Текст книги "Собор берёзовый"

Автор книги: Василий Макеев

Василий Степанович Макеев
Собор березовый

© ГБУК «Издатель», 2013

© Макеев В. С., 2013

© Брыксина Т. И., сост., 2013

От составителя

«Собор берёзовый» – двадцать третья книга Василия Макеева, построенная по принципу «избранного». Избрать, отобрать лучшее из лучшего – лишь один из подходов к составлению этого сборника. Главным же казалось определение разделов по тематическим направлениям, наиболее важным для автора и характерным для его творчества. Перечислять разделы считаю излишним, так как книга перед вами: открывайте, смотрите, вчитывайтесь. Наверняка вы найдёте здесь всё, что любите и цените в макеевской поэзии. Книжный опыт автора исчисляется сегодня сорока семью годами – с момента издания юношеской книжки «Небо на плечах». Прошло почти полвека, а самые преданные из поклонников Василия Макеева крепко держат в памяти ту простенькую по форме и оформлению книжицу, удивившую даже многоопытных региональных и российских литераторов. Радость ей щедро выразили Михаил Луконин, Фёдор Сухов, Маргарита Агашина, Юрий Окунев, Валентин Леднёв, а чуть позже, когда юный Макеев стал студентом Литературного института им. Горького, и весьма «громкие» столичные поэты.

Сегодня менее всего хочется ставить акцент на количестве изданных макеевских книг, но для самых дотошных читателей всё же перечислю их: «Небо на плечах», «Околица», «Сенозор-ник», «Поклон», «Пора медосбора», «Хлеб да соль», «Под казачьим солнышком», «Избранное», «Чистые четверги», «Стихи про Настю» (книжка для детей), «Нет уз святее…» (публицистика), «Стригунок» (в сборнике «Утренние колокола»), «В какие наши лета», «Золотая моя, золотаюшка», «Ласточкин колодец» (в сборнике «Семь погод»), «Казачья серьга». Собрание сочинений в 3 томах, «Белый свет», «Наверное это любовь…» (лирическая перекличка с Т. Брыксиной), «Лепота», «Заплаканная душа».

И вот – «Собор берёзовый». Название выбиралось трудно, через большие сомнения и опаски. Конечно, «берёзовых» строк здесь много и они не от показушного «русопятства», но ведь из близких по смыслу названий российских стихотворных книг можно уже целую белоствольную рощу нагородить! Однако… во времена огульного осмеяния ультралибералами и прочими западниками русских национальных символов защищать эти символы открыто и гордо – уже гражданская позиция. А потом, куда и зачем прятать просторную русскую душу, здравую мысль и милосердие? Неужели в угоду всяческим смысловым закорючкам и благоглупостям, коими грешат многие нынешние конструкторы стихотворных текстов?!

Макеев это Макеев! В соборе майских ли, ноябрьских или февральских берёз он естественен и для себя самого, и для нас, слышен земле и небу, понятен всем от мала до велика. Исполать!

«Подули ветры верховые…»

 
Подули ветры верховые,
Листва по берегу – вразброс…
Как все живущие в России,
Веду я род свой от берёз.
 
 
Не одиноких, не плакучих.
Но надо мною с детских дней
Шумят берёзовые кущи,
Как совесть Родины моей.
 
 
Когда метельный зимний вечер
Встаёт над русской стороной,
Берёзы затевают сечу
С неумолимою зимой.
 
 
И отряхнувши сны седые,
И раскалившись добела,
На все края мои родные
Звонят берёз колокола.
 
 
И в этом звоне колокольном
Я сердцем слышу их наказ:
«Живи безудержно и вольно,
Ни перед кем не пряча глаз,
 
 
Но если холодом повеет
И грянет гром над головой,
То перед Родиной своею
Ты встань, как лист перед травой».
 

А я на милой родине…

«О, утренней зари живительный глоток…»

 
О, утренней зари живительный глоток!
Проснешься ровно в пять, опередив светило:
Последняя звезда упала за порог,
Пилотки лопухов роса изрешетила,
За ворот проскользнул беззвучный холодок…
О, утренней зари живительный глоток!
 
 
Петух наводит страх на весь крещёный мир,
Как чудится ему, когда, накликав славу
И грозно распушив гвардейский свой мундир,
Он гонит шустрых кур на жаркую расправу.
Вам в жизнь не пережить из боязных квартир —
Петух наводит страх на весь крещёный мир!
 
