Текст книги "Богатство военного атташе"

Автор книги: Василий Ливанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

V. Ноябрь 1917 года. Полбышев

Полковник Алексей Алексеевич Кромов обычно являлся на службу раньше всех своих сотрудников, но в это осеннее ненастное утро он сильно запаздывал. Впрочем, его сотрудники, которые в этот час, как правило, уже трудились каждый за своим столом, перебрасываясь короткими репликами исключительно по делу, в это утро за свои рабочие места так и не сели.

Они сгрудились вокруг пожилого бухгалтера, который им что-то неутомимо объяснял, поминутно сдвигая на лоб очки в железной оправе и тыча пальцем в исписанный цифрами лист, который он держал перед своим носом.

Только один человек не участвовал в этом обсуждении. Человек этот был унтер-офицер Георгий Иванович Полбышев.

Нельзя сказать, чтоб его совсем не интересовало происходящее в комнате. Время от времени он поднимал свое курносое лицо от бумаг, которые прилежно просматривал, и косился в сторону сотрудников, прислушиваясь к их разговору.

Тогда до него доносилось:

– В одном только Банк-де-Франс сто двадцать пять миллионов! С ума сойти! – вскрикивал капитан Шабашников, хватаясь за пушистую бородку. – Да это же…

– Господа, давайте споем, господа, – совсем некстати предлагал коллегам бравый поручик Чоб, который с утра где-то клюкнул. – Что-нибудь трогательное…

На него зашикали – и снова совещаться:

– Ведь надо же решать, как преподнести…

И опять бухгалтер бубнил свое, тыча в цифры на листе.

Полбышев ерошил светлые, выгоревшие свои волосы и углублялся в дела.

– Хорошо, что его сиятельство штата не раздувал, а то бы… представляете? – таращил глазки прапорщик Кока Лещинский.

– Куда это французы сбежали? – пьяно недоумевал поручик.

– А при чем тут французы? Ихней доли тут нет, – категорически заявлял Шабашников.

И снова бухгалтер: «бу-бу-бу», «бу-бу-бу».

Полковник Кромов вошел в комнату внезапно. Сотрудники бросились по своим местам и вытянулись по стойке «смирно».

– Здравствуйте, господа. – Алексей Алексеевич снял шляпу. Сотрудники впервые видели его в штатском: серое пальто с бархатным воротничком, брюки, ботинки.

– Здравия желаем, господин полковник, – нестройно ответили сотрудники.

– А почему наши французские коллеги отсутствуют? – осведомился атташе.

– Не могу знать, господин полковник. Не явились, – как старший среди сотрудников по чину ответил штабс-капитан Шабашников.

– Не явились, – зачем-то повторил Кромов и посмотрел на подкладку своей шляпы, словно искал там ответ.

– Позвольте обратиться, ваше сиятельство. – Бухгалтер явно волновался, очки сползли на самый кончик носа.

– Обращайтесь… – Кромов продолжал разглядывать подкладку шляпы.

– Вы в штатском по каким-нибудь веским причинам или просто так?..

– По причинам. – Кромов высоко поднял голову и обвел взглядом своих сотрудников. – Сегодня, господа, официально подтверждено известие, что новое большевистское правительство России, разорвав союзнические обязательства, вышло из войны. Отсутствие наших французских коллег показывает, что французское командование отозвало своих сотрудников. Для нас это означает, что мы больше не существуем как учреждение. Я не могу оставить своей должности военного атташе России, пока не буду знать, кому мне сдать дела и военные суммы. Прошу вас подготовить бумаги по своим отделам и передать мне в архив. Это займет у вас не больше часа. После можете считать себя свободными, господа, и действовать по своему усмотрению.

Алексей Алексеевич твердыми шагами пересек комнату и, переступая порог своего кабинета, обернулся. Будто хотел что-то сказать своим сотрудникам. Все стояли навытяжку, задержав дыхание. Им показалось, что в глазах Кромова блеснули слезы. Он молча шагнул в кабинет и притворил за собой дверь.

Сотрудники некоторое время еще стояли навытяжку и вдруг, словно очнувшись, дружно устремились к бухгалтерскому столу. Все, кроме Полбышева. Он опустился на стул и занялся бумагами.

