355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Василий Жуковский » Стихи и сказки » Текст книги (страница 1)
Стихи и сказки
  • Текст добавлен: 5 апреля 2017, 14:30

Текст книги "Стихи и сказки"


Автор книги: Василий Жуковский


Жанры:

   

Сказки

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

СТИХИ И СКАЗКИ


Василий Андреевич Жуковский
(1783–1852)

Среди стихотворений Пушкина, посвящённых Жуковскому, есть одно, начинающееся такими словами:

 
Его стихов пленительная сладость
Пройдёт веков завистливую даль…
 

Предсказание Пушкина сбылось. Стихи и сказки Жуковского и сегодня – хотя они написаны около ста пятидесяти лет назад – пленяют и радуют нас. А происходит это потому, что они исполнены светлого чувства любви к людям, к природе, полны действия и написаны лёгким, живым и звучным языком.

Василий Андреевич Жуковский был сыном тульского помещика и пленной турчанки Сальхи, отданной ему в крепостные.

Хотя детство будущего поэта проходило в доме отца, оно не было счастливым. «Я не был оставлен, брошен, имел угол, – вспоминая о ранней поре жизни, писал поэт, – но… не чувствовал ничьей любви». Когда Жуковскому пошёл пятнадцатый год, его поместили в одно из лучших учебных заведений того времени – Московский университетский пансион, который он и закончил с отличием. Его имя «лучшего из лучших учеников» было занесено на мраморную доску в зале пансиона.

По окончании пансиона Жуковский выступил как поэт-переводчик. Переводы Жуковского были сразу же замечены и высоко оценены знатоками литературы. Этот успех вселил в юношу веру в своё поэтическое дарование, и он решил посвятить себя всецело литературным трудам.

Жуковский первый познакомил русских читателей с лучшими произведениями мировой поэзии. Он переводил басни знаменитого французского баснописца Лафонтена, стихи и поэмы немецких и английских поэтов. «Более всего для русской литературы Жуковский сделал как переводчик», – говорил Алексей Максимович Горький. Но наряду с переводами и пересказами из иностранной поэзии у Жуковского были и произведения, рождённые впечатлениями русской жизни.

В 1812 году французский император Наполеон, считавшийся непобедимым полководцем, пошёл войной на Россию. Жуковский вступил в народное ополчение. После Бородинского сражения, положившего начало разгрому наполеоновской армии, он написал стихотворение «Певец во стане русских воинов». В нём поэт славил защитников родной земли и говорил о своей сыновней любви к ней.

Стихотворение это в самое короткое время стало известно всей России.

Вскоре Жуковский переехал из Москвы в Петербург. В сентябре 1815 года состоялось его знакомство с 16-летним Пушкиным, учившимся в ту пору в Лицее – школе для родовитых дворян, помещавшийся в пригороде Петербурга – Царском Селе.

Жуковский сразу понял, каким великим талантом наделён Пушкин.

«Я сделал ещё приятное знакомство с нашим молодым чудотворцем Пушкиным, – писал он в ту же осень поэту Вяземскому. – Я был у него в Саарском Селе[1]1
  Саарское Село – старинное название Царского Села; теперь город Пушкин.


[Закрыть]
. Милое, живое творение. Это надежда нашей словесности… Нам всем необходимо соединиться, чтобы помочь вырасти этому будущему гиганту, который всех нас перерастёт…» Эта встреча двух поэтов, совсем юного и уже прославленного, положила начало их дружбе, которую они сохранили навсегда. Жуковский был не только заботливым старшим другом Пушкина – он был и учителем его в поэзии. Когда же в 1820 году Пушкин прочитал Жуковскому только что законченную свою первую поэму «Руслан и Людмила», Жуковский подарил ему свой портрет, написав на нём: «Победителю ученику от побеждённого учителя…»

В 1826 году Жуковский совершил заграничное путешествие. В Германии он посетил всемирно прославленного поэта Гёте. Наслышанный о Пушкине, Гёте попросил Жуковского передать Пушкину перо, которым он только что писал. Жуковский охотно передал своему другу этот подарок. Пушкин сделал сафьяновый футляр, на котором было написано «Перо Гёте», и дорожил подарком.

Лето 1831 года Жуковский и Пушкин проводили в Царском Селе. Увлечённый народной поэзией, песнями и сказками, сам уже написавший «Сказку о попе и о работнике его Балде» и «Сказку о медведихе», Пушкин предложил Жуковскому поэтический турнир – состязание на лучший стихотворный пересказ русских сказок. Жуковский охотно принял вызов. В результате этого соревнования Пушкиным была написана «Сказка о царе Салтане», а Жуковским «Сказка об Иване-царевиче и Сером Волке» и «Сказка про царя Берендея». Работа над сказками очень полюбилась обоим поэтам. В последующие годы Пушкин пишет ещё несколько сказок. Новые сказки написал и Жуковский.

Жуковский интересовался не только творчеством русского народа, но и творчеством народов Ирана, Индии, Греции. Важнейшим трудом своей жизни он считал выполненный им перевод «Одиссеи» – стихотворной поэмы древнегреческого поэта Гомера. Он не раз выражал мечту о том, чтоб эта поэма, в которой нашли своё отражение представления древних греков о добре и зле, их обычаи и верования, полюбилась бы русским детям. «По-моему, – говорил Жуковский, – нет книги, которая была бы столь прилична первому периоду жизни, как „Одиссея“, возбуждающая все способности души прелестью разнообразною».

Человек разносторонней одарённости и исключительного трудолюбия, Жуковский был не только замечательным поэтом, «гением перевода», по словам Пушкина, но и отличным музыкантом и превосходным рисовальщиком. Он хорошо гравировал на меди и сам иллюстрировал многие свои стихотворения. В небольшой виньетке к «Певцу во стане русских воинов» Жуковский изобразил своего певца, то есть самого себя, безбородым юношей, в казачьей куртке, стоящим с лирой перед бородачами-товарищами, расположившимися на земле подле сторожевого огня.

Жуковский постоянно работал над отделкой своих переводов и стихов. «Я уверен, что только тот почитает труд тяжёлым, кто не знает его, но именно тот его и любит, кто наиболее обременён им», – говорил он. Под конец жизни, когда поэт ослеп, он продолжал писать ощупью, при помощи изобретённой им машинки.

Жуковский был сердечным и добрым человеком. Используя свои связи с царским двором, он постоянно помогал тем писателям, которых притесняло правительство. Добивается смягчения участи Пушкина – замены грозившей ему ссылки в Соловки высылкой на Юг, – устраивает возвращение из ссылки писателя-революционера Герцена; благодаря его деятельной помощи, великого украинского поэта Тараса Шевченко удалось освободить от крепостной зависимости.

До нас дошло письмо Жуковского к одной из фрейлин двора, в котором он говорит о предстоящем выкупе из крепостной неволи Шевченко. В этом письме он нарисовал себя кувыркающимся от радости.

В память 22 апреля 1838 года – дня, когда Шевченко перестал быть крепостным, – он посвятил Жуковскому свою, поэму «Катерина».

В 1837 году Жуковский совершил вместе с сыном царя, в воспитатели к которому был назначен с 1826 года, путешествие по России. Познакомившись в Сибири с невыносимыми условиями жизни декабристов, сосланных на каторжные работы, он хлопочет о смягчении их участи. Враг угнетения человека человеком, Жуковский ещё в 1822 году отпустил на волю своих крепостных.

Постоянно просивший за всех, кому царь грозил расправой, он в конце концов сам заслужил царскую немилость. Когда, заступаясь перед царём за очередного литератора, он сказал, что ручается за него, царь ему ответил: «А за тебя кто поручится?»

После гибели Пушкина Жуковский написал письмо шефу жандармов Бенкендорфу, в котором гневно обрушился на него, а с ним вместе и на самого царя и его приближённых за те притеснения, какие они чинили Пушкину на протяжении всей его жизни. Письмо это помогло нам распознать виновников безвременной смерти поэта.

В 1839 году Жуковский подал в отставку, которую царь принял.

Последние годы своей жизни он провёл за границей, где и скончался в возрасте шестидесяти девяти лет.

Хотя Жуковский писал главным образом грустные стихи, писал о печальном, переводя и пересказывая те произведения иностранных поэтов, в которых они с особой силой восставали против неправды, в жизни он вовсе не был грустным, хмурым человеком. Он любил и других повеселить, и сам повеселиться с друзьями: любил и умел ценить острое слово, весёлую шутку. Эта его любовь к остроумному, забавному нашла своё отражение и в ряде его оригинальных стихов, и в пересказанных им сказках. Он особенно ценил способность сказок развивать фантазию, их, как он говорил, «привлекательность».

