Текст книги "На крыльях мужества"
Автор книги: Василий Ян
Жанры:
Классическая проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
Если мы попросим мира у этих врагов с собачьим сердцем – мудрыми не назовет нас мудрец. Уйти без боя – значит отдать им на разграбление мир.
Из арабской сказки
Получив от Чингисхана грозное письмо из шести слов, Хорезм-шах Мухаммед созвал чрезвычайный совет из главных военачальников, знатнейших ханов, высших сановников и седобородых имамов. Усевшись тесным кругом на коврах, все, ожидая шаха, говорили о его военном опыте, о том, что он, конечно, сумеет быстро и победоносно вывести страну из бедствия и разгромить нечистых кяфиров 20
[Закрыть].
Мухаммед долго не показывался. Он в это время находился во внутренних покоях дворца, где у него хранилось редкое оружие: иранское, индийское и арабское. Там, вдали от людей, он совещался со своим сыном Джелаль-эд-Дином. Шах-ин-шах был озабочен и очень мрачен. Сын, с виду спокойный, как всегда, горел как в лихорадке и отирал лоб шелковым платком. Шах говорил вполголоса:
– Я встревожен... Гонцы прибыли сразу с трех сторон... Черные тучи надвигаются отовсюду!
– На то и война, – заметил холодно Джелаль-эд-Дин.
– Первый гонец донес, что рыжий тигр Чингисхан уже овладел пограничным городом Отраром, захватил его начальника Инальчик-Каир-хана и, чтобы насытиться местью, приказал залить расплавленным серебром ему глаза и уши... Теперь Чингисхан, наверное, уже двинулся сюда, чтобы найти меня.
– Пусть придет! Его мы и ждем!
– Ты даже и в грозу ужасных бедствий остаешься беспечным.
– У нас столько войска, что отчаиваться незачем.
– Второй гонец прибыл с юга, – шептал Мухаммед. – Он уверяет, что в Кашгарских горах уже видели разъезды монголов.
Джелаль-эд-Дин пожал плечами:
– Какой-нибудь небольшой отряд. Теперь, ранней весной, большое войско полегло бы на засыпанных снегом перевалах.
– Однако, спустившись с гор, монгольский отряд загородил нам путь отступления в сторону Индии.
– Отец, что ты говоришь? Зачем нам куда-то отступать? Все огромное войско в твоих руках и ждет приказа о выступлении.
– Вот еще донесение: монгольские разъезды уже замечены в песках Кызылкумов!
– Хазрет, ведь ты же сам направил в пески отряд всадников в десять тысяч коней.
– Эти всадники не удержат монголов, – бормотал Мухаммед и озирался кругом, точно боясь, что монгольские воины уже появились за его спиной. – Может быть, краснобородый зверь уже подкрадывается к Бухаре, его отряды рыщут кругом, отыскивая нас? Нам с тобою нужно скорее уехать отсюда!
Джелаль-эд-Дин молчал и в бешенстве разорвал в клочья шелковый платок.
– Отчего ты не отвечаешь?
– Ты считаешь меня безумцем... Что ж я могу еще сказать?
– Я приказываю тебе говорить.
– Тогда я скажу, а ты можешь меня помиловать или отрубить голову. – Джелаль-эд-Дин говорил горячо, и губы его дрожали. – Если проклятый Чингисхан уже идет сюда, то наши войска должны не прятаться за высокими стенами городов, а искать его, убийцу, истребителя мирных народов... Я бы выгнал в поле всех кипчакских ханов, храбрых, когда нужно сдирать кожу с наших покорных поселян, но трепетных, как листья, в этот суровый час войны... Я бы им запретил под угрозой смерти входить в ворота городов. Пусть стоят лагерем в поле. Защита воина – острие его меча и верный конь. Рыжий тигр идет сюда?.. Тем лучше! Значит, нам уже известен его путь. Надо повернуть коней и идти по его следам, кусать его пятки, становиться преградой на его пути, нападать со всех сторон, как волчья стая, избивать его верблюдов и вырывать с мясом клочья его рыжей шкуры... Какая польза от того, что в Самарканде за стенами укрылось сто тысяч кипчакских воинов, большей частью всадников, которым место в поле? Они только жрут баранов, а их благородные кони исходят силой...
