Текст книги "Вся правда за правдой(СИ)"

Автор книги: Варвара Мадоши

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Варвара Мадоши
Вся правда за правдой

Раз в году частная школа Эпплвуд преображается. События начинают набирать обороты примерно за неделю до «дня Д»: школьный музей перетряхивается, библиотека перебирается, раскапываются учебники и учебные пособия, многие из которых весь год провалялись под кроватями или на дальних полках шкафа. Все погружаются в яростную зубрежку: заброшены и общешкольный турнир по боксу, и шахматы, и вылазки в заречные леса, и даже качели в саду висят совершенно пустые. А потом однажды суета резко прекращается: Доминик, школьный плотник, садовник и мастер на все руки, запрягает лошадь Дейзи в двуколку и отправляется на станцию, чтобы вернуться с гостем.

Иногда этот гость не предупреждает по телефону о приезде, и приходит со станции сам, пешком. В этом случае кто-нибудь из мальчишек все равно умудряется заметить его издалека – спальни на верхнем этаже пансиона как нельзя лучше подходят под наблюдательный пункт. Нет, они не бегут его встречать и уж подавно не кидаются с воплями на шею: не тот это визитер. Но тем не менее все высыпают в холл и повисают на перилах лестницы, чтобы увидеть, как директор пансиона пожимает руку прибывшему, и услышать, о чем они говорят.

Как правило, разговоры оригинальностью не отличаются.

– А, здравствуйте, мистер Элрик! Надолго к нам?

– Добрый день, мистер Тайлер. Как всегда, на пару недель.

– Что же? Остались бы подольше…

– И рад бы, но – дела. Как там ваши мальчишки, еще школу не сожгли?

– Сами видите: сожгли. Вот, заново отстроились…

Каждый год мистер Элрик, бывший государственный алхимик по прозвищу «Стальной» – самый молодой из всех государственных алхимиков, когда-либо получавших этот пост – приезжает на пару недель в Эпплвуд по договоренности с директором Тайлером. Вроде бы они познакомились в Вест-сити, но при каких обстоятельства – бог весть. Он читает спецкурс по алхимии, с особенно продвинутыми ребятами занимается отдельно и иногда, под настроение, рассказывает какие-нибудь интересные истории. Говорит он так, что правду от вымысла отличить невозможно. Потом в трех общих спальнях долго обсуждают, правда ли, что при фюрере Брэдли под Столицей были прорыты огромные подвалы, заселенные мутантами, и будто бы сам мистер Элрик с ними сражался и многих убил; правда ли, что техники Северной армии в Бриггсе разработали танки на спор, по большой пьяни (ребятам постарше мистер Элрик даже намекнул, чем конкретно в этот момент мерились господа военные инженеры); и действительно ли все механики автомэйлов приносят жертвы страшному демону Пинако, который подменяет у особенно нерадивых смазку касторовым маслом.

А вот уроки он ведет строго, не отвлекаясь на россказни.

В классные часы Эдвард Элрик говорит о том, про что самолучшие химики страны еще не знают или только догадываются: атомы – это не самая мелкая составная часть материи; атомы тоже состоят из частиц, которые как бы даже и не являются частицами, поскольку движутся так быстро, что, по сути, находятся во многих местах одновременно. Он говорит о возможности превращений вещества в вещество не под действием алхимии, а так, с высвобождением излучения. Он рассказывает о природе света и намекает на тайны времени.

Он ходит по рядам между партами – парт в классе всего десять, ученики сидят по одному – и впечатывает чеканные формулировки. Когда ученики неправильно отвечают на тесты, он злится и даже орет на них, но это не мешает после уроков ему бросаться с учениками во всяческие авантюры – вплоть до сплава вниз по реке на самодельных плотах.