Жуковский писал для взрослых, но есть у него и несколько стихотворений, написанных специально для детей – для его маленьких сына и дочки: «Жаворонок», «Птичка летает», «Котик и козлик» и сказочка «Мальчик с пальчик». Тот, кто их хоть раз прочтёт, навсегда запомнит – такие они простые и в то же время музыкальные, поэтические.

Будить в сердцах людей добрые, светлые чувства всегда было заботой Жуковского.

И. Воробьёва

Стихи

* * *
* * *
 
Родного неба милый свет,
    Знакомые потоки,
Златые игры первых лет
    И первых лет уроки,
Что вашу прелесть заменит?
    О родина святая,
Какое сердце не дрожит,
    Тебя благословляя?
 
* * *
 
Там небеса и воды ясны!
Там песни птичек сладкогласны!
     О родина, все дни твои прекрасны!
Где б ни был я, но всё с тобой
     Душой.
Ты помнишь ли, как под горою,
Осеребряемый росою,
     Белелся луч вечернею порою
И тишина слетала в лес
     С небес?
Ты помнишь ли наш пруд спокойный,
И тень от ив в час полдня знойный,
     И над водой от стада гул нестройный,
И в лоне вод, как сквозь стекло,
     Село?
Там на заре пичужка пела;
Даль озарялась и светлела;
     Туда, туда душа моя летела:
Казалось сердцу и очам —
     Всё там!..
 
Птичка
 
Птичка летает,
Птичка играет,
Птичка поёт;
Птичка летала,
Птичка играла,
Птички уж нет!
Где же ты, птичка?
Где ты, певичка?
В дальнем краю
Гнёздышко вьёшь ты;
Там и поёшь ты
Песню свою.
 
Жаворонок
 
На солнце тёмный лес зардел,
В долине пар белеет тонкий,
И песню раннюю запел
В лазури жаворонок звонкий.
 
 
Он голосисто с вышины
Поёт, на солнышке сверкая:
Весна пришла к нам молодая,
Я здесь пою приход весны.
 
Котик и козлик
 
Там котик усатый
По садику бродит,
А козлик рогатый
За котиком ходит;
И лапочкой котик
Помадит свой ротик;
А козлик седою
Трясёт бородою.
 
Летний вечер
 
Знать, солнышко утомлено:
За горы прячется оно;
Луч погашает за лучом
И, алым тонким облачком
Задёрнув лик усталый свой,
Уйти готово на покой.
 
 
Пора ему и отдохнуть;
Мы знаем, летний долог путь.
Везде ж работа: на горах,
В долинах, в рощах и лугах;
Того согрей; тем свету дай
И всех притом благословляй.
 
 
Буди заснувшие цветы
И им расписывай листы;
Потом медвяною росой
Пчелу-работницу напой
И чистых капель меж листов
Оставь про резвых мотыльков.
 
 
Зерну скорлупку расколи
И молодую из земли
Былинку выведи на свет;
Пичужкам приготовь обед;
Тех приюти между ветвей,
А тех на гнёздышке согрей.
 
 
И вишням дай румяный цвет,
Не позабудь горячий свет
Рассыпать на зелёный сад,
И золотистый виноград
От зноя листьями прикрыть,
И колос зрелостью налить.
 
 
А если жар для стад жесток,
Смани их к роще в холодок;
И тучку тёмную скопи,
И травку влагой окропи,
И яркой радугой с небес
Сойди на тёмный луг и лес.
 
 
А где под острою косой
Трава ложится полосой,
Туда безоблачно сияй
И сено в копны собирай,
Чтоб к ночи луг от них пестрел
И с ними ряд возов скрипел.
 
 
Итак, совсем не мудрено,
Что разгорелося оно,
Что отдыхает на горах
В полупотухнувших лучах
И нам, сходя за небосклон,
В прохладе шепчет: «Добрый сон!»
 
Загадки
 
Не человечьими руками
       Жемчужный разноцветный мост
Из вод построен над водами.
       Чудесный вид! огромный рост!
Раскинув паруса шумящи,
       Не раз корабль под ним проплыл;
Но на хребет его блестящий
       Ещё никто не восходил.
Идёшь к нему – он прочь стремится
       И в то же время недвижим;
С своим потоком он родится
       И вместе исчезает с ним.
 
(Радуга)
 
На пажити необозримой,
    Не убавляясь никогда,
Скитаются неисчислимо
    Сереброрунные стада.
В рожок серебряный играет
    Пастух, приставленный к стадам:
Он их в златую дверь впускает
    И счёт ведёт им по ночам.
И, недочёта им не зная,
    Пасёт он их давно, давно,
Стада поит вода живая,
    И умирать им не дано.
Они одной дорогой бродят
    Под стражей пастырской руки,
И юноши их там находят,
    Где находили старики;
У них есть вождь – Овен прекрасный,
    Их сторожит огромный Пес,
Есть Лев меж ними неопасный
    И Дева – чудо из чудес.
 
(Небо и Звезды)
Вечер
 
Уж вечер… облаков померкнули края,
Последний луч зари на башнях умирает;
Последняя в реке блестящая струя
      С потухшим небом угасает.
 
 
Всё тихо: рощи спят; в окрестности покой;
Простёршись на траве под ивой наклонённой,
Внимаю, как журчит, сливаяся с рекой,
      Поток, кустами осенённый.
 
 
Как слит с прохладою растений фимиам![2]2
  Фимиам (греч.) – благоухание.


[Закрыть]

Как сладко в тишине у брега струй плесканье!
Как тихо веянье зефира[3]3
  Зефир – лёгкий ветер.


[Закрыть]
по водам
      И гибкой ивы трепетанье!
 
Солнце и Борей
 
Солнцу раз сказал Борей[4]4
  Борей – северный ветер. У древних греков Борей – бог северо-восточного ветра.


[Закрыть]
:
«Солнце, ярко ты сияешь!
Ты всю землю оживляешь
Теплотой своих лучей!..
Но сравнишься ль ты со мною?
Я сто раз тебя сильней!
Захочу – пущусь, завою
И в минуту мраком туч
Потемню твой яркий луч.
Всей земле своё сиянье
Ты без шума раздаёшь,
Тихо на небо взойдёшь,
Продолжаешь путь в молчанье,
И закат спокоен твой!
Мой обычай не такой!
С рёвом, свистом я летаю,
Всем верчу, всё возмущаю,
Всё дрожит передо мной!
Так не я ли царь земной?..
И труда не будет много
То на деле доказать!
Хочешь власть мою узнать?
Вот, гляди: большой дорогой
Путешественник идёт;
Кто скорей с него сорвёт
Плащ, которым он накрылся,
Ты иль я?..» И вмиг Борей
Всею силою своей,
Как неистовый, пустился
С путешественником в бой.
Тянет плащ с него долой.
Но напрасно он хлопочет…
Путешественник вперёд
Всё идёт себе, идёт,
Уступить никак не хочет
И плаща не отдаёт.
Наконец Борей в досаде
Замолчал; и вдруг из туч
Показало Солнце луч,
И, при первом Солнца взгляде
Оживлённый теплотой,
Путешественник по воле
Плащ, ему не нужный боле,
Снял с себя своей рукой!
Солнце весело блеснуло
И сопернику шепнуло:
«Безрассудный мой Борей!
Ты расхвастался напрасно!
Видишь: злобы самовластной
Милость кроткая сильней!»
 
Лесной царь
(Баллада)
 
Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?
Ездок запоздалый, с ним сын молодой.
К отцу, весь издрогнув, малютка приник;
Обняв, его держит и греет старик.
 
 
– Дитя, что ко мне ты так робко прильнул?
– Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул:
Он в тёмной короне, с густой бородой.
– О нет, то белеет туман над водой.
 
 
«Дитя, оглянися; младенец, ко мне,
Весёлого много в моей стороне:
Цветы бирюзовы, жемчужны струи;
Из золота слиты чертоги[5]5
  Чертог – дворец.


[Закрыть]
мои».
 
 
– Родимый, лесной царь со мной говорит:
Он золото, перлы[6]6
  Перлы – жемчуга.


[Закрыть]
и радость сулит.
– О нет, мой младенец, ослышался ты:
То ветер, проснувшись, колыхнул листы.
 
 
«Ко мне, мой младенец; в дуброве моей
Узнаешь прекрасных моих дочерей:
При месяце будут играть и летать,
Играя, летая, тебя усыплять».
 
 
– Родимый, лесной царь созвал дочерей:
Мне, вижу, кивают из тёмных ветвей.
– О нет, всё спокойно в ночной глубине:
То вётлы седые стоят в стороне.
 
 
«Дитя, я пленился твоей красотой:
Неволей иль волей, а будешь ты мой».
– Родимый, лесной царь нас хочет догнать;
Уж вот он: мне душно, мне тяжко дышать.
 