 
И солнышко встаёт, как юная жена,
В ресничных облачках, в сиреневой ночнушке,
Которая всю ночь любилась допьяна,
И сладкая слюна осталась на подушке, —
Мерцает по лицу стыдливая волна.
И солнышко встаёт, как юная жена!
 
 
Благодарю тебя, взыскующий Господь,
За сей небесный свет, струящийся наружу,
За трепетный июнь, что тешит нашу плоть,
И душу бередит, и возвышает душу.
Всевышней красоты грехам не побороть.
Благодарю тебя, взыскующий Господь!
 

«И мытым я, и катаным…»

 
И мытым я, и катаным
Живу, и клят и мят…
Висит над белой хатою
Простуженный закат.
 
 
Трещит костёр у кузницы,
И в сторону реки,
Как бабочки-капустницы,
Стреляют угольки.
 
 
Столбы гудят коленями
В угоду январю.
На лавочке в правлении
Я с конюхом курю,
 
 
Дым в копны образуется.
А конюх – мировой,
Опять интересуется
Тревогой мировой.
 
 
Галдит он мне настойчиво,
Хоть сам не без греха,
Что кой-кого бы стоило
Зачислить в конюха…
 
 
В окне сирень сутулится,
Сугробы, как воза,
У запустелой улицы
Прорезались глаза.
 
 
Метель заколобродила,
Швыряет в ставни снег…
А я на милой родине
Хороший человек.
 

«За тёплым молоком, за тонким ивняком…»

 
За тёплым молоком, за тонким ивняком
По слёзным василькам и путам повилики
Загнал меня Макар покорливым телком
На берега моей причудливой Паники.
 
 
И прямо на венце родительской земли,
У дома, у крыльца в понуром полумраке
Мне жаром золотым вдруг душу обожгли,
Всю душу обожгли пылающие маки!
 
 
А утром в небесах гульба и тарарам:
То ветер застращал крушинною отравой,
То ливень босиком по алым лепесткам,
По маковой любви протопотил лукаво.
 
 
Что ж, путаной душе и ливень поделом,
Не стану исходить печалью беспричинной.
Утешусь и репьём, и буйным лопухом,
Иль тою же с тоски бессмертною крушиной!
 

«Протарахтела повозка…»

 
Протарахтела повозка,
Просвиристела чека.
Так же лениво и просто
Лета тончает черта.
Кончилось наше сиденье,
Снова берёмся за гуж.
Пенье, свиданья, виденья —
Милая сельская глушь.
Вряд ли навеки запомнишь,
В сердце с собой заберёшь
Крыши зелёный околыш,
Красный её козырёк.
Вряд ли надеяться надо,
Что угадал наизусть
Повесть вишнёвого сада,
Плёса кукушечью грусть.
Ветрена память. Но всё же
Соком крестьянских корней
В чём-то ты станешь моложе,
Чём-то природе родней.
Может, не только для виду
И не за модную блажь
Родину эту в обиду
Своре продажной не дашь!
 

Околица

 
От гульбы, от долгих песнопений
Возвращусь в родную колею,
Лету на зелёные колени
Положу головушку свою.
 
 
И оно мне с нежностью великой
Поднесёт малиновый настой
И прикроет веки повиликой,
И омочит волосы росой.
 
 
И чтоб снам таинственным присниться,
Чтоб меня прохладой не вспугнуть,
Золотого жара медуницы
Мне насыплет вечером на грудь.
 
 
Я усну, как в омуте, глубоко,
И меня, забытого в траве,
За глаза просватает сорока
Молодой волнительной вдове.
 
 
Я не ждал от родины иного.
И, когда вернусь из забытья,
Прошепчу я лиственное слово
Про тебя, околица моя.
 
 
Потому что с отческой любовью
В целом свете можешь только ты
Положить мне землю в изголовье
И к ногам медвяные цветы.
 
 
Потому-то, смладу торопливый,
От напастей разных и от бед
Я лечу на зов твой терпеливый,
Как шальная бабочка на свет!
 

Летник

 
Какое счастье – посерёд степи
Увидеть лес глухой и разномастный.
Он топору с пилою неподвластный,
И ты в него торжественно вступи.
 
 
О, как вольготно стонут дерева
И заяц держит ушки на макушке,
Да собирают ушлые старушки
Сплошной сушняк с прикидкой на дрова.
 
 
Затеют лоси ль громогласный гон,
Витютень ли запутается в кроне,
Ведун-лесник спокоен на кордоне,
Он звероватый гонит самогон.
 
