Текст книги "Последнее расследование Димы Ермолаева"

Автор книги: Варвара Клюева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Клюева Варвара
Последнее расследование Димы Ермолаева

Варвара Клюева

Последнее расследование Димы Ермолаева

От редакции

4 января с.г. мы сообщили читателям о гибели нашего сотрудника, журналиста Дмитрия Ермолаева (статья "Опасная профессия"), скончавшегося вечером 3 января от множественных травм, полученных в результате дорожно-транспортного происшествия. Водитель – предполагаемый виновник аварии скрылся. Прокуратура возбудила уголовное дело. Вчера, 6 января, наш репортер принес в редакцию диктофон, найденный им неподалеку от места трагедии. Диктофон разбит, но кассета в нем, по счастью, уцелела последняя, надиктованная Димой.

Рано утверждать, что этот материал стал причиной его гибели. Оригинал кассеты передан следователю прокуратуры. Мы же просто публикуем расшифрованные записи почти без обработки и без комментариев. Они достаточно красноречивы.

28 декабря. Запись в машине по дороге в Большую Сосновку

Два дня не вспоминал о дневнике, и, боюсь, восстановить события этих дней мне не удастся. Помню, как позвонил Филипп (кажется, 25-го) и обрушил на меня известие о смерти отца Глеба. Я был настолько оглушен, что даже не спросил, от чего он умер. Помню, бегал по квартире, причитал: "Как же так? Как же так?". Помню первую бутылку водки – а их, верно, было не меньше трех, иначе провал в памяти не объяснить. И сразу после этого – сегодняшнее утро. Действие наркоза кончилось, первый раз в жизни по-настоящему заболело сердце. Даже страшно стало. Решил, что это скорее с перепоя, чем грозный симптом. Нашел таблетку валидола, но от похмелья она не помогла. Осталось последнее средство спасения – работа. Начал обзванивать духовных чад отца Глеба, выспрашивать, как он умер. Никто ни слухом, ни духом, только Нина Абрамовна прорыдала что-то о несчастном случае и милиции. Тут-то я и засобирался в дорогу. Если со смертью Бати не все чисто, кому как не мне его духовному сыну и криминальному журналисту, раскапывать правду?

История нашего знакомства с отцом Глебом довольно курьезна. В девяносто четвертом году скончалась мамина престарелая тетушка и по завещанию оставила свою квартиру отцу духовной общины "Путь к Свету" Глебу Павловичу Власову. Газеты пестрели сообщениями об одиноких стариках, купившихся на обещание пожизненной помощи в обмен на завещание квартиры и за доверчивость поплатившихся жизнью. Решив, что тетка перед смертью попала в лапы мошенников, я помчался брать у Власова интервью, намереваясь стереть прохвоста и его общину в порошок. И даже задумал серию разоблачительных статей о бессовестных лицемерных главах сект, охмуряющих наших несчастных сограждан и вытягивающих у них последние гроши. Батя потом не раз вспоминал со смехом, каким разъяренным львом я к нему явился. А уехал кроткой овечкой. Отец Глеб покорил меня своей добротой, терпимостью, чувством юмора и еще чем-то этаким... невыразимым. Возможно, тем, что и называется святостью.

Знакомство с ним привело мне на ум святочный рассказ о мальчике, который подбирал, выхаживал и отпускал на волю раненых птиц и зверьков. Только отец Глеб подбирал и выхаживал людей – несчастных, больных, отчаявшихся, никому не нужных. Калек, бездомных, беженцев, жен и детей, брошенных без средств к существованию.

Духовных спасителей у нас в последнее время развелось несть числа. Но отец Глеб спасал не только души, он помогал своим подопечным выжить физически. Не имея ни призвания, ни подходящей профессии (у отца Глеба был диплом философа), занялся бизнесом. На себя почти ничего не тратил. Ходил в стареньких ботинках, свитерах и брюках с пузырями на коленях, питался чаем с бутербродами и баночной овощной икрой, жил в запущенной квартирке на самой окраине Москвы. Зато сеть его мастерских, магазинчиков, аптек и агентство недвижимости накормили, одели, обули, дали работу и кров сотне человек, жизнью выброшенных за борт.