 
Ездок оробелый не скачет, летит;
Младенец тоскует, младенец кричит;
Ездок погоняет, ездок доскакал…
В руках его мёртвый младенец лежал.
 
Море
 
Безмолвное море, лазурное море,
Стою очарован над бездной твоей.
Ты живо; ты дышишь; смятенной любовью,
Тревожною думой наполнено ты.
Безмолвное море, лазурное море,
Открой мне глубокую тайну твою:
Что движет твоё необъятное лоно?
Чем дышит твоя напряжённая грудь?
Иль тянет тебя из земныя неволи
Далёкое, светлое небо к себе?..
Таинственной, сладостной полное жизни,
Ты чисто в присутствии чистом его:
Ты льёшься его светозарной лазурью,
Вечерним и утренним светом горишь,
Ласкаешь его облака золотые
И радостно блещешь звездами его.
Когда же сбираются тёмные тучи,
Чтоб ясное небо отнять у тебя —
Ты бьёшься, ты воешь, ты волны подъемлешь,
Ты рвёшь и терзаешь враждебную мглу…
И мгла исчезает, и тучи уходят;
Но, полное прошлой тревоги своей,
Ты долго вздымаешь испуганны волны,
И сладостный блеск возвращённых небес
Не вовсе тебе тишину возвращает;
Обманчив твоей неподвижности вид:
Ты в бездне покойной скрываешь смятенье,
Ты, небом любуясь, дрожишь за него.
 
Дружба
 
         Скатившись с горной высоты,
Лежал на прахе дуб, перунами[7]7
  Перун – бог грома и молний у древних славян.


[Закрыть]
разбитый;
А с ним и гибкий плющ, кругом его обвитый…
         О Дружба, это ты!
 

Сказки

Сказка об Иване-царевиче и Сером Волке
 
Давным-давно был в некотором царстве
Могучий царь, по имени Демьян
Данилович. Он царствовал премудро;
И было у него три сына: Клим —
Царевич, Пётр-царевич и Иван —
Царевич. Да ещё был у него
Прекрасный сад, и чудная росла
В саду том яблоня; всё золотые
Родились яблоки на ней. Но вдруг
В тех яблоках царёвых оказался
Великий недочёт; и царь Демьян
Данилович был так тем опечален,
Что похудел, лишился аппетита
И впал в бессонницу. Вот наконец,
Призвав к себе своих трёх сыновей,
Он им сказал: «Сердечные друзья
И сыновья мои родные, Клим —
Царевич, Пётр-царевич и Иван —
Царевич, должно вам теперь большую
Услугу оказать мне; в царский сад мой
Повадился таскаться ночью вор;
И золотых уж очень много яблок
Пропало; для меня ж пропажа эта
Тошнее смерти. Слушайте, друзья:
Тому из вас, кому поймать удастся
Под яблоней ночного вора, я
Отдам при жизни половину царства;
Когда ж умру, и всё ему оставлю
В наследство». Сыновья, услышав то,
Что им сказал отец, уговорились
Поочерёдно в сад ходить и ночь
Не спать, и вора сторожить. И первый
Пошёл, как скоро ночь настала, Клим —
Царевич в сад и там залёг в густую
Траву под яблоней, и с полчаса
В ней пролежал, да и заснул так крепко,
Что полдень был, когда, глаза продрав,
Он поднялся, во весь зевая рот.
И, возвратись, царю Демьяну он
Сказал, что вор в ту ночь не приходил.
Другая ночь настала; Пётр-царевич
Сел сторожить под яблонею вора;
Он целый час крепился, в темноту
Во все глаза глядел, но в темноте
Всё было пусто; наконец и он,
Не одолев дремоты, повалился
В траву и захрапел на целый сад.
Давно был день, когда проснулся он.
Пришед к царю, ему донёс он так же,
Как Клим-царевич, что и в эту ночь
Красть царских яблок вор не приходил.
На третью ночь отправился Иван —
Царевич в сад по очереди вора
Стеречь. Под яблоней он притаился,
Сидел не шевелясь, глядел прилежно
И не дремал; и вот, когда настала
Глухая полночь, сад весь облеснуло
Как будто молнией; и что же видит
Иван-царевич? От востока быстро
Летит жар-птица, огненной звездою
Блестя и в день преобращая ночь.
Прижавшись к яблоне, Иван-царевич
Сидит, не движется, не дышит, ждёт,
Что будет? Сев на яблоню, жар-птица
За дело принялась и нарвала
С десяток яблок. Тут Иван-царевич,
Тихохонько поднявшись из травы,
Схватил за хвост воровку; уронив
На землю яблоки, она рванулась
Всей силою и вырвала из рук
Царевича свой хвост и улетела;
Однако у него в руках одно
Перо осталось, и такой был блеск
От этого – пера, что целый сад
Казался огненным. К царю Демьяну
Пришед, Иван-царевич доложил
Ему, что вор нашёлся и что этот
Вор был не человек, а птица; в знак же,
Что правду он сказал, Иван-царевич
Почтительно царю Демьяну подал
Перо, которое он из хвоста
У вора вырвал. С радости отец
Его расцеловал. С тех пор не стали
Красть яблок золотых, и царь Демьян
Развеселился, пополнел и начал
По-прежнему есть, пить и спать. Но в нём
Желанье сильное зажглось: добыть
Воровку яблок, чудную жар-птицу.
Призвав к себе двух старших сыновей,
«Друзья мои, – сказал он, – Клим-царевич
И Пётр-царевич, вам уже давно
Пора людей увидеть и себя
Им показать. С моим благословеньем
И с помощью господней поезжайте
На подвиги и наживите честь
Себе и славу; мне ж, царю, достаньте
Жар-птицу; кто из вас её достанет,
Тому при жизни я отдам пол царства,
А после смерти всё ему оставлю
В наследство». Поклонясь царю, немедля
Царевичи отправились в дорогу.
Немного времени спустя пришел
К царю Иван-царевич и сказал:
«Родитель мой, великий государь
Демьян Данилович, позволь мне ехать
За братьями; и мне пора людей
Увидеть и себя им показать,
И честь себе нажить от них и славу.
Да и тебе, царю, я угодить
Желал бы, для тебя достав жар-птицу.
Родительское мне благословенье
Дай и позволь пуститься в путь мой с богом!»
На это царь сказал: «Иван-царевич,
Ещё ты молод, погоди; твоя
Пора придёт; теперь же ты меня
Не покидай; я стар, уж мне недолго
На свете жить; а если я один
Умру, то на кого покину свой
Народ и царство?» Но Иван-царевич
Был так упрям, что напоследок царь
И нехотя его благословил.
И в путь отправился Иван-царевич;
И ехал, ехал и приехал к месту,
Где разделялася дорога на три.
Он на распутье том увидел столб,
А на столбе такую надпись: Кто
Поедет прямо, будет всю дорогу
И голоден и холоден; кто вправо
Поедет, будет жив, да конь его
Умрёт, а влево кто поедет, сам
Умрёт, да конь его жив будет. Вправо,
Подумавши, поворотить решился
Иван-царевич. Он недолго ехал;
Вдруг выбежал из леса Серый Волк
И кинулся свирепо на коня;
 
