Текст книги "Красное солнышко"

Автор книги: Варвара Андреевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

V. Семейная радость

С наступлением вечера движение на улицах нашего небольшого городка мало-помалу стихало; только изредка доносился шум колес проезжавшего где-нибудь экипажа или слышались тяжелые шаги сторожей да дворников, от скуки прогуливавшихся около домов, в своих высоких сапогах, подбитых гвоздями; в домах нигде почти не было видно света – в провинции вообще принято рано ложиться, но в квартире, или, выражаясь правильнее, в комнате Марии Ивановны, несмотря на позднюю пору, все еще горела лампа. Всем было не до сна: они сидели за столом, хотя их скромный ужин давно уже кончился, и долго, долго говорили о блестящем успехе выступивших на сцену «Красавчика» и «Орлика», не могли нарадоваться их смелости, их смышлености, их повиновению.

– Теперь, когда все кончилось и обошлось благополучно, я сознаюсь, что не на шутку трусила за твоих питомцев, – обратилась Мария Ивановна к Мише, когда он, несколько раз повторяя малейшие подробности успеха голубка и зайчика, наконец, сделал перерыв, чтобы выпить давно налитый ему стакан чая.

– Ты боялась, мамочка, что их ошеломит никогда невиданная обстановка, не правда-ли?

– Вот именно.

– Да, я сам этого очень боялся.

– Это так понятно, так естественно; даже человек в подобных случаях иногда теряется, а что же можно требовать от маленькой, беззащитной птички и такого же маленького, даже по природе трусливого, зайчика?

– Но, видно, пословица: "нет правила без исключения" вполне справедлива – наш "Орлик" в данном случае оправдал ее.

– Безусловно.

– А уж я-то как боялась, – заметила Гаша, все время молча слушавшая разговор матери с сыном; – знаешь, Мишута, когда я устанавливала клетку и корзинку на извозчичьи дрожки, у меня руки дрожали.

– А, между тем, глядя на тебя ничего нельзя было заметить.

– Еще бы, Миша! Я не хотела раньше времени тебя огорчать… Ведь вот ничего же не случилось, представление прошло самым блестящим образом, и завтра повторится то-же самое…

– Сегодня, правда, оно прошло как нельзя лучше, но что будет завтра – неизвестно.

– Завтра повторится то-же самое, это не подлежит сомнению, – с уверенностью проговорила Мария Ивановна, – господин Фриш, в данном случае, человек опытный; если бы он хоть немного сомневался, то поверь, никогда бы не стал так настоятельно требовать, чтобы ты пришел завтра.

– И никогда бы не отдал даже части моего жалованья, – добавила Гаша; – я его хорошо знаю, он деньгами дорожит больше всего. Но, однако, какая же я завтра буду богатая! – добавила она после минутного молчания.

Мария Ивановна и Миша улыбнулись.

– Вы знаете, сколько у меня будет денег? – продолжала девочка; – более десяти рублей, разве это не богатство, разве это не капитал? Но вы должны взять себе все целиком.

– Это почему?

– Потому, что я не могу и не хочу жить у вас даром.

– Перестань болтать пустяки.

– Нет, Мария Ивановна, это не пустяки… Далеко не пустяки; вы сами живете трудом, я буду мучиться, сознавая, что сижу у вас на шее.

– Да ведь я уже тебе сказала, Гаша, что полученное тобою сегодня жалованье поступит в нашу общую кассу! Чего же ты еще добиваешься?

– Вы согласились принять в общую кассу то, что Миша принес сегодня, а о тех деньгах, которые он принесет завтра, вы ничего не хотите говорить.

– Да ведь их еще нет, Гаша, зачем мы будем спорить раньше времени?

– Конечно, – вмешался Миша; – может быть, я их и не передам тебе: мы с "Орликом" и "Красавчиком" отправимся на них кутить. Говорят, актеры вообще придерживаются этого обычая, и после каждого представления, в особенности, если оно удачно, едут куда-нибудь в ресторан вместе ужинать. Чем же мы хуже их, и почему нам нельзя поступить точно также, правда, мои маленькие друзья? Вы ничего не имеете против?

С этими словами он быстро соскочил с места и, подбежав к своим маленьким друзьям, которых по случаю позднего времени на чердак не отнесли, принялся ласкать их.

Долго продолжались разговоры и шутки; наконец, Мария Ивановна первая напомнила, что давно уже пора ложиться спать, и что иначе они все трое на следующее утро рискуют проспать.