На две недели Эдвард Элрик заполняет все мысли обитателей школы. Перед ними – гений, человек, в двенадцать лет получивший звание Государственного алхимика – и добровольно сложивший его с себя в пятнадцать. Человек, работающий на одну из самых загадочных исследовательских лабораторий в Столице; который, по слухам, будто бы лично знаком с фюрером и даже – для младших ребятишек это намного важнее – со знаменитым Зампано из «Цирка Йо». Человек, участвовавший в Перевороте шесть лет назад, когда убили фюрера Брэдли, и рассказавший им целый десяток противоречивых версий «того, как все было на самом деле». Человек, здорово умеющий драться – и никогда не отказывающийся показать новые приемы.

Наконец, человек с ногой-автопротезом и ужасным шрамом на правом плече.

Согласитесь, что это все вместе будоражит воображение.

Пожалуй, все мальчишки пансиона просто-таки влюблены в Эдварда Элрика – а двое-трое без всяких «просто-таки».

И вот вечером после особенно удачного урока, когда старшему классу (в Эпплвуде всего три класса: старший, средний и младший) удалась трансмутация троянского коня из песка, мистером Элриком овладевает особенно хорошее настроение.

Они сидят в беседке в саду: знаменитый алхимик на лавке, мальчишки – кто тоже на лавках, кто прямо на полу, а некоторые пристроились на перилах. Им по тринадцать лет, и они чувствуют себя королями мира. Ну, будущими королями.

– А расскажите, как вы сдавали экзамен на госалхимика! – просит толстяк Эдвардс: воображения у него ни на грош.

– Не может быть, чтобы вам не надоела эта история, – усмехается Эдвард. – Мне она и самом надоела, Кейн, – «мистерами» и по фамилии он зовет их только в классе. – Думаю, ничего хорошего не выйдет, если и рассказчик, и слушатели заснут на середине.

Остальные одобрительно шушкаются, Кейн конфузится.

– Тогда расскажите что-нибудь про армию! Свеженькое! – просит кто-то.

– Да, про генерала Армстронг! Или про генерала Мустанга!

– Или про Шрама! – пищит кто-то совсем тоненьким голоском. – Его же так и не поймали, правда? Говорили, что это он убил Дариуса фон Экке в прошлом году!

– Ерунда, – решительно говорит Эдвард Элрик. – Шрама-то как раз поймали, просто… – он колеблется. – Не опознали наверняка. Тело было изуродовано. Но я на сто процентов уверен, что больше он ни одного государственного алхимика не убьет, – заканчивает он. – А фон Экке стал жертвой грабителей, его особняк обчистили снизу доверху.

Парни переглядываются. Кое-кому хочется уточнить, насколько же сильно было изуродовано тело знаменитого убийцы и в каких именно местах, но они не решаются.

А потом один из мальчишек все-таки спрашивает:

– Мистер Элрик… а расскажите нам о человеческой трансмутации! Почему ее запрещено проводить?

Лицо у мистера Элрика сразу меняется: его покидает расслабленность и благодушие, он собирается, как хищный зверь перед прыжком.

– А почему это тебя интересует, Барни?

Барни выдерживает его взгляд.

– Мы тут как раз говорили… о перестановках в армии и о запретах алхимии. Алхимикам запрещено творить золото и творить жизнь. С золотом все ясно – это основа экономики, – последнюю фразу мальчик проговорил очень серьезно. – Но вот на органическую алхимию запретов нет…

– Органическая алхимия просто очень сложна, – мягко произносит Эдвард. – Помните, я рассказывал вам историю о том, как подделали труп, чтобы человек мог сбежать из тюрьмы? Это способен проделать только очень, очень квалифицированный алхимик. Боюсь, что тебе, Барни, потребуется как минимум несколько лет, чтобы достичь уровня, когда об этом можно начинать волноваться.

Несколько человек на всякий случай смеются, но под мимолетным взглядом мистера Эдварда стихают.

– Хотя у любого из вас, парни, есть шанс удивить человечество. Да. Я бы все-таки рекомендовал не торопиться. Бывает еще создание химер, что тоже отдельная область, и она тоже относится к человеческой трансмутации… Но ты, вероятно, хочешь знать, почему не сняли запрет с оживления людей – и создания новых людей?

