Текст книги "Забытый рудник"

Автор книги: Василий Немирович-Данченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

IV

Неподвижно стояла безмолвная толпа перед выходом из штольни.

Издали, из боковых жил сбегались сюда десятки новых лиц… Огоньки их мелькали всё ближе и ближе.

– Что это… Господи!.. – шептали обезумевшие рудокопы, глядя туда, где ещё недавно поднимался кверху сквозной колодезь шахты.

Свод штольни здесь был выбит в цельной скале и только потому выдержал и устоял под могучим напором обмякших и сдвинувшихся с места горных пород. Вытесненная ими вода, подступая к ногам рабочих, разлилась дальше. В ней отсвечивались тусклые лампочки, широкою полосою ложилось пламя высоко поднятого вверх штейгером смоляного факела, дым от которого клубился в высоте над чёрным сводом.

– Пропали… Пропали головушки наши! – зарыдал кто-то.

Старик протискался вперёд. Ни ему, ни другим некогда было обращать внимания на то, что вода уже подступила к щиколотке. Прямо перед толпою лежала и с каждым мигом всё больше и больше расползалась какая-то безобразная масса, в которой смешивались и камни рухнувшей шахты, и брёвна лестниц, и мякоть прорытой ручьями горной породы… Вон бадья в ней опрокинута – её сорвало с толстой цепи и снесло вниз.

Штейгер поднёс факел ближе к какой-то круглой массе. Яркое пламя выхватило из мрака едва-едва выдававшуюся в чёрной земле голову рабочего с неестественно широко раскрывшимися глазами, окостенелый взгляд которых был устремлён теперь прямо на огонь. Страшно было видеть эти вовсе не моргавшие ресницы, эти оскаленные белые зубы, эту рассечённую чем-то губу и глубокую рану в виске, сквозь которую проступил мозг, смешанный с кровью. Ещё ниже, далеко ниже головы, из земли торчала чья-то неподвижная рука: пальцы были раскрыты, кисть отогнулась… А вот ноги засыпанных землёю рабочих… И точно также ни один не шевельнётся.

До сих пор толпа не видела их, но когда штейгер осветил своим факелом эту картину разрушения, людей точно отбросило назад.

Штейгер оглянулся на них; бледные лица, полные ужаса, выступили перед ним из мрака. Люди отступали от факела, точно и он был страшен в эту минуту… Один только, держась рукою за стену, издали наклонился вперёд и рассматривает, не отступая, выдвинувшуюся из-под земли мёртвую голову. Что он хочет разглядеть в ней? Ясно только одно, что у него нет сил отвести от неё своего испуганного взгляда. Другой подобрался, протянул вперёд кайло, дотронулся до чего-то и назад поскорее отнял руку.

– Хлеб-от! Хлеб! – бессмысленно повторяет он.

Штейгер смотрит по указываемому им направлению… Там из-под земли вытянулась другая рука. В ней кусок хлеба, посыпанного крупною солью. Рука конвульсивно сжала хлеб и не выпускает. Кому принадлежит эта рука, тот весь засыпан землёй, – только она осталась на виду, протянутая вперёд.

Сзади набегали новые рабочие. Каждый продвигался вперёд и, увидев обвалившуюся шахту, молча, с перекошенным лицом, отступал назад. Один даже ладонью глаза заслонил, чтобы не видеть этого ужаса. Несколько рудокопов прислонились в стене лицом и стоят так, словно силы у них нет отодвинуть назад головы. Вот молодой парень, весь бледный, схватился руками за другого да и закаменел, а тот, другой, бессмысленно, безумно чертит что-то пальцем по влажной стене чёрной скалы.

– Живых нет ли? – словно про себя шепчет штейгер, и, точно в ответ на это, неизвестно чей, только из-под обвала доносится болезненно замирающий стон.

Штейгер подошёл ближе, – стон не повторился более.

– Ребята, рыть надо!.. Эй, Орефьев, Смирнов… Что вы, очнитесь, братцы… Это ещё хуже так-то. Рой!

