Текст книги "Para Bellum"

Автор книги: Василий Звягинцев

Соавторы: Геннадий Хазанов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Глава 3

Марков прилип к иллюминатору. Самолёт заваливался на крыло, начиная скольжение к посадочной полосе.

– Ничего не понимаю, – пробормотал Сергей. – Это же не Центральный аэродром.

Владимир навалился всем весом на плечо «напарника по пиле», выглянул: «Да, на «Ходынку» не похоже. Неужто успели новый отгрохать?»

Самолёт коснулся бетонки, слегка подпрыгнул и покатил, гася скорость.

– Пожалуйста, не отстёгивайте ремни и не вставайте с мест до полной остановки аэроплана, – попросила буфетчица Люся. Несмотря на долгий перелёт, большую часть которого накормленные и слегка пьяные пассажиры проспали, она выглядела такой же сияющей фарфоровой куколкой. – Сейчас к вам выйдет командир.

Старший лейтенант Бесстужий появился, словно он ждал этих слов: «Товарищи командиры, наша машина произвела посадку в столице нашей Родины городе Москве».

Вид у пилота был усталый. Круглое лицо осунулось, даже копна русых волос как бы осела, как будто простояла пару месяцев под осенним дождём.

– Где мы сели, старлей? – спросил Лось.

– Это новый аэропорт. Внуково. В эксплуатацию его ещё не сдали, но в некоторых особых случаях он уже принимает, – объяснил летчик. Марков и Лось переглянулись. Им показывали секретный объект. Что это могло значить, абсолютное доверие или?..

Бесстужий открыл люк, выглянул.

– Вас встречают. Счастливо.

Марков шагнул на трап. Перед самолётом стояли две чёрные «Эмки». И группа товарищей, четверо в штатском, двое в форме Госбезопасности, один капитан, другой майор: три шпалы и один ромб.

Лось задержался на выходе.

– Спасибо, сокол, – сказал он Бесстужему. – Люсенька, мы с вами ещё увидимся?

Бортовая буфетчица ослепительно улыбнулась:

– Обязательно, товарищ Владимир.

Москву Марков толком не рассмотрел. Встречающие вежливо рассадили их с Лосем в разные автомобили, на задние сиденья, между людьми в одинаковых пальто и кепках. Правда, каждый из чекистов поздоровался со своим подопечным за руку. Но окна машин были наглухо зашторены, а лишний раз ворочаться зажатому между крепкими организмами конвоиров вчерашнему зэку не хотелось. Сергей глазел в лобовое стекло на пустую асфальтовую трассу, на хоровод покрытых инеем березок вдоль дороги. Потом на неизвестные ему окраинные улицы, такие же, как в любом другом городе, на автобусы и трамваи, на авто. Их стало намного больше. Теперь легковушки появлялись в поле зрения чуть не каждые пять минут.

Пешеходов было немного. Семь утра для столицы время слишком раннее. Мужчины в большинстве носили такие же, как у обитателей СТОНа, чёрные стёганые телогрейки и похожие ботинки или валенки. Для пролетарской окраины самая подходящая одёжка. Женщины красовались или в таких же стёганках или в плюшевых кофтах чуть подлиннее, на головах – тёмных тонов платки. Унылое зрелище, резко контрастирующее с кадрами тогдашних художественных фильмов о столичной жизни. И снег по обочинам был грязный от копоти заводских труб и печей жилых домов.

Минут сорок езды прошли в полном молчании. Марков не хотел ни о чём спрашивать сопровождающих, а те, надо думать, имели инструкции в праздные разговоры не вступать. Только майор с переднего сиденья регулярно протягивал Маркову раскрытую коробку «Казбека». Сергей не отказывался. Дым стремительно вылетал в приопущенные боковые стёкла. Иначе бы все давно задохнулись.

«Эмка» пронеслась мимо Киевского вокзала по набережной в сторону Воробьёвых, ныне Ленинских, гор, свернула куда-то в сторону «Мосфильма» и остановилась у пятиэтажного здания. Майор выскочил из «Эмки» первым, дождался, пока вылезут люди в штатском и выберется наружу Сергей.

– Сюда, – чекист показал на лестницу в полуподвальное помещение. Вывески над входом не было. – Это – гостиница для высшего командного состава НКВД, – пояснил он, пропуская Маркова вперёд.