Барни серьезно кивает.

Эдвард обводит взглядом всех прочих.

– Ну что ж, это, конечно, очень долгий разговор… но я постараюсь изложить покороче.

– Да мы поймем, не бойтесь, сэр… – встревает кто-то.

Эдвард улыбается.

– Я не сомневаюсь, что вы поймете, ребята. В смысле, умом поймете. Просто я вот в вашем возрасте – ну, чуть помладше – тоже многие доводы из этих слышал. И плевать на них хотел: думал, взрослые просто это придумали, потому что у них самих ничего не получилось. Или потому что это кому-то выгодно: чтобы у других не получалось… Ну так вот, а это не совсем так… – Эдвард вздыхает. – Все вы знаете, что с помощью человеческой трансмутации изменники в армии при фюрере Брэдли создавали искусственных безмозглых людей – что-то вроде зомби, как в кино.

Мальчишки кивают, кто-то ежится, кто-то картинно засовывает в рот два пальца.

– Да-да, и поверьте: на документальных хрониках они получше, чем в жизни. Я видел, – веско добавляет Эдвард. – Это то, что получается при человеческой трансмутации. А чтобы добиться такого результата, необходимо отнять жизни полноценных живых людей. Понимаете? Жизнь за жизнь, по равноценному обмену… но жизнь чьего-то мужа или чьей-то жены, отца или матери – за жизнь биологического робота, который так и норовит вцепиться тебе в горло. Вас такой обмен устраивает?

Мальчишки мотают головами.

– Вот поэтому человеческая трансмутация под запретом – как любые уголовные преступления, – подводит черту Эдвард. – А теперь почему бы…

– Но ведь есть же другие способы! – не унимается Барни. – Есть же… ну, когда пытаются оживить мертвеца… я читал, проводились опыты по переселению душ даже в неживые объекты! За это тоже нужна плата, но ведь так бывает, когда кто-то хочет отдать свою жизнь – добровольно! Например, за… – он мнется. – За родственника. Или вот если собака за хозяина…

Эдвард внимательно слушает.

– А вот про опыты про переселение душ… где ты это вычитал? – спрашивает он.

– Ну… – Барни нерешительно произносит. – В «Горячей Столице» писали.

– Выбрось ты эту желтую газетенку от греха подальше, – советует Эдвард. – Там еще не то напишут. Мертвого оживить нельзя, – он обводит ребят взглядом. – Ясно?

Барни стоит, понурив голову – больше он вряд ли что-то спросит.

Но оживляется другой мальчик.

– Но вот про вас… ходят слухи… что вы брата своего оживили, да? Что он вроде как погиб при штурме Столицы войсками Бриггса, а вы его трансмутировали, но что после этого не можете применять алхимию…

Остальные тревожно вздыхают.

Мистер Элрик действительно никогда не применяет алхимию у них на глазах – но они даже не пытались спросить, почему. Это так… само собой разумеющееся, что даже вопроса не возникает. Зачем ему, такому крутому, еще и алхимия?

Эдвард улыбается, но улыбка эта не нравится никому.

– Все верно, – говорит он. – У меня был брат. Да, он совершил одну нестандартную трансмутацию у ворот Генерального штаба. Да, я попытался вернуть его с помощью человеческой трансмутации – это видело слишком много людей, чтобы имело смысл отрицать, да и не хочу я вам врать, ребята. Какое-то время я даже думал, что у меня получилось… – Эдвард вздыхает, чешет шею у затылка. – Но то, что вернулось в облике моего брата, человеком не было.

– А… чем же оно было? – рискует спросить кто-то.

– Тем, кто стережет врата Истины, из которых исходит алхимия. Богом, короче говоря, – как-то скучно и просто отвечает Эдвард.

На пару минут в беседке царит ошеломленная тишина. Потом все говорят хором.