Но главным было все-таки другое. Отец Глеб учил этих людей любви. К самим себе, к ближним, к Богу, к миру, в котором мы живем. Помнится, во время первого интервью я довольно язвительно осведомился, чем его не устраивает учение официальной церкви. "Мне кажется, ему (учению) не достает человечности, – ответил он. – В церковь, как правило, приходят люди, чей дух сокрушен каким-либо несчастьем – смертью или болезнью близких, одиночеством, бедностью, чувством оставленности. Словом, люди, крайне нуждающиеся в утешении. Но утешение, предлагаемое Церковью, весьма своеобразно. Святые отцы учат, что душа каждого человека – поле битвы между силами добра и зла и исход этой битвы зависит от воли человека. И тут же заявляют, что человек по природе своей глубоко порочен, поэтому все его попытки самостоятельно поддержать сторону добра обречены на провал. Единственный шанс – отречься от себя, от собственного "я", что, по убеждению тех же святых отцов, задача неимоверно трудная. В общем, паству, уже обессиленную страхом перед поражением в этой жизни, грузят еще и страхом перед поражением, так сказать, глобальным. А в качестве орудия борьбы несчастным предлагают молитвенное правило, которое надлежит повторять как минимум дважды в день. Основная идея, проходящая красной нитью через собранные в молитвослове тексты – идея человеческой греховности. Я – грязь, я – прах, я – презренный червь, и только по бесконечной милости Твоей, Господи, могу надеяться на прощение. Спросите любого психолога, и он подтвердит вам, что такое самовнушение разрушительно для личности. А если учесть, что этим самовнушением занимаются люди, и без того лишенные уверенности в себе, становится понятным, насколько узок предлагаемый путь ко спасению".

Отец Глеб верил, что путь к спасению лежит не через борьбу с грехом, а через принятие себя и мира. К слову, плотские грехи Батя за грехи не считал, в худшем случае – за слабость, наказуемую здесь же, в этой жизни. Он учил, что наша Вселенная – единый организм, а грех – это все, что ведет к обособлению какой-либо части от целого. Ненависть, зависть, собственничество... Бороться с ними обычным способом, подавляя их в себе, бессмысленно. Рано или поздно они все равно вырвутся из-под контроля. Но, научившись любви ко всему сущему, можно ощутить себя частью гармоничного целого, и тогда злые чувства уйдут сами собой. Ведь, как говорил герой одного фильма, где это видано, чтобы легкое ненавидело почки, а печень воевала с селезенкой?

Когда "чада", исцеленные верой, любовью и заботами отца Глеба, расправили крылья, он решил, что пришло время отпустить их на волю. Передав бразды управления бизнесом своему духовному сыну и деловому помощнику Филиппу Захарову, он приобрел немного земли в заброшенной тверской деревеньке, где собирался провести остаток жизни в молитве и уединении.

Малая Сосновка – место глухое, благами цивилизации не тронутое. Здесь никогда не знали водопровода, телефона и даже электричества. Все местное население – три старухи, старик да молодка шестидесяти годков. В двух километрах к северу начинается ***ский Мох, единственное в Европе место, где флора и фауна сохранились в первозданном виде аж с послеледниковой эпохи. Попав сюда, трудно поверить, что меньше чем в трехстах километрах – Москва с ее толпами людей, стадами машин, иллюминацией и вечным шумом. Ближайший населенный пункт и местный очаг цивилизации – Большая Сосновка – от Малой в восьми верстах, и добраться туда можно только пешком или верхом. Кругом леса да болота, в безветренные ночи в ушах звенит тишина, да и днем слышны лишь птичьи голоса да таинственный треск в лесной чащобе.

Здесь, в этой глуши, отец Глеб надеялся отрешиться от мирской суеты. Но духовные чада не пожелали расстаться с батюшкой. Самые верные, бросив дома и имущество, поехали вслед за наставником, расселились в обеих Сосновках и основали коммуну, которой отец Глеб руководил до смертного часа.

