Был поэт таинственным, как шорох,
Заплетал словесные плетни,
И за ним катился валкий ворох
Славы и завистливой ругни.
 
 
Но отпахло мятой и сиренью,
Угольки прищурились во мгле.
Ни одно его стихотворенье
Так и не осталось на земле.
 

«Мой больничный подоконник…»

 
Мой больничный подоконник
В листьях и цветах.
Колокольчики и донник
Вянут впопыхах.
 
 
Вянут чувства, мысли вянут,
Как-то все равно…
Разве гулюшки нагрянут
Гурковать в окно.
 
 
Раскрошу им с горя булку,
Потаясь в углу,
И они по переулку
Разнесут хвалу,
 
 
Мол, пока не за решеткой
И не бдит конвой —
Занедужил мужичонка,
Но еще живой.
 
 
Он ведет себя довольно,
Песня – на кону!
Он и нужен-то не больно
В мире никому.
 
 
Скучно прежнему кумиру,
Что в душе – дыра!
Принесет жена кефиру,
Позвонит сестра.
 
 
Хворь стоит на карауле,
Тихостью тупа,
Утешают только гули,
Гулюшки сглупа…
 

Морок

 
Заморозки голову замороковали —
Поначалу вкрадчивы и тихи.
Солнышко проклюнулось в лесном прогале,
И опять воинствуют петухи.
 
 
В нас же петушиного задора мало,
На пути то пустошь, то городьба!
Родина посулами замороковала,
А потом послала нас – кого куда.
 
 
Жили по-хорошему, трали-вали,
И тягались с немочью и журьбой,
Но нежданно сердце замороковали
Вы своей ревнивою ворожбой…
 
 
Молодость исхарчена, пиши пропало,
Заморозок совестно берет за грудь,
А меня бессонница замороковала,
Господи, дай мороку совсем заснуть.
 
 
Лишь бы средь степи иль на сеновале
Мне на лик суровый возлегла роса,
Чтоб на веки вечные не мороковали
Ни дубы шумящие, ни голоса…
 

«В армейских бутсах и панаме…»

 
В армейских бутсах и панаме
В центральном парке без затей
Гуляю рядом с кобелями
И дамочками всех мастей.
 
 
И бегаю почище твари,
И рушу парковый уют.
Они ж меня в собачьей сваре
За своего не признают.
 
 
Собачья логика простая,
Напрасная моя тщета:
Ведь я ноги не подымаю
У каждой кочки и куста.
 

«Слыл кремневым и…»

 
Слыл кремневым и
                  каменным,
Но обузил простор —
Раб уколов и капельниц,
Баловник медсестер.
 
 
Хоть и страха не ведаю,
Кровь сдавать не люблю,
Но со смаком обедаю
И со свистом храплю.
 
 
Всё на свете поправочно
От судьбы до плетня,
Будет просто и празднично
На душе у меня.
 
 
Будут гульбы привычные
И семейный приют,
И друзья закадычные
В оный час предадут.
 
 
Правда, думаю путано,
Потому и живой,
В обезлюдевшем хуторе
Встренуть час роковой.
 
 
Не тужить, не обабиться,
Не плясать напролом…
Пусть могилой прибавится
На кладбище моем.
 

«Дышим брагой, ча́бором, озоном…»

 
Дышим брагой, ча́бором, озоном,
Грустно гладим гривы-ковыли.
Всё пропьем, но жизнь не опозорим
Мы на крайнем краешке земли.
 
 
Коль на вкус знавали и пивали
Социалистический елей,
И на нас, как правило, спускали
Борзописных сук и кобелей.
 
 
Эти назывались – комсомолки,
Те – непревзойденные борцы.
А теперь потасканные «телки»
И не в меру шустрые купцы.
 
 
Мы ж сидим на камушке исправно,
Чаще голышом иль натощак,
А идти налево иль направо
Не приходит в голову никак.
 
 
Ведаем понуро и привычно,
Не теряя сон и аппетит:
К нам всегда в Россию самолично
Соловей-разбойник прилетит!
 