– Ты осуждаешь приказы твоего отца? Я давно это заметил... Ты жаждешь моей гибели!
Джелаль-эд-Дин опустил глаза, и голос его звучал глубокой грустью:
– Это не так. Я не оставлю тебя в трудное время, когда потрясается вселенная. Но я клянусь памятью своего любимого Искендера Зулькарнайна: я безумец, что так покорно и нерешительно тебе во всем уступал. К чему все твое огромное войско, четыреста тысяч молодцов, если оно не стоит боевым лагерем, если оно не готово броситься на врага по одному движению твоей руки? К чему высокие стены городов, если за ними прячутся не жены и дети наши, а вооруженные силачи, укрывшиеся под одеялами трясущихся женщин! Ты можешь казнить меня, но сделай как я говорю. Отец, поедем в Самарканд и двинемся...
– Только в Иран или Индию!..
– Нет! Нам остались на выбор только два решения: мужество борьбы или позорная смерть в изгнании... Мы с войском выйдем в открытое поле, чтобы схватиться с монголами... Мы будем стремительны, как удар молнии, и неуловимы, как ночные тени... Клянусь моей головой, что ты победишь и прославишься, как шахид – великий полководец! Не медли, действуй!
– Ты не полководец, – сказал величественно шах, подняв палец, украшенный алмазным перстнем. – Ты храбрый джигит, ты можешь быть начальником тысячи, даже нескольких тысяч джигитов, которые как безумные налетят на врага... Я же не могу поступать как храбрый, но безумный джигит... Я правитель великой страны и должен все продумать, все предусмотреть. Я решил иначе. Я оставлю войско моим военачальникам, а сам уеду в Иран, где соберу огромное свежее войско. Я вижу, что счастье оставило меня! В Иране оно ко мне вернется...
– Счастье? – воскликнул с яростью Джелаль-эд-Дин. – Что такое счастье? Разве счастье может покинуть смелого? Нельзя убегать от счастья! Надо гнаться за ним, нагонять его, хватать за волосы и подгибать под свое колено... Вот как добиваются счастья!
– Довольно! Довольно! Ты навсегда останешься взбалмошным джигитом!
Джелаль-эд-Дин поцеловал край одежды отца и вышел из комнаты. В этот день он скрылся, и Хорезм-шах долгое время не имел о нем никаких известий.
Хорезм-шах прошел в залу военного совещания непроницаемый и мрачный. Он величественно уселся на золоченом троне. Шейх-уль-ислам прочел молитву, закончив ее словами:
– Да сохранит великий творец благословенные цветущие земли Хорезма для пользы и славы падишаха.
Все подняли ладони и провели концами пальцев по бороде. Шах сказал:
– Я жду помощи от каждого из вас. Пусть все по очереди укажут меры, которые считают наилучшими.
Первым говорил великий имам, украшенный познаниями во многих науках, престарелый Шихаб-эд-Дин-Хиваки, прозванный «столп веры и твердыня царства».
– Я повторяю здесь то, что всегда говорил с высоты мембера в мечети: «Кто будет убит при защите своей жизни и имущества, тот мученик, тот шахид». Все сейчас должны из мрака мирских дел выйти на путь повиновения и разбить отряды забот мечом отваги и усердия!
– Мы все готовы сложить наши головы на поле битвы! – воскликнули сидевшие.
– Но что же ты советуешь? – спросил шах.
– Ты – великий полководец. Ты – новый Искендер! – сказал старый имам. – Ты должен двинуть все твои бесчисленные войска на берега Сейхуна 21
[Закрыть] и там в решительной битве обрушиться на язычников-монголов. Ты должен со свежими силами напасть на врагов, прежде чем они успеют отдохнуть от тяжелого пути по пустыням Азии!
Мухаммед опустил глаза, промолчал и приказал говорить следующему.
Один кипчакский хан сказал:
– Необходимо пропустить монголов во внутренние пределы нашего царства. Тут, зная хорошо местность, мы легко их уничтожим.
Другие кипчакские ханы советовали избегать решительного сражения и предоставить Самарканд и Бухару своей участи, полагаясь на крепость их высоких стен, а позаботиться лишь о защите переправы через многоводную реку Джейхун 22
[Закрыть] – чтобы не пропустить монголов дальше, в Иран.
– А ты что предложишь, доблестный Тимур-Мелик?