28 декабря. Беседа во время пешего перехода из Большой Сосновки в Малую с Филиппом Захаровым, директором бизнес-сети "Путь к Свету"

Д.Е.: Теперь-то ты наконец можешь объяснить мне, что произошло?

Ф.З.: Гм... Это непросто. Я и сам толком не знаю, могу лишь предполагать. Давай изложу факты, а уж выводы делай сам. Ты, конечно, в курсе, что дважды в год – перед Рождеством и Пасхой – Батя с несколькими чадами проводил по месяцу в затворе на Мамонтовом острове?

Д.Е.: Слышал что-то, но лучше расскажи подробнее.

Ф.З.: Гут. В двух километрах от меньшей Сосновки начинается ***ская трясина, мох по-местному, а еще километром дальше из болота торчит остров здоровый холм, похожий на спящего слона или мамонта. Страрожилы знают туда тропу, но пройти ею можно только в морозную зиму или в сухое лето, да и то с риском для жизни. Отец Глеб, как тебе известно, все мечтал о своей пустыньке – местечке, куда можно хотя бы время от времени удаляться от мира. Но с пустынькой возникли сложности. Места кругом топкие, для жилья непригодные. Вот и поглядывал Батя с тоской на Мамонтов остров. А Миша-таджик, наш механик из гениев-самоучек, думал-думал и придумал-таки, как делу помочь. Поставил ветряк, соорудил маленькую электростанцию и предложил протянуть канатную дорогу на две кабинки, одна кабинка – на нашем берегу, другая – на макушке Мамонта. Между прочим, эта штука обошлась нам чуть ли не дороже, чем все поселение, включая школу, библиотеку и медпункт. Но так или иначе канатку построили. Рядом с посадочной площадкой поставили часовенку, а в глубине острова выкопали шесть землянок – в отдалении друг от друга, дабы отшельники друг другу глаза не мозолили. Летом на Мамонте обычно жили два-три добровольца, возделывали огородик, собирали травы-ягоды, ну а зимой и весной отец Глеб с несколькими подопечными отправлялся туда в затвор.

Д.Е.: А почему с подопечными?

Ф.З.: Ты слышал о духовных упражнениях Игнатия Лойолы? Отец иезуитов придумал такую фишку: если верующий принимает важное решение – там, собирается дать какой-то обет, или принять сан, или жениться – и сомневается, угоден ли его выбор Богу, то он со своим духовником отправляется на месяц в затвор и под руководством наставника, путем молитвы, созерцания и духовных размышлений отсекает собственную волю и познает волю Божью. Бате задумка отца Игнатия приглянулась, и он взял ее на вооружение. Так вот, в последний раз с ним на остров отправились пять дам. Татьяну Юрьевну Батя прочил в директора школы, а она сомневалась, позволит ли ей здоровье. Анна Алексеевна в очередной раз собиралась порвать с общиной и уйти в монастырь. Надя Богатенко раздумывала над предложением руки и сердца. Стася – главная героиня трагедии – рвется покинуть коммуну ради учебы в Москве. По правде говоря, затвор ей на фиг не нужен, решение она приняла давно и сомнений не испытывала. Но маман наотрез отказывалась отпускать от себя дочь, и отец Глеб уговорил девчонку поехать на остров, пообещав, что после уладит конфликт. Ну и последний персонаж – Зоя Пырьева. По слухам, ни перед каким выбором она не стояла, а в затвор отправилась исключительно из пламенной любви к Бате.

Месяц, отведенный для медитаций, заканчивался двадцать четвертого. Во второй половине дня затворники должны были вернуться в деревню, чтобы принять участие в рождественской службе. Я приехал в Сосновку двадцать третьего. Народу на праздник понаехало – яблоку негде упасть. Оба странноприимных дома в Большой и Малой Сосновках забиты до отказа. Хорошо, я еще в прошлый приезд догадался через кастеляншу Ану Николаевну застолбить за собой бельевой чулан, не то пришлось бы в трапезной на столе ночевать.