– Это правда, – согласился Миша, – надо укладываться – и, пожелав спокойной ночи матери и сестричке, как он называл теперь Гашу, пошел устраивать себе постель на диване, так как кровать уступил Гаше, которая тотчас улеглась; за нею легла и Мария Ивановна. Огонь погасили, но разговоры, тем не менее, все еще не смолкали.

Все трое чувствовали себя такими счастливыми, такими довольными, что не желали ничего лучшего и не согласились бы, ни за какие блага, поменяться ни с кем своей долей.

Следующий день, суббота, прошел обыкновенным порядком: утром Миша был в гимназии, затем вернулся к обеду домой, после обеда сел готовить уроки к понедельнику, чтобы вечер с субботы на воскресенье и хотя воскресенье быть свободным, тем более, что сегодня ему надо было к шести часам снова отправляться в цирк, куда на этот раз он мог ехать попозднее, так как господин Фриш, зная познания "Красавчика" и "Орлика", уже не требовал репетиции.

Представление началось в половине седьмого; ввиду того, что оно было последнее, так сказать прощальное, – то господин Фриш предварительно предупредил публику о своем желании доставить ей возможно больше удовольствия и показать все лучшие силы.

Согласно всегдашней методе, он это делал постоянно, перед отъездом из каждого места, где давал свои представления; делал с тем расчетом, чтобы оставить по себе хорошее воспоминание и, в случае вторичного визита, встретить в публике сочувствие и отзывчивость.

Программа гласила исключительно о новых, еще не виданных фокусах, которые будут выполнены людьми и животными; в состав программы, в виде повторения, войдет только единственный выход маленького моряка с его питомцами, и то по желанию благосклонной публики, заявившей об этом еще вчера, после долгих, громких аплодисментов.

Миша с восторгом прочел объявление об этом и особенно нежно ласкал своих питомцев, называя их самыми нежными именами.

На этот раз выход его значился не четвертым, а девятым, т. е. стоял почти в самом конце представления; Миша сразу понял и догадался, что это сделано не без цели.

"Сладкое блюдо всегда подают последним, для того, чтобы во рту оставался приятный вкус", – мысленно проговорил мальчик, самодовольно улыбаясь, и, снова встав в угол на то место, где стоял вчера, терпеливо выжидал свою очередь.

По сделанному господином Фриш знаку, музыка опять, по примеру вчерашнего, заиграла марш, под звук которого Антоша, одетый в новый костюм, выдаваемый ему только в торжественных случаях или по большим праздникам, почтительно раскланялся зрителям, и затем, ловко вскарабкавшись по высокому, совершенно гладкому столбу, под самый потолок парусинного навеса, вскочил на канат и принялся выделывать там, руками и ногами, такие изумительные фокусы, что, глядя на него, невольно становилось жутко… Вот… Вот… Еще одна минута, еще один прыжок…. И, казалось, бедняга сорвется с каната, мгновенно полетит вниз… разобьется до смерти…

Несколько товарищей по профессии, уже одетых в трико и готовых в известный момент выступить теперь на арену, смотрели на него с немым восторгом, но без всякого страха за дальнейшую судьбу; для них это не было ново… Каждый не раз выполнял то же самое, но Миша, не привыкший к этому, старался не смотреть; фокусы Антоши производили на него тяжелое, удручающее впечатление… Он даже невольно рассуждал в душе: "неужели Антоша не мог избрать какой-нибудь иной способ зарабатывания куска насущного хлеба, – менее сопряженный с опасностью?"

По счастью, однако, все обошлось благополучно, Антоша вернулся в коридор, где публика не могла его видеть, и где стояли остальные актеры, как бы за кулисами – вернулся целым, невредимым, сияющим, так как не только публика отнеслась с похвалами к его таланту (если только акробатические фокусы можно назвать талантом), но даже сам господин Фриш погладил его по голове со словами: "спасибо, Антоша, поддержал нашу славу, за мной не пропадет… На чай получишь".

А господин Фриш редко кого хвалил и еще того реже обращался к своим подчиненным с речью.

Следующие номера программы шли своим чередом, и, видно, уж вечер выдался такой счастливый – успех со всех сторон получался полный; на лицах акробатов, жонглеров и клоунов выражалось довольство, радость; даже животные и птицы, принимавшие участие в представлении, казались тоже веселее обыкновенного, и, сверх ожидания, меньше получали пинков и побоев.

Один только Миша стоял в уголку, задумчивый и угрюмый, продолжая предаваться философским рассуждениям.

– Чего стоишь, как истукан? – раздался вдруг над самым его ухом голос Антоши.

– Ничего… я… так… – отвечал, встрепенувшись, Миша.

– Чего так? Выходить пора, а у тебя еще ничего не готово.

– Ваш выход, – подтвердил поспешно подбежавший к нему господин Фриш, – чего же вы в самом деле стоите?

– Сию минуту… – отозвался Миша и действительно почти моментально вышел со своими питомцами на арену.

Публика встретила его как старого знакомого; раздались приветливые возгласы – браво, "Красавчик"! браво, "Орлик"!

Миша на этот раз уже не чувствовал вчерашнего смущения. Мило улыбнувшись, он спокойно раскланялся на все стороны и приступил к делу. Как зайчик, так и голубь, по примеру предыдущего раза, выполнили их роли превосходно. Публика пришла в такой экстаз, что под конец представления засыпала их цветами, конфектами и даже мелкими серебряными и медными монетами. По приказанию господина Фриш, деньги в антракте были подобраны сторожами и переданы Мише.

Если найдутся еще после уборки, то завтра передам, когда придете помогать плотнику разбирать столбы и стропила, – сказал он, прощаясь с Мишей и вручая ему остальную часть жалованья Гаши, которой, между прочим, просил вторично передать, что если она хочет вернуться к нему, он не откажет взять ее.

– Нет, господин Фриш, этого никогда не будет, – серьезно возразил Миша, – я даже отказываюсь передавать.

– Не хочет – не надо… – отозвался тогда господин Фриш, пожав плечами.

Миша молча поклонился и попросил сторожа привести извозчика.

– Извозчик готов! – заявил сторож по прошествии нескольких минут.

– Спасибо! – поблагодарил его Миша и, поместив на дрожки своих друзей, сам пошел пешком рядом.

– Барин, да вы бы сели, смотрите, дождь накрапывает, – обратился к нему извозчик.

– Ничего, не сахарный, не растаю, – возразил Миша, пробираясь по грязи.

– Напрасно, значит, сесть не желаете; ножки промочите, грязь-то у нас по улицам стоит невылазная; чем ближе к вашей квартире, тем будет хуже; снимите клетку, либо корзинку поставьте в ноги, а сами сядьте как следует.

– Нет, любезный, в ноги я не поставлю ни клетку, ни корзинку, потому что таким образом моих питомцев может растрясти, а взять одного из них на колени могу, пожалуй, и тогда, может быть, и сам примощусь.

– Ишь ты, какой добрый, – продолжал словоохотливый извозчик, – скотов любишь… Это хорошо, за это Господь Бог не оставит, ведь и в Священном Писании гласится: "блажен раб, идеже скотов милует". А вы зачем возили их в цирк, неужто брали места, чтобы показать преставление?

– Нет, – рассмеялся Миша; – разве они что-нибудь поняли бы?

– Тогда зачем же вы привозили их?

– Затем, что они сами давали представление.

– Что вы! Неужели? Значит – они у вас ученые?

– Еще как!

– Вот оно что! Теперь понимаю; каким же штукам они обучены то?

Миша принялся подробно рассказывать извозчику, каким именно штукам обучены его маленькие друзья, и так увлекся интересной беседой, что даже не заметил, когда дрожки очутились около ворот того дома, где находилась квартира Марии Ивановны.

– Миша, ты? – послышался сверху голос Гаши, высунувшей голову в отворенную форточку.

– Мы… мы…. – отозвался Миша; – если можешь, спустись помочь внести в комнату клетку и корзинку.

Гаша в один миг очутилась возле дрожек и, конечно, очень охотно исполнила просьбу мальчика.

Мария Ивановна ожидала их с кипящим самоваром и с готовым ужином.

– Ну что, как? Надеюсь "Красавчик" и "Орлик", по примеру вчерашнего, выполняли свои роли безукоризненно? – спросила она, в свою очередь помогая развязывать веревки, которыми были связаны клетка и корзинка.

– Сегодняшнее представление сошло еще успешнее, – отозвался Миша; – публика закидала нас конфектами, цветами, и даже деньгами.

– Неужели?

– Честное слово; вот как устроим на ночь наших дружков, – все покажу, вместе подсчитаем капиталы и разделим лакомство.

С этими словами Миша принялся устраивать своих питомцев на ночь возможно удобнее, так как на чердак относить их было слишком поздно. Зайку водворили за столом от швейной машинки, куда Гаша подослала ему коврик, поставила питье и положила несколько листьев кочанной капусты, а голубка посадила на шкаф, где предварительно тоже засыпала корм; тот и другой, по-видимому, чувствовали себя превосходно, но, очевидно, утомившись непривычным, долгим сиденьем, все-таки скоро замолкли и, несмотря на происходивший вокруг них шум, смех и разговор, – крепко заснули. Миша, между тем, высыпал на стол целую груду цветов; потом начал выворачивать все карманы, откуда, словно из рога изобилия, посыпались конфекты и деньги.

– Ого, какое богатство! "Орлик" и "Красавчик" теперь настоящие капиталисты, – заметила, шутя, Мария Ивановна.

Миша самодовольно улыбнулся; разобрав все монеты по порядку, он с помощью матери и сестрички начал их подсчитывать; сумма оказалась, больше чем все ожидали.

– Капиталисты, капиталисты… – повторила Мария Ивановна; – но расскажи же нам подробно, каким образом сегодня все там происходило?

Миша не замедлил исполнить желание матери, ему самому было очень приятно, говорить об успехах их общих любимцев, и потому он очень охотно рассказывал все, до мельчайшей подробности.

– По-моему, Миша, ты должен хоть часть этих денег употребить на "Орлика" и "Красавчика", – серьезно заметила Гаша.

– Я сам об этом думал; употребить на пользу не трудно; корм для них теперь обеспечен надолго, но в общем они так мало его требуют, что об этом говорить не стоит, – а вот относительно удовольствия – хотелось бы что-нибудь придумать.

– Задача не легкая, – отозвалась Мария Ивановна; – какое удовольствие можно доставить зайчику и птице?

– Купит им лакомства, – такого, конечно, какое они особенно любят, – посоветовала Гаша.

– Ты права; мы непременно это сделаем! – радостно воскликнул Миша.

– А пока садитесь ужинать, – предложила Мария Ивановна, – за столом мы сообща обсудим этот важный вопрос.

Дети повиновались. Миша не переставал говорить о блестящих успехах "Красавчика" и "Орлика", не переставал восхищаться их познаниями.

– Ах да, я чуть-было не забыл передать тебе остальные деньги! – обратился он к Гаше и, вынув из кармана полученное от господина Фриш жалованье девочки, положил на стол около ее прибора.

– Я тоже могу теперь назваться богатою и пойти в долю с "Красавчиком" и "Орликом", чтобы устроить общее угощение, – пошутила Гаша; – тем более, – добавила она после минутного молчания, – что у меня тоже ведь радостная новость…

– Какая? – перебил Миша.

– Да, у нас новость… очень приятная, – добавила Мария Ивановна.

– Да какая же? Какая? – нетерпеливо спросил Миша; – почему вы мне до сих пор ничего о ней не говорили?

– Потому что сами не знали; это решилось только вечером, после того, как мы тебя проводили в цирк.

– Вот какая новость, слушай, – начала Гаша, подойдя к своему "братцу" и положив ему на плечо обе руки, – хозяин того магазина, где работает твоя мама…

– Не твоя, а наша, – поправила Мария Ивановна; – разве ты позабыла, что ты считаешься моей дочерью и сестрой Миши?

Гаша, со слезами на глазах, припала к руке Марии Ивановны и с чувством благодарности несколько раз, горячо поцеловала ее.

– Нашей… Нашей милой, дорогой мамочки, – продолжала она, дрожащим от волнения голосом; – ну вот, значит, хозяин магазина, где работает наша мама, прогнал того злого приказчика, который к ней так несправедливо относился…

– Знаю, – в свою очередь перебил Миша, – но какое отношение это может иметь к неожиданно выпавшему на твою долю счастью?

– Такое, что сам хозяин и заместитель злого противного приказчика сегодня вечером был здесь у нас с предложением маме взять на себя обязанность закройщицы, а мне – поденной швеи, под руководством маминой помощницы, почти такой же молодой, или, лучше сказать, почти такой же молоденькой девочки, как я сама… Разве это не счастье, Миша, неожиданное, свалившееся с неба? – Подумай, как много мы теперь будем зарабатывать и как хорошо, как безбедно можем жить!

Миша в первую минуту даже хорошенько не мог сообразить все то, что услыхал от матери и от Гаши, но потом, переспросив их еще раз, принялся по очереди закидывать их вопросами.

Трудно передать то чувство безграничной радости, которое в данную минуту переживали наши герои.

Мария Ивановна была на верху блаженства.

– Ну, как не сказать после всего этого, – предопределение свыше, – начала она сдавленным от подступающих к горлу слез голосом. – Как не сказать, что сама судьба столкнула Гашу с нашей семьей, для того, чтобы вырвать ее из той ужасной обстановки, в которой бедняжка находилась с самого раннего детства, – вывести, наконец, на верный хороший путь, и в то же время дать нам возможность иметь около себя такое доброе существо, именно в тот момент, когда наши собственные средства начинают поправляться… Да… Да… все это так, воистину так… Теперь, более чем когда-либо, я убеждаюсь в безграничном милосердии всемогущего Бога, Который делает все на благо человека, Который печется о нем, как отец о сыне… Который никогда не оставит его… никогда… никогда!..

VI. Его не стало

Следующий день приходился в воскресенье, Мише не надо было идти в гимназию, а потому, напившись утреннего чая, он еще раз стал толковать с Гашей, какого рода угощение купить «Красавчику» и «Орлику» и каким образом по-торжественнее отпраздновать общую радость, вызванную успехом их любимцев в цирке и неожиданным предложением Гаше поступить швеею в магазин; когда это было решено, то виновников торжества все-таки отнесли на чердак, чтобы удобнее было убирать комнату.

Пока Миша переносил их туда, Гаша занималась составлением списка, что следовало купить для предстоящего торжества, так как Миша обещал взять на себя труд все это принести на возвратном пути из цирка, куда, согласно данного вчера слова господину Фриш, должен был придти к двенадцати часам дня, чтобы помогать разбирать столбы и стропила.

– Вот, посмотри, что я написала, – сказала девочка, когда Миша спустился с чердака, – это для нас: один фунт пряников, один фунт орехов и один фунт мармеладу – довольно?

– Без сомнения; если хочешь, то, пожалуй, даже много; можно всего взять по полу-фунту.

– Нет, Миша, уж кутить, так кутить, – возразила девочка, – столько радостей, как у нас теперь, редко бывает.

– Хорошо, хорошо, пусть будет по-твоему; но все эти лакомства только для нас; зайке и голубю они не по вкусу.

– Для них я предлагаю купить следующее: зайке – разных свежих овощей, а голубку – сладкий сухарь, который мы размочим в горячем молоке, и хотя пол-фунта самых дорогих, отборных круп.

– Хорошо; давай мне деньги и список, я должен уходить, – сказал в заключение Миша.

Девочка отдала ему то и другое.

– Передай мой поклон Антоше, – добавила она, когда Миша уже готовился выйти из двери. – Антоша всегда был ко мне добр, и не раз защищал от побоев… кланяйся тоже хозяйке… – Миша в ответ кивнул головой и, выйдя на лестницу, начал спускаться вниз по ступенькам.

– Здравствуйте! Мы вас давно ожидаем! – крикнул господин Фриш, когда он пришел на городскую площадь.

– Мое почтение! Разве я опоздал? – отозвался Миша.

– Нет, собственно говоря, вы нисколько не опоздали, но плотник пришел раньше, – продолжал господин Фриш, любезно протягивая руку; – вы – человек аккуратный, я это заметил с первого раза… Я очень люблю людей аккуратных, потому что сам, как немец, всегда отличался, отличаюсь и буду отличаться постоянной аккуратностью и…

– Значит, плотник здесь, – перебил Миша, не желая далее слушать его болтовню.

– Давно, давно; он даже начал разбирать и укладывать то, что полегче, но столбы и стропила стоят не тронутыми, в ожидании вас.

– Я могу сейчас приступить к делу?

– Конечно, зачем вас задерживать? То что они делают в настоящую минуту, можно кончить потом, лишь бы при вас заняться самым важным. Приступайте к делу, пожалуйста.

И он попросил Мишу следовать за ним в глубину цирка, где многое уже оказалось разобранным и уложенным.

Грубое, заменявшее потолок полотно, местами в заплатах, болталось по столбам, от которых его не успели еще отколотить, и, порою поднимаемое порывами осеннего ветра, хлопало по лицам тех, кто проходил внизу.

– Простите, – вежливо заметил господин Фриш, придерживая один из концов, чтобы он не задел мальчика.

– Ничего, пожалуйста, не беспокойтесь, – возразил последний; – я встану в стороне; пускай отколачивают парусину, она нам помешает, а ты, братец, подойди-ка сюда! – добавил он, подозвав плотника, и принялся объяснять ему способ разборки стропил, при котором последние никогда не могут испортиться.

– Ай да, барин! Какой умный! – отозвался плотник, почесывая себе затылок, – право, умный, несмотря, что сам еще почти ребенок… Я – вдвое, какое вдвое? втрое, вчетверо старше, а, ей Богу! не сообразил-бы.

– Да ведь я правду говорю, – отозвался Миша, не будучи уверен, действительно ли плотник хочет похвалить его, или говорит так в насмешку.

– Истинную, святую правду, батюшка барин, изволишь молвить. Но скажи, почему ты все это знаешь?

– Потому, что с самого детства люблю плотничье дело и, будучи еще ребенком, часто хаживал к одному знакомому плотнику учиться его ремеслу; зайди как-нибудь к нам, я покажу тебе много сделанных мною в детстве игрушечных столиков, шкафчиков, ящичков.

– Скажите на милость!

– Да, если, бывало, что не заладится, сейчас бегу к своему другу-плотнику… Он мне все объяснит… Все расскажет… Все растолкует…. И я возвращаюсь домой; один раз я ухитрился даже уйти за таким советом без ведома матери, которая, вернувшись домой и не застав меня в комнате, страшно испугалась…

– И, наверное, задала вам взбучку, после которой у вас отбило охоту бегать за советами к плотнику, – добавил господин Фриш.

– О, нет, – возразил Миша; – мама слишком добра для этого; она знала, что я поступил так, не подумав, а не со злым умыслом… Я никогда не причинял ей огорчения… Она очень обрадовалась, когда я вернулся домой целым, невредимым и, узнав в чем дело, впоследствии не только не мешала мне, а еще сама говорила: "всякое знание полезно", и действительно, как видите, она была права.

– С чего же, барин, по-твоему, начинать? – спросил плотник.

– А вот, любезный, взбирайся наверх, по приставленной к столбу лестнице, и разбирай стропила, так, как я уже объяснял раньше.

– Ладно! Только, вы, барин, все же обождите уходить, я буду разбирать при вас.

– Я и не собираюсь уходить раньше окончания работы, а только предлагаю тебе начинать.

Плотник подозвал подручного парня, с его помощью принялся за дело и не мог надивиться тому, что при указанных "барченком" приемах дело идет гораздо скорее и успешнее.

Миша внимательно следил за обоими рабочими, не сводил с них глаз и часто останавливал, заставляя разбирать не как-нибудь, а по правилам, когда они, забывшись, делали неверно. Работа шла довольно успешно; большую часть стропил уже разобрали, и положили на землю, оставалось снять последние.

– Теперь, барин, идите с Богом, мы кончим одни, – крикнул плотник.

Миша молча кивнул головой, спрятал в карман полученные от господина Фриша деньги, но, прежде чем уходить, еще раз взглянул на верх.

– Не так! – поспешно крикнул он плотникам, – не так! Не верно… Вы опять делаете по-своему.

– Ничего, барин, ничего, так скорее…

– Столб сломаете, и…

Тут речь его оборвалась.

Часть столба, вследствие неправильного, удара топором, с треском подломилась, столб пошатнулся, стропило выскочило из зарубков и полетело вниз, ударив Мишу всей своей тяжестью прямо по голове…

Господин Фриш, оба плотника и все остальные присутствующие в первую минуту совершенно остолбенели от ужаса – остолбенели настолько, что ни один не в состоянии был двинуться с места.

– Боже мой! – воскликнул, наконец, господин Фриш, – несчастный ребенок! Несчастная мать!.. Какое ужасное горе ее ожидает! – и первый бросился на помощь к Мише, который лежал неподвижно.

– Доктора, скорее доктора! – закричал он, выбежав на площадь бледный, взволнованный.

Несколько времени спустя, явился доктор и вслед затем городовой; оказалось, что Миша еще жив, но что положение его настолько безнадежно, что он может скончаться каждую минуту.

– Его надо немедленно отправить в больницу или на квартиру, – заявил доктор.

– Конечно, в больницу, – сказал господин Фриш, – насколько мне известно, мать его – женщина бедная, где ей лечить его дома?

– Лечить не придется, – прошептал доктор, ощупывая пульс несчастного мальчика, – он еле дышит…

– Постойте, господа, – вмешался в разговор все время молча стоявший около Антоша, – мне кажется, больной силится сказать что-то.

Миша действительно в эту минуту открыл глаза, обвел мутным, блуждающим взором вокруг себя и проговорил тихим, едва слышным голосом:

– Домой… к маме… к Гаше…

Желание его было исполнено, его сейчас же положили на носилки и понесли по направлению к тому дому, где находилась квартира Марии Ивановны, но господин Фриш послал предварительно Антошу предупредить ее и насколько возможно подготовить к ужасной неожиданности. Марии Ивановны дома не оказалось; она только что ушла куда-то по делу.

Гаша оставалась в комнате одна, так как, по случаю воскресного дня, работы в мастерской не было; она прибрала самовар, вымыла пол, обтерла везде пыль и только что собралась идти на рынок закупить все необходимое для обеда, как вдруг услыхала, что на лестнице кто-то громко всхлипывает.

– Кто там? – поспешно спросила девочка, отворила дверь и, увидав испуганное лицо Антоши, отступила назад.

– Тебя тоже, верно, исколотили и выгнали? – невольно сорвалось у нее с языка.

Антоша отрицательно покачал головой.

– Тогда что же случилось? Говори скорее?

– Миша умер… – отвечал он сквозь глухие рыдания.

– Что ты говоришь?.. Ты ошибся, этого быть не может! Или я тебя не расслышала! – воскликнула девочка пораженная подобным неожиданным известием; – он не более часа назад ушел из дому совершенно здоровый.

Антоша сделал над собой усилие, чтобы не плакать, и в коротких словах рассказал все то, что нам уже известно.

Гаша слушала его с напряженным вниманием и, когда он замолчал, разразилась громкими рыданиями.

– Как сообщить Марии Ивановне эту ужасную новость? Она не перенесет ее! – вскричала девочка, всплеснув руками.

– А где она сейчас, дома? – спросил Антоша после минутного, тяжелого молчания.

– Нет, она ушла по делу, – отозвалась Гаша.

– И не скоро воротится?

– Часа через два, а, может, и позднее.

– Фриш распорядился, чтобы Мишу принесли сюда, да и сам Миша выразил это желание… Надо положить его на кровать… он, наверное, умрет скоро, но Марии Ивановне все же будет легче увидеть его в первую минуту, как бы больным, а не мертвым… Распорядись, Гаша, приготовь все, что надо, а я пойду его встретить.

С этими словами Антоша снова спустился с лестницы, и быстро скрылся из виду; что касается Гаши, то она, совсем растерянная, едва держась на ногах, вернулась обратно в комнату, которая за несколько минут перед тем казалось ей такою уютною… такою веселою, – и которая теперь сразу стала такой грустной и печальной.

Присев к окну, она задумалась. В чем заключались ее думы, она не в состоянии была дать себе отчета… Долго ли она сидела на одном и том же месте – даже не помнила… и очнулась только тогда, когда услыхала по лестнице топот нескольких ног.

– Это несут Мишу, – громко проговорила она.

И действительно наружная дверь скоро распахнулась, и два городовых внесли носилки, на которых лежал Миша: бледный… безжизненный…

– Куда его положить? – спросил один из городовых.

Гаша молча указала на кровать.

Когда городовые вышли, то она, с помощью Антоши, прикрыла Мишу белым одеялом, сложила ему на груди начинавшие уже коченеть руки и, присев у изголовья кровати, принялась обдумывать, как бы лучше приготовить Марию Ивановну к ожидавшему ее удару…

Тяжелые думы овладели ею настолько, что она вполне им отдалась, вполне в них углубилась, и не подкараулила момента возвращения несчастной женщины, которой услужливые соседки-кумушки успели еще на лестнице рассказать все.

– Неправда… Неправда… вы лжете, быть не может! – кричала она с отчаянием, вбежав в комнату и бросившись к кровати, на которой неподвижно лежал Миша.

– Миша! Миша! – продолжала она кричать, схватив его за руку. Затем взглянула на бледное лицо сына и проговорила полушепотом: – Закатилось мое красное солнышко! – и как сноп рухнула на пол.

В ответ на ее вопль, послышались глухие рыдания Гаши, продолжавшей по-прежнему сидеть на низенькой скамеечке, около изголовья своего названного "братишки".