– Побеждает нападающий. А кто только защищается, тот обрекает себя ветру тления, – ответил спокойно Тимур-Мелик. – Оттого слабый человек, смело нападая, побеждает сильного, кровожадного тигра. А уходит за горы и за многоводные реки тот, кто поджимает хвост, кто боится встретиться с врагом лицом к лицу. Зачем ты меня спрашиваешь? Я давно прошу у тебя: отпусти меня туда, где уже рыщут передовые монгольские разъезды. Я попробую в стычках с ними, верно ли попадает моя стрела, не дрожат ли от старости руки, не отяжелела ли моя светлая сабля?!
– Пусть будет так, – сказал Мухаммед. – Ты скоро на монгольских головах испытаешь свою саблю. Назначаю тебя начальником войска крепости Ходжента.
Все опустили глаза и соединили концы пальцев. Ясно было, что шах разгневался на прямодушного Тимур-Мелика, невоздержанного в речах, как и неудержимого в битвах. Он никогда не подливал меда лести в поток красноречия Хорезм-шаха. В Ходженте стоял незначительный отряд, и для испытанного вождя Тимур-Мелика не было почета стать начальником второстепенной крепости. Но в словах Тимур-Мелика скрывались обидные шипы, и Мухаммед добавил:
– Тимур-Мелик утверждает, что побеждает только нападающий. На войне нужна не слепая храбрость, а прежде всего рассудительность. Я не обижу и не оставлю ни одного города без защиты. В Самарканде имеется сто десять тысяч воинов, не считая добровольцев из горожан, и двадцать могучих боевых слонов устрашающего вида. В Бухаре насчитывается пятьдесят тысяч воинов-храбрецов. Также и во все другие города я послал по двадцать и по тридцать тысяч защитников. Я думаю, что монголы, закутанные в овчины, привыкшие к морозам, не выдержат нашей жары и долго у нас не останутся. Во что обратится войско Чингисхана, если целый год будет задерживаться у всех крепостей? Новых войск к нему не прибудет, а его силы станут скоро таять, как снег летом... Лучшая защита для мирных жителей Хорезма – несокрушимые стены наших крепостей и...
– И твоя могучая рука, твоя мудрость! – воскликнули льстивые ханы.
– А я тем временем, – продолжал шах, – соберу в Иране новые войска правоверных. Я со свежими силами так разгромлю остаток монголов, что и внуки и правнуки их побоятся когда-либо приближаться к землям ислама.
– Иншалла! Иншалла!.. 23
[Закрыть] – воскликнули все.
– Это истинно мудрая речь непобедимого полководца!
– Мне пора отправляться, – сказал шах. Он встал и, выслушав молитву имама, удалился во внутренние покои дворца.
VIII. ЧИНГИСХАН ДВИНУЛСЯ НА ХОРЕЗМПеред выступлением в поход Чингисхан призвал своих четырех сыновей – Джучи, Джагатая, Угедея и Тули-хана, а также главных военачальников на совещание и получение его последних распоряжений. Он решил войско разделить на отдельные отряды, чтобы каждый действовал самостоятельно.
Все безмолвно сидели на разостланных белых войлоках перед уже разобранным ханским шатром; возле него суетились китайские рабы и вьючили отдельные части шатра на опущенных на колени огромных тангутских желтых верблюдов.
Чингисхан, в походной одежде из самой простой черной холстины и крытой китайским черным шелком собольей шубе, накинутой на плечи, сидел на пятках. Перед ним лежал его старинный, слегка изогнутый меч в черных кожаных ножнах и черные рукавицы об один палец. На голове его был черный кожаный треух, подбитый сильно облезлым черным соболем.
Великий каган говорил спокойно, усталым голосом, точно рассказывал давно знакомое, известное дело, иногда проводя большой квадратной ладонью по длинной, рыжей с проседью, жесткой бороде. На большом пальце правой руки – серебряный перстень с зеленоватым камнем яшмы, на котором была вырезана молитва, приносящая удачу. Он засучил одну кожаную желтую штанину и долго чесал обгрызенным ногтем толстую голую икру, покрытую седыми волосами и множеством красных веснушек. Его любимый младший сын Тули затем помог снова натянуть штанину и всучить ее обратно в огромный белый, сильно поношенный замшевый сапог, выложенный внутри темным войлоком.