И он, схватив одного за руку, подвёл его к массе обвала и сам вместе с ним принялся; но не успели они ещё коснуться земли, как новый глухой шорох послышался сверху, и, выпертая новою массой обвалившейся земли, нижняя двинулась вязкою мокрою слякотью в штольни. Едва успел отскочить назад штейгер…

Теперь ему всего этого было совершенно достаточно, чтобы оценить несчастье.

Очевидно, вход завалило глубоко. Сверху не могли им подать помощи.

Дышать можно было. Даже воздух с большею, чем прежде, силою струился по штольне. Очевидно, что сообщение с поверхностью земли ещё не было прервано.

Нужно воспользоваться этим. Через несколько часов весь рудник рухнет, не выдержав напора в одном месте сдвинувшихся горных пород.

– Ко мне, братцы, сюда, живо!

Люди обступили его отовсюду.

– Кому жизнь дорога, ко мне, одно спасение осталось – старая штольня вверху. Там шахта ещё цела, может быть. Да, воздух так шибко идёт, что иначе и быть не может. Сберите из боковых ходов, кто ещё не слышал этого, и сходитесь сюда.

Несколько человек, менее других растерявшиеся, бросились по штольне в боковые жилы.

V

И четверти часа не прошло, как все уцелевшие были уже здесь.

Штейгер приказал захватить смоляные факелы, хранившиеся в сухом месте под верхним сводом. Сочли оставшихся; оказалось, что не хватало семерых.

Этих, видно, уже никогда не увидят товарищи. Их завалило в самой шахте!

– Ко мне, ребята, меня слушать! – решительным тоном обратился к рудокопам старший. – Теперь, коли мы ещё между собой свару заведём, – тут нам конец. Сдаётся мне, что по старой верхней штольне дойдём мы до шахты. Если она обвалилась внизу, – может, там, вверху, уцелела. Ты бы, Иван, опёрся на кого-нибудь. Братцы, старику помочь надо! Не бросать же его здесь. Терентий, ты всех сильнее, помоги-ка ему. Тебя за это Бог не оставит! Ну, теперь за мною, братцы, благословясь!

Он снял шапку и перекрестился; шорох подымавшихся для креста рук послышался кругом.

– Как только с этими? – спросил он, глядя на высовывавшиеся ещё из массы обвала трупы.

– Что же, их сам Бог схоронил! – заговорила толпа. – Им хорошо: под рудой пропасть, по Божьему произволению, – всё равно, что с попом и с исповедью. Издавна так у нас на Урале народ думает.

– Ну, ладно. Царство им небесное!

Штейгер высоко поднял свой факел и пошёл вперёд.

Толпа, робко прижимаясь к стенам, следовала за ним. Добрались до входа в наклонную жилу, соединявшую верхнюю брошенную штольню с нижней. Штейгер решительно вошёл туда. Люди сбились в кучу и, то приостанавливаясь, словно выжидая, как ему удастся пройти далее, то прислушиваясь, нет ли какого шуму позади, не рухнула ли их оставленная теперь внизу штольня, стали подыматься по крутому спуску. И впереди, и позади густился мрак. Только в центре светлого пятна от факела шли люди. Казалось, тьма за ними следовала, подстерегая каждый их шаг… Минут двадцать двигались они вверх, то сгибаясь там, где свод этого бокового хода навис горбиной, то снова выпрямляясь и быстро догоняя друг друга. Теперь им казалось страшнее всего отстать от толпы: остаться кому-нибудь одному – всё равно было, что обречь себя на смерть. Штейгер изредка замедлял шаг и, убеждаясь, что все следуют за ним, опять ускорял его.

Вот сильным напором воздуха заколебало во все стороны пламя факела… Струя ветра делается сильнее; пламя откинуло назад длинным красным языком; клубы удушливого дыма несутся теперь прямо в лица рудокопам, но им не до того. Совсем почерневшие, они двигаются всё вперёд и вперёд. Ход расширяется. Остатки старых балок, прогнивших насквозь, торчат у стен, перегораживают дорогу; через них переступают, о них спотыкаются… Вот ещё мгновение, – и те, кто был позади, остался во тьме: факел точно пропал куда-то.