 
К нему по старой памяти зайди —
Пройдёшь на крепость славную проверку,
Совет получишь, как тебе жалмерку
Пригреть на обмирающей груди.
 
 
И, будто бы подслушав разговор,
Лес зашумит тягуче и согласно,
И ты бредёшь обратно безопасно,
Качнув кипрея ветреный вихор.
 
 
Осинки впрямь мурашково знобит,
Поддатый дуб скрипит, как старый сплетник.
Укромный лес с прозваньем здешним – летник,
Как хорошо, что он полузабыт,
 
 
Что понапрасну тень не растоптал,
Взаправду пахнет свежестью и летом,
Что на опушке с ржавым бересклетом
Тебе свистит разбойный краснотал…
 

Дерево

 
Зароют меня в землю по колено,
Побрызгают водою из горсти,
И буду я, качаясь и колеблясь,
Весь век у палисадника расти.
Живительные соки чернозёма
Наполнят меня силой до краёв,
Душистая апрельская истома
Впитается в подножие моё.
На пальцах станут веточки ветвиться
И к солнцу подниматься щекотно.
Цветущей белоснежной рукавицей
Царапаться я буду об окно.
Забудутся досужие заботы,
Застенчивость мальчишеской любви.
По осени засыплю я заборы
Багряными сугробами листвы.
Зимой в объятьях висельной метели
Усну с мечтой о будущей весне…
И с каждым новым обручем на теле
Большая мудрость скажется во мне.
Среди высоких шелестных соседей
Я буду сам осанист оттого,
Что людям легче дышится на свете
От чистого дыханья моего.
 

Реки

 
Ну, конечно, с жизнью не играют,
От игры – мурашки по спине…
Даже реки русло выбирают,
Где положе, глаже и вольней.
У реки всего одна дорога,
Никаких обочин по бокам,
Балабонь от самого порога
И до моря синего пока…
Но бывает – реки колобродят,
Ледовой разламывают плен,
И босыми на берег выходят,
И целуют вербы до колен.
На приколах бьются плоскодонки,
Носят волны брызги на рогах…
А потом для большего удобства
Реки снова входят в берега.
Трутся тихо щёками о камни,
Смирных рыб пугают острогой,
И текут, играя желваками,
В пиджаках зеленых берегов.
И растёт над реками капуста,
И шумят цветистые луга…
Не хочу изысканного русла,
Не хочу вложиться в берега!
 

«Я был у Дона…»

 
Я был у Дона,
               на излуке Дона,
В степи моей, так странно дорогой,
И вдруг звезда мигнула с небосклона
Серебряной казаческой серьгой.
 
 
И мне приснилось
                     в девственную полночь,
Что всю-то жизнь в скаку и на бегу
Фетис – мой прадед,
                          иже Парамоныч,
Таскал на ухе знатную серьгу.
 
 
В бою смелы, в гульбе подчас угрюмы,
Но, свято чтя предания свои,
Его оберегали односумы —
Последнего заступника семьи.
 
 
И он не подкачал!
                    Воспрял из чуней
И взял своё у песенной судьбы:
Спроворил чад и ласковых чадуний,
По всей округе вырастил сады…
 
 
Как жалко мне, что я, уйдя из круга
В небрежные превратности строки,
Не продырявил трепетного уха
Для оберега – то бишь для серьги.
 
 
Но иногда в душе
                     легко и празднично —
Не всё ж волне крутые берега! —
Звенит серьгой задиристого прадеда
Донской излуки вечная серьга.
 

«За спиною два десятилетья…»

 
За спиною два десятилетья
Мирного весёлого житья.
Как зола остыла на повети,
Так остынет молодость моя.
 
 
Так уйдёт – её как не бывало
В будничный людской водоворот,
Только на песке у краснотала
Белые серёжки подберёт.
 
 
Я бы за неё не волновался,
Я бы за себя не трепетал,
Если бы не гнулся, не ломался
Буйный петушиный краснотал.
 
 
Если бы на смолкнувших причалах
В звездную веснушчатую сыпь
Часто бы тягуче не кричала
Кем-то потревоженная выпь.
 
 
И не по себе мне на рассвете.
Как бы ни был в жизни тороват, —
Но за всё печальное на свете
Я ведь тоже в чём-то виноват.
 
 
Потому с дощатого порога
Я хожу приветствовать весну
И лесному кланяться отрогу
За его отраду – тишину.
 