Каждый уже получил приказ, каким путем и на какой город ему двинуться, но никто не осмелился спросить у грозного владыки, в какую сторону двинется он сам, куда помчится его белое девятихвостое боевое знамя, – он никогда никому не говорил своих планов и приходил в бешенство, когда его кто-либо о них спрашивал.
– В мое отсутствие, – сказал Чингисхан, – над всем войском будет начальствовать осторожный Бугурджи-Нойон. Два передовых отряда поведут: стремительный в набегах Джебе-Нойон, Тохучар и опытный в засадах Субудай-Багатур... Не смейте в полях топтать конями хлеб, иначе идущему позади моему отряду нечем будет накормить коней... Я думаю, что мы встретим Хорезм-шаха Мухаммеда на равнине между Бухарой и Самаркандом... Там мы нападем на него с трех сторон... Уничтожив главное войско шаха, я сразу стану самым сильным повелителем всех мусульманских стран.
Слуги подали на блюде несколько древних, вырезанных из березового корня чаш, наполненных кумысом. Чингисхан сделал возлияние в честь духа-покровителя монгольских войск Сульдэ, отпил кумысу и передал чаши сидевшим. Все отпили, говорили пожелания удачи в предстоящем походе, затем встали и пошли к своим коням.
Быстрыми переходами отряды двинулись на запад. Войско шло таким широким фронтом, что казалось огромным, бесчисленным. Согласно приказу Чингисхана, каждый отряд должен был идти своим особым путем, не двигаясь вслед за другим, так как на стоянках кони объедали всю траву и кони следующего отряда могли остаться без корма. Отряд Чингисхана шел последним, и каждые девять дней к нему скакали с донесениями гонцы из других отрядов.
Самым передовым отрядом, составлявшим правый фланг, начальствовал испытанный соратник великого кагана Субудай-Багатур. В этом же отряде находился старший сын Чингисхана Джучи. У него с отцом были постоянные размолвки. Грозный владыка не доверял сыну, боясь заговоров и придворных переворотов, держал его возможно дальше от себя, давая ему самые трудные и опасные поручения. Джучи считался наследственным правителем самых крайних северных и западных владений монгольской империи Чингисхана – «до тех пределов, до каких может ступить копыто монгольского коня».
Этот передовой отряд имел первое столкновение с войском хорезмийцев близ реки Иргиз. Однако результат двухдневной битвы остался неясен, так как монголы ночью внезапно ушли и скрылись бесследно, оставив в своем лагере много больших горящих костров, желая этим ввести в заблуждение противника, который утром готовился снова напасть на монголов.
В этой битве отряд хорезмийцев все-таки достиг некоторых успехов.
Ими начальствовал Джелаль-эд-Дин. Он оттеснил монголов в солончаковое болото, где часть их утонула, часть была изрублена, остальные быстро повернули и ускакали. Тогда Джелаль-эд-Дин заметил военные приемы монголов: что они, нападая, всегда держались тесными, дружными десятками; что они очень проворны; что, обманным образом, как будто обращаются в бегство, чтобы противник, преследуя, растянулся и рассыпался, – тогда они быстро поворачиваются, снова нападают и легко одолевают. Старые воины говорили Джелаль-эд-Дину, что у монголов следует поучиться военным приемам и хорезмийское войско необходимо подготовить к дальнейшей борьбе.
Особый отряд монголов, который вел сам Чингисхан, быстро подошел к границе Хорезма, близ города Отрара. Все ожидали, что придется идти вверх по берегу реки Сейхун, но Чингисхан приказал продолжать идти прямо на запад, и всадники по караванным тропам углубились в желтые пески Кызылкумов.
Днем февральское солнце ослепительно сияло и пригревало. Ночью лужи замерзали и твердела вьющаяся по глинистым такырам узкая тропа. Войско двигалось бесшумно. Не было слышно ржания коней, звона оружия, никто не решался запеть песню. Отдельные сотни держались близко друг к другу. Остановки делались короткие, и воины, держа повод в руке, засыпали около передних копыт коня.
