Текст книги "Волчья яма"

Автор книги: Василь Быков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

– Что, оторвал? – крикнул сзади бомж, подойдя по берегу.

– Да вот нету...

– Я же тебе говорил... Теперь голову твою оторву, – пригрозил бомж и тоже стал разуваться.

Солдат виновато молчал, он ждал выволочки, но на большее злости у бомжа не хватило. Минуту спустя они оба, по пояс в мутной воде, ощупывали дно ногами, шарили в камыше. Взбаламученная ими вода не давала ничего рассмотреть в глубине, муть постепенно сгоняло ленивым течением, – а с течением могла уплыть и леска с крючком. Бомж выругался, видно стараясь подавить чувство досады. В самом деле, было от чего досадовать. Наконец оба озябли, устали и выбрались из воды на берег.

– А может, и к лучшему, – вдруг улыбнулся бомж. – Меньше радиации сожрем.

Солдат не ответил – он не принимал таких шуток. Если не жрать радиации, что же тогда здесь жрать вообще?

Все время ощущая, как сосет под ложечкой, он отошел от костра и, не снимая подмоченный бушлат, вытянулся на траве. Туман с реки уже сплыл, стало теплее; по небу гуляли белые облачка, обещая погожий день. Но небо не обещало пищи, которую надлежало добывать самим. Только где и как?

Еще до того, как попасть на хутор, он бродил в окрестностях зоны и однажды на опушке леса вышел к автобусной остановке. Как раз подкатил автобус, из которого сошли несколько пассажиров и торопливо направились в сторону недалекой деревни. Лишь одна из них – по виду немолодая деревенская тетечка – что-то замешкалась, положила наземь свою котомку. Стоя за кустом в двадцати шагах от нее, голодный солдат наблюдал, как тетка достала из котомки белый городской батон, отломала от него кусок. Он смотрел и думал: неужто она начнет есть – у него на глазах? У парня от голода кружилась голова, и он боялся не совладать с собой. Но тетка не видела солдата и в самом деле принялась уплетать батон. Теряя самообладание, он вышел из кустов и, стараясь как можно спокойнее, сказал тихо: «Не пугайтесь, тетечка, я...»

В этом была его ошибка, как он потом понял – не следовало обращаться к ней так напряженно-трагически, надо было полегче, может, даже шутливо. Но он ни бодро, ни шутливо не мог. Его слова испугали женщину, она вскрикнула и, подхватив пожитки, припустила по стежке к деревне.

И в том и в ряде других случаев было разумнее вести себя легче, без надрыва. Да и во всей той истории тоже. Ну, случилось, виноват, накажите. Может, как-нибудь утряслось бы...

Может, и утряслось бы прежде, но не теперь. Теперь он слишком задержался в зоне. Хотя где же еще он мог задержаться?

Он охотно остался бы на хуторе у деда. Дед был не из болтливых, о себе не распространялся и его ни о чем не расспрашивал. Когда в дождливый ненастный вечер солдат постучался к нему, дед сразу впустил, наверно, что-то поняв с первого взгляда, и не пришлось ни о чем рассказывать. Главное, не пришлось врать, чего он не переносил с детства. К сожалению, не всегда удавалось обходиться правдой, иногда вынужден был и соврать. Но всякий раз потом чувствовал себя неважно и думал: лучше не надо. Лучше по правде. Хотя по правде было труднее и даже не всегда безопасно.

Кажется, он снова заснул – добирал недоспанное ночью время, но вдруг испуганный проснулся от близких торопливых шагов. Откуда-то появился бомж – босиком, без шапки, в высоко, выше колен, подвернутых брюках.

– Вставай, солдат! И дуй за дровами. Будем жаб жарить!

– Жаб?

– А ты думал! Вкуснятина, я уже ел. – И бомж вывалил из шапки десяток разного размера лягушек. Некоторые сразу бросились наутек, и бомж босой пяткой решительно прекращал их самовольное бегство.

– Куда? Куда скачешь, я те дам удирать! Знаешь, – обратился он к парню, – может, это и хорошо: все-таки у жаб радиации меньше. Жабы ведь местные, не из Чернобыля. А рыба черт ее знает откуда плывет. Не спросишь, так ведь?

Слабое это утешение, однако, не очень убедило солдата, который без большой охоты полез на обрыв – в лес за дровами.