Штейгер с передними вышел, наконец, в старую штольню.

Он приказал зажечь ещё несколько факелов.

Штольня была теперь видна далеко. Горные породы здесь, казалось, ещё держались крепко. Когда приподняли факелы повыше, заметно было, что хоть вода и просочилась в своды, но они ещё были надёжны. В одном месте пламя отразилось в громадной луже; посреди неё что-то булькало. Очевидно, тут снизу пробился ключ… Длинная струя от лужи стремилась к выходу из штольни, к колодцу шахты… По течению этой струи двинулись и рудокопы.

– Стой, братцы, здесь! – обернулся штейгер. – Ждите меня. Может, опасно; пойду один взглянуть сначала!

Испуганные лица столпились, рудокопы прижались один к другому и стали. Безмолвие царит между ними, так что слышно, как из чьей-то натуженной груди с тяжёлым хрипением вырывается дыхание. Факел штейгера – всё дальше и дальше. Вот он уже слабой звёздочкой блестит во мраке. Звёздочка светит слабее и слабее. Остановилась… Вверх двинулась, вниз опустилась… Постояла на месте и опять растёт и делается ярче… Вот уже рудокопы видят красный язык факела. Вот обрисовалась фигура штейгера… Вот и лицо его видно, бледное, полное ужаса. И он, видимо, растерялся… Подошёл, молчит. И толпа молчит…

– Теперь, братцы, одно… Помирать!

Толпа колыхнулась.

Штейгер, подойдя к самому зёву штольни и рискуя сорваться вниз, в колодезь шахты, осветил её верх своим факелом. Света этого было достаточно, чтобы увидеть, как её скривило всю. Кое-где сдвинулись массы мягкой породы. Нужно было ещё немного, чтобы они рухнули вниз. А над ним из стены вывалилась подмытая водою громадная скала и поперёк засела, уничтожив всякую возможность выйти из рудника этим путём.

Ни малейшего следа лестниц здесь не оставалось.

VI

– Назад, братцы, нельзя. Ещё часа два, та штольня тоже осядет.

Люди молча слушали… Голос штейгера глухо звучал здесь. Пламя факела шипело и разгоралось, колеблясь под струёй воздуха то в одну, то в другую сторону.

– Подождать тут? – робко предложил кто-то.

– Чего ждать?

– Помощь дадут, сверху.

– Как тебе помощь дать, когда, сказывают, всю шахту скривило, да камень опружило. Опять же и эта штольня ненадёжна. Нижняя осядет, не станет и эта держаться.

Опять только шипение факела и тяжёлое дыхание нескольких десятков грудей.

– Одно ещё!.. – задумался штейгер.

Толпа теснее сомкнулась вокруг.

– Этот Воскресенский рудник выходит в старый, в Знаменский. Кто работал там?

– Один Иван.

– Иван! Ну, он плох. Работал да забыл. От него и слова не допросишься.

Иван в это время, словно и не о нём речь шла, пристально всматривался в глубину штольни, даже выпрямился; подслеповатые глаза раскрылись, по лицу бежали какие-то тени. Старческое, всё в морщинах, оно, то и дело, меняло выражение. То ужас, то какая-то радость, то недоумение… Даже руку ко лбу приставил, словно оттуда, из той чёрной тьмы, прямо в лицо ему бил сильный, ослепляющий свет.

– Мог бы он нас вывести, – сказал один рабочий. – Он работал. Да куда, у него и слова нет нынче… Десять лет молчал!

Но тут случилось совсем неожиданное дело.

Иван схватил за руку рядом стоявшего парня и показал ему рукою прямо в глубь штольни. Того так и шатнуло, когда он взглянул в широко раскрывшиеся очи старика.

– Не в себе… – зашептали кругом.