Вечером все – и гости, и хозяева – собрались в хосписе чаевничать. Коммунары, соскучившись по обществу и вестям с большой земли, все не хотели нас отпускать. Разошлись только в первом часу. Я помогал убирать посуду и заметил на столе рацию. Их всего две штуки – комплект. Одна на острове вдруг понадобится помощь вызвать? Другая в Сосновке – для экстренной связи с Батей. По идее, рацию нужно держать в людном месте, где ее непременно услышат. Я побоялся оставлять эту штуку в трапезной – там стены хоть и тонкие, но люди с дороги устали, укладывались поздно, могли и проворонить вызов – и взял с собой в чуланчик.

Оказалось, не зря. В шесть утра загудел зуммер. Звонила Татьяна Юрьевна. Сказала, что на острове случилось несчастье и попросила меня срочно прибыть. Я побежал к канатке. Торопился, как мог, но в темноте то и дело терял тропу, проваливался в снег, барахтался... В общем, не слишком быстро добрался. К моему приезду все затворники уже были в часовне. Отец Глеб лежал на полу у алтаря. Навзничь, раскинув руки. Все лицо в крови, выражение страшное... рот открыт, губы растянуты как бы в оскале... Во лбу – жуткая рана, черная от сгустков крови... И осколки кости по краям. Правая рука сжата в кулак, на кисти три яркие полоски – свежие царапины. А в кулаке серый поясок от женского платья. Когда я вошел, Татьяна Юрьевна и Анна оттаскивали Зойку от Стаси, а Зойка рвалась вперед и кричала: "Не ври, гадина! ТЫ его убила! Твой поясок!"

Д.Е.: Это правда – насчет пояска? Стася его признала?

Ф.З.: Признать-то признала. Но уверяет, будто потеряла, и не помнит когда. Ткань скользкая, поясок постоянно развязывался. В принципе, кто угодно мог его подобрать.

Д.Е.: Постой, я не понял. Если отец Глеб лежал, как ты это описал, речь может идти только об убийстве. Откуда же взялась версия о несчастном случае? Или кто-нибудь из женщин перевернул тело?

Ф.З.: Нет, но я убедил их сказать милиции, что это мы перевернули Батю на спину. Якобы сначала он лежал лицом вниз... Камень, которым его ударили, острый такой, как наконечник первобытного копья, валялся тут же, в метре от него. Я вдавил камень в пол рядом с алтарем, пол-то там земляной... А поясок прибрал.

Д.Е.: И криминалист на это купился? А как же кровь, которая должна была впитаться в землю вокруг камня, если бы Батя упал лицом вниз? А гематома, которая наверняка есть на затылке? А царапины на руке?

Ф.З.: Слушай, о чем ты говоришь? Какие криминалисты? Приехали два мужика с тупыми испитыми рожами, потоптались там, написали безграмотную писульку... "Протокол осмотра места проиШествия... ПоТсохшие пятна бурого ВИДА, похожие на СВЕРНУТУЮ кровь..." Сам читал. Вели себя, как скоты. Все шуточки отпускали на тему "заставь дурака богу молиться..." К слову, несчастный случай – единственная выдвинутая ими версия. Энтузиазм, с которым в нее вцепились эти майоры пронины, не охладил бы даже расчлененный труп. Где им расследовать убийство!

Д.Е.: Но тебе-то это зачем, Филипп?..

Ф.З.: Что – зачем? Косить под несчастный случай? А ты представь, Дим, как порезвились бы твои коллеги, узнай они об убийстве в секте? Представляешь, сколько бы грязи вылили на Батю, пронюхав о женском пояске, зажатом в его кулаке, о царапинах на руке? А если бы всплыла фамилия Стаси... Ты, возможно, не знаешь, но она уже была замешана в одном грязном скандале лет шесть назад.

Д.Е.: Но... сколько же лет ей тогда было?

Ф.З.: Двенадцать. Тогда мамаша таскала ее в другую общину, "Дети Божьи" – не слыхал?

Д.Е.: Постой-постой... что-то такое припоминаю. Как же его звали? Валентин Бережной, да? Дело, по-моему, кончилось психушкой.

Ф.З.: Да, и ему еще повезло. Потому что альтернативой был хороший срок за развратные действия в отношении несовершеннолетней.