 
В травяном росистом многоцветье,
Заглушив печальный этот зов,
Я за два своих десятилетья
Разбиваю чашечки цветов.
 

Воробей

 
В жизни может явственно присниться
То, о чём на людях не поём.
Если б птицей выпало родиться,
Я бы стал, понятно, воробьём.
 
 
О лукавой славе и огласке
Не было бы времени тужить.
Соловей рассказывает сказки,
Воробей чирикает про жизнь!
 
 
Дворянин-скворец живёт в хоромах,
Вечный смерд – воробышек лихой
Ветхое гнездо своё хоронит
За любой замшелою стрехой.
 
 
По цыплятам коршуны тоскуют,
Пугало преследует ворон.
Воробей сворует и сплутует,
Да не будет сроду уличён.
 
 
Знает он напраслину и лихо,
Весь в молве – от макушки до пят.
Но зато выводит воробьиха
По десятку сереньких чилят.
 
 
И каким бы бедам ни случиться,
Ни стряслась какая бы напасть,
В хуторах, посёлках и столицах
Воробьям бессмертным не пропасть!
 
 
Почему-то мне недаром снится,
И стою я твёрдо на своём:
Если б птицей выпало родиться,
Я бы стал, понятно, воробьём.
 

Дóма

 
Парные щи в щербатой чашке,
Прозрачный, хрупкий холодец,
И мама, тихая от счастья,
И чуть подвыпивший отец.
Всё ешь да ешь – хоть до отвала,
Хоть ты вспотел, хоть изнемог,
А маме мало, маме мало,
А мама просит:
– Ешь, сынок!
Что ж, жизнь спешить нас приучила
И быть проворным на подъём.
Но как же прост
                   домашний, милый
И притягательный приём.
Всё ешь да ешь…
Как будто в мире
Не стало суеты сует,
Как будто, лёгкий на помине,
Ты сам дородный домосед.
Возьмёшь котёнка на колени,
Сестру за шалость пожуришь
И с первобытной сладкой ленью
До плеч закутаешься в тишь.
Родные койку напарадят,
Присядут тихо над тобой,
И мама долго будет гладить
Твой волос робкою рукой…
 

«В отчем доме стены белят…»

 
В отчем доме стены белят,
Красят двери, потолки.
Потолки – синее неба,
Стены – сахарней муки.
 
 
Во дворе лежит перина
С умывальником в ряду
И ковровая картина
С белой лебедью в пруду.
 
 
Там сидит на камне пава,
Хмурит лаковую бровь —
Полудетская забава,
Полудетская любовь.
 
 
Во дворе – кровати, кресла,
Ворох платья и белья.
И откуда-то воскресла
Зыбка-лодочка моя.
 
 
До щербиночки знакома,
Неказистая на вид…
Запах дома, душу дома
Сёстры жаждут обновить.
 
 
Всё скребут попеременно,
Обе девки – с головой.
Пригорюнился, наверно,
У пригрубка домовой.
 
 
Да, приятель закадычный,
Ремесло – не благодать.
И до пенсии обычной
Неспроста рукой подать.
 
 
Не горюй, живи пока уж,
Дом по-старому блюди,
Нашим девкам надо замуж,
Осень, осень впереди…
 

«Вечер выпестовал тени…»

 
Вечер выпестовал тени
И единым духом
Опустился на колени
Тополиным пухом.
 
 
Звякнул робкою щеколдой,
Испугался треска —
И ушибленной щекою
Вздулась занавеска.
 
 
Что ж, для гостя пива-меду
Из клети достанем
И хорошую погоду
Помянём – помянем.
 
 
Кто отважится на это,
Выпьет вместе с нами,
Чтобы нынешнее лето
Было с закромами.
 
 
Потечёт ключом беседа,
Станет любо-мило,
Будто замуж у соседа
Дочь не выходила.
 
 
Будто девичью одежду
Носит, не меняет
И достойную надежду
На меня питает…
 

«Поздней зарёй в поднебесную мглу…»

 
Поздней зарёй в поднебесную мглу
Птиц заскрипели обозы.
Матушка мне наказала
Метлу
Сделать из гибкой берёзы.
 
 
Прежде чем выместь отеческий двор,
Вспомнил, что это не поздно,
Ночью я встал на дощатый забор
И замахнулся на звёзды.
 