Но дверь в кабинет, скрипнув, приоткрылась, и сотрудники снова замерли.

– Глеб Ипполитович, – обратился Кромов к бухгалтеру, – представьте мне общий итог, чтобы я мог выдать сотрудникам последнее жалованье.

Кромов плотно закрыл дверь в кабинет, подошел к камину, поворошил обгоревшие поленья. Вернулся к столу, стал быстро просматривать бумаги, раскладывая их на две стопки. Потом левую, большую, отнес к камину, уложил на дрова и зажег. Пламя вспыхнуло, сухие дрова занялись быстро.

Алексей Алексеевич пододвинул ногой стул к шкафу и стал просматривать бумаги в папках, которые он вытаскивал с полок и складывал на стул. В камин полетели новые кипы листов. Огонь разгорался, потрескивали дрова.

Кромов сидел у стола и курил. Дверцы шкафа были распахнуты, полки пусты. Перед ним на столе лежали всего две папки, туго перевязанные тесьмой. Камин догорал.

Вдруг Алексей Алексеевич торопливо загасил папиросу, подошел к сейфу, повернул ручку замка, потянул на себя дверцу.

Из глубины сейфа достал тяжелый, вороненой стали пистолет. Держа его в руке, провел ладонью вдоль ствола. Сел, не выпуская оружия, о чем-то глубоко задумался. Потом резко поднялся, отдернул занавеску на стене. Некоторое время, не двигаясь, разглядывал испещренную синими и красными линиями карту военных действий, положил на стол пистолет и сорвал карту со стены. Запихал ее в камин. Смотрел, как язычки пламени медленно выбиваются где-то в районе Карпатских гор.

В дверь деликатно постучали.

Стук повторился громче, настойчивей.

Дверь приоткрылась.

Кромов резко обернулся и встретился глазами с Полбышевым. Некоторое время они пристально смотрели друг на друга. Полбышев отвел глаза. Алексей Алексеевич проследил его взгляд. Полбышев заметил пистолет на столе.

– Простите, господин полковник, – сказал Полбышев хрипло, – тут техническая документация. – В руках у него была увесистая папка.

Он ступил в комнату и, прижавшись спиной к двери, затворил ее.

Кромов подошел и взял папку из рук Полбышева. Но тот не сразу ее выпустил. Глаза их встретились.

Пока Кромов увязывал папку с двумя оставшимися, Полбышев, нагнувшись над столом, прочел надпись на медной дощечке рукояти пистолета вслух:

– «Поручику Кромову Алексею Алексеевичу за храбрость, проявленную в деле под Ляояном». Разлюбили поручика Кромова, господин полковник? – спросил Полбышев.

– Глупости говоришь. – Алексей Алексеевич взял со стола пистолет, сунул в карман брюк, отвернулся к окну.

Полбышев не уходил.

– Иди, Георгий Иванович, – тихо попросил Кромов не оборачиваясь.

Полбышев двинулся к двери. Его остановил голос Кромова:

– Отвоевались за веру, царя и отечество. Кончено.

Лицо Полбышева стало суровым, жестким.

– Рано нам прощаться, Алексей Алексеевич. Что, немец Россию покорил или японец? Русские там. Русские. Такие же, как вы да я. А где наша не пропадала?

Он подождал ответа. Кромов молчал. Полбышев вышел.

Когда Полбышев вернулся в комнату сотрудников, бухгалтер Глеб Ипполитович спросил его:

– Вы ведь, Георгий Иванович, с господином полковником еще в маньчжурскую кампанию вместе служили?

– Так точно, – ответил Полбышев. – Имел честь быть вестовым Алексея Алексеевича.

Сотрудники во главе с бухгалтером обступили Полбышева.

– Так как он отнесется к нашему предложению? – вкрадчиво спросил бухгалтер.

– Банковские суммы между нами поделить? – Полбышев почесал за ухом, наморщил лоб.