 
И не успел Иван-царевич взяться
За меч, как был уж конь заеден,
И Серый Волк пропал. Иван-царевич,
Повесив голову, пошёл тихонько
Пешком; но шёл недолго; перед ним
По-прежнему явился Серый Волк
И человечьим голосом сказал:
«Мне жаль, Иван-царевич, мой сердечный,
Что твоего я доброго коня
Заел, но ты ведь сам, конечно, видел,
Что на столбу написано; тому
Так следовало быть; однако ж ты
Свою печаль забудь и на меня
Садись; тебе я верою и правдой
Служить отныне буду. Ну, скажи же,
Куда теперь ты едешь и зачем?»
И Серому Иван-царевич Волку
Всё рассказал. А Серый Волк ему
Ответствовал: «Где отыскать жар-птицу,
Я знаю; ну, садися на меня,
Иван-царевич, и поедем с богом».
И Серый Волк быстрее всякой птицы
Помчался с седоком; и с ним он в полночь
У каменной стены остановился.
«Приехали, Иван-царевич! – Волк
Сказал, – но слушай, в клетке золотой
За этою оградою висит
Жар-птица; ты её из клетки
Достань тихонько, клетки же отнюдь
Не трогай: попадёшь в беду».
Иван-Царевич перелез через ограду;
За ней в саду увидел он жар-птицу
В богатой клетке золотой, и сад
Был освещён, как будто солнцем. Вынув
Из клетки золотой жар-птицу, он
Подумал: «В чём же мне её везти?»
И, позабыв, что Серый Волк ему
Советовал, взял клетку; но отвсюду
Проведены к ней были струны; громкий
Поднялся звон, и сторожа проснулись
И в сад сбежались, и в саду Ивана —
Царевича схватили – и к царю
Представили, а царь (он назывался
Далматом) так сказал: «Откуда ты?
И кто ты?» – «Я Иван-царевич; мой
Отец, Демьян Данилович, владеет
Великим, сильным государством; ваша
Жар-птица по ночам летать в наш сад
Повадилась, чтоб золотые красть
Там яблоки: за ней меня послал
Родитель мой, великий государь
Демьян Данилович». На это царь
Далмат сказал: «Царевич ты иль нет,
Того не знаю я; но, если правду
Сказал ты, то не царским ремеслом
Ты промышляешь; мог бы прямо мне
Сказать: „Отдай мне, царь Далмат, жар-птицу“,
И я тебе её руками б отдал
Во уважение того, что царь
Демьян Данилович, столь знаменитый
Своей премудростью, тебе отец.
Но слушай, я тебе мою жар-птицу
Охотно уступлю, когда ты сам
Достанешь мне коня Золотогрива;
Принадлежит могучему царю
Афрону он. За тридевять земель
Ты в тридесятое отправься царство
И у могучего царя Афрона
Мне выпроси коня Золотогрива
Иль хитростью какой его достань.
Когда ж ко мне с конём не возвратишься,
То по всему расславлю свету я,
Что ты не царский сын, а вор; и будет
Тогда тебе великий срам и стыд».
Повесив голову, Иван-царевич
Пошёл туда, где был им Серый Волк
Оставлен. Серый Волк ему сказал:
«Напрасно же меня, Иван-царевич,
Ты не послушался; но пособить
Уж нечем; будь вперёд умней; поедем
За тридевять земель к царю Афрону».
И Серый Волк быстрее всякой птицы
Помчался с седоком; и к ночи в царство
Царя Афрона прибыли они
И у дверей конюшни царской там
Остановились. «Ну, Иван-царевич,
Послушай, – Серый Волк сказал: – войди
В конюшню; конюха спят крепко; ты
Легко из стойла выведешь коня
Золотогрива; только не бери
Его уздечки: снова попадёшь в беду».
В конюшню царскую Иван-царевич
Вошёл, и вывел он коня из стойла;
Но, на беду, взглянувши на уздечку,
Прельстился ею так, что позабыл
Совсем о том, что Серый Волк сказал,
И снял с гвоздя уздечку. Но и к ней
Проведены отвсюду были струны;
Всё зазвенело; конюха вскочили;
И был с конём Иван-царевич пойман,
И привели его к царю Афрону,
И царь Афрон спросил сурово: «Кто ты?»
Ему Иван-царевич то ж в ответ
Сказал, что и царю Далмату. Царь
Афрон ответствовал: «Хороший ты
Царевич! Так ли должно поступать
Царевичам? И царское ли дело
Шататься по ночам и воровать
Коней? С тебя я буйную бы мог
Снять голову; но молодость твою
Мне жалко погубить; да и коня
Золотогрива дать я соглашусь,
Лишь поезжай за тридевять земель
Ты в тридесятое отсюда царство
Да привези оттуда мне царевну
Прекрасную Елену, дочь царя
Могучего Касима; если ж мне
Её не привезёшь, то я везде расславлю,
Что ты ночной бродяга, плут и вор».
Опять, повесив голову, пошёл
Туда Иван-царевич, где его
Ждал Серый Волк. И Серый Волк сказал:
«Ой ты, Иван-царевич! Если б я
Тебя так не любил, здесь моего бы
И духу не было. Ну, полно охать,
Садися на меня, поедем с богом
За тридевять земель к царю Касиму;
Теперь моё, а не твоё уж дело».
И Серый Волк опять скакать с Иваном —
Царевичем пустился. Вот они
Проехали уж тридевять земель,
И вот они уж в тридесятом царстве;
И Серый Волк, ссадив с себя Ивана —
Царевича, сказал: «Недалеко
Отсюда царский сад; туда один
Пойду я; ты ж меня дождись под этим
Зелёным дубом». Серый Волк пошёл
И перелез через ограду сада
И закопался в куст, и там лежал
Не шевелясь. Прекрасная Елена
Касимовна – с ней красные девицы
И мамушки и нянюшки – пошла
Прогуливаться в сад; а Серый Волк
Того и ждал: приметив, что царевна,
От прочих отделяся, шла одна,
Он выскочил из-под куста, схватил
Царевну, за спину её свою
Закинул и давай бог ноги. Страшный
Крик подняли и красные девицы,
И мамушки, и нянюшки; и весь
Сбежался двор[8]8
  Двор – здесь: придворные, служащие во дворце.


[Закрыть]
, министры, камергеры[9]9
  Камергер – почётное звание, которое давалось некоторым придворным дворянам.


[Закрыть]

И генералы; царь велел собрать
Охотников и всех спустить своих.
Собак борзых и гончих – всё напрасно:
Уж Серый Волк с царевной и с Иваном —
Царевичем был далеко и след
Давно простыл; царевна же лежала
Без всякого движенья у Ивана —
Царевича в руках (так Серый Волк
Её, сердечную, перепугал).
Вот понемногу начала она
Входить в себя, пошевелилась, глазки
Прекрасные открыла и, совсем
Очнувшись, подняла их на Ивана —
Царевича и покраснела вся,
Как роза алая; и с ней Иван —
Царевич покраснел, и в этот миг
Она и он друг друга полюбили
Так сильно, что ни в сказке рассказать,
Ни описать пером того не можно.
И впал в глубокую печаль Иван —
Царевич: крепко, крепко не хотелось
С царевною Еленою ему
Расстаться и её отдать царю
Афрону; да и ей самой то было
Страшнее смерти. Серый Волк, заметив
Их горе, так сказал: «Иван-царевич,
Изволишь ты кручиниться напрасно;
Я помогу твоей кручине: это
Не служба – службишка; прямая служба
Ждёт впереди». И вот они уж в царстве
Царя Афрона. Серый Волк сказал:
«Иван-царевич, здесь должны умненько
Мы поступить: я превращусь в царевну;
А ты со мной явись к царю Афрону,
Меня ему отдай и, получив
Коня Золотогрива, поезжай вперёд
С Еленою Касимовной; меня вы
Дождитесь в скрытном месте; ждать же вам
Не будет скучно». Тут, ударясь оземь,
Стал Серый Волк царевною Еленой
Касимовной. Иван-царевич, сдав
Его с рук на руки царю Афрону
И получив коня Золотогрива,
На том коне стрелой пустился в лес,
Где настоящая его ждала
Царевна. Во дворце ж царя Афрона
Тем временем готовилася свадьба,
И в тот же день с невестой царь к венцу
Пошёл; когда же их перевенчали
И молодой был должен молодую
Поцеловать, губами царь Афрон
С шершавою столкнулся волчьей мордой,
 
 
И эта морда за нос укусила
Царя, и не жену перед собой
Красавицу, а волка царь Афрон
Увидел. Серый Волк недолго стал
Тут церемониться: он сбил хвостом
Царя Афрона с ног и прянул в двери.
Все принялись кричать: «Держи, держи!
Лови, лови!» Куда ты! Уж Ивана —
Царевича с царевною Еленой
Давно догнал проворный Серый Волк;
И уж, сошед с коня Золотогрива,
Иван-царевич пересел на Волка,
И уж вперёд они опять, как вихри,
Летели. Вот приехали и в царство
Далматово они. И Серый Волк
Сказал: «В коня Золотогрива
Я превращусь, а ты, Иван-царевич,
Меня отдав царю и взяв жар-птицу,
По-прежнему с царевною Еленой
Ступай вперёд; я скоро догоню вас».
Так всё и сделалось, как Волк устроил.
Немедленно велел Золотогрива
Царь оседлать, и выехал на нём
Он с свитою придворной на охоту;
И впереди у всех он поскакал
За зайцем; все придворные кричали:
«Как молодецки скачет царь Далмат!»
Но вдруг из-под него на всём скаку
Юркнул шершавый Волк, и царь Далмат,
Перекувырнувшись с его спины,
Вмиг очутился головою вниз,
Ногами вверх и, по плеча ушедши
В распаханную землю, упирался
В неё руками и, напрасно силясь
Освободиться, в воздухе болтал
Ногами; вся к нему тут свита
Скакать пустилася; освободили
Царя; потом все принялися громко
Кричать: «Лови, лови! Трави, трави!»
Но было некого травить; на Волке
 