– А отчего не РККА? – несколько дурачась, спросил комкор.

– А потому что вы пока за нами числитесь, – без улыбки ответил майор. Лицо у него было худощавое и, можно сказать, интеллигентное.

Дверь в этот «странноприимный дом» могла поразить воображение. Массивные резные филёнки из потемневшего от времени дуба, сияющая начищенной бронзой ручка. Человек в штатском с усилием, преодолевая сопротивление мощной пружины, оттянул полотнище. За тамбуром оказалось небольшое, уютное, хорошо протопленное помещение. Из-за стола, где был разложен скромный завтрак, поднялся грузный мужчина лет пятидесяти в форме сержанта госбезопасности (два рубиновых кубика на синих петлицах).

Комкор обернулся. Дверь закрылась, но Лося за ним следом не ввели. Для него, значит, своя программа. Жаль, если больше не увидятся. Спрашивать о том, куда направили друга – бессмысленно, а значит, и незачем. Система крутится, смотри, чтоб самому под очередную шестерёнку не попасть.

– Это наш гость, Пётр Акимович, – сказал сопровождающий. – Принимай как родного. Марков Сергей Петрович. По-старому комкор, по-новому пока не знаю. Наверху решат – нам скажут. Документов у него, сам понимаешь, пока нет, так что оформи как моего… сам понимаешь.

– Запишу за отделом, – понятливо отозвался толстяк. – Проходите, товарищ Марков, я покажу ваш номер.

– На сём позвольте распроститься. Надеюсь, встретимся уже в другом качестве. Инструкции на ваш счёт у товарища коменданта имеются. Желаю здравствовать…

Майор небрежно, с несколько старорежимной ухваткой козырнул Сергею и проследовал во вновь раскрытую перед ним сотрудником дверь. На улице хлопнули дверцы, взревел мотор. Машина уехала, коротко бибикнув[6]6
  По старым правилам уличного движения водитель, начиная движение, должен был подать звуковой сигнал, после чего трогаться.


[Закрыть] на прощание.

Сержант Пётр Акимович повёл нового гостя сначала по лестнице на цокольный этаж, потом по длинному, застеленному сине-зелёной ковровой дорожкой коридору. Двери в нём были только с одной стороны.

– Здесь у нас буфет, – информировал комендант. – Работает с одиннадцати до двадцати трёх. Можно попить кефирчику или чайку, перекусить бутербродиками. С тринадцати ноль-ноль до семнадцати ноль-ноль столующимся предлагают горячие обеды. С восемнадцати до двадцати одного – ужин. Не «Националь», конечно, но вкусно и питательно. Спиртное в ассортименте, но меру соблюдать надо. Особенно если кто в командировке или назначения ждёт…

Марков намёк понял. От него, честно сказать, и сейчас ощутимо припахивало.

– Цены у нас, естественно, льготные, сами понимаете, по прейскуранту одна тысяча девятьсот двадцать шестого года[7]7
  В разного рода советских спецбуфетах и прочих «распределителях» цены действительно сохранялись названного года, «расцвета НЭПа», почти до самого конца перестройки, невзирая на войны, дважды вводимую карточную систему и прочие «временные трудности». Например, уже в начале 1980-х пачка американских сигарет стоила 30 коп. при цене «чёрного рынка» – 2 руб. 50 коп. И т. д.


[Закрыть].

Глянув на Маркова, «Колобок» поспешно прибавил:

– Вам пока, естественно, всё будет отпускаться под запись, до полного определения статуса. Вам скоро доставят обмундирование, портной и подгонит по фигуре. Есть у нас такая услуга. Если будет желание – можете выходить на прогулку за пределы расположения. Но имею распоряжение – обеспечить ваше присутствие в номере после девятнадцати часов. Может последовать вызов… Вот ваш номерок, пожалуйте…

Сергей хмыкнул. На круглой табличке крупно значилось: «№ 13». Суеверным комкор не был, а в свете всего происходящего вполне можно посчитать за некий знак. Или намёк.

Обстановка в комнате была не совсем спартанская, всё же «для старшего комсостава». Платяной шкаф не фанерный, а полированного дерева, кровать деревянная двуспальная, с малиновым бархатным покрывалом, письменный стол, к нему пара стульев и ещё два мягких кресла по углам. Плотные шторы раздвинуты, за ними тюлевая занавеска. Большая ванная комната с умывальником и трельяжем, ватерклозет чуть поменьше. В ватерклозетах Марков не бывал уже четвёртый год. Вообще забыл, что для этого дела бывают отдельные помещения, а не тюремные сортиры на сорок очков. Хрустальная люстра с висюльками под потолком, чёрная лампа на столе и ещё торшер с розовым абажуром у изголовья. Для командированных вышесредних чинов в самый раз. Для высших должны быть уже люксы, в две и более комнаты.

Сидеть в отведённом помещении без какого-либо занятия скучно. Отправиться на прогулку по апрельской столице в полушубке и валенках? С крайне подозрительной мордой и без документов? Даже не до первого милиционера, а до первого встречного…

Любой военный и любой заключённый одобрил бы решение, принятое Марковым: разобрать койку и покемарить, сколько получится.

Разбудили Маркова в четыре пополудни – лейтенант в неизбежной гэбэшной форме и пожилой штатский, наверное портной, вежливо постучав, вошли и начали распаковывать тючки и пакеты. Согласно «арматурной ведомости». Очень много обмундирования, кое-что в данных обстоятельствах и лишнее – летний генеральский плащ (кроме шинели), генеральские же ботинки, на резинках вместо шнурков, и к ним – две пары сапог, лаковые и хромовые. Лаковых Марков в жизни не носил, это только в прошлом году ввели, для представительности. На кителе и гимнастёрке генеральские петлицы, но пока без звёздочек. Чистый цирк! Но подгонять ничего не пришлось, все сидело как влитое. Обувка тоже соответствовала.

Марков с удовольствием влез в галифе и гимнастёрку, туго подпоясался, прищёлкнул каблуками сапог. Впервые за последние четыре года он почувствовал себя человеком.

Приодевшись, бывший комкор вспомнил о хлебе насущном. За годы тюрьмы он привык к постоянному посасыванию под ложечкой и не обращал на это дело внимания. Но тут прямо прихватило. Желудок вспомнил о недавно потреблённых деликатесах и настоятельно потребовал ещё. Причём даже доппайка чёрного его явно больше не удовлетворила бы.

К удивлению Маркова, ни один из четырёх столиков в буфете не был занят. Сергею вспомнилось, что и сквозь сон он не слышал шума, обычного для гостиницы, тем более, предназначенной для командного состава. Получалось, что он – единственный постоялец?

Толстая, крайне предупредительная подавальщица принесла ему полную фарфоровую тарелку наваристого борща, салат, селёдку с луком, две здоровенные котлеты с картофельным пюре. Марков не выдержал и потребовал полстакана водки. До девятнадцати сколько ещё времени! Запив второй завтрак (или ранний обед?) крепким, сладким и горячим чаем с лимоном, Сергей вернулся в свой тринадцатый.

Не прошло и получаса, в дверь постучал комендант.

– Звонили! – Он машинально возвёл глаза к потолку. – Машина будет в двадцать один. Прогулки отменяются. Лучше вон радио послушайте, – сержант указал на большой, как купеческий сундук, радиоприёмник в углу, за оконной занавеской, который Сергей раньше не заметил.

Этой ночью товарищу Сталину приснилось, что он летает. В далёком детстве бабушка – мамина мама – объяснила: значит, ты растёшь. Других объяснений Иосиф не нашёл ни в соннике девицы Ленорман, которым пользовалась мать, ни в скучных учениях Павлова, ни у хвалёного Фрейда – в работах, которые он успел пролистать. Эти грёзы доставляли огромное удовольствие, даже большее, чем подростковые эротические сны. С годами любовные похождения перестали являться по ночам, а вот полёты в дремотном состоянии не прекратились. Правда, с возрастом они стали меняться. В детстве Иосиф парил в небе, не прилагая усилий, как облачко. На третьем десятке, чтобы подняться к солнцу, надо было разбежаться, подпрыгнуть и только тогда оторваться от земли. С каждым годом всё большие усилия приходилось прилагать, чтобы не свалиться вниз, чтобы управлять полётом. Тело тяжелело, ему становилось всё труднее подниматься к небу.

И всё же в шестьдесят два года он ещё летал во сне. Всё реже, реже, но летал. Товарищ Сталин считал эту свою способность признаком своей избранности между людьми, свидетельством особости, которая и давала право решать чужие судьбы, право на власть.

Если он взмывал к небу, когда предстояло сделать трудный выбор, Иосиф заранее знал: он примет правильное решение.

Сопровождающие за Марковым приехали другие и обращались со всем пиететом – и не удивительно: человек в генеральском кителе, скрипящих сапогах и голубовато-серой шинели с нераспоротой спинной складкой требовал совсем другого отношения, чем зэк, хотя и приодетый почище.

Но поехали опять в машине с задёрнутыми чёрными занавесками. Всё равно через лобовое стекло было видно, что «Эмка» движется к центру столицы. Когда автомобиль через Полянку выскочил на Большой Каменный мост и справа открылся во всём своём величии Кремль, у Маркова ёкнуло сердце – неужто сюда, к Самому?

Впрочем, машина могла бы через Охотный ряд поехать и на Лубянку. Но нет, поворот направо, и прямо в Боровицкие ворота.

На въезде долго и придирчиво проверяли документы сопровождающих, изучали какие-то бумаги, удостоверявшие личность пассажира, звонили по телефону, чтобы получить подтверждение, что именно Маркова, именно его, а не какого-то тёзку и однофамильца вызвали и ожидают.

Потом через покрытый недотаявшими в тени стен сугробами двор вели к неприметному крыльцу, потом вверх и по запутанным коридорам. На каждом углу стояли бойцы с винтовками. На гранях примкнутых штыков играли отблески ярких ламп.

«Ерунда, – подумал Марков, – на кой хрен в коридорах – с двухметровыми винтарями? Не в летних лагерях, чай. Я бы этого начальника охраны вздрючил. Понты перед начальством гонит. И винты, небось, все откручены, чтоб при взятии «На караул!» звонче брякало. А по делу – наганы в расстёгнутых кобурах – и хватит. А на площадках лестниц – по одному автоматчику…»

При переходе из корпуса в корпус снова изучали удостоверения сопровождающих, сличали фото Маркова из тюремного дела с оригиналом. Сергей в какой-то миг отключился от происходящего, двигался, как загипнотизированный. Не прошло двух суток со времени, когда персональным вершителем его судьбы и недосягаемым начальством был начальник КВЧ СТОНа Успенский. Майор, разжалованный в лейтенанты! И вот…

В Большой приёмной Вождя лысый, коренастый и весьма вежливый, несмотря на сиплый голос, Поскрёбышев велел чекистам отправляться «в расположение», а вчерашнему зэку указал на твёрдый диван, скорее – вокзальную скамью, обитую чёрным дерматином: «Подождите, пожалуйста. Я вас приглашу. Курить разрешается. Вон пепельница». И удалился в невысокую дверь напротив.

Не прошло и десяти минут, как секретарь (вообще-то – начальник Особого сектора в чине дивизионного комиссара) выглянул из двери: «Проходите».

Подавляя совершенно не зависящую от его отношения к Генсеку дрожь в коленках, Марков переступил порог. В кабинете было полутемно. Только лампа под абажуром зелёного стекла, такая точно, как на фотографиях, бросала круг света на поверхность небольшого письменного стола казённо-канцелярского типа. Посередине лежала раскрытая папка – как бы не следственное дело комкора С. П. Маркова. Рядом с ней стояла стеклянная же пепельница, прокуренная до черноты короткая трубка, пачка папирос «Герцеговина Флор». Ещё имелся поднос с двумя стаканами крепкого чая в серебряных подстаканниках и тарелкой с десятком маленьких бутербродиков с сырокопченой колбасой.

До ужаса знакомый (и в то же время совсем не похожий на себя – плакатного) человек за письменным столом встал и сделал приглашающий жест:

– Прошу, товарищ Марков, присаживайтесь. Чайку – не откажетесь? Хороший чай, из Зугдиди. Курить тоже можно. Одолжайтесь… – последнее слово прозвучало совсем не в тон. По-старорежимному. Сталин подвинул «гостю» коробку своих папирос.

Никакого акцента Сергей не услышал. Разве только слова звучали непривычно твёрдо. Он с любопытством смотрел на Сталина. До сих пор увидеть вождя ему привелось только дважды, когда тот выступал перед высшим командным составом. Последний раз – первого мая тридцать седьмого, кажется. Тогда Хозяин был очень похож на собственные парадные портреты. Сейчас даже в полутьме было видно, что волосы и усы начали седеть. Иосиф Виссарионович казался добродушным молодым пенсионером, который собирается попотчевать соседа по даче вареньем из собственноручно выращенного крыжовника. Эта мысль неожиданно показалась Маркову странной. Какие пенсионеры, дачи, крыжовник? Чехова он давно не перечитывал, а в «настоящей» жизни ничего такого не было.

Генеральный секретарь подвинул поднос поближе к гостю, взял стакан и ближний к нему бутерброд, откусил, с видимым удовольствием хлебнул тёмно-коричневую жидкость. Почему-то Марков вспомнил беззвучный шёпот Лося: «Своими руками свернуть его тощую дряблую шею». – «А что, если бы я сейчас прыгнул, может, и успел бы…» И вдруг у Сергея Петровича возникло странное чувство, будто он уже был в этом кабинете, и Генеральный секретарь встал ему навстречу, заглянул в глаза и произнёс какую-то совершенно непонятную фразу. И накатило облегчение, и повеяло своим, добрым и дружеским…

Ерунда, конечно. Никогда не бывал комкор в личном кабинете Сталина, не могло такого произойти в этой жизни. А случилось бы, разве смог бы такое кто-нибудь забыть?

Во всяком случае, момент для броска был упущен. Не в физическом смысле, а психологически недавний зэк собраться для такого действия больше не смог. Более того, до него дошла сама неуместность подобной мысли.

– Ну, что же вы, – подбодрил Сталин. – Пейте. Очень неплохой чай, по-моему. Или коньячку желаете?

Сергей мотнул головой, потянулся за своим подстаканником, взял бутерброд, откусил.

«Буду я ещё с тобой коньяк пить. Живой отсюда выскочу – тогда и напьюсь!» – со странной рассудительностью, не идущей к моменту, подумал Марков. Попытался жевать твёрдую, как камень, колбасу шатающимися зубами. Иосиф Виссарионович внимательно наблюдал за осторожными движениями челюстей бывшего комкора. Тихо спросил:

– Обижены на нас, на партию, Сергей Петрович?

– Не то чтобы на всю партию, но обижен, – выговорил комкор, с трудом глотая непрожёванный кусок. – На Военную коллегию в частности и лично на товарища Ульриха. – И подумал: «Ну, сказал, что хотел. А дальше что?»

– Это хорошо. Не то хорошо, что обижены. Хорошо, что говорите правду. А ведь понимаете, что мы можем за такую правду вернуть вас в лагерь. К Куцему, который очень вас ждёт. И к Успенскому. Да вы пейте, хороший чай. Настоящий грузинский. Вы – мужественный человек, товарищ Марков? – совершенно неожиданно спросил вождь, не изменив тона.

– Не знаю, товарищ Сталин. О себе трудно сказать, смел ты или труслив.

– Как же так? Вы – профессиональный военный. Под артиллериский обстрел попадали. В штыковые хаживали.

– Боевые действия – это технология. Если знаешь её и выполняешь требования техники безопасности, почти наверняка останешься живым. За исключением неизбежных случайностей. Теория вероятности, закон больших чисел и так далее. Так что на войне надо делать то, что должен. Бояться тут некогда и незачем. Вы, Иосиф Виссарионович, это по собственному опыту знаете.

Хозяин кабинета усмехнулся, кивнул:

– И у следователя в кабинете комкору Маркову посидеть довелось. Били сильно?

– Не до смерти…

– Страшно было?

– Не совсем то слово. Когда ты в наручниках в полной власти какой-либо сволочи, садиста? Мерзко. Убить хочется.

– А смогли – убили бы?

– В тот момент – безусловно.

– А показаний ни на кого вы не дали.

Вождь смотрел прямо в лицо Сергею, не мигая. И в то же время было видно, что мысли Генерального секретаря сосредоточены совсем не на собеседнике.

Марков пожал плечами:

– Врать не приучен. Даже когда… очень просят.

– Дадите честное слово… коммуниста, что, выйдя отсюда, будете нам по-прежнему честно служить? На любом месте и в любой должности.

– Лично вам или «трудовому народу», как в Присяге сказано? России?

– А есть разница?

– Для меня есть.

– Вождю. И партии этого самого «трудового народа».

Губы Сталина дрогнули в едва заметной усмешке.

– Тогда только до тех пор, пока буду убеждён, что вождь выражает волю партии и народа. А то ведь, товарищ Сталин, меня сапогами в живот и по почкам били как раз за то, что некоторые «вожди», что мне наградные листы подписывали и в партию принимали, потом не «вождями», а «наймитами» оказались…

Сталин над этими словами думал долго. Достаточно, чтобы у слабого человека все гайки отдались.

– На Троцкого намекаете? – недобрым голосом спросил он.

– На него тоже. Из его рук «Красное Знамя» принимал. Тогда везде писали – «товарищ Троцкий, организатор и вождь Красной Армии…».

– Смелый человек, – задумчиво сказал Сталин. – Очень смелый и не очень умный. Кто сказал: «Если ты говоришь, что думаешь, то думаешь ли ты?»

– Не знаю, товарищ Сталин.

– Я сказал. Ладно, оставим эту грустную тему. Я тоже одно время заблуждался насчёт товарища Троцкого. И Ленин заблуждался. Так что вам в вину поставить нельзя. Спрошу по-другому – если узнаете о чьих-то действиях во вред мне, партии, «трудовому народу», как поступите?

– Согласно Уставу, Присяге и долгу коммуниста.

– А товарищ Дзержинский говорил, что каждый коммунист должен быть одновременно и чекистом…

– Товарищ Сталин, я сделаю всё для партии и Родины и ничего против собственной чести.

– Кто написал, что опереться можно только на то, что оказывает сопротивление? – продолжая размышлять, проговорил Сталин. – Мудрые слова. Вас когда арестовали?

– Три года, четыре месяца и шесть дней назад.

– Полную информацию всё это время вы получать, естественно, не могли. Но что-то всё же просачивалось. Газеты вам давали?

– Так точно, «Правду» в КВЧ и радио в бараке два часа до отбоя.

– Как оцениваете сегодняшнюю обстановку в Европе и на наших границах?

– С Европой всё ясно. Когда Гитлер на нас нападёт, а это будет не позднее середины июля, Европа будет ему всемерно помогать…

– Откуда сроки?

– Опыт прошлой Мировой войны. Тогда начали в августе и не успели до «осеннего листопада». Сейчас возьмут форы. Но точнее смогу оценить обстановку только после того, как увижу карты, разведданные, аналитику Генштаба.

– Увидите, Сергей Петрович, всё увидите, – засмеялся Хозяин. – Сделаем таким образом: сейчас вы вернётесь в гостиницу. Вас удобно разместили? Жить и работать можно?

– Нормально, Иосиф Виссарионович.

– Тогда там ещё поживёте. Зачем привлекать внимание. Под крылышком НКВД спокойнее будет. Вам дадут адъютантов. Двоих. Мало будет – добавим. Все нужные документы они будут привозить, увозить, выполнять любые поручения. Соблюдение всех правил секретности – на них же. Привезут, увезут, ответят, если что… На первичное ознакомление – сутки. Больше дать не могу. Завтра в это же время мы продолжим беседу. Ожидаю объективный и даже жёсткий анализ положения, как вы его увидите. Если получится, прогноз развития событий. На мнение «коллег», включая нынешнего начальника Генштаба и начальника ГРУ, внимания не обращайте. Мне нужно ваше мнение. Справитесь?

– Постараюсь, товарищ Сталин. Но только в первом приближении. Для грамотного отчёта нужно человек пять опытных штабистов и неделя сроку.

– Отчёта о чём?

– О первоочередных мерах по отражению агрессии фашистской Германии в течение ближайших трёх месяцев.

– Хорошо. Поговорим об этом тоже завтра. Последнее: жалобы и просьбы личного характера на текущий момент имеются?

– Никак нет.

– Хорошо. Покажите, не разучились ли вы работать, товарищ… – сделал паузу, как будто хотел произнести воинское звание. Но передумал. – Товарищ Марков. Отдых в уютном лагере на солнечных Соловках иногда расслабляет… По Туруханску помню…

И улыбнулся, давая понять, что с чувством юмора у него всё в порядке.

Лаврентий Берия всегда выполнял задания Вождя быстро и точно. «Дело» Аристотеля Фиораванти доставил Поскрёбышеву глава личной охраны наркома внутренних дел Рафаэль Саркисов. Поскрёбышев принял пакет, расписался в получении и отпустил майора госбезопасности, словно простого курьера.

Сталин вытряхнул из вскрытого Поскрёбышевым пакета тонкую красную папку с надписью – «К докладу». Пальцы крепко сжали двойной красно-синий карандаш, остро отточенный с обоих концов. Кто-то говорил Кобе, будто Поскрёбышев держит специального человека, чтобы снабжать вождя идеальным инструментом для работы. Что за молодец Александр Николаевич!

«С чего это ты сегодня такой добрый, Иосиф?» – спросил товарищ Сталин.

И ответил сам себе:

«Понравилась беседа с Марковым. Он, конечно, не тот человек, который будет предан, как Лаврентий или Власик. Комкор – недоумок, он живёт по принципам. «Душу – Богу, жизнь – Отчизне, честь – никому. Умри, но не давай поцелуя без любви». Здоровенный, битый жизнью мужик, а думает, словно барышня, обчитавшаяся дешёвых романов. Предпочёл расстаться с зубами, но не с иллюзиями: ни на кого показаний не дал, за него написанные следователем протоколы подписывать отказался. Дурак. Вообще, дураки бывают вредные и полезные. Этот – полезный. Такой, если даст слово служить, не продаст. О Берии или том же Николае Сидоровиче, генерале Власике, этого так уверенно не скажешь. Значит, он тот человек, который и нужен!»

Если бы товарищ Сталин умел, он улыбнулся бы удовлетворённо. Но товарищ Сталин удовлетворённо улыбаться не умел.

В папке сверху лежала записка, написанная по-грузински.

«Батоно, – сообщал Лаврентий Павлович. Он любил ненавязчиво подчеркнуть старшинство своего уважаемого хозяина. – Вы неоднократно указывали, что нельзя понять судьбу отдельного человека, если не увидишь связей его жизни с движением исторической эпохи. Я позволил себе дать абрис нашего Аристотеля на фоне политики Ивана Васильевича Третьего, первым принявшего титул «государя всея Руси». Наш фигурант, как представляется, непосредственным образом связан с началом становления государственности Российской – делом, которое стало главным и в вашей жизни».

Иосиф Виссарионович хмыкнул довольно и приступил к чтению.

«В XV веке, когда Иван III объявил себя Государем (великим князем), существовали три «Руси»: Северо-Восточная, состоявшая из множества княжеств, из них самое крупное и влиятельное Великое княжество Владимирское (центр Москва); собственно Русь – она была под властью Литвы и по названию столицы именовалась «Киевской Русью». В нее входили Белая и Чёрная Русь; русское королевство, оно же Галицко-Волынское княжество. Немцы обозначали ее Галиция и Лодомерия, в латинских текстах называли Рутенией, Русью, хотя она принадлежала Польше. Провозгласив себя повелителем всея Руси, Иван III de facto предъявил претензии на чужие владения. Соседние государства признавать новоявленного государя не спешили – это было равносильно отказу от собственных земель. Но и воевать никто не хотел.

Прочитав последнюю фразу, Сталин саркастически усмехнулся. Сколько ни пиши бумаг, сколько ни заключай пактов, территория становится твоей только тогда, когда на ней прочно закрепилась твоя пехота. Не зря Гераклит Тёмный называл войну матерью всего.

В 1462 году подчинена Югорская земля, в 1472-м Пермская, в 1474-м – Ростовское княжество, в 1478-м – Новгородская Республика. В 1480 году Русь освободилась от власти Золотой Орды, в 1485-м в состав Ивановой Руси вошло Тверское великое княжество, в 1488-м установлен протекторат над Казанским ханством, в 1489-м подчинена Вятская земля. Вся политика была направлена на объединение русских земель под единым началом.

В 1492 году на службу к Москве перешли вместе с землями князья Семён Фёдорович Воротынский, Михайло Романович Мезецкий, Василий и Андрей Васильевичи Белевские. В ответ Великий князь Литовский захватил города мятежников. Это стало поводом для войны. Уже в 1494 году Литва капитулировала и вынуждена была отказаться «на вечные времена» от власти над Новгородом, Псковом, Тверью, Рязанью и «Верховскими княжествами». Титул московского государя – «Всея Руси» приобрёл законные основания.

Иосиф Виссарионович историю России знал. Но какие-то периоды отложились в памяти со всеми деталями – как царствование Ивана IV Грозного, а другие эпохи оставались только в самых общих чертах. Потому справку он читал с интересом.

Женитьба Ивана III на Софье Палеолог была союзом равных. Государь всея Руси считался потомком римских императоров, как и его жена. Русские правители не случайно короновались «шапкой Мономаха». Владимир II Всеволодович Мономах был внуком ромейского василевса Константина IX Мономаха (1042–1054 гг.).

Брак с Софьей Палеолог поставил Ивана III выше остальных удельных князей Северо-Восточной Руси. В планы Ивана III не входило царствовать в Константинополе. Его привлекали русские земли, расположенные рядом, только протяни руку. Тем более что ими когда-то владели его предки.

Выйти из-под власти ханов царь Иван III решил потому, что женился на константинопольской еврейке Зое Палеолог. Московский боярский класс состоял из хазар. Иван заменил их на византийских евреев, которые лишились Константинополя, ведь его захватили турки. Даже все дети Ивана III не от Зои Палеолог были убиты.

Сталин подчеркнул последнее предложение синим концом двуцветного карандаша. Истинный правитель готов приносить жертвы даже не стране или государству, но – Власти. Именно этому учит история – концентрированный опыт предков.

Новому государству стали потребны каменные храмы как символ прочности и вечности установившегося порядка. Строить их должны были итальянские мастера. Аристотель Фиораванти – один из крупнейших итальянских инженеров и архитекторов ХV века, родился в городе Болонье в 1415 году в семье потомственных зодчих. На родине прославился инженерными работами. Его даже называют предшественником Леонардо да Винчи. Устройства для подъёма больших тяжестей на большую высоту, гидротехнические сооружения, выполненные по заданию герцога Сфорца, например канал в Кремоне и Пармский канал, укрепление военных замков и главное – передвижка и выпрямление башен в Болонье, Ченто и Мантуе – всё это буквально потрясло современников. В письме болонских властей, предложивших ему службу в городе, Фиораванти назвали «удивительным гением, не имеющим равного в мире».

В это время и турецкий султан звал Аристотеля для сооружения крепостей. Но это уже была бы измена не только родине, но и всему христианскому миру. Фиораванти не принял приглашения нехристя.

В июне 1474 года Иван III направил своего посла Семёна Толбузина в Италию с поручением подыскать архитекторов и инженеров для работы в Московском государстве. Тот встретился с Аристотелем Фиораванти и, возможно, уговорил мастера переехать в студёную Московию. Но тут инженера неожиданно обвинили в сбыте фальшивых монет и заключили в тюрьму. Позже обвинение было снято как облыжное. Но теперь шестидесятилетний зодчий видел единственное спасение от зависти и преследований в бегстве из Италии. В январе 1475 года Аристотель вместе с сыном Андреем и слугой Петрушей в составе посольства Семёна Толбузина отправляется в далёкое путешествие.

Хозяин задумался и написал на полях: «Не были ли авторы доноса на этого «удивительного гения» заинтересованы в том, чтобы подтолкнуть архитектора к эмиграции? Если так, тогда они люди того же Семёна Толбузина. Или агенты турецкого султана».

«Архитектурную деятельность в России Аристотель Фиораванти начал с поездок по старинным монастырям. Русские всегда чтили культ Богородицы, храм Успения всегда ставился в центре кремлёвских ансамблей. Собственно, и расхождение между Западной и Восточной ветвями христианства имело основой разное титулование матери Христа. Европейцы настаивали на термине «царица небесная». За ним стояло светски-иерархическое понимание веры. Более склонные к мистике царьградские богословы настаивали на обращении «мать-заступница», что породило и самые распространённые типы изображения Девы Марии в иконописи – Елеусу, Панагию и Одигитрию. Каждый из «сюжетов» исполнял собственную функцию оберегания и помощи. Фиораванти проникся непривычным для него духом православной веры. Именно церковь Богородицы он сделал основным строением Московского Кремля.