 
Но ни одна не застряла в метле!
И без пустых разговоров
Я, устыдившись, мету по земле, —
Есть пока силы и норов.
 

Радость снегу

 
Столько снега кругом, что шаром не покатишь.
У реки замело по макушки кугу.
И за снежную блажь только песней заплатишь,
Да и то до весны будешь в добром долгу.
Будто разом зима онемела с разбега,
Тень в сугробы ушла от усталых плетней.
И славянскую стать при обилии снега
У крестьянки-вербы стало резче видней.
Чтобы звонче скрипеть беспечальным полозьям,
Чтобы девок сводить на крещенье с ума,
По дороге елозит богатырский бульдозер,
Оставляя из глыб снеговых терема.
Журавец наклонил заскорузлую шею,
Бьётся рыбой ведро о заплаканный сруб.
От колодца соседка плывёт по траншее,
А верней – голова с гневным вызовом губ.
Неспроста благодать привалила природе,
И крестьянской избе улыбнулась судьба.
У-у, какое накатит весной половодье!
У-у, какие, должно быть, восстанут хлеба!
Робко солнце искрит на сугробах бокатых,
На морозном окне – словно гуся крыло.
Столько снега кругом, что шаром не покатишь,
Что и русской душе расточить тяжело!
 

«Все мы ищем Родины начало…»

Песни, песни, о чём вы кричите?

С. Есенин

 
Все мы ищем Родины начало…
С ранних лет мне на сердце легло:
Сколько песня русская кричала,
Сколько сказка проклинала зло!
 
 
В песнях всё летучая тоска,
В сказках всё цари да лиходеи.
И судьба, как песня, коротка —
Так, что и глаза бы не глядели.
 
 
Но глядели, видимо, глаза,
И слагались чудные мотивы —
Как ходила по небу гроза,
Как разила сосенки да ивы.
 
 
Бедный люд, кого же ты винил,
На кого ты сердцем распалялся?
Белый свет любому сердцу мил,
Если бы он белым оставался.
 
 
Если бы невзгоды и нужда
Смолоду на шее не висели,
Каждый безбоязненно тогда
Смог бы проповедовать веселье.
 
 
Но веселье в злачных кабаках
Невысоко голову держало.
И лежала русская держава —
Вся и сплошь в Иванах-дураках…
 

«Хвала печи…»

 
Хвала печи!
Полатям исполать!
Поклон избе
И вспаханной землице.
Ещё бы радость ближним пожелать,
Ещё бы раз нечаянно родиться
На белый свет,
На жизненную гать…
Ещё б, ещё…
Да больше не годится.
Одна на всех нисходит благодать,
Оборотясь в жестокую забаву.
И без туги приходится признать:
Я жил – шутя,
А вот помру – взаправду.
 

Ода песне

 
Среди полей, весной обетованных,
Среди дождей, в зарницах осиянных,
Среди снегов, роскошно самобраных,
И средь людей, простых и необманных,
Я вырос несмышлёным купырём.
 
 
И если б солнце грудь не золотило,
И если б вьюга чуб не ворошила,
Ничто б меня навеки не смутило,
Но как-то песня к горлу подкатила,
И я у песни стал поводырём.
 
 
Давным-давно из мрачных подземелий,
Из курных изб и монастырских келий
В цветном венце из лилий и камелий
На белый свет для дружбы и веселий
Она явилась, вольная, в тиши.
 
 
И с той поры, смеша и скомороша,
Она летит, как светлая пороша,
Чтоб каждая волынка и гармошка
Откликнулись бесстрашно и сторожко
На чистый голос песенной души.
 
 
Пусть в этом мире люди есть другие,
Чьи души недоверчиво-сухие,
В ком боль мертва, но помыслы пустые
Сродни чертополоховой стихии, —
Им наши песни – лапоть да хомут…
 
 
Пусть в их глазах мы всё «не прозреваем»,
Но мы на жизнь свою не уповаем,
О правоте своей не забываем, —
Что мир в конечном счёте познаваем.
И с русской песни пошлин не берут!
 
 
В кромешной тьме под тучей соболиной,
На пустыре, над пепельной равниной,
В большом дому и в горенке старинной —
Её напев торжественно-былинный,
Её язык бесхитростно простой!
 
 
Теперь и я в пленительной неволе
Влачусь за ней, как перекати-поле,
Пою родное русское раздолье,
Пою любовь счастливую, доколе
Не пропаду, обманутый тобой.
 