 
Уже по-прежнему сидел Иван —
Царевич, на коне ж Золотогриве
Царевна, и под ней Золотогрив
Гордился и плясал; не торопясь,
Большой дорогою они шажком
Тихонько ехали; и мало ль, долго ль
Их длилася дорога – наконец
Они доехали до места, где Иван —
Царевич Серым Волком в первый раз
Был встречен; и ещё лежали там
Его коня белеющие кости;
И Серый Волк, вздохнув, сказал Ивану —
Царевичу: «Теперь, Иван-царевич,
Пришла пора друг друга нам покинуть;
Я верою и правдою доныне
Тебе служил и ласкою твоею
Доволен, и, покуда жив, тебя
Не позабуду; здесь же на прощанье
Хочу тебе совет полезный дать:
Будь осторожен, люди злы; и братьям
Родным не верь. Молю усердно бога,
Чтоб ты домой доехал без беды
И чтоб меня обрадовал приятным
Известьем о себе. Прости, Иван —
Царевич». С этим словом Волк исчез.
Погоревав о нём, Иван-царевич,
С царевною Еленой на седле,
С жар-птицей в клетке за плечами, дале
Поехал на коне Золотогриве,
И ехали они дня три, четыре;
И вот, подъехавши к границе царства,
Где властвовал премудрый царь Демьян
Данилович, увидели богатый
Шатёр, разбитый на лугу зелёном;
И из шатра к ним вышли… кто же? Клим
И Пётр царевичи. Иван-царевич
Был встречею такою несказанно
Обрадован; а братьям в сердце зависть
Змеёй вползла, когда они жар-птицу
С царевною Еленой у Ивана —
Царевича увидели в руках:
Была им мысль несносна показаться
Без ничего к отцу, тогда как брат
Меньшой воротится к нему с жар-птицей,
С прекрасною невестой и с конём
Золотогривом и ещё получит
Полцарства по приезде; а когда
Отец умрёт, и всё возьмёт в наследство.
И вот они замыслили злодейство:
Вид дружеский принявши, пригласили
Они в шатёр свой отдохнуть Ивана —
Царевича с царевною Еленой
Прекрасною. Без подозренья оба
Вошли в шатёр. Иван-царевич, долгой
Дорогой утомлённый, лёг и скоро
Заснул глубоким сном; того и ждали
Злодеи-братья: мигом острый меч
Они ему вонзили в грудь, и в поле
Его оставили и, взяв царевну,
Жар-птицу и коня Золотогрива,
Как добрые, отправилися в путь.
А между тем, недвижим, бездыханен,
Облитый кровью, на поле широком
Лежал Иван-царевич. Так прошёл
Весь день; уже склоняться начинало
На запад солнце; поле было пусто;
И уж над мёртвым с чёрным воронёнком
Носился, каркая и распустивши
Широко крылья, хищный ворон. Вдруг,
Откуда ни возьмись, явился Серый
Волк: он, беду великую почуяв,
На помощь подоспел; ещё б минута,
И было б поздно. Угадав, какой
Был умысел у ворона, он дал
Ему на мёртвое спуститься тело;
И только тот спустился, разом цап
Его за хвост; закаркал старый ворон.
«Пусти меня на волю, Серый Волк!» —
Кричал он. «Не пущу, – тот отвечал, —
Пока не принесёт твой воронёнок
Живой и мёртвой мне воды». И ворон
Велел лететь скорее воронёнку,
За мёртвою и за живой водою.
Сын полетел, а Серый Волк, отца
Порядком скомкав, с ним весьма учтиво
Стал разговаривать, и старый ворон
Довольно мог ему порассказать
О том, что он видал в свой долгий век
Меж птиц и меж людей. И слушал
Его с большим вниманьем Серый Волк
И мудрости его необычайной
Дивился, но, однако, всё за хвост
Его держал и иногда, чтоб он
Не забывался, мял его легонько
В когтистых лапах. Солнце село; ночь
Настала и прошла; и занялась
Заря, когда с живой водой и мёртвой
В двух пузырьках проворный воронёнок
Явился. Серый Волк взял пузырьки
И ворона-отца пустил на волю.
Потом он с пузырьками подошёл
К лежавшему недвижимо Ивану —
Царевичу: сперва его он мёртвой
Водою вспрыснул – и в минуту рана
Его закрылася, окостенелость
Пропала в мёртвых членах, заиграл
Румянец на щеках; его он вспрыснул
Живой водой – и он открыл глаза,
Пошевелился, потянулся, встал
И молвил: «Как же долго проспал я?» —
«И вечно бы тебе здесь спать, Иван —
Царевич, – Серый Волк сказал, – когда б
Не я; теперь тебе прямую службу
Я отслужил; но эта служба, знай,
Последняя; отныне о себе
Заботься сам. А от меня прими
Совет и поступи, как я тебе скажу.
Твоих злодеев-братьев нет уж боле
На свете; им могучий чародей
Кощей Бессмертный голову обоим
Свернул, и этот чародей навёл
На ваше царство сон; и твой родитель
И подданные все его теперь
Непробудимо спят; твою ж царевну
С жар-птицей и конём Золотогривом
Похитил вор Кощей; все трое
Заключены в его волшебном замке.
Но ты, Иван-царевич, за свою
Невесту ничего не бойся; злой
Кощей над нею власти никакой
Иметь не может: сильный талисман
Есть у царевны; выйти ж ей из замка
Нельзя; её избавит только смерть
Кощеева; а как найти ту смерть, и я
Того не ведаю; об этом Баба
Яга одна сказать лишь может.
Ты, Иван-царевич, должен эту Бабу
Ягу найти; она в дремучем, тёмном лесе,
В седом, глухом бору живёт в избушке
На курьих ножках; в этот лес ещё
Никто следа не пролагал; в него
Ни дикий зверь не заходил, ни птица
Не залетала. Разъезжает Баба
Яга по целой поднебесной в ступе,
Пестом железным погоняет, след
Метлою заметает. От неё
Одной узнаешь ты, Иван-царевич,
Как смерть Кощееву тебе достать.
А я тебе скажу, где ты найдёшь
Коня, который привезёт тебя
Прямой дорогой в лес дремучий к Бабе
Яге. Ступай отсюда на восток;
Придёшь на луг зелёный; посреди
Его растут три дуба; меж дубами
В земле чугунная зарыта дверь
С кольцом; за то кольцо ты подыми
Ту дверь и вниз по лестнице сойди;
Там за двенадцатью дверями заперт
Конь богатырский; сам из подземелья
К тебе он выбежит; того коня
Возьми и с богом поезжай; с дороги
Он не собьётся. Ну, теперь прости,
Иван-царевич; если бог велит
С тобой нам свидеться, то это будет
Не иначе, как у тебя на свадьбе».
И Серый Волк помчался к лесу; вслед
За ним смотрел Иван-царевич с грустью;
Волк, к лесу подбежавши, обернулся,
В последний раз махнул издалека
Хвостом и скрылся. А Иван-царевич,
Оборотившись на восток лицом,
Пошёл вперёд. Идёт он день, идёт
Другой; на третий он приходит к лугу
Зелёному; на том лугу три дуба
Растут; меж тех дубов находит он
Чугунную с кольцом железным дверь;
Он подымает дверь; под тою дверью
Крутая лестница; по ней он вниз
Спускается, и перед ним внизу
Другая дверь, чугунная ж, и крепко
Она замком висячим заперта.
И вдруг, он слышит, конь заржал, и ржанье
Так было сильно, что, с петлей сорвавшись,
Дверь наземь рухнула с ужасным стуком;
И видит он, что вместе с ней упало
Ещё одиннадцать дверей чугунных;
За этими чугунными дверями
Давным-давно конь богатырский заперт
Был колдуном. Иван-царевич свистнул;
Почуяв седока, на молодецкий
Свист богатырский конь из стойла прянул
И прибежал, легок, могуч, красив,
Глаза как звёзды, пламенные ноздри,
Как туча грива, – словом, конь не конь,
А чудо. Чтоб узнать, каков он силой,
Иван-царевич по спине его
Повёл рукой, и под рукой могучей
Конь захрапел и сильно пошатнулся,
Но устоял, копыта втиснув в землю;
И человечьим голосом Ивану —
Царевичу сказал он: «Добрый витязь,
Иван-царевич, мне такой, как ты,
Седок и надобен; готов тебе
Я верою и правдою служить;
Садися на меня, и с богом в путь наш
Отправимся; на свете все дороги
Я знаю; только прикажи, куда
Тебя везти, туда и привезу».
Иван-царевич в двух словах коню
Всё объяснил и, севши на него,
Прикрикнул. И взвился могучий конь,
От радости заржавши, на дыбы;
Бьёт по крутым бедрам его седок;
И конь бежит, под ним земля дрожит;
Несётся выше он дерев стоячих,
Несётся ниже облаков ходячих,
И прядает через широкий дол,
И застилает узкий дол хвостом,
И грудью все заграды пробивает,
Летя стрелой и лёгкими ногами
Былиночки к земле не пригибая,
Пылиночки с земли не подымая.
Но, так скакав день целый, наконец
Конь утомился, пот с него бежал
Ручьями, весь был окружён, как дымом,
Горячим паром он. Иван-царевич,
Чтоб дать ему вздохнуть, поехал шагом;
Уж было под вечер; широким полем
Иван-царевич ехал и прекрасным
Закатом солнца любовался. Вдруг
Он слышит дикий крик; глядит… и что же?
Два Лешая дерутся на дороге,
Кусаются, брыкаются, друг друга
Рогами тычут. К ним Иван-царевич
Подъехавши, спросил: «За что у вас,
Ребята, дело стало?» – «Вот за что, —
Сказал один. – Три клада нам достались:
Драчун-дубинка, скатерть-самобранка
Да шапка-невидимка – нас же двое;
Как поровну нам разделиться? Мы
Заспорили, и вышла драка; ты
Разумный человек; подай совет нам,
Как поступить». – «А вот как, – им Иван —
Царевич отвечал. – Пущу стрелу,
А вы за ней бегите; с места ж, где
Она на землю упадёт, обратно
Пуститесь взапуски ко мне; кто первый
Здесь будет, тот возьмёт себе на выбор
Два клада; а другому взять один.
Согласны ль вы?» – «Согласны», – закричали
Рогатые и стали рядом. Лук
Тугой свой натянув, пустил стрелу
Иван-царевич; Лешие за ней
Помчались, выпуча глаза, оставив
На месте скатерть, шапку и дубинку.
 