Ночью впереди рыскали разведчики с пылавшими факелами. Они взбирались на холмы, подавая огнями сигналы, чтобы отряды не сбились с дороги и не перемешались. Рассказывали, что среди враждебных мусульманских войск выделяются узбекские и туркменские всадники на быстрых длинноногих конях. Что они вылетают барсами из-за холмов, врезаются в ряды монголов, производят смятение и так же быстро исчезают, волоча за собой на арканах сбитых с ног пленных.
Сперва монголы предполагали, что их войско двинулось через пустыню Кызылкумов прямо к Ургенчу – главной столице Хорезма. Но через два дня пути, когда мутные воды Сейхуна остались позади, а солнце утром вставало не за спиной, а слева, все поняли, что головы коней повернуты не на запад, а на юг, к славным городам – богатому Самарканду и к знаменитой своей ученостью Бухаре.
Чингисхан ехал на светло-рыжем иноходце с широкой грудью, черными крепкими ногами и черным ремнем вдоль спины... Все войско шло ускоренной тропотой, «аяном» (или «волчьим шагом»), как называют такой ход кочевники. Великий каган сидел на коне невозмутимый и непроницаемый, держа левой рукой в кожаной рукавице ослабленные поводья. Его глаза были зажмурены, открывались изредка тонкие щелки, и нельзя было понять: дремлет ли он на ходу, думает ли свои думы или сквозь щелочки зорко осматривает и близкое и дальнее, все замечая и ничего не забывая.
В этом походе Чингисхан не допускал никакого промедления. Юрты ему не ставили, и он спал на сложенном войлоке. Перед сном он снимал кожаный шлем и покрывал седую голову шапкой с наушниками, подбитой черным соболем. Он дремал, иногда стонал, жалуясь на боль в костях, а около него неотлучно сидели четыре верных телохранителя-тургауда, загораживая своего владыку войлоком от ветра, дождя и снега.
IX. ЧТО ПРОИСХОДИЛО В БУХАРЕЗвездное небо поворачивалось – была всенародная распря. Вся поверхность земли содрогалась... Всесветная брань шла.
«Сокровенное сказание»
В Бухаре, на площади, окруженной высокими арками мечети, и в медресе происходило торжественное богослужение. Ряды молящихся, как строки священной книги, стояли неподвижно, следя за движениями седобородого величественного имама. Когда он опускался на колени, склонялся к земле или поднимал руки к ушам, несколько тысяч правоверных повторяли за имамом его движения. Только шорох от бесчисленных падавших и встававших тел проносился, как порыв ветра, по каменным плитам площади.
Когда моление кончилось, к широким ступеням высокой мечети джигиты подвели большого, огненноглазого гнедого жеребца с красным хвостом, украшенного алым бархатным чепраком, расшитым золотыми цветами.
Из мечети вышел высокий, величественный чернобородый Хорезм-шах в белоснежном тюрбане, сверкающем алмазными нитями. Шах обратился к толпе с речью:
– Все правоверные – один могучий народ. И острый меч – одна у нас защита. Аллах вас создал, воины ислама, как лучшее творение вселенной и назначил мусульманам быть повелителями всего, что есть на земле и в небе... Что может вам грозить и вас испугать? Но «благородный свиток» также говорит: «Аллах дает свои милости рабу только согласно его старанию и усердию, а ленивые и трусливые не получат ничего». Поэтому вы должны приложить все ваши силы, чтобы поразить врага мечом бесстрашия... Кто устоит перед волною гнева идущих в бой рядов бесстрашных мусульман? Убивайте врагов везде, где их найдете, и гоните их! Великий в гневе аллах, дай нам победу над неверными!
– Убивайте неверных! Гоните язычников! – кричала толпа.
Хорезм-шах сел на гнедого коня с малиновым хвостом и сказал еще несколько слов:
– Цель наша дать вам добрый совет, и мы вам его дали! Мы выезжаем в Самарканд, навстречу нечестивым иноземцам, которые вторглись в нашу страну и жгут наши селения... Но горе им! Враги встретят, себе на погибель, бесстрашные ряды наших отчаянных воинов... Поручаю вас аллаху!
– Да живет Мухаммед-воин!.. Да здравствует Хорезм-шах-батыр, шахид – победитель неверных! – кричала толпа, пропуская шаха и его нарядных спутников, кипчакских ханов. – Ты наша лучшая защита!
