Текст книги "Билет на ладью Харона"

Автор книги: Василий Звягинцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Но объект вербовки в какой-то момент требуется резко «дожать». Так его учили. Дожать можно по-разному. Шантажом, деньгами, прямой угрозой. А можно и неожиданностью, приводящей в изумление.

То, что он после боя выпил как следует, не смог толком поговорить с Бельским ночью, в спальне мучился пьяной бессонницей, – любая система слежки и просто наблюдательность не могли не отметить. А вот чем еще он минувшей ночью занимался – другой вопрос.

– Василий Кириллович, я займу не более пяти минут вашего драгоценного времени, после чего избавлю вас от своего присутствия. Только посмотрите на это…

Ляхов протянул прокурору две карточки, размером в стандартную игральную.

– Это – что?

– Один из доводов. Не «Ultima ratio rei»[14]14
  Последний довод королей (лат.). Принято было данную сентенцию помещать на пушках.


[Закрыть], но все же. Чтобы подтвердить собственные предположения, а также и вас с Майей кое в чем убедить, я имел при себе прибор, представляющий малую часть уже работающего комплекса. Из-за миниатюрности и отсутствия связи с центральным процессором его возможности не так уж велики.

Захвати я модель посерьезнее, с господином Герасимовым вообще бы проблем не возникло. Но я такого варианта просто не мог вообразить. Настраивался совершенно на другое.

Однако… Вот, смотрите.

Это – карточка Майи. Запись пошла с момента нашей встречи на пристани. Некоторые детали мы опустим. Главное – что? Никаких эмоциональных и интеллектуальных связей с Герасимовым она не имела. С начала операции горячо сочувствовала успеху нашего дела и переживала за меня. Страх имел место, но подавлялся аллертностью[15]15
  Готовность к бою (лат.).


[Закрыть]. Искренность – примерно восьмидесятипроцентная. Большего требовать вообще невозможно. Иначе будем иметь перед собой идиота.

Теперь вы, Василий Кириллович… – он обратил взор на вторую карточку.

– Не надо, – прокурор вытянул перед собой раскрытую ладонь. – Как истинно православный человек, не признаю гадальщиков, астрологов и этих… экстрасенсов!

– Не надо так не надо, – легко согласился Ляхов. – Только прошу иметь в виду, что мой экземпляр «верископа» – почти игрушка. Вроде школьного компаса. Для самой грубой прикидки направления.

Однако и он позволил мне говорить с вами без страха и сомнений. Вы разве не удивлялись все последнее время моей совершенно дурацкой с Государственным прокурором откровенности?

– Иногда – удивлялся, – честно сказал Бельский. А что ему оставалось делать? – Относил на счет либо особой изощренности княжеских клевретов, либо вызванной симпатией к моей дочери беспечности ни в чем серьезном не замешанного провинциала.

– Второе – почти правильно, – сообщил Вадим. – И симпатия, и не замешан. Главнее же всего – третье. – Он показал пальцем на цветные линии и символы карточки.

– Первый опыт я поставил еще зимой. Убедился, что с вами дело иметь можно. С тех пор система усовершенствовалась. Стала куда более информативной. И подсказала мне, что и вы, и Майя – наши люди. Вполне вписывающиеся в критерии программы «Кадровая революция».

Все прочие подробности – при следующей встрече. А сейчас мне надо ехать, извините. Первые результаты допроса Герасимова я вам сообщу. А вам, примите совет, лучше вообще не подавать виду, что вы хоть что-нибудь об этом слышали. Дочка вам ничего сказать не успела, а больше – откуда же?

Не исключаю поворота, что ваш сотрудник окажется ни в чем не замешанным и спокойно приступит к исполнению своих обязанностей.

Ляхов, раскуривая прокурорскую сигару, вдруг замолчал. Ему ведь никто не давал права откровенничать, а уж тем более вербовать прокурора, давать ему какие-то обязательства.

А впрочем, что он такого сказал? Все тот же салонный треп, с какого начиналась его дружба с «пересветами». И если даже кому-то его действия не понравятся – не наплевать ли?