Бомж не врал – он действительно ел лягушек, правда, не тут, в зоне, а прошлым летом под Минском, когда они вдвоем с товарищем самовольно оккупировали чью-то дачу. Правда, тогда у них была бутылка, с которой всё и всегда вкуснее. Трущ, недавний доцент и бомж, подал пример этой изысканной закуси. Он же сообщил, что где-то под Полоцком местный рыбхоз заключил договор с французской фирмой на поставку таких вот лягушек, и весной их коробами возили в Париж на специально зафрахтованном для этого самолете. Французы неплохо платили валютой, на которую начальник рыбхоза построил коттедж у озера и купил «Пежо». Коттедж, правда, вскоре сгорел, а что стало с «Пежо», доцент не помнил. Может, правда, а может, и разговоры, полагал бомж, но им выбирать не пристало. В самом деле, есть очень хотелось. Как и всегда.

Сдерживая чувство брезгливости, бомж ножиком выпотрошил десяток лягушек, разложил их на траве рядком. Некоторые еще дергали лапками, но большинство лежало спокойно. Солдат приволок охапку сушняка, они раскочегарили яркий костер и, когда раскалились угли, бросили на них плосковатые жабьи тушки. Погодя от углей пошел, в общем, даже приятный запах – лягушки начали жариться.

– Хочешь жить – умей падлу жрать! – щурясь от дыма, изрек бомж. – Девиз советских бомжей.

– А не отравишься? – усомнился солдат.

– Радиация не даст, – заверил бомж. – Она сама кого хошь отравит. – И засмеялся мелко, прерывисто.

Солдат понял шутку, от которой ему не стало веселее. Как и всегда, ощущал себя подавленным, мало склонным к беззаботному общению. Это, наверно, заметил бомж и постарался его утешить.

– Ты это – не кисни! Молодой еще, веселее надо. Молодые неприятности – тьфу, пылинки в жизни. Через полгода и не вспомнишь. Другие накатятся, похлеще прежних.

Он засмеялся собственному остроумию, которое, однако, не мог оценить солдат. Остроумие, как и юмор, теперь его мало трогало, гораздо больше занимали заботы – как жить?

– Тут такое дело, – серьезно заметил бомж. – Еще неизвестно, кому повезет больше – нам в зоне или им там на чистой земле.

– Вряд ли нам, – тихо возразил солдат.

– А вот и не вряд, – приготовился спорить бомж. – Вот посуди. Мы тут сидим на никчемной земле, рядом никаких баз, всё уже вывезли. А там вокруг – база на базе. Ну, сообрази, по кому лупанут в первую очередь? По ним или по нас?

– По всем вместе, – сказал солдат.

– А вот и неправильно. Все-таки ты солдат, да еще дезертир, наверно, слабо в политике петришь. А я кадровый офицер, двадцать лет отгрохал, в том числе шесть – в ракетных войсках стратегического назначения. Понял?

Что было понимать – и дураку ясно. Здесь этих баз столько, что промаха быть не может. Даже теоретически. Да и Чернобыль – не пустырь, там тоже остались реакторы, значит – цель, и вся зона окажется под обстрелом. Но солдат не хотел ни спорить с этим человеком, ни даже обсуждать с ним вполне злободневную проблему, – ему хватало своих проблем.

Они стали есть поджаренных лягушек, выбирая из них тонкие косточки. Лягушки в общем были мелковатой породы, разумеется, оба не наелись, разве что раздразнили свой хронический голод, и бомж объявил:

– Здорово, да мало! Знаешь, давай ты – по дрова, а я опять в болото. Уж я их наловлю...

Так и сделали, – солдат полез на обрыв – в бор за дровами, а бомж, заметно прихрамывая, пошел берегом речки к недалекому болоту.

Солдат ходил долго, забрел далеко. Лес был красив какой-то своеобразной трагической красотой. Сосны с тихим шумом едва шевелили верхушками, в совершенном безветрии стояли под ними березы, словно не понимая, где им пришлось расти. Местами на солнечных полянах высоко вымахала какая-то невиданная трава – вроде ржи с метелками вместо колосьев; никто ее тут не топтал, не косил. Почему-то вовсе не видать было птиц, даже ворон. Однажды высоко над соснами покружил в небе лесной канюк и торопливо улетел куда-то на запад. Что-то ему тут не нравилось. Хотя известно что... Куда же влез он, рядовой ракетного дивизиона, что его тут ждало? – сокрушенно думал солдат.