– Ведь нам теперь отчитываться не перед кем. – Бухгалтер протер очки и водрузил их на место. – Деньги, так сказать, пропадут зря… Учитывая беспорочную службу, так сказать… Коллегиально, конфиденциально… совершенно секретно… А?

– Совершенно секретно, говорите? – Полбышев подкрутил усы. – Если вас интересует мое мнение, господа, то я вам так скажу: даже начинать такой разговор с господином полковником не советую! Его сиятельство человек, конечно, душевный, но…

– Плевать я хотел на тонкости, – прервал его штабс-капитан Шабашников. – Трибуналу теперь не предадут, кончился трибунал. На дуэль тоже не вызовет. Ну, накричит, в крайности. Решайтесь, господа.

– Если вы такой решительный, вы и доложите графу, – предложил Кока Лещинский. – А мы поддержим.

– Не в деньгах счастье, – радостно сообщил поручик Чоб.

– Нашел время нализаться, – огрызнулся Шабашников.

– Меня, господа, увольте. – Полбышев улыбнулся. – Вам больше достанется.

– Вы не шутите?

– Никак нет. – Полбышев улыбнулся.

– Ну, я иду, господа. – Шабашников застегнулся на все пуговицы, одернул мундир.

– С богом, – Глеб Ипполитович перекрестил штабс-капитана.

Шабашников подошел к двери в кабинет атташе, решительно постучал, вошел и притворил за собой дверь.

Сотрудники в комнате замерли, затаили дыхание. Но из-за массивной двери не долетал ни один звук.

Бухгалтер на цыпочках подкрался к двери и уже хотел приложиться к ней ухом, как створка раскрылась и штабс-капитан Шабашников возник на пороге. За ним виднелся Алексей Алексеевич, который держал его за шиворот. Так за шиворот Кромов стремительно проволок Шабашникова через всю комнату и, отворив ногой входную дверь, с силой толкнул в нее ретивого капитана. Тот полетел вниз, считая ступеньки.

Два французских офицера дружно расступились на лестнице, давая капитану дорогу.

Полковник Кромов стоял в распахнутых дверях. Французы отдали ему честь.

– Мосье Кромов! – четко доложил один из офицеров. – Господин полковник! Господин военный министр просит вас прибыть к нему на срочное совещание. Немедленно. Автомобиль у подъезда.

VI. Дружеское предложение

Военный министр поднялся из кресла, обошел свой внушительный письменный стол и, улыбаясь, протянув Кромову обе руки, двинулся ему навстречу.

– Здравствуйте, господин Кромов, – сказал министр. – Надеюсь, вы извинили мою настойчивость?

– Добрый день, господин министр.

Изящным жестом указав Кромову на кресло у стола, министр занял свое место.

– Надеюсь, очаровательная мадам Кромова здорова? Помнится, она говорила, что плохо переносит пасмурную погоду.

– Благодарю вас, господин министр. Погода в этом году действительно не из лучших.

– О да.

Помолчали.

– К сожалению, – сказал министр, – ничего нового о политической обстановке сообщить вам не могу. Ничего утешительного ни в настоящей ситуации, ни в прогнозах. Господин Кромов… – Министр замялся, подыскивая точные слова. – В течение последних лет мы встречались с вами как официальные лица. И должен заметить, что мне как военному министру Франции эти встречи всегда приносили глубокое деловое удовлетворение. И не только потому, что мы встречались как союзники. Вы меня понимаете?

– Надеюсь, что да, господин министр.

– Прекрасно! Теперь я хочу воспользоваться тем, что на вас нет военного мундира, и задать вам один вопрос, неофициальный. Вы разрешите?

– Сделайте одолжение, господин министр.

– Что вы собираетесь предпринять в ближайшем будущем? Вы лично, граф Кромов?

Министр откинулся на спинку кресла.

Алексей Алексеевич не сдержал тяжелого вздоха. Это не ускользнуло от внимания министра. Он тонко улыбнулся.

– Мне кажется, я понимаю ваше душевное состояние как военного человека и патриота, столько сил и способностей отдавшего ради победы общего нашего дела в эту кампанию, – мягко, с теплыми нотками в голосе сказал министр. – Скажите, вы намерены возвращаться в Россию?