– Иду! – звучно крикнул старик Иван, словно отвечая кому-то.

Толпа отхлынула прочь от него.

– Иду, иду! – повторил Иван.

Подошёл штейгер с факелом. Иван к нему обернулся. Лицо точно озарено каким-то внутренним светом.

– Видишь… Христос!.. Шестьдесят лет не было, сегодня пришёл… Вон он… Вон… Зовёт, всех зовёт!

– Куда?.. Кто?..

– Христос, говорю… Вон… Белый стоит… Рукой манит… Иду, иду, Господи!..

И совершенно неожиданно он выхватил факел из рук штейгера и высоко поднял его над собою.

– Христос спасёт… Всех спасёт. Иду, Господи, иду!.. Вон он, вон он – Милостивый… И старик мой с ним. Иду… Иду…

Не оглядываясь назад, не опуская высоко поднятого факела, старик, словно разом окрепший, двинулся прямо в глубину штольни уверенным, твёрдым шагом. Кто дал силу его слабым ногам, кто выпрямил эту впалую грудь? Не узнать было Ивана. Штейгер, после минутного колебания, махнул рукою рудокопам, и те, вместе с ним, сдерживая дыхание, не смея проронить слова, двинулись за стариком. Казалось, действительно, какая-то чудесная сила вела его. Не глядя вниз, он обходил зиявшие там и сям провалы, переступая через громадные камни, выпавшие из скривившегося от старости свода. По дороге штейгер велел зажечь ещё несколько факелов, и чёрные клубы дыма ползли за молчаливой толпою, то отражая на себе багровое зарево пламени, то пропадая во мраке, ещё тяжелее густившемся позади. Попадая под колыхавшийся свет факелов, выступали влажные своды и стены. Изредка в самое пламя падали капли, просочившиеся сверху, и шипели в нём, словно перед смертью испуская свой последний вздох.

– Иван! – позвал его кто-то из шедших позади.

Тот не обернулся; всё также пристально, не отводя глаз, он всматривался на кого-то, видимого ему одному.

– Иду, Господи, иду!.. – повторял он только по временам, и как-то странно было слушать его голос таким сильным, точно он выходил из молодой здоровой груди.

Какое возбуждение подняло истощённые силы и в последний раз раздуло их ярким пожаром?

– Кто там? – догнал его штейгер. – Кого ты видишь, Иван?

– Давно не было… Мальчиком был, видел… Вон он, белый весь… Осиянный… Во тьме словно солнце грядущий… Иду, Господи, иду!

Больше уже не расспрашивали его.

Штольня упиралась в скалу, и точно что-то озарило старика.

– Тут он прошёл… Тут… Вон ещё свет его виден… – указал он на глыбы земли в стороне.

Рудокопы живо принялись за лопаты.

Несколько ударов на мягкую породу – и оттуда хлынула такая сильная струя воздуха, что чуть не сорвала она и без того колыхавшееся пламя факелов. Очевидно, штольня когда-то продолжалась здесь, но осыпавшиеся своды и стены в одном месте засорили её и именно там, где она обходила скалу.

Не успел ещё образоваться выход, как старик уже скользнул в него.

– Вон Он… Вон Он… Иду, иду! – послышалось оттуда, и в отверстие блеснуло красное зарево факела, бывшего в руках у Ивана.

Люди проползли за ним.

Штольня здесь была выше. Тут всё пробивали в твёрдой породе. Свет выделял из мрака то стены утёсов, то гребни и рёбра кремневых пород, то белые прослоины мрамора. Здесь воздух стремился точно в трубу, пламя колыхалось во все стороны, людям было холодно. Какой-то горный поток протачивал стену, с громким ропотом пробегая по подземному ходу и извиваясь от одной стены к другой. Скоро встретился чёрный зёв какого-то провала. Ключ с громким шумом срывался вниз и исчезал в какой-то бездне. Иван, всё также высоко держа факел, обошёл опасное место, будто вовсе не видя.