Конечно, здесь он не один, теперь их двое. Но бомжу что, бомж свое, наверно, отжил, водки попил. Да и женщин познал... А солдат не успел даже кого-нибудь полюбить, только намеревался. В школе с восьмого класса очень нравилась ему одна черненькая веселушка Симакова Тоня. Однажды написал ей записку, что любит, и к началу занятий положил в Тонину парту. Все перемены ни живой ни мертвый следил за выражением ее лица, на котором, однако, не было ничего, кроме обычной ее дурашливости. Потом подкараулил на дороге из туалета и, ничего не говоря, уставился на нее идиотским взглядом. Она вскинула свои черные бровки, бросила «дурак» и побежала в класс. После уроков нашел в глубине ее парты свою непрочитанную записку и разорвал ее в клочья. Так и окончилась, не начавшись, его глупая любовь.

На исходе дня, когда они слегка утолили свой голод и праздно сидели на берегу, бомж спросил:

– Слушай, а чего ты драпанул из армии?

– Было чего, – тихо ответил солдат.

– Что – командиры доняли?

– Доняли...

Он не хотел рассказывать о том, что с ним случилось, – не смел об этом даже думать. Бомж не стал расспрашивать. Все-таки он был человеком, не лишенным деликатности, и предпочел углубиться в свои воспоминания.

– Знаешь, а я вот хотел служить. Ну, не так чтоб служить там кому, – любил работать. Я же по технической части офицер, технику обожал. Интересное дело – техника.

– Смотря какая, – сказал солдат, припомнив свой агрегат связи, с которым у них было столько мороки.

– Автомобильная...

– Ну автомобильная, может, и ничего. Если исправная.

– Исправное все хорошо, даже человек. Но чтобы исправить, надо талант иметь. Я, знаешь, имел.

Сейчас начнет похваляться своим талантом, решил солдат. Он уже встречал таких людей, влюбленных в собственный талант, а по существу – в самих себя. Слушать их иногда было интересно, но верить им можно было с натяжкой.

– Знаешь, за двадцать лет я перебрал столько автотехники: «Газы», «Мазы», «КрАЗы»...

– Ну и которые лучше? – глядя в реку, спрашивал солдат.

– Если откровенно – все говно.

– Это почему же?

– Потому что не умеют делать. Тем более что можно делать и плохо – сойдет. Такая наша промышленность. Разве вот, например, каким должен быть дизель?

– А каким?

– А как на Западе. Мы же на курсах изучали их технику. Так наша от ихней – как земля от неба. Даже передрать по-людски не умеют. Обязательно испаскудят. Как те «Жигули». Передрали у итальянцев да испаскудили. Первая модель еще куда ни шло. А потом все хуже и хуже. Теперь хоть новый завод открывай. А что с этим делать? Автомобиль требует точности, как часовой механизм. Его напильником не усовершенствуешь.

– Однако же ездят.

– На чем-то надо же ездить. «Москвич» еще хуже. «Запорожец», ну это чудо советской техники...

– А вот эти, что руду возят? В этаж высотой?

– «МАЗы», «БелАЗы»!.. Основные наши ракетовозы. Намучился я с ними под завязку. На Севере... Они хороши только в боксах. Колеса побелены, бамперы выровнены, все блестит – полный ажур. У кого ровнее, тот и передовой командир. Как заправка коек. Вас же, наверно, здорово жучили на заправке коек?

– Ага, всю дорогу, – повеселел солдат.

– И еще строевая. И политзанятия – эта обедня без попа. С замполитом.

– Теперь уже с попом, – добавил солдат.

– Ну потеха! – ерзал на земле бомж. – Ну дожилась непобедимая армия! Хорошо, что я в ней не служу. Отслужил свое. Нет, я любил технику. Если где какая неисправность, начальство нервничает, крики, мат... А мне интересно: в чем дело? Какой-нибудь стук в двигателе, а вот пойми: где? Стуки, они хитрая штука, на слух ни черта не поймешь. Тут инстинкт нужен. Бывает, дзынкает в одном месте, а причина в другом. Или с той же электротехникой. Знаешь, мне и теперь иногда двигатели снятся. А тебе что снится, девки? – вдруг заинтересовался бомж.