 
Тогда Иван-царевич, взяв под мышку
И скатерть и дубинку, на себя
Надел спокойно шапку-невидимку,
Стал невидим и сам и конь, и дале
Поехал, глупым Лешаям оставив
На произвол, начать ли снова драку
Иль помириться. Богатырский конь
Поспел ещё до захожденья солнца
В дремучий лес, где обитала Баба
Яга. И, въехав в лес, Иван-царевич
Дивится древности его огромных
Дубов и сосен, тускло освещённых
Зарёй вечернею; и всё в нём тихо:
Деревья все как сонные стоят,
Не колыхнётся лист, не шевельнётся
Былинка; нет живого ничего
В безмолвной глубине лесной, ни птицы
Между ветвей, ни в травке червяка;
Лишь слышится в молчанье повсеместном
Гремучий топот конский. Наконец
Иван-царевич выехал к избушке
На курьих ножках. Он сказал: «Избушка,
Избушка, к лесу стань задом, ко мне
Стань передом». И перед ним избушка
Перевернулась; он в неё вошёл;
В дверях остановись, перекрестился
На все четыре стороны, потом,
Как должно, поклонился и, глазами
Избушку всю окинувши, увидел,
Что на полу её лежала Баба
Яга, упёрши ноги в потолок
И в угол голову. Услышав стук
В дверях, она сказала: «Фу! фу! фу!
Какое диво! Русского здесь духу
До этих пор не слыхано слыхом,
Не видано видом, а нынче русский
Дух уж в очах свершается. Зачем
Пожаловал сюда, Иван-царевич?
Неволею иль волею? Доныне
Здесь ни дубравный зверь не проходил,
Ни птица лёгкая не пролетала,
Ни богатырь лихой не проезжал;
Тебя как бог сюда занёс, Иван —
Царевич?» – «Ах, безмозглая ты ведьма! —
Сказал Иван-царевич Бабе
Яге. – Сначала накорми, напой
Меня ты, молодца; да постели
Постелю мне, да выспаться мне дай,
Потом расспрашивай». И тотчас Баба
Яга, поднявшись на ноги, Ивана —
Царевича как следует обмыла
И выпарила в бане, накормила
И напоила, да и тотчас спать
В постелю уложила, так примолвив:
«Спи, добрый витязь; утро мудренее,
Чем вечер; здесь теперь спокойно
Ты отдохнёшь; нужду ж свою расскажешь
Мне завтра; я, как знаю, помогу».
Иван-царевич, богу помолясь,
В постелю лёг и скоро сном глубоким
Заснул и проспал до полудня. Вставши,
Умывшися, одевшися, он Бабе
Яге подробно рассказал, зачем
Заехал к ней в дремучий лес; и Баба
Яга ему ответствовала так:
«Ах! добрый молодец Иван-царевич,
Затеял ты нешуточное дело;
Но не кручинься, всё уладим с богом;
Я научу, как смерть тебе Кощея
Бессмертного достать; изволь меня
Послушать: на море на Окиане,
На острове великом на Буяне
Есть старый дуб; под этим старым дубом
Зарыт сундук, окованный железом;
В том сундуке лежит пушистый заяц;
В том зайце утка серая сидит;
А в утке той яйцо; в яйце же смерть
Кощеева. Ты то яйцо возьми
И с ним ступай к Кощею, а когда
В его приедешь замок, то увидишь,
Что змей двенадцатиголовый вход
В тот замок стережёт; ты с этим змеем
Не думай драться, у тебя на то
Дубинка есть; она его уймёт.
А ты, надевши шапку-невидимку,
Иди прямой дорогою к Кощею
Бессмертному; в минуту он издохнет,
Как скоро ты при нём яйцо раздавишь.
Смотри лишь не забудь, когда назад
Поедешь, взять и гусли-самогуды:
Лишь их игрою только твой родитель
Демьян Данилович и всё его
Заснувшее с ним вместе государство
Пробуждены быть могут. Ну, теперь
Прости, Иван-царевич; бог с тобою;
Твой добрый конь найдёт дорогу сам;
Когда ж свершишь опасный подвиг свой,
То и меня, старуху, помяни
Не лихом, а добром». Иван-царевич,
Простившись с Бабою Ягою, сел
На доброго коня, перекрестился,
По-молодецки свистнул; конь помчался,
И скоро лес дремучий за Иваном —
Царевичем пропал вдали, и скоро
Мелькнуло впереди чертою синей
На крае неба море Окиан.
Вот прискакал и к морю Окиану
Иван-царевич. Осмотрясь, он видит,
Что у моря лежит рыбачий невод
И что в том неводе морская щука
Трепещется. И вдруг ему та щука
По-человечьи говорит: «Иван —
Царевич, вынь из невода меня
И в море брось; тебе я пригожуся».
Иван-царевич тотчас просьбу щуки
Исполнил, и она, хлестнув хвостом
В знак благодарности, исчезла в море.
А на море глядит Иван-царевич
В недоумении; на самом крае,
Где небо с ним как будто бы слилося,
Он видит, длинной полосою остров
Буян чернеет; он и недалёк;
Но кто туда перевезёт? Вдруг конь
Заговорил: «О чём, Иван-царевич,
Задумался? О том ли, как добраться
Нам до Буяна острова? Да что
За трудность! Я тебе корабль; сиди
На мне да крепче за меня держись,
Да не робей, и духом доплывём».
И в гриву конскую Иван-царевич
Рукою впутался, крутые бёдра
Коня ногами крепко стиснул; конь
Рассвирепел и, расскакавшись, прянул
С крутого берега в морскую бездну;
На миг и он и всадник в глубине
Пропали; вдруг раздвинулася с шумом
Морская зыбь, и вынырнул могучий
Конь из неё с отважным седоком;
И начал конь копытами и грудью
Бить по водам и волны пробивать,
И вкруг него кипела, волновалась,
И пенилась, и брызгами взлетала
Морская зыбь, и сильными прыжками,
Под крепкие копыта загребая
Кругом ревущую волну, как лёгкий
На парусах корабль с попутным ветром,
Вперёд стремился конь, и длинный след
Шипящею бежал за ним змеёю;
И скоро он до острова Буяна
Доплыл и на берег его отлогий
Из моря выбежал, покрытый пеной.
Не стал Иван-царевич медлить; он,
Коня пустив по шёлковому лугу
Ходить, гулять и травку медовую
Щипать, пошёл поспешным шагом к дубу,
Который рос у берега морского
На высоте муравчатого холма.
И, к дубу подошед, Иван-царевич
Его шатнул рукою богатырской,
Но крепкий дуб не пошатнулся; он
Опять его шатнул – дуб скрипнул; он
Ещё шатнул его и посильнее,
Дуб покачнулся, и под ним коренья
Зашевелили землю; тут Иван-царевич
Всей силою рванул его – и с треском
Он повалился, из земли коренья
Со всех сторон, как змеи, поднялися,
И там, где ими дуб впивался в землю,
Глубокая открылась яма. В ней
Иван-царевич кованый сундук
Увидел; тотчас тот сундук из ямы
Он вытащил, висячий сбил замок,
Взял за уши лежавшего там зайца
И разорвал; но только лишь успел
Он зайца разорвать, как из него
Вдруг выпорхнула утка; быстро
Она взвилась и полетела к морю;
 