Д.Е.: Стаси?

Ф.З.: Стаси. Я не знаю, почему она убила Батю – да и она ли убила? – но знаю совершенно точно: если предать факты огласке, батина община, дело его жизни, быстро, но болезненно сыграет в ящик.

Д.Е.: Н-да, наверное, ты прав. Но я все равно выясню, кто убийца. И почему убил. Хотя бы ради светлой памяти отца Глеба. Иначе этот поясок еще долго будет наводить его чад на грязные мысли. И возможно, община распадется сама по себе, без помощи моих коллег.

Ф.З.: Что ж, выясняй. Тебе с твоим опытом дело не должно показаться слишком сложным. Всего пятеро подозреваемых...

Д.Е.: Почему всего пятеро? До острова, насколько я понял, не так уж сложно добраться.

Ф.З.: Ты понял неправильно. Канатка запускается при помощи единственного пульта. Пульт держал при себе отец Глеб. Даже если допустить, что некто по рации уговорил Батю включить вертушку, причем договориться они должны были заранее, ведь рация всю ночь была при мне, то уехать с острова без пульта этот некто не мог. А пульт лежал в часовне на скамеечке, метрах в ста от посадочной площадки. Пока твой злоумышленник добежал бы до кабинки, она бы скрылась в туманной дали.

Д.Е.: Ну так приехала бы другая.

Ф.З.: Приехала бы. Да тут же бы и встала. Мотор выключается автоматически.

Д.Е.: А как насчет тропинки? Зима-то довольно морозная.

Ф.З.: Я проверял. Следов нет. Да ты сам увидишь. С тех пор снег не шел ни разу.

28 декабря. Малая Сосновка. Беседа с Татьяной Кораблевой, членом коммуны "Путь к Свету", учителем местной школы

Д.Е.: Татьяна Юрьевна, Филипп сказал мне, что это вы его на остров вызвали. Значит, вы в то утро первая пришли в часовню?

Т.К.: Нет, первой была Анна. Но она, увидев отца Глеба, совсем потеряла голову. Выскочила из часовни, как ошпаренная, заголосила и помчалась ко мне. Меня разбудили вопли минут за пять до ее появления. Никогда бы не подумала... Она всегда производила впечатление фельфебеля в юбке, а тут такая истерика...

Д.Е.: Вы считаете, она притворялась?

Т.К.: Вряд ли. Так не всякий актер сыграет. Просто еще одно подтверждение истины: никто не может знать, как поведет себя человек в критическую минуту. Я, например, действовала, словно автомат.

Д.Е.: А зачем Анна пришла в часовню в такую рань?

Т.К.: Так было условлено. В последний день затворничества все мы должны были напоследок побеседовать с батюшкой, помолиться... Отец Глеб по опыту знал, что эти заключительные беседы длятся часа по полтора. Пять человек восемь часов. А нам нужно было еще вернуться в Сосновку и отдохнуть перед всенощной. Потому батюшка и назначил первую встречу на пять утра.

Д.Е.: Понятно. И что было после того, как Анна к вам прибежала?

Т.К.: Вы не представляете, что с ней творилось. Говорить не могла, только выла и кричала: "Мертвый! Батя мертвый!" Боюсь, я вела себя не очень красиво, наорала на нее... Велела отвезти меня к часовне. Я ведь неважный ходок, а когда волнуюсь, ноги и вовсе отказывают, без инвалидной коляски никуда. Но у часовни я заставила себя встать. Анну отослала за остальными затворницами, а сама вошла внутрь. Увидела отца Глеба, этот поясок в его руке, царапины... И поняла, что если ничего не предпринять, то общине нашей конец. Только у самой у меня смелости не хватило... Схватила рацию и стала соображать, кого бы вызвать на подмогу. Тут ведь нужен был особый человек умный, хладнокровный. А за наших я поручиться не могла. Если уж Анну так развезло... В конце концов решила позвать Катю, нашу старосту. Она, хоть и гневлива бывает сверх меры, но отходит быстро и соображает. Но на вызов вот чудо! – ответил Филипп. У меня совсем из головы вылетело, что он собирался к нам на праздники. О лучшем помощнике я и мечтать не могла...