– Стойте, – Эдвард поднимает руку, и мальчишки затихают. – Поверьте, я рассказываю вам это не для того, чтобы вы мне поверили. В конце концов, – он хмыкает, – для вас же безопаснее не верить. Я просто хочу вам сказать: человеческая трансмутация – невозможна, вот и все. Ни под каким видом. Только женщины умеют создавать новую жизнь – не без помощи мужчин, конечно, – тут кое-кто хихикает. – Да, вы давно родителям домой писали? Сейчас вернемся – и немедленно напишите. Завтра проверю и сообщу мистеру Тайлеру.

– Да, сэр, – нестройно отвечают мальчишки.

– А что за Врата Истины, из которых исходит алхимия? – ноющим голосом спрашивает Эдвардс. – Разве такое бывает? В книгах про это ничего нет! Это уже как в сказках получается…

– Я же говорю: хотите верьте, хотите нет, – улыбается Эдвард. – Если у вас все хорошо пойдет, вы этих Врат и не увидите. А увидите – уж точно все поймете. Если они вам голову не оттяпают.

Тон Эдварда намекает на то, что расспросы исчерпаны. Он встает, и начинает хлопать себя по карманам в поисках ключа от комнаты. Мальчишки понимают, что пора расходиться.

Вечером в спальнях мальчишки только и обсуждают, что откровения Элрика: шутил он или не шутил, и насколько шутил… В конце концов решают, что фигня это все, насчет Врат Истины и существа с божественными силами, принявшего человеческий облик – уж больно напоминает детские сказки. Алхимия – это наука, с магией ничего общего не имеет. Скорее всего, знаменитый алхимик изъяснялся метафорами. Да, конечно! Алхимия – это ворота к истине, и те, кто подступает к этим воротам без должных знаний, могут лишиться голов. Все яснее ясного.

Только Барни – а он один из тех, кто влюблен в мистера Элрика без всяких «просто» или «почти» – никак не может забыть, какими серьезными и грустными были глаза эти глаза цвета темного янтаря (и прочих красивых вещей вроде гречишного меда).

На следующий день, рано утром, Барни спускается в сад. Он любит рассвет – это новый день, который только обещает начаться. Сегодня небо не обманывает его ожиданий: оно сиреневое, и розовое, и даже немного зеленое, и всех оттенков сразу. А уж облака-то похожи на стеклянные замки.

Он застает мистера Элрика в саду. Алхимик по-простецки сидит на крыльце, рядом с ногой стоит его видавший виды чемоданчик. Барни с ужасом понимает, что Эдвард уже уезжает.

– Вы… до станции? – спрашивает Барни.

– Да, – отвечает Эдвард с грустью. – Пора уже.

– Вы обещали остаться на две недели!

– Вы очень хорошо поработали, – ласково говорит Эдвард и опускает широкую ладонь на голову Барни. Тот еле сдерживает порыв сильнее податься под эту ласку. – Почти всю программу закрыли… Кроме того, дело срочное. Мистер Тайлер в курсе. Мне позвонили вчера.

– А… кто позвонил? – спрашивает Барни.

Он надеется, что Эдвард не рассердится на него за этот вопрос.

– Мой брат, – отвечает бывший государственный алхимик, и лицо у него при этом какое-то странное.

– Вы же правду сказали, да? – спрашивает Барни после паузы. – Вы сказали правду, про Врата, про Истину, про то, что ваш брат – и не человек вовсе… а они вам не поверили!

Эдвард серьезно смотрит на Барни.

– И хорошо, что не поверили. И ты не верь.

– Но ведь… тогда нужно его остановить!

Эдвард молчит. Потом глухо произносит:

– Когда ты только и делаешь, что сидишь перед вратами… многие миллионы лет… перед многими миллионами врат… когда впереди и позади – вечность… Я думаю, что он не в первый раз захотел стать человеком. То, что он выбрал для этого именно нас – случайность. Я не знаю, замышляет ли он что-то дурное. Может быть, и нет. В любом случае, я не свожу с него глаз. И если он что-то… я не хочу повторения.