 
В неё пустил стрелу Иван-царевич,
И метко так, что пронизал её
Насквозь; закрякав, кувырнулась утка;
И из неё вдруг выпало яйцо,
И прямо в море; и пошло, как ключ,
Ко дну. Иван-царевич ахнул; вдруг,
Откуда ни возьмись, морская щука
Сверкнула на воде, потом юркнула,
Хлестнув хвостом, на дно, потом опять
Всплыла и, к берегу с яйцом во рту
Тихохонько приближась, на песке
Яйцо оставила, потом сказала:
«Ты видишь сам теперь, Иван-царевич,
Что я тебе в час нужный пригодилась».
С сим словом щука уплыла. Иван —
Царевич взял яйцо; и конь могучий
С Буяна острова на твёрдый берег
Его обратно перенёс. И дале
Конь поскакал и скоро прискакал
К крутой горе, на высоте которой
Кощеев замок был; её подошва
Обведена была стеной железной,
И у ворот железной той стены
Двенадцатиголовый змей лежал;
И из его двенадцати голов
Всегда шесть спали, шесть не спали, днём
И ночью по два раза для надзора
Сменяясь; а в виду ворот железных
Никто и вдалеке остановиться
Не смел: змей подымался, и от зуб
Его уж не было спасенья – он
Был невредим и только сам себя
Мог умертвить; чужая ж сила сладить
С ним никакая не могла. Но конь
Был осторожен; он подвёз Ивана —
Царевича к горе со стороны,
Противной воротам, в которых змей
Лежал и караулил; потихоньку
Иван-царевич в шапке-невидимке
Подъехал к змею; шесть его голов
Во все глаза по сторонам глядели,
Разинув рты, оскалив зубы; шесть
Других голов на вытянутых шеях
Лежали на земле, не шевелясь,
И, сном объятые, храпели. Тут
Иван-царевич, подтолкнув дубинку,
Висевшую спокойно на седле,
Шепнул ей: «Начинай!» Не стала долго
Дубинка думать, тотчас прыг с седла,
На змея кинулась и ну его
По головам и спящим и неспящим
Гвоздить. Он зашипел, озлился, начал
Туда, сюда бросаться; а дубинка
Его себе колотит да колотит;
Лишь только он одну разинет пасть,
Чтобы её схватить, – ан нет, прошу
Не торопиться, уж она
Ему другую чешет морду; все он
Двенадцать ртов откроет, чтоб её
Поймать, – она по всем его зубам,
Оскаленным как будто напоказ,
Гуляет и все зубы чистит; взвыв
И все носы наморщив, он зажмёт
Все рты и лапами схватить дубинку
Попробует – она тогда его
Честит по всем двенадцати затылкам;
Змей в исступлении, как одурелый,
Кидался, выл, кувыркался, от злости
Дышал огнём, грыз землю – всё напрасно!
Не торопясь, отчётливо, спокойно,
Без промахов, над ним свою дубинка
Работу продолжает и его,
Как на току усердный цеп, молотит;
Змей наконец озлился так, что начал
Грызть самого себя и, когти в грудь
Себе вдруг запустив, рванул так сильно,
Что разорвался надвое и, с визгом
На землю грянувшись, издох. Дубинка
Работу и над мёртвым продолжать
Свою, как над живым, хотела; но
Иван-царевич ей сказал: «Довольно!»
И вмиг она, как будто не бывала
Ни в чём, повисла на седле. Иван —
Царевич, у ворот коня оставив
И разостлавши скатерть-самобранку
У ног его, чтоб мог усталый конь
Наесться и напиться вдоволь, сам
Пошёл, покрытый шапкой-невидимкой,
С дубинкою на всякий случай и с яйцом
В Кощеев замок. Трудновато было
Карабкаться ему на верх горы;
Вот, наконец, добрался и до замка
Кощеева Иван-царевич. Вдруг
Он слышит, что в саду недалеко
Играют гусли-самогуды; в сад
Вошедши, в самом деле он увидел,
Что гусли на дубу висели и играли
И что под дубом тем сама Елена
Прекрасная сидела, погрузившись
В раздумье. Шапку-невидимку снявши,
Он тотчас ей явился и рукою
Знак подал, чтоб она молчала. Ей
Потом он; на ухо шепнул: «Я смерть
Кощееву принёс; ты подожди
Меня на этом месте; я с ним скоро
Управлюся и возвращусь; и мы
Немедленно уедем». Тут Иван —
Царевич, снова шапку-невидимку
Надев, хотел идти искать Кощея
Бессмертного в его волшебном замке,
Но он и сам пожаловал. Приближась,
Он стал перед царевною Еленой
Прекрасною и начал попрекать ей
Её печаль и говорить: «Иван —
Царевич твой к тебе уж не придёт;
Его уж нам не воскресить. Но чем же
Я не жених тебе, скажи сама,
Прекрасная моя царевна? Полно ж
Упрямиться, упрямство не поможет;
Из рук моих оно тебя не вырвет;
Уж я…» Дубинке тут шепнул Иван —
Царевич: «Начинай!» И принялась
Она трепать Кощею спину. С криком,
Как бешеный, коверкаться и прыгать
Он начал, а Иван-царевич, шапки
Не сняв, стал приговаривать: «Прибавь,
Прибавь, дубинка; поделом ему,
Собаке, не воруй чужих невест;
Не докучай своею волчьей харей
И глупым сватовством своим прекрасным
Царевнам; злого сна не наводи
На царства! Крепче бей его, дубинка!» —
«Да где ты? Покажись! – кричал Кощей. —
Кто ты таков?» – «А вот кто!» – отвечал
Иван-царевич, шапку-невидимку
Сняв с головы своей, и в то ж мгновенье
Ударил оземь он яйцо; оно
Разбилось вдребезги; Кощей Бессмертный
Перекувырнулся и околел.
Иван-царевич из саду с царевной
Еленою Прекрасной вышел, взять
Не позабывши гусли-самогуды,
Жар-птицу и коня Золотогрива.
Когда ж они с крутой горы спустились
И, севши на коней, в обратный путь
Поехали, гора, ужасно затрещав,
Упала с замком, и на месте том
Явилось озеро, и долго чёрный
Над ним клубился дым, распространяясь
По всей окрестности с великим смрадом.
Тем временем Иван-царевич, дав
Коням на волю их везти, как им
Самим хотелось, весело с прекрасной
Невестой ехал. Скатерть-самобранка
Усердно им дорогою служила,
И был всегда готов им вкусный завтрак,
Обед и ужин в надлежащий час:
На мураве душистой утром, в полдень
Под деревом густовершинным, ночью
Под шёлковым шатром, который был
Всегда из двух отдельных половин
Составлен. И за каждой их трапезой
Играли гусли-самогуды; ночью
Светила им жар-птица, а дубинка
Стояла на часах перед шатром;
Кони же, подружась, гуляли вместе,
Каталися по бархатному лугу
Или траву росистую щипали,
Иль голову кладя поочерёдно
Друг другу на спину, спокойно спали.
Так ехали они путём-дорогой
И наконец приехали в то царство,
Которым властвовал отец Ивана —
Царевича, премудрый царь Демьян
Данилович. И царство всё, от самых
Его границ до царского двора,
Объято было сном непробудимым;
И где они ни проезжали, всё
Там спало; на поле перед сохой
Стояли спящие волы; близ них
С своим бичом, взмахнутым и заснувшим
На взмахе, пахарь спал; среди большой
Дороги спал ездок с конём, и пыль,
Поднявшись, сонная, недвижным клубом
Стояла; в воздухе был мёртвый сон;
На деревах листы дремали молча;
И в ветвях сонные молчали птицы;
В селеньях, в городах всё было тихо,
Как будто в гробе: люди по домам,
На улицах, гуляя, сидя, стоя,
И с ними всё: собаки, кошки, куры,
В конюшнях лошади, в закутах овцы,
И мухи на стенах, и дым в трубах —
Всё спало. Так в отцовскую столицу
Иван-царевич напоследок прибыл
С царевной Еленою Прекрасной.
И, на широкий взъехав царский двор,
Они на нём лежащие два трупа
Увидели: то были Клим и Пётр
Царевичи, убитые Кощеем.
Иван-царевич, мимо караула,
Стоявшего в параде сонным строем,
Прошед, по лестнице повёл невесту
В покои царские. Был во дворце,
По случаю прибытия двух старших
Царёвых сыновей, богатый пир
В тот самый час, когда убил обоих
Царевичей и сон на весь народ
Навёл Кощей; весь пир в одно мгновенье
Тогда заснул, кто как сидел, кто как
Ходил, кто как плясал; и в этом сне
Ещё их всех нашёл Иван-царевич;
Демьян Данилович спал стоя; подле
Царя храпел министр его двора
С открытым ртом, с неконченным во рту
Докладом; и придворные чины,
Все вытянувшись, сонные стояли
Перед царём, уставив на него
Свои глаза, потухшие от сна,
С подобострастием на сонных лицах,
С заснувшею улыбкой на губах.
Иван-царевич, подошед с царевной
Еленою Прекрасною к царю,
Сказал: «Играйте, гусли-самогуды»,
И заиграли гусли-самогуды…
Вдруг всё очнулось, всё заговорило,
Запрыгало и заплясало; словно
Ни на минуту не был прерван пир.
А царь Демьян Данилович, увидя,
Что перед ним с царевною Еленой
Прекрасною стоит Иван-царевич,
Его любимый сын, едва совсем
Не обезумел: он смеялся, плакал,
Глядел на сына, глаз не отводя,
И целовал его, и миловал,
И напоследок так развеселился,
Что руки в боки и пошёл плясать
С царевною Еленою Прекрасной.
Потом он приказал стрелять из пушек,
Звонить в колокола и бирючам[10]10
  Бирюч, или глашатай. – В старину так назывался человек, громким голосом объявлявший на улицах и площадях распоряжения правительства.