– Мне? Ничего.

– Плохо. Значит, у тебя глухая психика.

– Оглохла...

– Может, оглохла, а может, такой родилась, – решил бомж, поворачиваясь на другой бок. – Черт возьми, что-то в груди стало болеть. Но все же скажи мне, почему ты вляпался в зону? Что, больше некуда было?

– Значит, некуда.

– А что родители? Или они не знают?

– Некому знать.

– Понятно. Значит, сирота. Угадал?

– Ну.

– А что на хвосте? Политика? Бытовуха?

Что у него на хвосте, солдат сам толком не знал, суда над ним не было, с прокурором не встречался. И он ответил просто:

– Одного гада пырнул.

– Это хуже... До смерти?

До смерти или нет, также не знал. Тогда казалось – да, теперь начал сомневаться. Вдруг окажется, что не до смерти, что Дробышев выжил и его не присудили бы к вышке... Но что же тогда получается? – думал солдат. Получается, что он напрасно сбежал из полка и вскочил в зону. От этих безотрадных мыслей у парня голова шла кругом... Правда, бомж, спасибо ему, более не стал лезть в душу, расспрашивать о подробностях. Возможно, посочувствовал и на правах старшего пустился в нравоучения.

– Знаешь, в Евангелии сказано: не убий. Думаешь, почему так сказано, что им, врага твоего жалко? Тебя жаль, того, кто убивает. Даже если и есть за что. Думаешь, ты его убиваешь? Э, нет – себя убиваешь! Пуля, она ведь поражает двоих. Одного – прямо, а другого погодя, рикошетом. Вот в чем суть. Я уже нагляделся. Одному в Минске жена изменила. Горячий был, молодой. Ну и укокошил ее заодно с ее полюбовником, кстати. И все так обставил, что следствие зашло в тупик. Мол, пошли и пропали, может, куда уехали. И что думаешь: ему легче стало? Дудки! Высох весь, исхудал, рак подключился. В коридоре под лестницей повесился. Без суда и следствия.

– Ну конечно, – согласился солдат. – У Достоевского так же – «Преступление и наказание»...

– Достоевский что! Достоевскому и не снилось, что у нас творится. Сын отца убивает. Отец дочку малолетнюю насилует. А ты – Достоевский...

– Так что же тогда – делай что хочешь? Есть такие, они все могут.

– Да, могут. На все способны. Но их способом против них нельзя. Ни за что нельзя.

– Каким же тогда способом можно?

– А против них нету способов, – глубокомысленно закончил бомж.

– Вы уверены?

– Абсолютно. Они сами себя прикончат. Рано или поздно. Как пауки в банке. Если в банку к паукам бросить, например, шмеля, они все набросятся на него и прикончат в один момент. А если их там не трогать, подождать – сами себя сожрут. Потому что никого не жрать они не умеют. Точно! Наукой доказано, – видимо, довольный своим ответом, бомж хитровато засмеялся.

Солдат молчал, ковырял прутиком в песке.

– Убийство – двойная беда. Даже если и не поймают, не засудят. Тебя же, наверно, ловили?

– Не знаю, – пожал плечами солдат. – Может, и сейчас ловят.

– Ну тогда тебе нельзя отсюда высовываться. Тут еще, может, и пересидишь.

– Чего же я тут дождусь?

– А знаешь, все может быть. Власть переменится или там амнистия. У нас же все меняется. Или путч новый. Или еще где реактор рванет, – бомж опять засмеялся.

– А радиация? – поднял голову солдат.

– Вот я и говорю: если раньше радиация не скрутит. Она коварная сука, подбирается на кошачьих лапках, а хватает, как тигр.

– Откуда вы знаете?

– Знаю, – уклончиво ответил бомж. – По себе чувствую.

Такой поворот разговора задел солдата, и он молча поднялся. Пошел берегом, рассеянно поглядывая на реку, будто река могла утешить. Было обидно за свою злосчастную долю – и почему ему досталась такая? Почему он попал к этому гаду Дробышеву, а не к какому-нибудь другому сержанту? И мало ему было беды в полку, так еще влез в эту зону. Наверно, она действительно страшная, напрасно некоторые в это не верят. Но тех, кто с ней столкнулся, уже не обманешь. А вот он обманулся. Хотя куда ему было деваться после всего, что он натворил и что сотворили с ним? Может, стоило прихватить оружие? Но вот бомж говорит про рикошеты. Пожалуй, хватит ему и одного рикошета, который, кажется, уже поразил его.

Многое в собственной судьбе солдата казалось ему нелепым, а то и вовсе скверным. Из людей, встреченных им на его пути, редко кто вызывал уважение. К бомжу он с особенным вниманием прислушивался с первого дня – все-таки нечасто ему приходилось встречать таких людей. Но скоро понял, что во всем разные они люди. Способ существования бомжа и некоторые его суждения иногда смущали солдата, привыкшего с детства внимать словам старших. В их словах и поступках парню всегда хотелось видеть прежде всего ясность и определенность – качества, которых, наверно, недоставало самому. Но не всегда он находил их и у старших. Начиная от мелких передряг и кончая вселенской катастрофой, какой явился Чернобыль.

Вот и бомж говорит о радиации то так, то этак. То она для него не угроза, то что-то уже чувствует. Хотя в определенном смысле он, пожалуй, и прав: даже наука не может разобраться в степени ядерной опасности. Одни ученые устанавливают одни нормы, а другие – иные. А вот им приходится все испытывать на себе. Они, словно мыши из никому не нужной лаборатории, неплановые жертвы науки. Заодно и техники. И оборонки – тоже. Солдат нигде не читал, но ему приходилось слышать, что причина катастрофы – все-таки в оборонке. Для ракет нужен был обогащенный плутоний, вот оборонщики и гнали. Техника не выдержала. Техника отстала от требований оборонки, а оборонка не выдержала давления политики. Люди же, похоже, должны все выдержать. А кто не выдержит и загнется, так это его личное дело.

Последние дни солдат также начал чувствовать себя что-то не так. Какие-то скверные изменения стали происходить и в его организме. Кружилась голова, иногда он даже боялся упасть, особенно когда долго глядел на воду в реке. Потом стали побаливать шея и горло, все время хотелось откашляться, и не получалось, – будто застряло что-то в гортани. Но больше всего донимал голод. Если бы поесть досыта, наверняка ощущал бы себя лучше. Только как следует поесть было нечего, а о прочем не хотелось и думать...

Спасительный костерок, от которого они кормились и который обогревал их особенно по утрам да и ночью, оказался сущим наказанием для солдата. Он пожирал неимоверное количество дров, а их все труднее приходилось добывать в лесу. Все было бы проще, имей они топор или какой-нибудь подходящий нож, кинжал, что ли? Но ничего подобного у них не было – дрова приходилось заготавливать голыми руками. Городской житель, солдат не думал, что в лесу это станет проблемой. Когда бомж уходил на болото, парень не мог надолго отлучаться от берега, а отлучившись, всякий раз тревожился при мысли, что костерок потух.

В тот день он особенно далеко и не отходил. Выбрал в молодом ельнике иссохшую елочку, которая, прикинул, будет ему по силам, и стал ее гнуть, раскачивать, чтобы сломать на корню. Елочка была не толстая, тем не менее пришлось с ней повозиться, и парень вспотел, пока выворотил ее с корнями. Так и поволок через подлесок к речке, тревожась, не заглох ли костерок? Уходя, подложил немного, все могло догореть.

Выбравшись из леса к обрыву, первым делом бросил взгляд на берег и в изумлении выронил елку – возле костерка спиной к нему сидела женщина. Костерок вроде еще дымил, и женщина в джинсовой куртке и брюках заботливо подкладывала в него то, что не успело еще догореть. Солдат испугался, что она может и вовсе затушить костер, и спрыгнул с обрыва.

– Вот подкладываю, чтоб не потух, – сказала женщина, голос был обыденный, почти домашний.

Не ответив, солдат осторожно поправил недогоревшие концы сучьев, дымок стал гуще, скоро должен был появиться огонь. Это его успокоило, хотя появление незнакомки встревожило, тем более что он тут оказался один – бомж с утра пропадал на болоте.

– Что, рыбу ловишь? – вглядываясь в его озабоченное лицо, спросила женщина.

Она была гораздо старше солдата, но с живым, испытующим взглядом из-под темных, непрорисованных бровей. На губах не было заметно следов помады, и они казались несколько бледноватыми для этой вовсе не старой еще женщины. Свободная манера обращения и речь давали понять, что она не местная – скорее всего, из города. Но как очутилась здесь? Что ей здесь нужно?

– Один тут? – поинтересовалась она и умолкла в ожидании ответа.

– Не один, – и полез на обрыв за елкой. Все-таки надо подложить в костер.

Он стащил елку с обрыва, подтянул поближе к берегу и стал обламывать сучья. Некоторые из них бросал в костер, другие – потолще – складывал в отдалении про запас. Женщина, пристально наблюдая за ним, молча сидела возле костра. Потом резко спросила:

– Ты дурной, что ли?

Прежде чем ответить, он кинул на нее сердитый взгляд – она явно смущала солдата и, видно, не сразу поняла это. А поняв, подошла к нему ближе:

– Давай помогу.

Вдвоем они стали обламывать сучья, хотя, как он увидел, помощи от нее немного, скорее мешала, то и дело дергая елку. Ростом она оказалась выше щуплого солдата и, похоже, нисколько не стеснялась его. Он же неизвестно почему робел от ее близости.

– А топора нет? – И он увидел, что спереди у нее недостает двух зубов.

– Нету.

– И пилы нет?

– Нет.

– Как же ты тут обходишься? Ручками?

– Ручками.

– А рыба как? Клюёт?

– Клюёт, – односложно отвечал он, с силой выламывая сухие суки снизу. Женщина обламывала более тонкие с верхушки.

– И много наловил?

Вспомнив об их улове и потере крючка, он криво усмехнулся. Кто она такая, чтобы все ей объяснять?

– Где же твои снасти? – не унималась женщина. – Сетка там или удочка.

– Для нашей рыбы снастей не надо, – сказал он, имея в виду лягушек.

– Вот как! Значит, ты не один тут?

– Не один, – и впервые открыто взглянул ей в лицо, задержав взгляд на вязаной шапочке: все-таки летом в зимних шапках не ходят, подумал он, даже в лесу. Это не укрылось от пристальных глаз женщины.

– Что, думаешь, шапка нехороша? Вполне хороша. И комары не кусают. Так с кем же ты тут ловишь?

– С кем надо, с тем и ловлю, – тихо сказал он и умолк. Праздное любопытство этой незнакомки стало надоедать солдату. «Хорошо еще, – думал он, – если только праздное. Скорей бы пришел с болота бомж, вдвоем мы бы сообразили, как обойтись с ней».

Женщина, в свою очередь, тоже поняла, что мало чего добьется от этого необщительного парня в солдатском бушлате, и сказала:

– А я иду, смотрю – костерок, никого не видно. Ну, думаю, прикурю, а то зажигалка кончилась. Топать еще далеко...

– Это куда – топать? – доброжелательно спросил солдат.

– Туда, – неопределенно махнула рукой женщина.

И тогда солдат заметил возле костра небольшую хозяйственную сумку, с которой женщины ходят на рынок. В сумку что-то было положено, однако вряд ли продукты – на вид сумка казалась легкой. В это время из кустов возле речки появился бомж, который, увидев их тут, приостановился, но затем не спеша стал подходить по берегу. Женщина, заметив его, кивнула:

– Напарник, да?

– Напарник, – сказал солдат. Его напряжение от неловкости общения с ней сразу убавилось. В присутствии бомжа он чувствовал себя увереннее.

На ходу изучая гостью, бомж подошел к костру. В шапке он нес наловленных в болоте лягушек и теперь явно раздумывал, как с ними быть. Обнаруживать их перед незнакомкой не очень хотелось, но и бросать жалко. Женщина, похоже, что-то поняла.

– Это рыба?

– Рыба, – вдруг сказал бомж. – Лещи. Показать?

– Покажи.

Женщина сделала несколько шагов навстречу, чтобы заглянуть в шапку, отвязанные уши которой он зажимал в кулаке. А взглянув, отшатнулась.

– Фу, гадость! Зачем они вам?

– Есть.

– Есть? Вы что?

– А ничего. Голод – не тетка.

– Понятно, – не сразу сказала женщина и отошла, кажется, теряя интерес и к лягушкам в шапке, и к обоим мужчинам.

Бомж между тем с неожиданным оживлением засуетился возле костра.

– Вот мы их сейчас подкоптим, поджарим и слопаем за милую душу. Правда, солдат? Можем и угостить, если оголодала. Откуда идешь? – по-простецки обратился он к женщине.

– Оттуда, – сказала женщина и присела в сторонке от костра.

– Солдат, давай больше дров! – начальственно распоряжался бомж. – Нажигай углей. А я этих выпотрошу, нафарширую, приготовлю... Французы едят, а мы что – хуже?

Солдат без особой охоты занялся костром – стал подкладывать в него сухие еловые сучья, и скоро пламя шугануло столбом под самое небо. Вблизи от костра становилось жарко, они отсели подальше; бомж, привычно орудуя перочинным ножичком, выпотрошил десятка полтора мелких лягушек.

– Небось в бегах? – вдруг спросил он женщину, сидевшую поодаль.

Та насторожилась.

– В каких бегах?

– Ну от милиции убегаешь?

– Ни от кого я не убегаю. Пусть от меня убегают.

– А ты что – из угрозыска?

– Хотя бы.

– Так я тебе и поверил! – оглядев ее, сказал бомж.

Женщина в ответ засмеялась – строгое лицо ее по-доброму прояснилось.

– Ну и правильно. Теперь никому нельзя верить. Мне тоже.

– То-то...

На груде нагоревших углей бомж принялся жарить лягушек. Солдат, сидя рядом, привычно сглатывал слюну и помалу ворошил костер. Он ждал, что женщина уйдет, ее присутствие сковывало его, уже успевшего отвыкнуть от необязательного общения с незнакомыми. Для общения ему вполне хватало бомжа. С женщиной, наверно, следовало держаться иначе, особенно с такой вот – бесцеремонно-простецкой.

Спустя час или больше лягушки кое-как поджарились, и они принялись за еду. Женщина по-прежнему сидела чуть в сторонке от костра, и солдат подумал: наверно, сейчас уйдет. Но она не уходила, и когда бомж протянул ей маленькую лягушку на большом листе лопуха, который они использовали вместо тарелок, нерешительно взяла его. Однако есть не спешила.

– А соли? Соли у вас нет?

– Чего нет, того нет, – развязно сообщил бомж. – И выпить не имеется. А может, у тебя есть?

– Чего нет, того нет, – в тон ему ответила женщина и тихонько вздохнула.

– Так что ешь. Небось давно не ела?

– Давновато, – простодушно призналась женщина. – Здесь где возьмешь?

– Здесь нигде не возьмешь. Кроме как у нас! – ерничал бомж. – У нас ресторанчик на берегу. «Речной поплавок», правда, солдат?

Солдат неуютно поежился. Пусть бы и любезничал с ней, если интересно, оставил бы его в покое.

Очень скоро они покончили с лягушками, обсосали мелкие косточки, которые бомж собрал в кучку и затоптал в песке.

– Вот и пообедали. И поужинали тоже. Ну как – ничего?

Женщина неопределенно пожала плечами. Вместо ответа она что-то достала из своей сумки.

– Закурим?

– А мы некурящие, – отозвался бомж.

– Травку...

– Травку? А что – есть?

Женщина ловко свернула из бумажки большую цигарку, прикурила от уголька с костра. Бомж подсел к ней поближе.

– Тебя как зовут? – спросил он.

– А тебя?

– Меня? Меня – Жора.

– Ну если ты – Жора, то я – Жоржетта. Слыхал такое имя?

– Конечно. И не только такое... Но как ты тут оказалась? Тут же зона.

– И хрен с ней, с зоной, – резко, без улыбки сказала женщина. – Нам-то чего бояться?

– А смерти?

– Смерть я уже видела. Даже поцеловалась с ней. Во, погляди!

Она сдвинула со лба вязаную шапочку, и на выстриженном виске над ухом обнажилась белая заплата лейкопластыря.

– А что это?

– От пули. Киллер, наверно, был спьяну, допустил промашку.

– Киллер?

– Ну. А ты думал – петух клюнул?

– И за что?

– За деньги. За что же еще.

– И много денег? – озабоченно расспрашивал бомж.

– В общем, мелочь какая-то, – бесстрастно отвечала женщина. – Основную сумму все-таки успели переправить за рубеж. Вот только сами замешкались, остатки не хотелось терять. Дружок мой получил в лоб, а мне по ошибке – в висок.

– Однако, – задумчиво произнес бомж. – Опасная ваша жизнь – с деньгами.

– Была – с деньгами. Теперь – ни копья в кармане.

– Ну и хорошо. Наверно, теперь киллер отстанет?

– Не скажи. Если бы отстал, я бы тут не оказалась.

– Вот как!

Они замолчали, женщина протянула бомжу крупный окурок, который тот бережно принял в свои закоптевшие пальцы.

– Что – прежде курил?

– Приходилось...

– А пацан? Хотя ему еще рано, – женщина смерила солдата насмешливым взглядом.

Солдату и вовсе стало не по себе, противно. Этот разговор о деньгах, киллерах и курение «травки» неприятно подействовали на него, хотелось встать и уйти. Пусть бы они здесь курили, исповедовались друг перед дружкой, все-таки у него иная, отдельная от них судьба. Но что-то в судьбе этой женщины привлекало и отталкивало одновременно, он продолжал сидеть, слушал.

– Одной тебе плохо, – вздохнул бомж. – Напарника надо.

– Где же его найдешь, напарника?

– Возьми меня. Или вон парня. А что – в армии служил, дезертир...

Солдат молча поднялся и берегом речки пошел в лес.

Он долго и бесцельно бродил между сосен, узнавая уже исхоженные им места, иногда примечая сухие березовые суки, которые можно употребить для костра. Валежника внизу тут мало, под соснами на мху зеленели широкие участки черничников. Но главная боровая благодать в бронзовой чаще сосен. Удивительно, но все они здесь будто на подбор одинаковые – толщиной, ростом, цветом стволов, плавно переходящим от серого внизу к яркой позолоте вершин. От этих вершин разливалась вокруг неизъяснимая лесная доброта, которой сосны одаривали своих меньших братьев в подлеске. Однако и здесь солдату было грустно, и он не понимал, отчего. Ведь должна бы такая благодать утешать человека, а вот не утешала. Лишь растравляла его и без того разворошенную душу, хорошо еще, что не лишала покоя. Покоя тут было настолько в избытке, что человек порой переставал замечать его.

Появление этой незваной женщины, кажется, в самом деле растревожило парня, разбудило полузабытое чувство неловкости. Похоже, он стал ощущать себя лишним или, может, боялся потерять бомжа? Но бомж особенно его и не привязывал к себе. Скорее всего, страшила перспектива одиночества, от которого он начал здесь отвыкать. И вот эта женщина...

Он никогда не знал, как вести себя с женщинами, особенно с теми, что постарше, такими вот разбитными, их женская насмешливость по отношению к нему, младшему, ставила его в тупик. Он терялся, смущался, злился, но иначе вести себя не мог.

На прогалине сел на траву, с жадностью вдыхая знакомый запах, памятный ему с детских деревенских лет, когда на каникулах жил у бабушки. В поле и в лесу бабушка всегда собирала травы, сушила их в темных сенях, он иногда спрашивал: зачем? От хворобы, поясняла бабушка. Зимой простудишься, заболеешь, а я заварю горбатки – попьешь и выздоровеешь... Была бы жива бабушка, наверно, сейчас заварила бы какие-либо лекарства – от радиации. Он бы выпил и был здоров. Но бабушки нет, а проклятая радиация притаилась где-то поблизости, ждет. И сколько ждать будет?

Когда стало смеркаться, солдат вернулся на берег. Он думал, что женщина ушла, – чего ей тут делать с ними? Но оказалось – они сидят с бомжом у костра, о чем-то мирно беседуют. Чтобы не мешать им, солдат присел на обрыве в сторонке, вглядываясь в затянутое вечерней дымкой заречье. Там, между луговых кустарников, уже поднимался туман, неровными клочьями плыл – расплывался вдоль над рекой, сливался с притуманенной лесной далью. Когда еще потемнело, мужчина и женщина поднялись и ушли куда-то вверх, под сосны. Выждав немного, солдат спустился с обрыва к костру, подложил топлива и сел на свое обычное место – лицом к реке, прислушиваясь к явным и кажущимся звукам из леса. Сперва слышался отдаленный говор, потом вроде вскрик, заставивший его насторожиться. Но потом раздался беззаботный смех женщины. Что бы все это значило? – озабоченно раздумывал солдат, теряясь в догадках. Но лишь в догадках. Самому в таком положении оказываться не приходилось, а из мужских разговоров можно было предположить всякое.