– В ближайшем будущем, господин министр, это вряд ли возможно.

– Мы, французы, пережили не одну революцию. Может быть, именно этот солидный опыт, – продолжал министр, – дает мне сейчас моральное право принять участие в вашей судьбе. Вы начали свою службу в Париже в котором году?

– В девятьсот девятом.

– Восемь лет, восемь лет. Вы смело можете считать себя французом, граф. Более того, парижанином.

– Я польщен.

– Это не только мое мнение. Ваша многолетняя служба в Париже в качестве военного атташе недаром принесла вам высшую французскую военную награду – офицерский крест Почетного легиона. Так не льстят.

– Благодарю вас, господин министр.

– Друзья трудно приобретаются, граф, и их больно терять. Вы сейчас, без преувеличения, самый дорогой русский друг Франции. Мы не хотим, чтобы наша дружба, проверенная в боях, погибла по независящим от нас обстоятельствам.

Кромов посмотрел собеседнику прямо в лицо.

Министр продолжал, улыбаясь:

– Я уполномочен французским правительством предложить вам, граф, мой полковник, перейти на службу во французскую армию. Это дружеское предложение и деловое. Ваши личные качества, ваш военный опыт дороги Франции, и, поверьте мне, мы сумеем оценить ваши достоинства.

Кромов сидел, глубоко задумавшись. Министр долго не прерывал молчания.

– Вы удивлены, мой генерал?

– Господин министр?

– Я не оговорился. Французским правительством принято решение: в случае вашего согласия присвоить вам чин генерала французской армии. Одна ваша подпись, и вы приобретаете вторую родину, а Франция – рыцаря без страха и упрека.

Кромов и военный министр снова взглянули друг на друга. Министр перестал улыбаться и опустил глаза.

– Господин военный министр, – сказал Алексей Алексеевич, – ваше предложение настолько неожиданно и серьезно, что я прошу дать мне время на достойный ответ.

Военный министр действительно неплохо узнал за эти годы русского полковника графа Кромова и понял, что разговор окончен.

Прощаясь, министр задержал руку Кромова в своей.

– Не забывайте, граф, – сказал министр, – что двери этого кабинета всегда открыты для вас.

VII. Апрель 1918 года. В Марсельском порту

Кромов широко шагал между горами грузов. Рядом с ним, безуспешно пытаясь попасть в ногу, семенил толстенький человек с пачкой квитанций в руках. Алексей Алексеевич уверенно выбирал путь в лабиринте узких проходов. Спутник его бормотал на ходу:

– Я не представляю себе, мосье, как вы остановите работающую на полном ходу машину. Это не так-то просто. Грузы с русским казенным добром будут прибывать еще полгода, не меньше.

Они вышли на грузовой причал. Раскачивались стрелы подъемных кранов, скрипели лебедки, росли на глазах штабеля грузов – огромных мешков и ящиков, на которых чернели таинственные значки таможенных и фирменных маркировок. Шла разгрузка. Под высоким черным бортом транспортера суетились рабочие-грузчики, цепляя к стреле крана очередной ящик. Слышались голоса работающих, долетал чей-то смех.

– Как я буду ликвидировать дело – это моя забота, мосье Морешаль. – Кромов следил за разгрузкой. – Если вы считаете, что грузы будут идти полгода, я вам выплачу жалованье вперед за полгода. Продавать все – решительно все. Со складов, с причалов, а если транспорт еще в море – продавайте прямо в море. Деньги на мой счет в Банк-де-Франс. Какие вы хотите комиссионные?

– Э-э-э… мне кажется, что два процента, мосье…

– Будете получать пять.

– О, мосье!

– При большой оптовой покупке уступайте не более одной трети.

– Я сделаю все, что в моих силах, мосье.

Кромов сунул руку за отворот пальто, вынул бумагу.

– Вот вам доверенность на право распродажи. Отныне вы, мосье Морешаль, – частное деловое лицо.

– Я оправдаю ваше доверие, мосье мой полковник. О господи! – Мосье Морешаль не мог удержать растерянную улыбку. – Кто бы мог подумать? Еще вчера…

– Алло, мосье Морешаль! – донеслось с транспорта.