Чекменеву он нужен, то, что умеет сейчас он, не умеет больше никто. Ссориться с ним по такому пустяку никто не станет. Если даже захотят сделать ставку только на доктора Максима, не выйдет. У того ведь сейчас только «железо». А полным комплектом формализованных методик и специальных тестов по каждой категории «объектов» владеет только сам Ляхов. И больше половины ключевых формул держит в голове.

Напоследок же стоит еще раз подсластить гипотетическому тестю пилюлю.

– Имею все основания предполагать, Василий Кириллович, что при полном обследовании у вас найдется достаточно нужных черт личности, чтобы претендовать на более высокий пост, чем нынешний, – сказал Вадим, раскланиваясь.

Майя вышла на крыльцо вместе с ним. Слуга уже подал к воротам знакомый синий «Хорьх».

– Садись. Шофер, надеюсь, не требуется?

– Ты меня не проводишь? – Интонации Майи и ее не слишком приязненный тон его задели. Но и поводов для такого отношения он дал предостаточно.

– О чем речь, конечно. – Голос был ровный, но все равно…

– Переодеться не хочешь? – спросил Ляхов. Она была одета по-домашнему, в белесые джинсы и узлом завязанную на животе клетчатую рубашку.

– Зачем? Я в городе задерживаться не собираюсь. У тебя ведь дела. Доеду и вернусь. Освободишься, позвонишь. На тот случай оденусь по обстановке.

Вадим сел за руль, Майя рядом.

Несколько минут она молчала, курила сосредоточенно, вертела ручку настройки радиоприемника.

– Резко ты с отцом говорил. Слишком резко. Он ведь почти вдвое старше тебя, и так готов был…

Вадим ожидал, что она начнет с другого. Ну, если хочет сначала об этом, то пусть…

– На что готов? – Ляхов продолжал гнуть свою линию. – Если хочет обижаться – пусть обижается. Неприятно, но переносимо. Гораздо хуже будет, если потом скажет – ах, юноша был столь любезен, задурил мне мозги, а я сразу не понял, что он меня вербует в противоправительственный заговор.

Нет уж! Полюбите нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит. Я сам долго колебался и перебирал материальные и нравственные доводы «Pro et contra». Потом принял решение, а сейчас жгу мосты и корабли. Улавливаешь?

Майя презрительно хмыкнула:

– Где уж нам! Но ты уверен, что и вправду нас слушают везде – в конторе, дома, на даче. И Герасимов не одиночка в прокуратуре?

– Чего же нет? Девушки эти, кстати… Я вчера утром тебе позвонил, а вечером нас уже ждали. Как, почему? Слишком много вопросов сразу.

– А ты уверен, что Герасимов сегодня же заговорит?

– Куда ж ему деваться? Не захочет, а скажет.

– Пытки?

– Ни в коем разе. Пытки – это пережиток средневековья, не слишком, кстати, эффективный. Есть гораздо более цивилизованные методы. Ты ведь только что наш «верископ» в работе видела. Он вполне может как детектор лжи работать. Только умнее.

– Хотелось бы тебе поверить, да не верится, – вздохнула Майя. – Потому что, если поверить…

Слишком долго она сдерживала эмоции, стараясь держаться в рамках светского (и должностного тоже) поведения. И наконец сорвалась:

– Слушай, неужели ты до сих пор не понимаешь, что ведешь себя подло! По отношению ко мне! Просто вот ко мне! Это почти то же самое, как в замочную скважину подглядывать! Я ничего не подозреваю, а ты все записываешь – что подумала, что почувствовала.

Может, нам расстаться лучше? Я тебе кто? Как я с тобой теперь общаться буду, да и зачем?

Слова прерывались горловыми спазмами и вздохами, готовыми превратиться в полноценные рыдания.

Жалко ему было Майю, и уже не первый раз. Ну так не она ли сама поставила себя в такое положение?

– Успокойся, а? Не хочется мне оправдываться, пусть, наверное, и есть за что. Ну так давай договоримся. Предупреждай заранее, когда ты только моя, а когда – при деле. Я в свою очередь обещаю, что больше тебя зондировать не стану. – Ляхов немного поколебался, но все-таки добавил: – За исключением жизненно важных случаев. Ну?