[Закрыть]

Столице возвестить, что возвратился
Иван-царевич, что ему полцарства
Теперь же уступает царь Демьян
Данилович, что он наименован
Наследником, что завтра брак его
С царевною Еленою свершится
В придворной церкви и что царь Демьян
Данилович весь свой народ зовёт
На свадьбу к сыну, всех военных, статских[11]11
  Статский – не военный, гражданский служащий.


[Закрыть]
,
Министров, генералов, всех дворян
Богатых, всех дворян мелкопоместных,
Купцов, мещан, простых людей и даже
Всех нищих. И на следующий день
Невесту с женихом повёл Демьян
Данилович к венцу; когда же их
Перевенчали, тотчас поздравленье
Им принесли все знатные чины
Обоих полов; а народ на площади
Дворцовой той порой кипел, как море;
Когда же вышел с молодыми царь
К нему на золотой балкон, от крика:
Да здравствует наш государь Демьян
Данилович с наследником Иваном —
Царевичем и с дочерью царевной
Еленою Прекрасною! все зданья
Столицы дрогнули и от взлетевших
На воздух шапок божий день затмился.
Вот на обед все званные царём
Сошлися гости – вся его столица;
В домах осталися одни больные
Да дети, кошки и собаки. Тут
Своё проворство скатерть-самобранка
Явила: вдруг она на целый город
Раскинулась; сама собою площадь
Уставилась столами, и столы
По улицам в два ряда протянулись;
На всех столах сервиз был золотой,
И не стекло – хрусталь, а под столами
Шелковые ковры повсюду были
Разостланы; и всем гостям служили
Гайдуки[12]12
  Гайдук – слуга. В гайдуки брали очень высоких людей. Одетые в нарядную одежду – ливрею, они обычно стояли на запятках кареты, в которой ехал их хозяин.


[Закрыть]
в золотых ливреях. Был
Обед такой, какого никогда
Никто не слыхивал: уха, как жидкий
Янтарь, сверкавшая в больших кастрюлях;
Огромно-жирные, длиною в сажень,
Из Волги стерляди на золотых
Узорных блюдах; кулебяка с сладкой
Начинкою, с груздями гуси, каша
С сметаною, блины с икрою свежей
И крупной, как жемчуг, и пироги
Подовые, потопленные в масле;
А для питья шипучий квас в хрустальных
Кувшинах, мартовское пиво, мёд
Душистый и вино из всех земель:
Шампанское, венгерское, мадера,
И ренское, и всякие наливки —
Короче молвить, скатерть-самобранка
Так отличилася, что было чудо.
Но и дубинка не лежала праздно:
Вся гвардия была за царский стол
Приглашена, вся даже городская
Полиция – дубинка молодецки
За всех одна служила: во дворце
Держала караул; она ж ходила
По улицам, чтоб наблюдать везде
Порядок: кто ей пьяный нападался,
Того она толкала в спину прямо
На съезжую[13]13
  Съезжая – место при полицейском управлении, где наказывали розгами простой народ.


[Закрыть]
; кого ж в пустом где доме
За кражею она ловила, тот
Был так отшлёпан, что от воровства
Навеки отрекался и вступал
В путь добродетели – дубинка, словом,
Неимоверные во время пира
Царю, гостям и городу всему
Услуги оказала. Между тем
Всё во дворце кипело, гости ели
И пили так, что с их румяных лиц
Катился пот; тут гусли-самогуды
Явили всё усердие своё:
При них не нужен был оркестр, и гости
Уж музыки наслышались такой.
Какая никогда им и во сне
Не грезилась. Но вот, когда, наполнив
Вином заздравный кубок, царь Демьян
Данилович хотел провозгласить
Сам многолетье новобрачным, громко
На площади раздался трубный звук;
Все изумились, все оторопели;
Царь с молодыми сам идёт к окну,
И что же их является очам?
Карета в восемь лошадей (трубач
С трубою впереди) к крыльцу дворца
Сквозь улицу толпы народной скачет;
И та карета золотая; козлы
С подушкою и бархатным покрыты
Намётом; назади шесть гайдуков;
Шесть скороходов по бокам; ливреи
На них из серого сукна, по швам
Басоны[14]14
  Басоны – тесьма, которой для украшения обшивалась одежда слуг в барских домах.


[Закрыть]
; на каретных дверцах герб[15]15
  Герб – щит, на котором изображались знаки, присвоенные государству, городу или отдельному дворянскому роду.


[Закрыть]
:
В червлёном поле волчий хвост под графской
Короною. В карету заглянув,
Иван-царевич закричал: «Да это
Мой благодетель Серый Волк!» Его
Встречать бегом он побежал. И точно,
Сидел в карете Серый Волк; Иван —
Царевич, подскочив к карете, дверцы
Сам отворил, подножку сам откинул
И гостя высадил; потом он, с ним
Поцеловавшись, взял его за лапу,
Ввёл во дворец и сам его царю
Представил. Серый Волк, отдав поклон
Царю, осанисто на задних лапах
Всех обошёл гостей, мужчин и дам,
И всем, как следует, по комплименту[16]16
  Комплимент – любезность, льстивая похвала.


[Закрыть]

Приятному сказал; он был одет
Отлично: красная на голове
Ермолка с кисточкой, под морду лентой
Подвязанная; шёлковый платок
На шее; куртка с золотым шитьём;
 
 
Перчатки лайковые с бахромою;
Перепоясанные тонкой шалью
Из алого атласа шаровары;
Сафьянные на задних лапах туфли,
И на хвосте серебряная сетка
С жемчужной кистью – так был Серый Волк
Одет. И всех своим он обхожденьем
Очаровал; не только что простые
Дворяне маленьких чинов и средних,
Но и чины придворные, статс-дамы
И фрейлины[17]17
  Статс-дама, фрейлина – придворные звания, которые давались знатным женщинам, приближённым цариц и королев.


[Закрыть]
все были от него
Как без ума. И, гостя за столом
С собою рядом посадив, Демьян
Данилович с ним кубком в кубок стукнул
И возгласил здоровье новобрачным,
И пушечный заздравный грянул залп.
Пир царский и народный продолжался
До тёмной ночи; а когда настала
Ночная тьма, жар-птицу на балконе
В её богатой клетке золотой
Поставили, и весь дворец, и площадь,
И улицы, кипевшие народом,
Яснее дня жар-птица осветила.
И до утра столица пировала.
Был ночевать оставлен Серый Волк;
Когда же на другое утро он,
Собравшись в путь, прощаться стал с Иваном —
Царевичем, его Иван-царевич
Стал уговаривать, чтоб он у них
Остался на житьё, и уверял,
Что всякую получит почесть он,
Что во дворце дадут ему квартиру,
Что будет он по чину в первом классе,
Что разом все получит ордена,
И прочее. Подумав, Серый Волк
В знак своего согласия Ивану —
Царевичу дал лапу, и Иван —
Царевич так был тронут тем, что лапу
Поцеловал. И во дворце стал жить
Да поживать по-царски Серый Волк.
Вот, наконец, по долгом, мирном, славном
Владычестве премудрый царь Демьян
Данилович скончался, на престол
Взошёл Иван Демьянович; с своей
Царицей он до самых поздних лет
Достигнул, и господь благословил
Их многими детьми; а Серый Волк
Душою в душу жил с царём Иваном
Демьяновичем, нянчился с его
Детьми, сам, как дитя, резвился с ними,
Меньшим рассказывал нередко сказки,
А старших выучил читать, писать
И арифметике, и им давал
Полезные для сердца наставленья.
Вот напоследок, царствовав премудро,
И царь Иван Демьянович скончался;
За ним последовал и Серый Волк
В могилу. Но в его нашлись бумагах
Подробные записки обо всём,
Что на своём веку в лесу и свете
Заметил он, и мы из тех записок
Составили правдивый наш рассказ.
 

    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю