Текст книги "Семь тысяч сто с хвостиком (СИ)"
Автор книги: Василий Коледин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)
– Что происходит, душа моя? – взволновано бросилась к нему супруга.
– Тати подпалили федоровские склады, – ответил супруг, грузно опустившись на край кровати.
– Господи помилуй! – Ольга перекрестилась. – Что же теперь будет?
– Не беспокойтесь, мои родные. Я принимаю меры.
– А Петр собирается в город по своим делам! – воскликнула Софья и посмотрела многозначительно на мать.
– Я ему запретил покидать дом, – успокоил своих баб Морозов. – Я приказал усилить нашу охрану. Тепереча во дворе дома будут караулить казаки, не пугайтесь.
– А ты сам дома останешься? – с надеждой спросила Ольга.
– Нет, душа моя, мне нужно отправляться в съезжую избу. Там нонче мое место.
– Будь осторожен, Ванюшенка!
– Не беспокойся, Бог убережет! – супруг поцеловал сначала Ольгу, а потом и любимую дчерь, после чего отправился к себе переодеться чтоб ехать на государеву службу. Не думал он, что она станет такой опасной, когда стремился на нее и бил челом перед государевыми людишками, что решали его судьбу. Думал, что подзаработает маленько, да поправит дела свои расстроенные прежней войной.
Мать и дочь остались одни в родительской спальне. Софья забралась на кровать и прижалась к матери. Они обе были встревожены и обеспокоены, но к этим чувствам у дочери прибавилось и новое совсем не изведанное. Оно ее переполняло и крутилось на языке.
– Матушка, как тебе наш гость?
– Интересный, видный мужчина... красив...опять же в Москве занимает положение...
– А он не скучный?
– Милая моя, мужчина впервые в доме, он не знает семью, не знает привычки и порядки, установленные в ней, перед ним боярин, он послан сюда для исполнения государевой службы, а еще он видит прекрасную девицу. Ты думаешь он будет себя вести свободно? Конечно он скован был, но я чувствую, что он далеко не скучный человек!
– Да, матушка, но он всего сын боярский!
– Это не так уж и важно, как считают многие. И я, и папенька твой, мой горячо любимый супруг воспитывали в тебе уважение не к именам, а к делам. Пустое бахвальство своими предками не красит мужа. Только его дела. По делам судите о нем. Тимофей занимает высокую должность и при рвении завсегда найдет свое место в царских палатах.
– Я понимаю это, матушка...
– Так он тебе приглянулся? – мать заглянула в глаза своей дочери.
– Не знаю покамест..., но он довольно мил...
– Ой, не крути, Софья! – рассмеялась мать.
– Да истину говорю! Не разобралась!
– Ладно, не торопись! Никогда не торопись в выборе. Вона Анна, дочь Еремеевых. Поспешила. Ой любовь! Ой красавец! Выскочила очертя голову за муж. И что?! Сбежала! Позор на семью! Позор на мужа. Позор на нее! Сказывала мне тут Просковья, что тайно пишет Анна матери. Весточки шлет, но просит никому не баить. Сенные бабы говорят, что недалеко убежала, в Оскол. Там живет, но тайно гонцы Еремеевых имеют сношения с ней. Деньги от батюшки перевозят и письма обратно исправно доставляют. Так вот не желаю я такого позора на наши головы. Поэтому и прошу не торопиться с выбором супруга. Мы же не гоним тебя из терема!
Софья сильнее прижалась к любимой матери и поцеловала ей руку. Ольга же в ответ прижала дочь крепко и ее глаза немного заблестели от навернувшихся слез. Дочь рядом и всегда делится с ней своими думами и чувствами, а вот сын все прячет внутри себя. Никогда не поделиться наболевшим, ни с ней, ни с отцом. Петр всегда рос своенравным, упертым и молчаливым. Конечно, он тоже любил своих родителей и уважал их, но считал, что мужчине не гоже делиться с ними своими чувствами, что он сам может все решить и все знает, знает, как ему поступить. Может это и хорошо для молодого человека, вступающего на жизненную дорогу, но все одно сердце матери болело за сыночку своего.
ГЛАВА 7.
Леонтий залихватски спрыгнул со своего жеребца и подержал за узды коня московского государева мужа, который по возрасту был гож в сыновья тульскому сотнику, и был явно невоенного роду.
– Спасибо сударь, – поблагодарил спутника Романцев, немного неуклюже спрыгивая на землю, чем подтвердил подозрения стольника. Чувствовалось, что Тимофей не часто скачет в седле. – Здеся чё ли?
– Да, милгосударь...
– Темень, хоть глаз выколи! – посетовал Тимофей, оглядывая темный пустынный двор.
– Прохор! – гаркнул Леонтий Абросимов и мгновенно дверь избы отворилась, а в проеме показалась чья-то голова. – Пошто такая темень, как душа твоя?! Ну-ка распорядись осветить двор!
– Слушаюсь, Леонтий Еремеевич! Вы заходьте! У нас тут натоплено, тепло, наверное, взмерзли, на скаку, – сказал пристав Прохор, оглядывая нонешнего главу приказа и того, кого он сопровождал. Видимо, это и был тот, кого все ждали – особый обыщик из Москвы. Когда хозяин приказа и обыщик вошли в сени, Прохор послал одного из находившихся в избе стрельцов осветить двор.
Однако это не понадобилось, поскольку во двор стали стекаться стрельцы из полусотни в которой служил Ванька Чернобров. У некоторых из них в руках горели факелы, так что двор вскоре осветился. Тем временем Тимофей вошел вслед за головой стрелецкого приказа в комнату и также, как и он перекрестился на образа в красном углу. Комната показалась ему довольно просторной. Печной угол вопреки правилам не был занавешен и печь, покрытая узорчатыми изразцами, приковывала внимание каждого входящего в избу. Посередке комнаты стоял массивный дубовый стол, по краям которого на лавках сидело несколько служилых: пристав Прохор, один десятник, два пятидесятника и один сотник. Все они были в серых повседневных кафтанах, на поясных ремнях висели сабли, рядом с каждым на столе лежали перчатки с крагами коричневой кожи и только возле сотника лежала шапка, с шитым жемчугом изображением короны и посох, что говорило о старшинстве того стрельца. Ни пистолетов, ни пищалей обыщик при них не увидел, то ли они не взяли их с собой, то ли те хранились в каком-то другом месте. У дальнего окна за маленьким столом, заваленном грудой бумаги и стопками писчих книг сидел подьячий и что-то писал. Дьяка в избе не было, тот убыл к осадному голове, исполняя предписание воеводы.
– Доброго всем здоровья! – поприветствовал Тимофей стрельцов. Те встали и почтительно отвесили прибывшим поклон.
– Что задумались, товарищи мои? – тяжело выдохнул Леонтий скорее приветствие, чем вопрос, садясь рядом с другим сотником на лавку и приглашая сделать тоже самое Романцева. Он положил рядом с собой на стол свою шапку с такой же вышитой короной и хмуро посмотрел на сидящих.
Тимофей тоже подошел к столу и сел рядом с Леонтием, справа от него. Сидящие напротив пятидесятник и десятник потупили свои взоры. Подьячий, поднял голову над книгой, в которую что-то записывал и с интересом посмотрел на вновь прибывших государевых людей.
– Ну, чаво молчите? Али языки проглотили? – первым прервал молчание стрелецкий голова.
– Да что ж баить? – за всех выдохнул довольно молодой сотник Казма Головин. Несмотря на свои годы, Казма уже прошел огонь сражений с ляхами и числился на добром счету в Москве, там его пророчили аж в столичные стрелецкие головы. – Вот разумеем мы Леонтий Еремеевич, что подпалили склады не тати и не беглые, а ляхи, что вот уже месяц шалят на дорогах, сеют смуту и подбивают народец к крамоле.
– Да это знамо и без тебя! Об этих делах воевода давно отписал в столицу! Вот и господин особый обыщик прибыл к нам посля письменов воеводиных. Ты вот лучше скажи, как твои стрельцы несли дозор, коли пропустили ляхов?!
– Стрельцы справно несли дозор, но хитры ляхи попались...
– Стало быть никто и не виновен?
– Стрельцы в этом случае не лытали, а поступили как следовало. Это они и наткнулись на ляхов и зараз стали преследовать тех по слободам. И теперяча они караулят ляхов, что сховались в укрытии, ждут подмоги чтоб схватить их...
– Слухаю я тебя, Казма, и кажется мне ужо, что им по рублю надобно давать за их дела! А склады промеж тем сгорели. И добра там несметно сгинуло, – все еще сердито сказал Леонтий, но уже более примирительным тоном. – Вот я и вопрошаю, что далее делать будем? А коли ляхи начнут посадских людишек резать, как было уж не однажды!?
– Зараз по слободам гуляют усиленные стрелецкие и казацкие дозоры, коим велено всех смутьянов и буйных препровождать в воеводские темницы. Отправил я и конные разъезды на все тракты. Велено атаманом казацким быть готовыми выступить супротив крамольников всяческих, – ответствовал сотник Головин, вонзившись ладонью в свою густую бороду.
– Леонтий, а скажи мне, – тихо произнес Тимофей, но как только он издал первый звук в избе все замолчали, – кто доносил о смуте и крамоле?
– Так у воеводы есть на то свои холопы. Они посередь и посадского люда, и крестьян, и казачков, да и средь стрельцов их немало...
– Мне нужно с каждым побеседовать с глазу на глаз...
– Со всеми?! – удивился стрелецкий голова.
– Их много?
– Разумея, что тьма...
– Десять? Пятьдесят?
– Хм... раз в сам-пять...
– Ну, тогда с тем, кои знають больше остальных. Есть таковые?
– Как не быть!
– И где мне с ними повстречаться?
– Так, есть на то у нас специальная изба.
– Вот туды и ведите мне их. И еще! Там в бумагах воеводы сказано, что надобно мне дать в подчинение десяток стрельцов. Распорядись, Леонтий, чтоб десятка энтова была всегда подле меня...
– Слушаюсь, батюшка, – покорно сказал стрелецкий голова, понимая кто тут старший. Потом он посмотрел на седого пятидесятника. – Матфей Дмитрич, есть у тебя нонче вольная десятка?
– Есть, Леонтий Еремеич. Да вот хотя бы десятка Захара Котова, что околачивается зараз во дворе. Им уже дано особое предписание, вот его десятку можно и передать в подчинение. Только вот Захар...
– Что? – строго прервал пятидесятника Леонтий.
– ... Шипко горяч он. Сгодится ли он в таком деле...
– Пущай не куралесит! Голову оторву если чё! Понял?!
– Понял, батюшка...
– Вот, Тимофей Андреевич, и десятка тебе. Стрельцы справные, не раз ходили и на ляхов, и в дозоре они первые, и в сражении. А десятник их храбр, как черт, вот только маленько своенравен, но если его осечь, то горя с ним не будешь знать. Шоры ему нужны! Ну, а если чё не так, то ты сказывай мне, а я ужо разберусь.
– Поди поладим! – проронил Тимофей.
– Тебе сейчас позвать Котова? – спросил Леонтий.
– Думаю да...
– Прохор! – рявкнул голова. – Зови Котова к господину особому обыщику!
– Не изволь сердиться, Леонтий Еремеич, – услужливо пропел пристав и соскочил со своего места за столом.
Выйдя из избы, он плотно закрыл за собой дверь так, что внутри не было слышно, о чем он говорит со стрельцами во дворе. Скорее всего он готовил десятника к появлению перед очами головы и московского чиновника, да отвечал на вопросы стрельцов, томимых неведением. Однако Прохор вернулся быстро. За ним в избе появился крепкий мужчина лет сорока от роду, темноволосый с проседью. Седые волосы серебрили его голову ровно наполовину. Тимофею отчего-то подумалось, что так чернеет серебро на монетах, покрываясь патиной. Десятник Котов, держа в правой руке смятую шапку, отвесил не глубокий и совсем не почтительный поклон.
– Заходи, Захар! – строго приветствовал его Леонтий.
– Доброго здравия тебе Леонтий Еремеич! И вам господа хорошие не болеть!
– Проходи Захар, садись за стол, – не попросил, а приказал стрелецкий голова.
Десятник прошел в дальний угол избы и сел с противоположного края длинного стола, тем самым давая понять, что он знает свое место, но все это он проделал так, словно был каким-нибудь сыном боярским, гордо и с достоинством.
– Захар, вся твоя десятка здеся? – спросил также строго стрелецкий голова.
– Вся, батюшка...
– Будете отселе выполнять все указания господина особого обыщика Тимофея Андреевича Романцева.
Десятник встал и поклонился указанному мужчине, а потом и голове. Сев обратно, он сжал шапку сильной рукой и молвил.
– А что Леонтий Еремеич нам надобно выполнять? Ежели идти на татей, ты мы готовы хоть зараз!
– У вас нонче несколько иная забота, – отрезал голова.
– Пока нам предстоит вести беседы с посадским людом и дознаваться что тем ведомо о ляхах и их посулах.
– Так мы не обучены таким делам!
– Вам и не следует это делать. Это моя головная боль, а ваша оказывать мне посильную и всякую другую помощь!
– Стало быть нам зараз не нужны ни пищали, ни бердыши, ни сабли?
– Не торопись, Захар, – Романцев опередил открывшего было рот стрелецкого голову и спокойно, проникновенно, но довольно тихо сказал. – Выполняя мои указания не ведомо, что может приключиться. И пищали, да бердыши вам не надобно оставлять дома, они могут пойти в дело хоть зараз, хоть завтра...
– А что ж нам господин хороший предстоит делать?! – все еще с гонором громко спросил десятник.
– Ты, десятник, знай свое место! – прикрикнул Леонтий, возмущенный поведением своего стрельца. Ежели сказали тебе поступить в распоряжение господина особого обыщика, так будь готов выполнить любые его поручения, а не спрашать попусту! Сказано – выполни!
– Так я же не супротив! – Захар уже смиренно стал оправдываться. – Я токмо хотел узнать, в чем наша забота. Мои орлы готовы хоть зараз в баталию вступить, а я им скажу, что надобно укрываться в слободке!
– Да не укрываться! А мы, Захар будем первые смотреть в глаза ворогам и татям! Но чтоб так было, надобно найти их. Одни будут гнаться за ними по пятам и не знамо догонят ли, а другие умом да хитростью их поймают! – терпеливо объяснил Тимофей, понимая, что от взаимопонимания с десятником зависит его успешный труд.
– Ясно, батюшка, не серчай на меня, – примирительно произнес Котов, – впервые предаёмся такому делу...
– Господин стрелецкий голова, – Тимофей посмотрел на Леонтия, – сказывал ты знакомы тебе все сведущие людишки, что извещали о кромоле?
– Имеется список таковых, – кивнул головой стрелецкий начальник.
– Выдай его мне и проводи меня с десятником в избу допросную.
– Подьячий! – крикнул Леонтий подьячему. – Живо дай список видоков и послухов!
Подьячий соскочил со своего места и подбежал к стрелецкому голове, держа в руках свиток грубой бумаги. Леонтий развернул его, бросил в него быстрый взгляд и протянул Тимофею.
– Вот батюшка смотри, – сказал он обыщику, а потом, повернувшись к приставу, приказал тому. – Проводишь господина обыщика в губную избу, представь ему губного старосту и обеспечь господина особого обыщика всем необходимым!
– Слушаюсь, батюшка, – поклонился пристав и замер в ожидании того, когда Тимофей встанет и будет готов следовать за ним.
Романцев пробежал взглядом по содержимому бумаги, свернул ее и, встав из-за стола, натянул на голову свою дорогую шапку.
– Захар, скажи своей десятке подходить к допросной избе, и сам за ходи, я буду тебя ждать!
Вслед за приставом он вышел из избы оставив Леонтия выполнять свои обязанности, предписанные воеводой и смутным временем. Захар, когда они вышли во двор, собрал свою десятку и в ее сопровождении пристав повел Тимофея в губную избу. Она оказалась недалеко и им пришлось пройти всего с четверть версты.
– Вот батюшка, здеся, – поклонился пристав обыщику, открывая перед ним дверь натопленного небольшого сруба.
– Хорошо, ступай! – сказал Тимофей. Он не стал пока заходить в избу, а на крыльце повернулся к стрельцам, которые молча шли за ним всю дорогу до допросной избы во главе с десятником. – Братцы! Наше дело не менее важное и опасное, чем у других! Враг, облачившийся в своего, опасней нежели тот, что открыто пуляет в вас из пищали! Надобно найтить оного и помешать задумкам ворога государева, ляхам и смутьянам. Тепереча вы пойдете по хатам и начнете приводить сюда послухов, кои знают больше остальных.
Оставив стрельцов ожидать возле избы, Тимофей с Захаром вошли внутрь избы. Там их встретил губной староста, мужик пятидесяти лет от роду, здоровенный, с густой рыжей бородой и такой же копной волос. Он, видимо был уже предупрежден о появлении начальства из самой Москвы. При появлении Тимофея и Захара он встал и довольно низко поклонился.
– Здоровья желаем тебе господин особый обыщик!
– И тебе не болеть! Случаем не староста ли ты?
– Губной староста, правда твоя!
– Как звать? – спросил его Романцев.
– Филипп Николаев сын Кривонос, – представился губной староста.
– Один здесь или есть помощники?
– Есть пара... один подьячий излагает все на бумаге, а второй, милчеловек, трудится, развязывая языки молчунам.
– Добро. Где теперь они?
– Так по домам сидят, ночь никак на дворе!
– А ты ж чего сидишь здесь, а не с женой?
– Наказали тебя ожидать...
– Трудиться тепереча будем вместе. Зови своих помощников!
Кривонос, поклонился и исчез из избы, а Романцев приступил к своим обязанностям. Он расположился за столом, за которым только что сидел губной староста и усадил рядом десятника, который внимательно смотрел на важного человека с уважением, но не подобострастно. Грамоте Захар был не обучен и, глядя на то, как Тимофей читает бумагу, он испытывал какое-то незнакомое ранее ощущение причастности к чему-то важному и таинственному. Тем временем, ознакомившись со списком послухов, Романцев указал десятнику на первых трех, приказав их привести первыми. Десятник кивнул и выйдя на крыльцо отослал шестерых стрельцов за указанными посадскими людишками. Оставшимся же стрельцам он наказал нести караульную службу возле избы, охраняя московского чиновника, спокойствие и порядок. Среди оставшихся охранять избу был и Ванька Чернобров.
Вскоре, правда уже далеко за полночь в допросной избе появились первые вызванные послухи. Их по одному вводили внутрь, где особый обыщик, восседавший во главе стола, пристально всматривался в допрашиваемого, очень долго молчал, и только спустя продолжительное время, когда разбуженный и почти насильно доставленный человек начинал паниковать, приступал непосредственно к допросу. Рядом с Романцевым по правую руку восседал рыжий губной староста. В углу избы сидел подьячий, который слушая вопросы и ответы, тут же наносил их на бумагу. В другом углу притаился невысокого роста, но чрезмерно широкий в плечах губной подьячий и одновременно палач, по совместительству который помогал допрашиваемым развязывать языки. Кликал его губной староста просто Фролом, без фамилии и очень брезгливо, наверное, от того, что не любил пытки, да побаивался оказаться сам в руках этого душегуба.
– Приведите его к присяге! – устало молвил Романцев и Фрол подошел к трепещущему человеку поднеся ему Евангелие и крест, который тот поцеловал, обещая говорить только правду, а за ложные показания нести ответственность вплоть до смертной казни.
– Кто будешь? – строго заговорил особый обыщик, после продолжительного молчания.
– Федка Дементьев я, барин... – испугано отвечал допрашиваемый
– Чей холоп?
– Свободные мы, копейщик...
– Лет сколько?
– Так уже сорок годков от роду...
– Где живешь?
– В слободке возле Упы, третья изба.
– Кокой веры будешь?
– В православии крещен! – и в подтверждении своих слов мужик перекрестился.
– Ты давал извет по делу и слову государеву?
– Я, барин...
– Какое Государево дело за тобой? Изложи все, что тебе известно!
– Третьего дня апосля сентября заходил ко мне Фома, что торгует у кремля сапогами. Было эт уже к вечеру. Жена моя накрыла на стол. Мы выпили, потрапезничали и будучи во хмелю Фома сказывал, что слыхал он на ярмарке, как ходили по рядам какие-то люди, и порочили воеводу нашего боярина Морозова. Дескать жизни не дает, а все больше грабит людей. Что мол пора вспомнить о Болотникове и молясь богу извести порядок татьевский. Мол народ устал роптать и надобно идти к боярскому сыну Шеину, что собирает он свободных и беглых людишек дабы пойтить супротив воеводы...
– Что за люди ходили по ярмарке?
– Это мне неведомо, только сказывал он, что одеты были богато и говорили на нашем языке свободно.
– А что взамен обещали, он не слыхал?
– Не знамо, мой господин! Он не сказывал, а я не спрашивал. Как только узнал о сем, сразу же сообщил в губную избу.
– Правду сказываешь? – прикрикнул на трясущегося от страха послуха боярский сын Романцев. – Или же брешешь? Смотри, вон Фролка заскучал. На дыбе можь еще чего вспомнишь!
– Не вели губить, барин! Всю правду изложил, все, что знал! Вот тебе истинный крест! – и Федка перекрестился.
– Ладно! Свободен пока! Ступай домой и о сем ни звука!
– Не изволь беспокоиться, барин! Буду нем, как рыба...
– Ступай!
Счастливый и напуганный копейщик, поклонившись господам в пояс, стремительно убежал вон из избы.
– Больно ты добр, батюшка, – сказал губной староста, не глядя на Романцева, явно озадаченный расспросом московского обыщика. Он не привык в своем труде так мягко выспрашивать у черни всякой.
– Так это пока токмо распрос. Вот соберем все сведения, тогда и будем доводить извет, – пожал плечами обыщик и обратился к дьячку: – скажи Захару, чтоб заходил следующий!
Следующим оказался седовласый однодворец Карп Петров сын Пантелеев. Ему стукнуло уже семьдесят лет и он, видимо, уже не волновался от мысли о наказании за навет.
– Помню я еще те времена, когда стрельцы заперлись в кремле и падаль ели, а народ страдал от лихоимства ляхов и других воров! Не желаю увидеть вновь такие времена! Токмо поэтому подписал извет, – так смело смотря в глаза Романцеву и Кривоносу ответствовал старик.
– Поведай и нам в чем суть твоего извета, – попросил его Тимофей, испытывая уважение к его бесстрашию.
– Хозяйство у меня крепкое, сорок четвертей земли. Семья большая, да и нанимаю порой всяких праздно скитающихся людишек, что по осени ищут где б на хлеб насущный заработать. Но, беглых – никогда! – поправился старик. -Так вот собрал я урожай и надобно было кое-что продать. Вот и поехал в начале октября по торговым делам в Кузнецкой слободе, взял младшого сына Андрейку, женку евойную, а остальные дома остались. Подъехали мы к обедне и зараз на торговую площадь. А там значит народу собралось тьма! Такого я ешо не видывал. Значится посередке на телеге стоит в кафтане сотника стрелецкого человек и ведет крамольные речи. Призывает значит люд к тому, чтоб поднималися все супротив воеводы тульского, значится боярина Морозова. А народ не расходится и внемлет его речам. Правда больше среди того люда было холопов помещичьих, да церковных и черносошных.
– А что он говорил-то? Только осторожней, отец, вспомни дословно! Не приукрась и не доскажи! Ибо так закон государев велит! – попросил старика Романцев.
– Так, господин хороший, дословно не смочь мне. Стар я память ужо не та. Боюсь не смогу сказать точно, что он там глаголил.
– Не пиши! – приказал Тимофей дьячку и тот, отложив перо в сторону, стал смотреть на допрашиваемого старика.
– Ладно, говори, что помнишь! – предложил обыщик.
– Так и помню я мало что. Не запоминал особо. Могу токмо сказать, что речи вел острые, называл воеводу нашего и вором, и разбойником, что грабит народ православный и все тащит в свои закрома.
– Ну, а что предлагал-то?
– Предлагал приходить к нему, что мол под его защитой будут, что поведет на правое дело...
– А людишки те чего?
– А чего! Кто соглашался, кто плевался и уходил. По-разному было. Мы-то тоже не остались слушать, не распрягая кобылку, так и уехали восвояси, не продав ничего. Потом уж поехали в Петровскую, там и продали все.
– А что за сотник-то был? Знаком тебе?
– Не! Я его не ведал ранее.
– Ну, а людишки что-нить говорили в толпе, кто это был?
– Да вроде кто-то обмолвился, что-то был некто Шеин...вроде, а може и не он. Не могу навет делать, прости, батюшка...
– А коли поймаем, узнать сможешь?
– Да поди смогу, чай не ослеп ешо...
– Ладно, отец, ступай с богом. Да смотри не болтай ни о чем!
– Что ж я не понимаю! Государево дело! – старик поклонился и, нахлобучив шапку на голову, вышел из избы на ночной холод.
– Ну, что, Тимофей Андреевич, следующего будем расспрашивать, али отдохнуть желаешь? – спросил обыщика губной староста, зевая и крестя свой рот. – Может до утра отложишь? Поди с дороги, не отдохнувши и сразу в губную избу. Ведь за ночь ничего не измениться, и все изветчики никуда не пропадут.
– Я бы соснул немного, но государево дело не может ждать, любезный Филипп Николаевич! Надобно не жалея живота трудиться! Ведь крамольники не спят и уготавливают разбой и воровство.
– Не изволь сердится, батюшка, – спохватился староста, пожалев о своем предложении.
ГЛАВА 8.
Архип Осипов оказался человеком живым, хитроватым и даже в большей степени ушлым, впрочем, настоящий управляющий и должен быть таковым. Управляя большим хозяйством невозможно оставаться честным и прямым, оно, это хозяйство, требует от человека изворотливости и большого ума и где-то даже нечистоплотности. Все эти качества присутствовали в характере Архипа с избытком. Внешне же он казался совсем другим. Аккуратная русая борода и закрученные кверху усы придавали его внешности благовидность и некоторую благородность. Роста он был среднего, а телосложения некрупного, обычный средний мужичок.
Он встретил ночных гостей в своей деловой светелке, сидящим за столом, заваленным бумагами и амбарными книгами. По его бодрому виду невозможно было даже предположить, что до появления гостей Архип Иванов сын крепко и сладко спал. Когда его разбудил служка, Архип еще долго не мог прийти в себя, не понимая спросонья, зачем ему вставать среди ночи. Но прислуживающий ему человек напомнил, что хозяин велел принять боярского сына в любое время.
С помощью все того же холопа управляющий облачился в повседневные одежды, намочил лицо холодной водой, вытер его рукавом кафтана, пригладил мокрые волосы ладонями и поспешил в присутственное место железоделательного завода.
– Доброй ночи, судари! – приветствовал гостей Архип, слегка приподнимаясь со своего места, подчеркивая тем самым, что он и уважает их, но и знает себе цену. – Чем обязан такому позднему разговору?
– Здравствуй Архип Иванович, – поздоровался Акиня Петрович за всех вошедших с ним, и за Адама Киселя, и за Семена Капусту. Только его верный пес Никифор остался во дворе с лошадьми.
– Устраивайтесь поудобнее, – предложил Архип, указывая на дубовую лавку, стоящую по другую сторону стола.
Гости подошли к столу и уселись напротив управляющего. Лях и черкашин молчали, а заговорил вновь Акиня.
– Вели мы беседы с товарищами твоего хозяина Андрея Денисова сына. И дано нам было им соизволение выслушать нас через тебя, Архип Иванович.
– То ведомо мне, слушаю вас, – кивнул головой управляющий.
– Надобно нам пищалей, да мушкетов, да пистолей кремниевых вашего завода.
– Делаем мы онное, сколько надобно? – кивнул головой Архип.
– Мммм... десять сотен...
– Сколько? – удивился Архип.
– Десять, – твердо ответил Акиня.
– Вы что же это, войско желаете вооружить?
– Имеется надобность в таком количестве, – уклонился от объяснений боярский сын. – Кроме того, желаем пулей бочонков сто.
– Уж не к баталии великой ли готовитесь?