Девушка в последний раз глубоко вздохнула, даже чуть слышно хлюпнула носом, после чего улыбнулась.

– Ох, да что с тобой делать…

Обрадованный, Вадим тут же вернулся к основной теме:

– Кстати, сегодняшнее сообщение об офицере, в одиночку уничтожившем чуть ли не всю банду, имеет к моим словам некоторое отношение. Я сразу почти догадался, а потом та рыжая подтвердила – Неверов там был. И в соответствии с критериями пригодности к своей должности он и не мог поступить как-то иначе. Не мог испугаться, не мог принять непродуманного решения и по уровню своей боевой и тактической подготовки просто обязан был переиграть почти любого мыслимого противника.

– Робот запрограммированный, что ли? – с гримаской прежнего, привычного недоверия и одновременно некоторым даже испугом спросила Майя.

– Никак нет. Именно то, что я сказал. Человек, психологически и физически созданный именно для подобной деятельности. В роли бухгалтера или зубного врача он наверняка не представлял бы собой ничего выдающегося… Каждый человек необходимо приносит пользу, будучи употреблен на своем месте.

Майя была с детства слишком уж рациональной девушкой. Семья прокурора, престижный университет, соответствующая компания, четко определенный набор жизненных ценностей. Тяжелый случай.

И, только что пережив, пусть и коротенькую, личную драму, которой иной женщине хватило бы на несколько дней полноценных скандалов, она обо всем если и не забыла, то отодвинула в сторону.

То, о чем говорил Ляхов, было гораздо интереснее и сулило куда большие приключения тела и духа, нежели глупая ссора с любимым, в общем-то, человеком. Который тоже был намного интереснее всех ранее знакомых мужчин. Это же надо – такое придумать!

– Ты только что убедилась, как наш «верископ» работает. Даже карманный. А в стационарном варианте… – Вадим махнул рукой. – Короче, наконец-то осуществится принцип: «Каждому человеку – свое дело, каждому делу – своего человека».

Он сообразил, что на этом пора ставить точку. Если Майя продолжит расспросы, придется начинать врать, ему же сегодня этого категорически не хотелось.

Лучше просто переключить ее внимание, но так, чтобы выглядело это естественно.

– У нас в лагерях по вечерам делать было особенно нечего. Сухой закон, кроме книжек и радио – никаких развлечений, а книжки читать в палатке на полсотни человек не очень-то получается. Вот и трепались обо всем на свете. А народ все больше образованный, эрудированный. Такие иногда словесные баталии затевались! Добрались и до российской национальной идеи. Есть ли она вообще, а если есть, то в чем заключается?

– И до чего доспорились?

– Подожди. Ты вот знаешь, что такое «нож Лихтенберга»?

– Впервые слышу.

– И я тоже. Оказывается, это весьма изящная философема. Все очень просто: представь себе нож без лезвия, лишенный рукояти. И все.

Майя засмеялась.

– Нечто вроде буддийской железной флейты без дырочек?

– Примерно. Так вот – российская национальная идея – нож Лихтенберга в роли бритвы Оккама, логически отсекающей фиктивные сущности. Проще говоря, парадокс в роли аксиомы.

– Значит, ее все-таки нет?

– Отнюдь. Именно что есть, но она столь же непостижима, как буддийские коаны, а ее воздействие на реальную жизнь столь неуловимо, что последствия становятся ясны лишь «а постериори»[16]16
  После того как, на основании опыта (лат.).


[Закрыть]. Поскольку отечественная История есть собрание беспрецедентных прецедентов, а не предсказуемых закономерностей.

Из чего сама собой вытекает мораль – надо жить здесь и сейчас, действуя по обстоятельствам, а не дожидаться неизвестно чего, запутавшись в сомнениях. Соответственно, предназначение интеллигенции – отнюдь не духовное водительство народа, что бы ни воображали ее амбициозные представители, а рефлексия над условиями существования.

Нельзя напряженно вопрошать пустоту – что делать? Нужно делать то, что нужно, а что именно – ответ обычно валяется под ногами.

– Да, серьезные проблемы вы там у себя решаете, – с иронией вымолвила Майя.

– А ты думаешь! Главное – из того, что со стороны может показаться досужим словоблудием, научиться делать практические выводы.

К примеру, многие у нас считают, что именно сейчас История бросает России небывалый вызов, и, если она сумеет на него ответить, впервые за семь веков сможет стать страной, уважающей самое себя, а не озабоченной тем, уважают ли ее другие.

Россия сама для себя есть основание, средство, цель и идеал исторического развития – самодостаточный исторический феномен, локальная цивилизация, развивающаяся посредством саморазвития генетического кода собственной истории. Из чего следует – как можно быстрее, но и без скандала, выйти из Союза, по-новому позиционироваться, определив себя третьей силой, наряду со Свободным миром и «черным интернационалом»…

– Ну, ребята, замах у вас! Если все это всерьез, так я уж и не знаю, или от вас подальше держаться, или, пока не поздно, в Канаду эмигрировать.

– Почему именно туда?

– А чтоб подальше. По-моему, Канада – единственная страна, куда никакой враг никогда не доберется.

– До Вологды тоже никто не доберется. Еще Гоголь писал – оттуда три года скачи и никуда не доскачешь.

Купим домик рядом с Кирилловым монастырем, на берегу Белого озера, пересидим смутные времена…

А если серьезно, так все, о чем я говорю, именно интеллектуальные игры, ничего больше. Ты пойми, ребята у нас в Академии уверены, что через десяток лет именно они займут все ключевые посты в стране, ну, как в царское время выпускники Пажеского корпуса, Царскосельского лицея и училища Правоведения. Вот и проигрывают варианты.

– Ты тоже так считаешь?

– Что ж я, хуже других, что ли? Вот и занялся «персоналистической революцией». Мой вклад в общее дело, так сказать…

За разговорами доехали незаметно.

Как Майя и настаивала еще весной, при ее деятельной поддержке Ляхов все-таки приобрел себе квартиру в весьма приличном доходном доме на Сретенке, буквально в двух шагах от Бульваров.

Дороговато, конечно, вышло, за Сухаревской площадью или на Разгуляе просили почти вдвое меньше, зато немедленно Вадим понял, что подруга была совершенно права.

Полковник, имеющий собственное помещение из трех обширных комнат в центре Москвы, мгновенно переходил в иную социальную категорию. Приобретал уважение у товарищей и невиданную ранее степень личной свободы.

Не в том только дело, что теперь не нужно было думать, где размещать покупаемые у букинистов книги, куда девать костюмы и прочие предметы личного туалета, которые при помощи Майи стали прибывать к нему в пугающих количествах.

Оказалось, что, потратив почти все деньги, полученные от Глана за саблю, он не обеднел, как казалось вначале, а начал стремительно богатеть.

Никогда раньше он о подобном не задумывался, а вот пришлось. Майя, чтобы упрочить в его глазах свой авторитет, несколько раз подсовывала Ляхову бюллетень московского рынка недвижимости.

Смешно, но цены на квартиры, особенно именно той категории, в которой обосновался он, росли как на дрожжах. В мае – на три процента, в июне – еще на четыре, а в июле – как бы и не на пять.

– Видишь, видишь, – веселилась подруга. – Ни с того ни с сего ты уже заработал тридцать тысяч. А если бы жил в наемной – столько бы и потерял за счет роста квартирной платы. Через два года получится, что ты вообще подобрал ее на дороге, еще через два – пойдет чистый доход.

И Ляхов снова подумал, что жениться на Майе просто необходимо. Где еще такую умную, красивую, забавную, а вдобавок и практичную девушку найдешь?

А уж если потом не сложится – тогда и думать будем. Только – вряд ли. Отец ему еще лет десять назад сообщил фамильную мудрость и принцип всех мужчин их рода. «Баб менять – только время терять».

На примере истории с Еленой он убедился, что постулат правильный.

Вадим остановил машину у солидного парадного подъезда дома. Пять высоких этажей, цоколь отделан карельским гранитом, выше – бордовая шуба из мраморной крошки.

За зеркальными стеклами специально подобранный швейцар в ливрее гладил бороду, пышную, как у протоиерея. Настоящая охрана на публику не рисуется, пара отставных вояк с автоматами гоняет чаи в караулке напротив лифта.

– Может, зайдешь все-таки? – Хотелось ему сейчас совсем другого общения, попросту, без политики и иных проблем.

Тем более что романтические планы, которые он лелеял целый месяц, были вчера так грубо разрушены.

Майя пересела на водительское место.

– Зачем? Дел у тебя и без меня должно быть много. Главное, не пропадай. Как только освободишься – позвони. Подъеду.

Это, конечно, та самая маленькая месть, от которой девушка не смогла удержаться.

– Сегодня? – с надеждой спросил Ляхов.

– Как получится. Может – и сегодня…

Глава седьмая

Двухмоторный самолет, переоборудованный из дальнего разведчика «Р-511» в довольно комфортабельный воздушный лимузин, обслуживающий лично Чекменева, за полтора часа доставил Тарханова, Татьяну и пленника прямо на учебно-тренировочную базу «Печенег», расположенную неподалеку от дачного поселка Пахра.

Рядом со стрелковым полигоном там имелась собственная взлетно-посадочная полоса для легких самолетов и ангары эскадрильи вертолетов огневой поддержки.

Татьяна находилась в полуоглушенном состоянии после всего пережитого, от быстроты случившихся в жизни перемен. Ведь меньше суток прошло с момента, когда она уходила из дома на самое обычное дежурство, и ничего не предвещало, что через несколько часов жизнь сорвется в стремительный галоп по краю пропасти.

Да так, кстати, случается довольно часто. И чем спокойнее и монотоннее была предыдущая жизнь, тем разительнее перемены. Причем это правило относится не только к отдельным людям, но и к целым государствам и цивилизациям. Уж до чего мирным, тихим, скучным было лето незабвенного тысяча девятьсот четырнадцатого года. И никому, кроме редких Пифий и Кассандр, не приходило в голову, что не просто жаркий август идет к концу, а тихо и незаметно, под шорох опадающей листвы, заканчивается ХIХ век. Странным образом сумевший выкроить для себя в истории вместо положенных ста лет аж целых сто двадцать пять. Начавшись, не хронологически, а психологически, в год Великой французской революции, он уходил именно сейчас…

Вот и для Татьяны каких-то двадцать часов вместили и рутину приема и проводов туристских групп, и шок от вторжения бандитов, и страх, и радость от появления светлого рыцаря Арсения-Сергея, жуткие минуты страха и ожидания, когда здание гостиницы содрогалось от выстрелов и взрывов. Возвращение его, живого и невредимого, внезапное решение связать с ним свою судьбу, поездка в машине до Ставрополя, потом полет.

Полет на скоростном и высотном самолете с почти боевыми перегрузками так же отличался от того, что ей приходилось испытывать, летая на пассажирских лайнерах, как вся ее прошлая жизнь от той, что началась сегодня.

А неяркое московское солнце едва перевалило через середину небосвода.

Она сошла по трапу на подгибающихся ногах, в голове шумело, и все вокруг воспринималось будто сквозь запотевшие очки.

Внезапно накатилась тоска. Ощущение ненужности и бессмысленности происходящего. Если бы можно было отмотать все назад, она, конечно, осталась бы дома, заперла дверь на ключ и засов, задернула шторы и забилась под одеяло. И спала бы долго-долго.

А что делать здесь сейчас? И, главное, зачем?

Единственное, что позволяло сохранять подобие выдержки, был опыт. Она знала за собой такую черту характера. Не раз уже случалось подобное на крутых жизненных поворотах, пусть и не таких крутых, как этот. Даже в первый день заграничной командировки, попасть в которую стоило многих сил и трудов, она всегда испытывала неуверенность, дискомфорт, депрессию, желание бросить все и немедленно вернуться. Но обязательно на следующее утро все это проходило, тоска сменялась радостью, жаждой новых впечатлений и рискованных приключений. Значит, и завтра все будет так же.

Хорошо, что коттедж Сергея находился буквально в сотне шагов от аэродрома. Он отвел ее туда, хотя и очень торопился на встречу с начальством, показал ей все, предложил чувствовать себя как дома.

– Вот это будет твоя, – открыл он дверь уютной комнатки в мансарде, отделанной светлым деревом, со скошенным потолком и окном, выходящим в сторону леса. – Белье тут, в шкафу. Мне как привезли, я и не распаковывал. Есть хочешь? Ну, тогда выпьем по рюмочке за счастливое возвращение, и ложись-ка ты спать. Ни о чем не думай, ничего не бойся. Здесь, наверное, самое безопасное и спокойное место во всей России. А утром все станет по-другому…

«Как он хорошо понял мое настроение, – подумала Татьяна. – Значит, я, скорее всего, не ошиблась…»

А Тарханов действительно спешил.

Служба, от которой он так самонадеянно решил было избавиться на целый месяц, грубо и зримо вновь предъявила свои права.

И Чекменев, наверное, уже ждет нетерпеливо, и автобус с Кедровым, Розенцвейгом и Маштаковым должен подъехать в ближайшее время, если, конечно, в пути никакой задержки не вышло.

Спешил он, впрочем, зря. Чекменев, по сообщению оперативного дежурного, был еще где-то в Москве, так что Сергей успел разместить Фарид-бека в хорошо охраняемом помещении, вернуться к себе, принять душ, побриться и переодеться по форме три, в летний чесучовый[17]17
  Чесуча – ткань из грубого шелка полотняного переплетения, желтовато-песочного цвета.


[Закрыть] китель, такие же брюки, заправленные в мягкие коричневые сапоги. Погон к этому костюму не полагалось, только нарукавная нашивка с эмблемой отряда и две золотистые полоски поперек, обозначающие его полковничий чин.

Больше всего Сергея сейчас беспокоил пленник.

За время перелета он очухался от шока, взял себя в руки, что Тарханов понял по его лицу и резко изменившемуся поведению. А это плохо. Даже очень плохо. Увидев базу, подтянутых и дисциплинированных офицеров «Печенега», Фарид, безусловно, все сопоставил и оценил. Не дурак ведь, наверняка разведчик со стажем. Российские обычаи и порядки знает. Раз не тюрьма, а элитная воинская часть, то здесь убивать не будут и пытать тоже не станут. А уж на обычных допросах он сможет тянуть время чуть не до бесконечности, излагая и заранее подготовленные легенды, и по ходу дела придумываемые экспромты.

Азиаты, тем более приобщившиеся к цивилизации, хоть турки, хоть курды, хоть черт знает кто, имеют одно поганое свойство – они совершенно уверены, что европейцы по определению готовы, мало того – обязаны соблюдать Гаагскую, Женевскую и иные конвенции.

Независимо от того, как ведут себя их враги.

То есть мы люди первобытно-общинного или раннефеодального строя, такими нас извольте и принимать, а вот вы, культурные господа, уж не в коем случае не выходите за рамки. А то мы вас назовем варварами. И на весь мир это ваше варварство ославим.

«Нет, парень, – думал Тарханов, прогуливаясь по дорожке перед домом Чекменева и ожидая приезда начальника, – ты у меня получишь разборку по полной средневековой программе. Какой там у вас сейчас, одна тысяча триста восемьдесят третий год Хиджры? Для нас это как раз времена Куликовской битвы и сожжения Москвы Тохтамышем.

Вот из этого и будем исходить.

А то – цивилизация, гуманизм! Никто и никогда за пять тысяч лет писанной истории об этом гуманизме и понятия не имел. Французские просветители сдуру придумали, а теперь все носятся с ним, как с писаной торбой, не желая замечать, чем все это на практике оборачивается. Нет уж, увольте».

Но ведь и оформить соответственный подход к такому герою надо поэффектнее. Чтобы раз и навсегда отбить желание и возможность думать по-своему.

Помочь в реализации этой справедливой, но достаточно абстрактной мысли мог единственно старый дружок. Вадик Ляхов, умеющий с равным эффектом класть пулю в пулю на полверсты и к месту цитировать афоризмы Марка Аврелия.

…Когда Вадим, привычно вложив полтинник в ладонь швейцара, поднялся лифтом на свой шестой этаж и вошел в квартиру, телефонный звонок, похоже, охрип, а сам аппарат перегрелся, надрываясь.

Его дребезжание было слышно уже на площадке, не смолкало, пока он отпирал закрытую на два замка дверь, шел в кабинет, первый в его жизни и обставленный в полном соответствии с мечтами и вкусами.

Надеялся – не успеет, поскольку ничего хорошего от этого звона не ждал.

Но телефон продолжал добиваться своего и все-таки добился. Стоя рядом с аппаратом, не взять трубку Ляхов не смог.

Рефлекторно.

– Слушаю вас.

– Ты, Вадим? – Голос Тарханова, с его неистребимым ставропольским акцентом, он узнал сразу.

– Нет, Лиза Черная, – неизвестно почему назвал он имя популярной в этом сезоне цыганской певицы. В смысле – не задавай дурацких вопросов.

– Так я хочу тебя видеть, – Сергей на шутку не среагировал.

– Подъеду. А куда? Может, лучше ты ко мне? Я еще и портянок не размотал после вчерашнего боя.

– В курсе. Мне уже доложили. Я же теперь большой начальник… – Тарханов оборвал фразу. – Не по телефону.

– Поздравляю. И все равно приезжай, Серега. Посидим, согреемся, шестой этаж, стены толстые. Нет, правда, надо.

– Согласен. Еду. Тем более я неподалеку.

Тарханов появился буквально через десять минут, как всегда, в безупречно сидящем на нем кителе, с кобурой пистолета на поясе, что означало – полковник находится при исполнении.

Обнялись, похлопали друг друга по плечам и спинам, то есть – рад видеть тебя живым, и больше не будем сентиментальничать.

Вадим увлек друга к бару, но Тарханов отказался, что было странно.

– Ко мне подскочим, вот тогда, – не вдаваясь в подробности, сказал Сергей. – Давай лучше кое-что уточним на свежую голову.

– Надо понимать, допрос с меня снимать будешь?

– Какой допрос? Дежурный по базе и исполняющий обязанности командира группы мне доложили, что смогли.

Пленников твоих пока изолировали по одному, но допрашивать их оснований нет, пока от тебя соответствующего рапорта не поступило. Вот и расскажи мне с возможными подробностями, что и как. Тогда и думать будем.

Ляхов рассказал не только строго фактическую сторону, но и свои соображения по поводу каждого эпизода.

– Знаешь что, я бы хотел, чтобы о задержании Герасимова по официальным каналам прокурору не сообщалось. А если вдруг обратится – не в курсе, мол.

– Что, может обратиться?

– Вполне может. Дочка ж его там присутствовала, все папаше доложила, а он, как ни крути, официальное лицо, в некотором роде по отношению к нам – вышестоящее. Сотрудник его арестован, и все такое…

– А может и не обратиться? – Тарханов, закинув ногу за ногу, вроде бы полностью поглощенный рассматриванием солнечного блика на носке своего сапога, держался сейчас не только как старый друг. Явственно в нем ощущался начальник отдела спецопераций разведуправления штаба Гвардии. Ну а как же? Служба службой.

– Вполне, – легко согласился Вадим. – Поскольку я его об этом попросил. Оно же еще и так и так может повернуться.

– Свою игру затеял?

– Почему свою, нашу. Мы с Василием Кирилловичем по определенным вопросам взаимопонимания уже почти достигли. Считаю – он может оказаться человеком чрезвычайно полезным.

– Я и говорю – своя игра. Ну, пусть так и будет. Выйдет – хорошо. Нет – ты для нас лицо совершенно постороннее. Академия к разведупру отношения не имеет.

Вдруг Вадим увидел, а еще точнее – ощутил, что несгибаемый полковник словно чем-то смущен.

Собирается сказать – и никак. Вначале ему показалось, что это касается нынешней ситуации. Вроде бы должен, но не может произнести фразу типа: «А теперь, господин Половцев, сдайте оружие и следуйте за мной».

Однако нет, тут – другое.

А если так: «Ты знаешь, Вадим, я встретил в Кисловодске твою Елену, и мы…»

Тоже не похоже, но несколько ближе.

– Давай-давай, говори, что собрался, – поощрил он товарища и кивнул ободряюще. – Про женщин я пойму. Про остальное… – после легкой заминки, словно не зная, как бы это получше сформулировать, Ляхов усмехнулся, скорее, сочувственно, – в меру сил постараюсь.

В который уже раз этот несложный фокус Тарханова удивил.

– Как тебе всегда удается… Ладно, короче, так… Остановился я ночью в Пятигорске возле входа в гостиницу, курева купить, и вдруг окликает меня девушка, моим исходным именем. Обернулся – вот черт! Оказалось, тогдашняя еще подруга…

Когда Сергей закончил излагать историю своей встречи с Татьяной, плавно перетекшую в описание боя в отеле, и вплоть до возвращения в Москву, у Ляхова уже были наготове уточняющие вопросы.

– Значит, говоришь, предварительно ты о чем-то подобном подумал?

– Именно о чем-то, но совершенно неконкретно. Вспомнил наши с тобой разговоры насчет предчувствия и предвидения…

– Так. И твоя встреча с Татьяной здорово смахивает на мою с Еленой. Даже очень здорово.

– Ну?

– И мы практически одновременно попали в очередную заварушку. И успешно из нее выкрутились, хотя и по-разному. Да, забавно.

Ляхов закусил нижнюю губу. Его гипотеза насчет страдающего отсутствием оригинальных идей режиссера получила еще одно подтверждение.

– Нет, Серега, тут так сразу не скажешь. Фактов интересных много, но пока недостаточно. И этот господин Маштаков, сумасшедший изобретатель… С ним тоже побеседовать надо.

Вадим закурил третью подряд сигарету.

– Но жизнь-то все интересней и интересней становится. А представь, остался бы я перед Новым годом в Хайфе, ты – у себя в батальоне, и что? Так бы и тянули армейскую лямку, радовались премии в пол-оклада и внеочередному увольнению в город… А тут…

Нет, непременно сейчас нужно выпить, остальное потом додумаем.

– Отставить, Вадим. Потерпи час. Сейчас мы поедем ко мне на базу. Кстати, пока ты на сборах проедался, мы твоего Максима Бубнова туда переправили.

– Зачем? – эта новость Ляхову не понравилась. Выходит, его все же несколько отстраняют? Пока доктор Максим числился за Академией, они занимались своим проектом в порядке инициативы, все было нормально. В нужный момент предъявили бы руководству или непосредственно генералу Агееву готовую работу. Сейчас же, выходит, Чекменев самолично или с санкции князя перетянул одеяло на себя. И кто теперь в проекте он сам?

– Ты не переживай. Тебя никто не ущемит. Исключительно в целях безопасности и централизации работы. Ты ж сам посуди – в Пятигорске ради «Гнева» и Маштакова что устроили? Герасимов твой зачем вчера танец с саблями изобразил, по дури, конечно, но тем не менее? Почти наверняка ради вашей машинки.

– Если только не из-за «Аллаха» и сабли, – вставил Ляхов. – Может, просто отомстить решили за то, как мы их кинули…

– С тем давно пролетело. Так вот, если мы с тобой очередной раз выкрутились, не уверен, что доктор так же сумел бы самооборониться, если б к нему домой ночью пришли. На базе спокойнее. А дело у меня к тебе вот какое…

Тарханов с сомнением обвел глазами потолок и стены.

– Пошли, в машине доскажу.

Пока ехали, Тарханов говорил, а Вадим все больше молчал и прикидывал.

…С Максимом Бубновым они не только конструкцию, но и все программное обеспечение для «Большого комплекса» отработали до возможного совершенства. В том смысле, что мог он теперь работать по любой из схем.

Как «детектор правды» – сколько угодно. Это самое простое.

Как анализатор интеллекта и эмоций, он же «верископ», – со всей возможной точностью.

Самое сложное было отрегулировать программу в целях определения генетических, моральных характеристик и возможностей испытуемого объекта.