В толпе пронесся шепот. Стали передавать – сперва тихо, на ухо, а потом все громче, – что из Кызылкумов примчались испуганные кочевники и рассказывали, что в песках видны передовые разъезды страшных монголов, что сам грозный истребитель народов Чингисхан с могучим войском быстро идет через Кызылкумы и через день появится перед Бухарой как столб огня.
Какие-то одетые странниками люди стали говорить, что воины Чингисхана неодолимы – ни стрела, ни меч их не ранит, что они необычайно сильны и до сих пор ни один народ не мог их победить, а все им покорялись; что монголы ростом в полтора обыкновенного человека, и каждый может съесть сырого, нежареного барана, и говорят они тонкими, птичьими голосами.
Богатые купцы и другие знатные бухарцы собирались группами и в страхе говорили:
– Не лучше ли послать грозному Чингисхану послов с подарками?
– Стране грозит жестокая война... Спасенья для нас нет! Мы все равно погибнем в разбушевавшемся море бедствий!
Тощий старик, в богатом шелковом халате, с выпученными от страха глазами, взошел на ступеньки мечети и оттуда стал кричать толпе:
– Слушайте, правоверные Хорезма! Вы обмануты! Наш шах-ин-шах умчался не в Самарканд на бой с неверными, а к Келифу, в сторону Ирана, где хочет скрыться... Мы брошены на произвол судьбы. Мы как солома, развеянная бурей... Нам, бессильным, остается только одно – идти с поклоном и мольбой к царю неверных!
Другой старик, перебивая первого, стал еще сильнее вопить:
– Покорно склонившуюся голову меч не сечет! Что нам остается делать? Когда нужно было с нас сдирать налоги, тогда шах и его сборщики стояли возле нас... А теперь, когда враг идет на Бухару и нам грозит разгром, наш шах умчался, как напуганный джейран!
Стоявший невдалеке бедно одетый дервиш бросился на обоих стариков и столкнул их вниз, так что они с криками покатились по ступеням лестницы.
– Ступайте прочь отсюда, шакалы! – закричал он. – Уходите, пока мой меч не изрубил вас!.. Лгуны бесстыдные! Предатели, шелудивые собаки! Здесь все неправда, все клевета на моего отца!
Дервиш сбросил с себя высокую остроконечную шапку с пришитыми длинными лохмами волос, скрывавшими лицо, и старый заплатанный плащ... Тогда он оказался молодым, стройным джигитом в черном чекмене, с коротким мечом на ременном поясе.
– Джелаль-эд-Дин! Батыр Джелаль-эд-Дин! – послышались из толпы голоса узнавших его бухарцев. – Это молодой сын Хорезм-шаха! Останься с нами, Джелаль-эд-Дин!
Он заговорил горячо, звонким голосом, полным искреннего порыва, и вся толпа затихла, слушая его:
– Я с вами здесь, чтобы вместе биться за родную землю! Я вас не покину! Я зову всех, в ком бьется горячее сердце: вступайте в ряды бойцов, готовых идти на смерть за родину и веру! Скорее закрывайте все одиннадцать ворот города! Даже если здесь, перед Бухарой, покажутся нечестивые враги, они обломают свои старые зубы, но не смогут одолеть и разрушить наши высокие древние стены. Чего вам бояться? Гораздо страшнее смерти позор предательства или измена своему народу... Я собираю смелых бойцов на борьбу за правду и свободу, готовых за родину отдать свою жизнь. И я клянусь, что с такими удальцами нам удастся опрокинуть банды жадных иноземцев.
Молодые бухарцы со всех сторон стали проталкиваться к взволнованному Джелаль-эд-Дину. Некоторые старики продолжали кричать:
– Не слушайте безумца! Долой его! Слепая молодость в нем говорит! В таких важных делах надежнее и вернее мудрость старцев!
Молодые бухарцы им отвечали:
– Весь ум у вас в козлиной бороде! Ваш разум помутился от страху: забыли вы и честь, и гордость, и отвагу.
Вдруг на площадь примчался ополоумевший от страха всадник и закричал:
– Прискакал отряд неверных! Монголы окружили своими постами все выезды из города.
Толпа шарахнулась во все стороны и побежала на стены, чтобы с их вышины посмотреть на страшных иноземцев.
Джелаль-эд-Дин оставался спокойно на ступенях мечети и совещался с молодыми добровольцами, как успешнее организовать свой отряд и предстоящую борьбу.