– Какого повторения? – не понял Барни.

– Да так. Это личное. Грехи отцов, – Эдвард хмыкает. – Неважно, – он серьезно смотрит на Барни. – Главное, я не позволю, чтобы что-то плохое случилось с этой страной из-за моего брата.

В золотых глазах столько серьезности и горечи, что Барни не понимает, как можно не верить ему, как можно не идти за ним и не раскрыть перед ним все секреты мира. Он быстро кивает. А потом робко спрашивает:

– Вам… очень тяжело?

Эдвард широко улыбается. Потом улыбается еще шире.

– Барни… я все-таки неплохой актер.

– Что? – удивленно спрашивает Барни.

– Ну как что… я вас разыграл. Неужели ты думаешь, что я мог бы вот так серьезно открывать перед вами практически государственную тайну? Поэтому я и сказал, что хорошо, что все прочие мне не поверили. Ты извини. Я не хотел тебя вводить в заблуждение.

Барни смотрит на него, но тень сомнения в глазах остается.

– Послушай, – говорит Эд, – прости меня. Кстати… танки в Бриггсовом Форте тоже не на спор придумывали. Я, честно, не знаю, как. Когда мы с Алом там были, танки уже тоже были.

Барни не обижается. Он знает, что ему бы нужно обидеться за то, что Эдвард валял дурака – и еще сильнее за то, что валял дурака сегодня со своим монологом про «миллион врат». Вместо этого он пытается почувствовать облегчение – и не может.

– Но вы в самом деле сомневаетесь? – спрашивает он. – В своем брате?..

Почему-то Барни еще хочется спросить «Вы ведь любите его?», но, разумеется, этот вопрос он давит у себя на языке.

– Нет, – твердо отвечает Эдвард. – В близких сомневаться нельзя, имей в виду. Сомневался бы – я бы так не шутил. Ладно, пока. Остальным можешь сказать, что шутка, можешь не говорить, как хочешь. Но передай привет, и скажи, что мне очень жаль уезжать раньше времени.

Он встает и идет к выходу, куда Доминик уже подвел двуколку. А Барни смотрит на него с острым чувством страха: он не знает, увидит ли когда еще этого смелого, сильного человека с легкой походкой и невозможным огнем в глазах. Ему не верится, что это все была «только шутка». У мальчика еще мало опыта, но он чувствует: больше это походило на попытку выговориться от смертельной усталости нести груз в себе.

Эд вскочил в вагон в последний момент, поезд уже собирался трогаться.

– Что же вы, мистер! – укорил его вагоновожатый.

Эдвард только рукой ему помахал.

– Мне нужно пятнадцатое место, – сказал он. – Билет уже куплен.

– Да, как же, – кивнул проводник. – На имя мистера Эдварда Элрика. Седьмое купе. Проходите, мистер. Чемоданчик ваш…

– Спасибо, я сам.

Эдвард влетел в купе и с размаху плюхнулся на койку. Сидящий напротив человек опустил газету, демонстративно посмотрел на часы и улыбнулся.

– Делаешь успехи, брат. Тебе даже не пришлось бежать за поездом!

– Ось у двуколки сломалась на въезде в город, пришлось дальше пешком идти. Привет тебе, кстати, – они ударили по ладоням. Редкое проявление чувств, но братья не виделись несколько месяцев.

– Как прошли занятия в этот раз?

– Очень хорошо. Сообразительные парнишки. Очень, знаешь ли, забавно учить молодняк уму-разуму – а еще забавнее, как они верят всему, что говоришь…

– Да, точно, – живо поддержал Ал, – вот у меня был случай… – тут он насторожился. – Эд! Ты им опять байки плел?

Эд ухмыльнулся.

– Хе, не то чтобы «байки»…

– Брат! Ты невозможен! Я в прошлый раз как вспомню, как я после тебя в гостинице поселился, и как на меня официантки смотрели!

– Да, значит, мне в баре с издателем посидеть нельзя, а тебе со всеми подряд кокетничать – можно?

– Во-первых, твой издатель почти тебя споила, я же видел. Ты практически у нее в декольте лежал…

– Ну, там было декольте… – пробормотал Эдвард, но Ал его, похоже, не слышал.

– Что бы потом с тобой сделала Винри, если бы узнала? Во-вторых, я просто стараюсь быть вежливым с персоналом, не моя вина, что это красивые девушки… То есть речь не о том! Брат! Что ты наплел в этот раз?!

Эд в двух словах рассказал.

– Зачем?! – Ал схватился за голову.

– Ну почему я всегда должен за двоих отдуваться? Бывший Стальной алхимик, то да се… разве ты не рад, что тебе тоже перепало немного славы?

– Так нельзя! – Ал вскочил. – Мы вернемся и расскажем все как было! – с этими словами он выскочил в коридор.

– Ал! Стоять! Ты что творишь! – Эд дернулся следом и едва успел поймать Ала за пояс: тот уже тянулся к стоп-крану. – Ты чего, сверхсекретные сведения выдавать собрался?! И вообще, хорошая шутка еще никому не вредила! Ал!

Ал внезапно выпрямился, стряхивая с себя брата.

– Ага, поверил, – спокойно констатировал он. – С тебя торт.

– Какой? – с картинным унынием спросил Эдвард.

– Шоколадный, конечно же. Ладно, пошли обратно, а то уже проводник смотрит.

Проводник не смотрел, он откровенно пялился. Ал улыбнулся ему, сделал успокаивающий жест и развел руками – мол, не принимайте близко к сердцу.

– А ведь еще даже не отъехали… – буркнул проводник, скрываясь в своем купе. – Когда успели?..

Они вернулись в купе, и минут десять Ал отвечал на обстоятельные вопросы о своих исследованиях, о делах в лаборатории, о доме, где он побывал позже Эдварда… потом Эд задремал сидя – ранняя побудка ему впрок не пошла. Ал же смотрел в раскрытое окно – на поля и деревушки, проносящиеся мимо.

Хорошая интуиция – важное качество для исследователя. Знал бы ты, Эдвард Элрик, насколько ты хороший ученый… несмотря на, так сказать, неспособность к практике.

Тему нечеловеческой сущности Ала братья подняли одной из первых, когда прошел первый шок возвращения из врат. Ал уже не помнил, кто из них начал, но тогда они проговорили всю ночь. Долгую ночь в стерильно-безликой палате армейского госпиталя. К рассвету злой от усталости Эд как дважды два доказал Алу, что все это чепуха, и «не переживай из-за ерунды». После чего принялся рьяно шутить на этот счет – пожалуй, чересчур рьяно.

Впрочем, тот раз он наврал официанткам почти что правду – что его брат женат на синьской принцессе, чье священное животное по запаху определяет, если Ал общался с какими-нибудь женщинами. А потом принцесса наказывает этих дам синьской дальнобойной алхимией. И тоже говорил с таким серьезным видом, что ему поверили. Изложить эту версию Мэй Ал не рискнул.

Когда очень долго сидишь перед Вратами – миллионы лет – начинаешь чувствовать смутную тоску по жизни. Пусть даже ты хранишь знания о всех событиях на планете. Пусть даже в твоем воображении тебе открыты все дороги, сколько их ни есть. Все равно: даже богу хочется пройтись по ним своими ногами.

И если платой за это станет пребывание в человеческом теле – что ж, будучи Вселенной, Он знавал вместилища и похуже. Изображать же Альфонса Элрика не было ни бременем, ни лишением. Он верно сказал тогда: носить тело этого человека стало для Него великой честью. Хранитель врат Истины собирался сыграть эту роль как следует – и умереть в положенный срок, окруженным любящей семьей и благодарными согражданами. Повторения истории с Отцом Гомункулусов не последует.

Только люди не учатся на своих ошибках. Да это ведь и не обязательно.

Ал Элрик смотрел на безмятежно спящего брата и улыбался с легкой грустью.