– Дяденька, а дяденька? – прижимался малолеток к сумрачному рудокопу.

– Чего? – шёпотом спрашивал тот.

– Иван… Старик-от, кого он видит?

– Молчи… Сила ведёт… Нездешняя сила!..

Эта штольня принадлежала ещё Воскресенскому руднику. Её давно бросили, выработав всю руду. В крепкой породе трудились здесь. До сих пор незыблемо стоят стены и своды. Тут Иван вдруг остановился.

– Что ты?

– Стоит… Он стоит… Слышите?.. Слышите?.. – и Иван наклонился вперёд, словно стараясь не проронить каких-то звуков.

Вдали, где-то в стороне, слышались, действительно, странные глухие стенания. Ключ ли там бился в своей чёрной темнице? Оседала ли земля где-нибудь? Воздух ли проникал сквозь неведомые жилы?..

– Страшное дело было… Тут кровь пролилась, помню! – словно про себя шептал старик, оглядывая место. – Тут… Вот… Он его ударил кайлом в голову… Словно Каин… Зарыли… Иду, Господи, иду!..

И Иван опять двинулся вперёд.

Штейгер припомнил, что когда-то давно-давно поссорились здесь двое рудокопов. Братья они были. Старший, раздражённый насмешками младшего, поднял кайло и острым концом ударил его. Тот и не крикнул даже. Как сноп свалился к стене… Да, должно быть, его и зарыли здесь.

VII

Чем далее, тем людям, шедшим за стариком, становилось страшнее и страшнее. Куда он ведёт их? Что будет, если они совсем затеряются в запутанных переходах этих штолен, подземных жил, где десятки лет стояла тишина? Казалось, самый мрак здесь ужасался этой толпы растерянных рудокопов. Они бы остановились, но где же спасение? Позади его нет. Там верная гибель. Здесь ещё, нет-нет, да и являлась надежда на что-то чудесное, что-то поддерживавшее Ивана, вернувшее ему на несколько часов молодость для спасения товарищей. Те, кто не верил Ивану, не могли отделиться. Что бы они стали делать одни среди безмолвия и тьмы? Теперь всем надо быть вместе: если и умереть придётся, так на миру.

Скоро они, впрочем, поняли, что в старой штольне их ждала немедленная гибель. Не успели они и часа пройти за стариком, как далеко позади послышался глухой и продолжительный шум. Шум этот близился и близился. Он точно гнался за ними, хотел их настигнуть. Им почудилось, что он последними своими отзвучиями замер где-то близко-близко… Чуть ли не тут, за стеной. Было ясно одно: их штольня, та, в которой они работали, и та, откуда только что ушли, осели, провалились. Оставайся они там, их ждала бы участь товарищей, головы, руки и ноги которых там торчали из-под глыб влажной, завалившей их земли.

Сотрясение передалось и сюда. Со сводов посыпались комья земли. Над самим стариком внезапно опустился громадный камень сверху; направо стена подалась вперёд. В сильном страхе люди бросились было вперёд, да Иван остановил их. Были малодушные, кидавшиеся на землю; товарищи их подымали и подгоняли. Подземная жила, по которой они шли теперь, всё узилась и узилась. Сначала толпа двигалась по пяти человек в ряд, – теперь едва-едва можно было идти подвое. Ещё несколько минут, – и пришлось гуськом идти, один в затылок другому. Штейгер пропустил всех вперёд мимо себя и сам остался сзади. Он, один из немногих не растерявшихся, боялся, чтобы кто-нибудь не остался пластом на мокрой земле, приникнув к ней в порыве слепого ужаса.

Подземный ход продолжал узиться.

Однако, Ивана не смущало это. Он шёл так же уверенно. Он всё так же ясно видел пред собою белый облик, бросавший в окружавший его впереди мрак таинственное яркое сияние. Изредка старик шептал ему: «Иду, Господи, иду», и всякий раз это восстановляло его силы.

И теперь, когда уже локти его рук упирались в стены, а каменный свод повис над самой головой, так что факел пришлось держать на весу перед собою, старик нимало не сомневался, что его ведёт Христос, что Бог указует ему дорогу. Люди позади задыхались, потому что густой дым факелов наполнял всю эту жилу, и сверх того дышать было трудно. Тут стоял спёртый воздух, казалось, не освежавшийся несколько лет. Это сейчас же стало заметно от пламени. Оно вытягивалось бессильно, точно отыскивая кислорода для дыхания, и потом падало, едва-едва решаясь осветить густой мрак рокового хода.

Иван шёл, шёл и разом остановился.

Перед ним точно выросла груда земли. Тут был конец ходу. Глухой, он упирался в эту чёрную массу. А между тем сомневаться было нечего, старик видел теми же широко раскрытыми глазами, как светлый призрак прошёл насквозь. Он там уже, за этою откуда-то навалившеюся стеною.

– Тут, остановился Он, тут!.. – и Иван бессмысленно протянул вперёд свою костлявую руку.

Штейгер решился попытать последнее средство.

– Рой, ребята. Нужно пробить себе дорогу…

И сам в то же время сомневался, есть ли там дальше что-нибудь, кроме тех же стихийных масс земли, руды и камня. К счастью, тут было чуть-чуть пошире. Трое в ряд могли стать на работу. Живо закипела она. Пламя всё больше и больше съедало воздуху… Всё тусклее и тусклее горели факелы… Со свистом и шипением клубился дым, застилая глаза и одуряя рудокопов… Тем не менее кайла и лопаты глубоко уходили в довольно рыхлую землю.

Иван, прислонясь боком к стене, смотрел вперёд. Он знал, что там, за этою чёрною массою земли и камня, ждёт его знакомый с детства призрак.

– Живьём в могилу попали! – шепчет кто-то.

– Пропадёшь, что червь в земле…

– Есть ли что? – громко, нарочно громче, чем следует, спрашивает штейгер.

Но рудокопы, обливаясь потом, всё также упорно продолжают свою работу.

VIII

Прошло полчаса; люди, задохнувшиеся наполовину, лежали пластом. Некоторые сами лицом в землю бросались, точно им хотелось не видеть этого ужаса, ужаса смерти, здесь, в чёрной норе, за несколько сот сажень от поверхности земли. Медленнее, медленнее работали лопаты, пробиваясь вперёд, в чёрную стену, загородившую дорогу.

Вот и последние рудокопы остановились. Больше сил не было. Тщетно высоко подымались груди, горло сдавливало что-то, в виски приливала кровь, воздуха почти не было. Страшное сознание гибели проникало в душу. Теперь уже у несчастных не хватило бы сил уйти отсюда, из этой ужасной норы. Брошенные на землю факелы курились только, не освещая тяжёлого мрака. Штейгер чувствовал, что голова у него кружится.

Вот у парня, стоявшего рядом, носом и горлом кровь хлынула. Кто-то бьётся на земле точно в припадке падучей. Проклятия слышатся… Винят друг друга, старика, штейгера… Где-то послышался крик. Какой-то рудокоп в агонии схватил за горло товарища, лежавшего рядом. Самому штейгеру казалось, что мрак этой жилы наполняется какими-то красными пятнами, что-то липкое, скользкое, влажное по самому лицу его тянется в лишённом воздуха пространстве.

Он собрал последние силы. Поднялся на ослабевших ногах, взял лопату… Ударил ею несколько раз в стену… Земля осыпается под этими ударами… Сверху каменное ребро висит. Лопата под него уходит. Глухо шурша, влажные комья падают вниз… А руки всё тише и тише работают. Вот-вот лопата выпадет…

– Помог бы кто! – шепчет он и с ужасом сознаёт, что голоса нет.

Ему кажется, что слова его слышны, но никто кругом не уловил ни одного звука. Так во сне бьётся и мечется человек. Чудится ему что-то страшное. Убийца с ножом ползёт по полу его комнаты к его кровати. Он видит убийцу, хочет крикнуть, и голоса нет. Пробует ещё раз, – то же самое. А нож всё ближе и ближе… Над ним поднялось сатанинское лицо, наклоняется к нему. Он собирает последние усилия, ему кажется, что от его крика весь дом проснётся, что на улице услышат его, а между тем даже рядом свернувшийся кот не встревожился от слабого вздоха, с усилием вырвавшегося из груди спящего.

– Помог бы кто!..

Ну… теперь конец. Ждать нечего. Рука механически направляешь лопату под скалу, нависшую сверху.

Что это? Лопата легко проходит туда.

Штейгера точно что-то толкнуло, он сжал зубы, сделал нечеловеческое усилие, ударил ещё раз и рухнул лицом в мягкую груду земли.

Лопата проскочила туда.

Что это? Свист воздуха… Оттуда, с той стороны рвётся сюда оживляющая струя… Ярче разгораются брошенные на землю факелы… Пламя их лижет стены. Усиленно подымаются груди. Окоченелые люди пошевеливаться стали. Кое-кто голову поднял и с болью, с натугой торопится надышаться поскорее… Штейгер подполз туда… головой прямо к отверстию. Вбирает в себя воскрешающий воздух…

– Тут… Тут!.. – бессмысленно повторяет старик.

– Верно твоё слово, дедко, тут!.. – слышится уже весело ему в ответ.

Ещё минуту назад чуть не сошедшие с ума люди теперь уж верят своему спасению. Главное то, что смерть не сейчас… Она где-то вдали опять, с нею ещё побороться можно. Несколько вспышек жизни впереди; следует воспользоваться ими и, во что бы то ни стало, уйти отсюда… Хоть и умереть, но там, а не здесь, не в этой тесной яме.

Оправились, принялись за работу. Живо очистили землю обвала, перегородившего устье этой жилы. По сильной струе свежего воздуха оттуда понимают, что там больше простора, что там шире ход, что эта червяная нора только входит в ту… Туда, туда, поскорее!.. Кайла громко бьются о камни, лопаты глубоко уходят в землю… «Давай я, давай мне!» – люди борются за право работать у самого отверстия, следовательно, за право первым войти туда. Дверь, пробитая ими, всё растёт и растёт. Старик наклонился, взглянул туда и просиял: его призрак стоял и ждал его.

– Иду, Господи, иду!.. – зашептал он про себя, и, если бы не остановили его окружающие, он прямо, головою вперёд, полез бы в отверстие и запер бы его своим телом.

Через полчаса можно было пройти, согнувшись, почти ползком.

Первый проник туда штейгер, за ним остальные. Старик высоко опять поднял свой факел.

– Никогда не видал этой штольни! – кричит штейгер.

Он оборачивается к старому рудокопу и обрывается на слове.

– Что ты?

По лицу Ивана текут старческие слёзы. Он с тоскою смотрит в зияющую пасть боковой жилы.

– Чего ты, дедко? – обступили его со всех сторон рудокопы.

Но старик смотрит всё туда же.

– Вспомнил что?.. – добивается штейгер, приступая к старику.

Всех охватывает лихорадочное желание чего-то нового.

– Мать здесь… Вот тут… Землёй завалило!..

– Братцы! – радостно кричит штейгер. – Значит, это и есть Знаменский рудник!

Горе одного – счастье другим.

Старика забыли. Люди поняли, что дедко вывел их в знакомый ему с детства, давно оставленный рудник. Он был пробит весь в твёрдой породе. Шахта его была цела до сих пор; как только найти её, добраться к её колодцу?

Штейгер, впрочем, нашёлся, подошёл к старику, не отводившему глаз от места, где погибла его мать.

– Дедко, а дедко… А Христос-то ушёл без тебя!

Старик встрепенулся, выпрямился, зорко воззрился в глубь штольни.

– Нет… Вот он… Ждёт… Иду, Господи, иду!..

И толпа, уже радостная, бодрая, повалила за ним.