– До стрельбы мы сильно охочи, – опять уклонился от ответа Акиня. – Сказывали мне, что Андрей Денисович, был не супротив такого заказа.
Архип и вправду получил распоряжение хозяина, в котором тот приказывал удовлетворить все просьбы боярского сына. Но о таком крупном заказе тот его не извещал, впрочем, и не должен был. Его, управляющего, решения хозяина не должны были касаться, он обязан был строго исполнить веления Виниуса.
– Что ж, это возможно, но склады наши зараз пусты и такого количества мы не наберем.
– А сколько вы сможете зараз нам отдать?
– Надобно посчитать, – Архип взял одну из амбарных книг и, раскрыв ее, полистал в поисках нужной страницы. Найдя то, что было ему необходимо, он стал водить пальцем по строчкам и что-то высчитывать. Наконец, он захлопнул книгу и положил ее на прежнее место. Все это время ночные гости молча и терпеливо ожидали его ответа. – Зараз у нас наберется две сотни пищалей, три десятка пистолей и мушкетов токмо полсотни.
– А к какому времени завод наделает остальные пищали?
– Ну, не раньше, чем к рождеству, и то это ежели все остальные заказы пустить побоку... А точнее чего и сколько надобно?
– Десять сотен пищалей, пару сотен мушкетов и пистолей хотя б сотню.
Архип взял со стола небольшого размера книгу и вписал пером цифры, что называл Акиня Петрович.
– Мне надобно доложить Андрею Денисовичу. Я человек маленький, не могу решать такие дела без его ведома.
– А имеющиеся на складах пищали мы можем забрать и когда?
– Не знамо, решает все Андрей Денисович. Завтра я ему отпишу и отправлю с посыльным в Москву, там тепереча мой хозяин. Покамест он ознакомится и отпишет мне указания...думаю дней через пять я смогу дать ответ...
– Архип Иванович, наше дело щекотливое и довольно тайное, как ваш гонец попадет в беду? Может иным способом можно решить наше дело?
– Не изволь беспокоиться, Акиня Петрович, все дела нашего завода сугубо тайные и не терпят оглашения, посему все наши донесения сокрыты от посторонних глаз, ни одна живая душа не сможет прочитать наши письма, потому как тайными знаками они писаны. Не терзайтесь! – успокоил управляющий своего гостя, он не соврал ему так как все обстояло именно так. Вся переписка велась тайными знаками, о коих ведали только несколько самых преданных людей. Даже в случае если гонца хватали верные государевы слуги, то и в этом случае, погибая на дыбе он не мог бы ничего сказать, так как не знал ничего, акромя адреса, куда он должен был доставить донесение, изложенное непонятными закорючками.
Но и всей правды управляющий тоже не сказал. Так было велено ему хозяином. Ни в какой Москве Андрей Денисов сын не обитал в эти дни. Жил он себе преспокойненько в своем поместье, что раскинулось в полсотни верстах от железоделательного завода. А наказал он Архипу так говорить оттого, что не хотел любой случайной огласки. Остерегался Виниус, знаток придворной политики открыто участвовать в ней на какой бы то ни было стороне, акромя государевой. Негоже ему было хоть и тайно встречаться с ворами и разбойниками, что удумали учинить крамолу. Ведал он, что все тайное всегда становится явным. А коли так, то и его участие на стороне Шеина могло стать явным. А поди угадай, кто в итоге одержит верх. Может не одолеет Шеин боярина Морозова, что тогда? Вот и поручил он вести все дела с заговорщиками через своего управляющего, сказавшись в далеком отъезде по делам нетерпящим отлагательства.
– Так как нам поступить, Архип Иванович? – спросил Акиня. – Как нам узнать о решении Андрея Денисовича? Не с руки нам ехать к тебе понапрасну.
– Так это зачем же ехать ко мне понапрасну? Ты скажи, милчеловек, где тебя искать, я тебе человека и пришлю с бумагой. В ней-то ты и узнаешь о решении.
– Добро, пусть ищет меня твой посыльный в Петровской слободке, тама я буду обитать. А как же мне прочесть письмецо твое, коли будет писано оно тайными знаками?