Грузчики столпились у самого борта. Они были видны по пояс. Стрела с прицепленным к ней ящиком со скрежетом потянула груз на причал.

– Стой! Стой! – замахал руками один из рабочих.

Ящик завис в воздухе. Грузчик крикнул:

– Мы знаем: мосье, который разговаривает с вами, – русский. Мы хотим его спросить.

– Спрашивайте, – отозвался Кромов.

– Что происходит у вас на родине, мосье? Мы тут спорим. Симон говорит, что ваши русские рабочие…

– У меня нет никаких сведений о том, что происходит в России, – прервал грузчика Кромов. Но тот не унимался.

– А Симон – это наш товарищ Симон Дарье, – вот он, он говорит…

Мосье Морешаль вдруг пришел в ярость.

– Симон Дарье? – заорал он. – Почему остановили разгрузку? Опять этот Симон Дарье?! Я вас всех оштрафую!

И мосье Морешаль трусцой побежал по трапу. Ящик дернулся и со скрипом стал удаляться от борта.

VIII. Май 1918 года. Гости из России

Солнечные блики дрожат и вспыхивают на рябой под ветром поверхности пруда. Мальчик медленно входит в воду, осторожно ступает, нащупывая дно ногой при каждом шаге. Оступился, передернул узкими плечами, поймал равновесие. Потом повернулся назад всем корпусом. Оказалось, что у мальчика связаны руки. Обращенные внутрь ладонями, они связаны в запястьях несколькими обводами матерчатого пояска. Вытянув вперед связанные руки, лег на воду и поплыл прочь от берега, энергично работая ногами, выбрасывая из воды руки с растопыренными пальцами. Вода захлестывает его, летят, сверкая, брызги.

Мальчик ничего не слышит, кроме плеска воды и своего учащенного дыхания. Впереди, за накатывающейся толщей воды, он видит белый дом с флигелем, часть колоннады и крыльца, у которого растут высокие кусты жасмина. Дыхание его учащается, становится хриплым. Вода закрывает белый дом, исказив пейзаж, как в кривом зеркале. Совсем закрыла.

Вот дом возник снова, на крыльце – высвеченная солнцем женская фигура в белом платье. Выбежала из дома еще одна женщина, потом маленький мальчик. Снова все исчезло, сквозь воду мутным пятном светит солнце.

И снова дом, какие-то люди бегут к воде, к нему, к пловцу. Впереди женщина в белом платье и белой косынке. Она далеко обогнала всех, подхваченный ее рукой край длинной юбки полощется на бегу…

– Алеша! – кричит женщина издали. – Алексей!..

– Алексей! – сказал голос Елизаветы Витальевны. – Да проснись же, Алекс…

Кромов лежал в гостиной на маленьком диване в неудобной беспомощной позе. Он заснул одетый, успев снять только пиджак.

Проснулся, сел, провел ладонью по волосам, по лицу, с трудом приходя в себя.

– Прости, Лиз, – пробормотал он сонно, – мне сейчас приснилось…

– Я не умею угадывать сны. – Елизавета Витальевна была настроена решительно. – Но я хотела бы знать, правильно ли я поняла твой отказ от предложения военного министра?

– Отказ? Откуда ты узнала о моем отказе?

– К сожалению, не от тебя, Алекс, я тебя не понимаю. Я – твоя жена. Зачем ты сразу не доверился мне, почему я должна узнать все от третьих лиц? Где мы теперь будем жить: в Америке? В Швейцарии? В Англии? Почему ты мне ничего не отвечаешь, Алекс?

Он внимательно изучал ее лицо, словно видел впервые.

– А почему ты думаешь, Лиз, что мы не можем остаться жить во Франции?

Она пожала плечами:

– Мне кажется, это неудобно. Ты уверен, что нас все поймут правильно? Французы – да, они практические люди. Но наши, русские… Русскими уже сейчас полон Париж, и я думаю, их здесь будет становиться все больше. Конечно, нам придется их поддерживать, тех, кто особенно нуждается, но зависть… Бог знает что начнут говорить, будут требовать у нас эти деньги. Нет, Алекс, во Франции оставаться невозможно, – заключила Елизавета Витальевна.

– Теперь я тебя не понимаю. – Он продолжал внимательно ее разглядывать. – Отказываюсь понимать…

– Я говорю о деньгах, которые теперь никому не принадлежат. Ведь получить их можешь только ты. Мосье Манжен сказал мне…

– Ах, мосье Манжен…

– Он наш друг, Алекс…

– Ваш друг, графиня.

– Ты ревнуешь? – Она кокетливо выпятила нижнюю губу. – Это так необычно… У меня гораздо больше оснований для ревности, однако я… Эта певичка… О! Какой грозный вид! Думаю, ты не станешь меня бить, как этого твоего офицерика?

В дверях появилась молоденькая горничная:

– Извините, к вам гости, мадам.

– Гости? – Елизавета Витальевна поправила прическу. – Так поздно? Мы никого не ждем… – И вопросительно взглянула на мужа.

– Скажите, что нас нет дома, – буркнул Кромов.

– Я могу сказать, мосье. Но это ваши мать и брат. Из России.

Софья Сергеевна Кромова, величественная седая старуха, сдерживая рыдания, раскрыла навстречу сыну объятия:

– Алеша, все погибло… Алеша…

Младший брат Алексея Алексеевича – Платон смотрел виноватыми глазами. На его лице застыло удивленное выражение.

Потом они засиделись за столом допоздна. Брат Платон то и дело подливал себе вино в большой бокал зеленого стекла.

– Мне все еще кажется, что я плыву, – признался Платон, вытирая усы салфеткой и подкладывая себе новую порцию. – Это не приведи господь, как нас с мама трепало в открытом море. Шторм – десять баллов!

– Не слушай его, Алексей, – сказала старая графиня. – Он все время преувеличивает. Капитан говорил – четыре балла.

– Вы, мама, тоже мне говорили, что я преувеличиваю, когда я вам доложил, что мужики в Кромовке заняли весь наш дом. – И к брату Алексею: – Мне староста успел написать. Ты знаешь, кто теперь там всем заправляет у нас в Кромовке? Артемка! Паршивец! Помнишь его?

– Подожди. Это кучерский сын, – сказал Алексей. – Рыжий?

– Именно, рыжий. – Платон подлил себе вина. – Вообрази только: сын нашего кучера – хозяин Кромовки, родового имения. Каково? – И удивленно поднял брови.

– Может быть, это ненадолго, – предположила Елизавета Витальевна.

– Ненадолго? Это вам так представляется здесь, в Париже. Помнишь, Алеша, отец наш говорил: вот когда народ пойдет с топориками…

– Это уже случалось в русской истории.

– Но чтобы армия была на стороне революции – так не было. Это, брат, не фунт шоколада. Я до сих пор не могу поверить, что мы здесь, у вас. Мне все это кажется сном. А помнишь, Алеша, как ты на спор переплывал пруд со связанными руками и чуть не утонул? Мне влетело, а тебе ничего не было. Мама тебя баловала.

– Опять преувеличение. Я Алешу никогда не баловала. Тебя баловала, ты – младший.

Алексей Алексеевич улыбнулся:

– А помнишь, как ты произносил «свёкла» и «клюква»? Получалось: клёкла и клюкла.

– Не помню.

– А я помню.

– Что ни говорите, а нет кухни лучше французской. – Софья Сергеевна поднялась из-за стола. – Проводите меня, душечка, – попросила она Елизавету Витальевну, – а то я стоя усну.

Женщины ушли.

– Алексей, – сказал Платон, – я не хотел говорить при мама. В Петербурге, в Москве – повсюду аресты, расстрелы. Я как подумаю, что там у нас в Кромовке, со мной что-то нехорошее делается, ей-богу… Что ты думаешь предпринять, когда вспыхнет гражданская война?

– А она вспыхнет?

– Фактически она уже началась. Я думаю, французы нас поддержат. И англичане.

– Интервенция? А чем будем расплачиваться?

– Россия велика… чем-то, конечно, придется поступиться… В одном я твердо убежден: или мы – или они. Третьего не дано.