«Дожди и снега выпадают…»

 
Дожди и снега выпадают
По воле высоких небес,
А зубы мои выпадают,
Поскольку я в возраст залез.
 
 
Сверкает зубами угрозно
Зимою колодезный сруб.
Навек белозубы березы
И месяц-шатун белозуб.
 
 
Послушно свой мякиш глотаю,
Давлюсь шепелявостью слов.
Черна только смерть гробовая
От пяток до черных зубов.
 

«Я никогда политиком не слыл…»

 
Я никогда политиком не слыл,
Я славил землю, родину, пространства,
Но вдруг на месяц праведный завыл
От нашего борзого окаянства.
 
 
Перечислять ли старые грехи,
Коль в голове забавные новины,
Мол, все пошли мы дружно от сохи,
Но ныне клюкву путаем с рябиной.
 
 
Окститесь, мы не в холе и тепле,
Нам не чураться радостей скоромных.
Землянам жить пристойно на земле,
А не в стальных хоромах небоскребных.
 
 
И потому велением небес
И нашего борзого окаянства
На родину был послан мелкий бес
И сжил под корень русское крестьянство.
 

«Люблю я обитателей больниц…»

Жене

 
Люблю я обитателей больниц
И также сердобольных посетителей:
Те лечатся до положенья ниц,
А эти в роли загнанных носителей.
 
 
Ты не таскай мне банки без конца,
Куриной тушкой не осилить боли,
А набери сухого чабреца —
Он горько пахнет вечностью и волей.
 
 
Дай Бог самой в палату не попасть,
Чтоб не говеть и хрип не гнуть целителям,
А я нарочно выхвораюсь всласть
И дам «отлуп» любезным посетителям.
 

«Разумом – не птица…»

 
Разумом – не птица,
Верь, не обману,
Стал я часто злиться
На свою страну —
 
 
Не бежит сторонкой
За страной другой,
Пьет наперегонку
И наперебой.
 
 
Ей беспрекословиц
Всех не перечесть,
Может, это совесть
Или даже
               честь?
 
 
Вот подходит к краю
И моя стезя.
Я в сердцах караю
Самого себя.
 
 
Темен или
             светел,
Молод или стар,
Буйно профурлетил
Свой небесный дар.
 
 
Лишь одна зарница
На чело легла:
На тебя мне злиться
Не хватает зла.
 

«Прикрылись праздники Кремля…»

 
Прикрылись праздники Кремля
Божественными службами,
А шествия церковные —
С языческими в лад.
Такой мы пуганый народ,
Что, заручившись дружбами,
Закрыв глаза,
Взасос и кровь
Целуем всех подряд.
 
 
Мы, как медведи-шатуны,
Очухались от спячки,
Не позволяет здороветь
То сплин, то некий блин.
Нам в душу плюнули хохлы,
И даже на кулачки
Нас вызвал нагло, впопыхах
Изжеванный грузин.
 
 
Нас учат жить и гулевать
Мошенники и крали,
На всех экранах в бубны бьют
И пляшут трепака.
У нас оттяпали поля,
Страну у нас украли,
А мы безвольно и взахлеб
Валяем дурака.
 
 
Достали разом до кишок
Вруны и рукосуи,
Попробуй раз их и всерьез
Отважно побори.
Окститесь, милые мои,
Не поминайте всуе,
Не продавайтесь никому.
Иль черт вас побери!
 

«Когда б я знал, на что и где упасть…»

 
Когда б я знал, на что и где упасть,
Соломки постелил бы на дорогу.
Я сроду не отваживаюсь красть
И не надеюсь на щедроты Бога.
 
 
Да зарастет былое трын-травой,
О будущем не вымолвлю ни звука.
Кувшинка мне пожарной головой
Легко кивает с глади Бузулука.
 
 
Сентябрь поспел, как жито в закромах,
И небеса бездонно-запредельны,
И сосны бузулуцкие впотьмах
Качаются почти что корабельно.
 