 
Нет, я не слаб, унынье – святотатство,
Не обнищало песенное братство,
А песня есть весёлое богатство,
И, если можно песнею остаться,
Я не умру, пока не рассвело,
 
 
Чтоб ржавых лжей рассыпалась полова,
Чтоб не гнушались нашего былого,
Чтоб встала совесть свято и сурово,
Чтоб хоть одно-единственное слово
Моё в народной памяти жило.
 

«Запропали дни мои унылые…»

 
Запропали дни мои унылые,
За чертой остались снеговой.
Пролетают гуси пестрокрылые
Над моей бедовой головой.
 
 
А куда летят они – неведомо,
В край какой развесистой зари,
За какими плёсами и вербами
Скоро спрячут крылышки свои.
 
 
Как узнать, на радость иль на горюшко
Далеко судьба их занесла?..
Гуси, гуси, дайте мне по пёрышку
Хоть бы на два трепетных крыла!
 
 
Полечу я к матушке-затворенке,
И к отцу родному полечу,
И над нашей горестною горенкой
Свой привет горячий прокричу.
 
 
Может быть, последний раз порадую,
Огорчу, быть может, не впервой
И своей сыновнею усладою,
И своей бедовой головой.
 
 
Ах, мои родители любезные,
Вы меня жалели, как могли…
Гуси, гуси, странники небесные,
Дайте небо страннику земли.
 
 
Но не слышат гуси пестрокрылые,
Не роняют пёрышки с крыла.
Снова дни готовятся унылые,
Снова туча на небо взошла.
 
 
А когда головушка опустится,
На душе как кошки заскребут, —
Это плачет матушка-заступница
За мою далёкую судьбу.
 

«В своём краю срублю себе избу…»

 
В своём краю срублю себе избу,
Трубу печную выведу на ветер
И буду жить, благодаря судьбу
За то, что я природою привечен.
 
 
За то, что, просыпаясь на заре,
Полажу полюбовно с петухами
И вновь пойду по вспаханной земле,
И трону землю тёплыми руками.
 
 
Я сам с землёй по-свойски говорил,
Лопатил рожь, с учётчиком ругался,
Чтоб на земле в кокошнике зари
Подсолнух чернозубо улыбался.
 
 
Когда уймутся жаркие лучи,
Я думаю без грусти и кручины,
Что даже смерть с землёй не разлучит —
С самим собою будем разлучимы.
 
 
Как знать, кому ночами на колу
Кричит по-бабьи сумрачная птица,
Как знать, в каком берёзовом углу
Придётся мне с собою разлучиться?
 
 
И кто живой поселится в избе?
Но всё равно земля его приветит,
Ему расскажет о моей судьбе
Печной трубой заведующий ветер.
 

«Я гнался за дождём…»

 
Я гнался за дождём.
Он топотил коряво
И ноги уносил
За дольний окоём.
Я гнался за дождём
Не ради слёз и славы,
А чтобы, прослезясь,
Навеки стать дождём.
 
 
И я уже летел,
Крылами помавая
Небесный зрак луны,
Рябой Батыев шлях,
И вся моя земля,
До боли золотая,
Корежилась тоской
В обугленных полях.
 
 
Она меня ждала
И в гневе обожала,
Сулила городам,
Молила во дворах.
Я долго падал ниц,
Но ливневые жала
Ломались у земли
И обращались в прах.
 
 
– Да разве это дождь,
Что сукин кот наплакал! —
Смеялась ребятня.
И отдувался гром,
И сытно рокотал,
Как старорусский дьякон:
– Не каждому дано
Вольготничать дождём!
 

«В детстве грезил стременами…»

 
В детстве грезил стременами,
А скакал охлюпкою
Вперегонки с пацанами
И в обнимку с шуткою.
 
 
Коршуниными кругами,
Юностью победною
Я морочил на кургане
Кралю безответную.
 
 
Сыт я теми временами…
И пристойным образом
Погостить являюсь к маме
Рейсовым автобусом.
 
 
Но с годками вперегонки
Не бегу по холоду,
И соседке-разведёнке
Не морочу голову.
 
 
Лишь с разлукой заревную
Молодость задорную.
Выпью чарку стременную
За родную сторону.
 
 
Лишь бы с ней не раздружилась
Жизнь моя туманная.
Пробежит огнём по жилам
Чарка закурганная…
 
 
Ах, как годы шутят с нами
Разными подарками:
Раньше грезил стременами,
Нынче тешусь чарками!