 
Как славно душу тешить в сентябре
Тем, у кого мозги давно седые.
В филоновской церквушке на бугре
Венчаются поспешно молодые.
 
 
Потом они челомкаются всласть…
А мне уже и сласть не по карману.
Но коль не в силах вечности украсть,
Я никому завидовать не стану.
 

«Иду враскачку, как за плугом…»

 
Иду враскачку, как за плугом,
Как будто поднимаю зябь.
Я вновь прощаюсь с Бузулуком,
На нем стоит такая рябь.
 
 
Такие горькие морщины
Стремятся дружно совпадать,
Что, думаю, с его кручиной
Моей вовек не совладать.
 
 
Я сам бы стать хотел рекою,
Ласкать кувшинки на корню,
Коней кропить на водопое,
Возить на скатах ребятню,
 
 
Росу рассыпать по угодьям,
Ворочать камушки и пни
И горделивым половодьем
По грудь захлестывать плетни.
 
 
Увы, догадкой неизменной
Делюсь в душе и на челе:
Ты – Бузулук, ты – неподдельный,
А я – расхожий на земле…
 

«И нет добра от сглазу…»

 
И нет добра от сглазу,
И воли тоже нет —
Последний синеглазый
Заплаканный поэт.
 
 
Я жил не по заказу
Голубил белый свет —
Последний синеглазый
Взаправдашний поэт.
 
 
Враги черней, чем галки
Средь сумрачного дня,
В их разномастной свалке
Клевать взялись меня.
 
 
И длилось окаянство,
И веял адский дым:
Мое степное пьянство
Вдруг в горле стало им.
 
 
Но я не сдамся сразу —
Живуч, как бересклет,
Последний синеглазый
Ославленный поэт.
 

«Я слыхом не слыхал…»

 
Я слыхом не слыхал
Моих врагов,
Полжизни мне они
Не представлялись.
В миру со мной
Задорно забавлялись,
Не трогая
Сердечных берегов.
От сытости ль
Они не объявлялись,
Иль от избытка ситных пирогов?
 

«Жили гении, безумцы…»

 
Жили гении, безумцы,
Время встало на попа.
Ныне в моде остроумцы,
Деловая шантрапа.
 
 
Не прольют и не проточат,
И под видом простоты
Насулят и наморочат —
И прошмыгают в кусты.
 
 
Кто бы их ни славословил,
Я признаю все равно,
Что в кустах им приготовил
Дюже знатное пятно!
 

«Смладу баский, в старости путевый…»

 
Смладу баский, в старости путевый,
Знахарям и пахарям родня,
Я себя вгоняю в гроб дубовый,
Не сожгите, граждане, меня!
 
 
Я свое отмаял и отмучил,
Темечко повинное склоня.
Если что нескладно отчебучил,
Извиняйте, граждане, меня!
 
 
Век непраздный я в охотку прожил
В затишке домашнего плетня —
Мирозданье, стало быть, скукожил —
Прокляните, граждане, меня!
 
 
Но душе взаправду надоели
Всяческие свары и ругня.
На страстной предпраздничной неделе
Посетите, граждане, меня!
 
 
Я уже собой не озорую,
Не страшусь судьбинного ремня.
И привычно в землю-мать сырую
Положите, граждане, меня!
 

«Я переругался с белым светом…»

 
Я переругался с белым светом
Хоть, как прежде,
                 мил он, белый свет.
Скучно быть приветливым поэтом
Да еще на склоне бражных лет.
 
 
Про себя я мало понимаю,
Только душу овевает страх,
Если сторона моя родная
Молчаливо гинет на глазах.
 
 
Разве было
               в памяти возможно
Выставить кому-нибудь вину,
Что трава садовая безбожно
Высыхает прямо на корню,
 
 
Что Фетисов плес подернут ряской,
Суслики покинули и гать…
Никакою жалостью и таской
Никого из падших не унять.
 
 
Вроде солнце село на закорки,
И живут на хуторе одни
Две усталых бабы-однодворки
Вдалеке от радостной родни.