Д.Е.: Значит, это вы предложили ему идею несчастного случая?

Т.К.: Нет, он и сам додумался. У нас с ним не получилось поговорить наедине – когда Филипп пришел, все уже были в часовне. Сначала прибежали Надя со Стасей, потом Анна с Зоей. Нам повезло, что Анна под конец выдохлась, и Зою привела почти перед самым приходом Филлипа. Не знаю, удалось бы нам без него предотвратить еще одно убийство...

Д.Е.: Как же вы убедили Зою молчать в присутствии милиции?

Т.К.: Милиционеры ее и не видели. Филипп отправил ее в Сосновку еще до их приезда. А чтобы Зое не вздумалось самой искать с ними встречи, объяснил, в каком свете предстанет отец Глеб, если узнают о Стасином пояске.

Д.Е.: Татьяна Юрьевна. Скажите, у вас есть какие-нибудь предположения, что произошло на самом деле?

Т.К.: Даже не знаю... История настолько дикая и безобразная... Знаю только одно – версия, которую нам пытались навязать, липовая. Головой ручаюсь: отец Глеб не был тайным сладострастником и никогда не покушался на Стасину честь. И Стася... при всей своей резкости и строптивости девочка честная и прямодушная. Если бы ей пришлось убить человека, она бы не стала запираться.

Д.Е.: Вы так хорошо ее знаете?

Т.К.: Очень хорошо. Мы знакомы еще со времен "Детей Божьих". Я ведь тоже из них. И Анна, кстати...

Д.Е.: Что?! Вы – тонкая, интеллигентная женщина – и эта секта махровых истеричек во главе с психопатом-садомазохистом?

Т.К.: Представьте себе. В свое оправдание могу сказать только, что пришла туда не сама. Меня привели, вернее, даже привезли в кресле. А я была в таком отчаянье, что не сопротивлялась бы, даже если бы меня отвезли на бойню. Мне тогда здорово досталось. Сначала медленно, в муках умирал муж. Потом выяснилось, что, пока я за ним ухаживала, сын пристрастился к наркотикам. У меня отказали ноги на нервной почве. Но мало того, я случайно узнала, что сын подумывает меня убить, чтобы продать нашу квартиру и расплатиться с поставщиком зелья. Жить мне уже не хотелось, но я не могла допустить, чтобы сын взял такой грех на душу, и решила уйти сама. Непростая задача для безногого инвалида. Попыталась выпросить у нашего участкового врача рецепт на большое количество снотворного, мотивируя просьбу тем, что не могу ходить в аптеку, а гонять без конца соседей совестно. Но эта дама не вчера родилась, она мою хитрость сразу разгадала и предупредила соседку, чтобы та мне снотворное лично выдавала, и не больше двух таблеток за раз. Тут и соседка сообразила, что к чему. Пришла ко мне, обругала на чем свет стоит, вытянула из меня все, а потом отвезла к отцу Валентину – дескать, он придумает, как помочь. Он и придумал. Правда, в итоге моя квартира досталась ему, а меня поселили в квартире общины, в одной комнате с двумя соседками. Но тогда я этому даже радовалась – намучилась одна-то... А отец Валентин, кстати, не производил впечатления психопата. Он был похож скорее на сурового аскета, немного фанатичного адепта веры. Это уж потом я начала подмечать за ним всякие странности... Ох, Дима, заболтала я вас! Вы уж простите, голубчик.

Д.Е.: Что вы, Татьяна Юрьевна, я слушал вас, забывая дышать. Спасибо великое за рассказ, за доверие. Позвольте последний вопрос: вы не заметили тогда в часовне чего-нибудь... не знаю. Чего-то, что не укладывалось в общую картину?

Т.К.: М-м... пожалуй, нет. Разве что свеча... Но это такая мелочь.

Д.Е.: Не томите, Татьяна Юрьевна! Что там со свечой? Ее не должно было быть?

Т.К.: Нет-нет, она всегда там стояла – на столике, рядом с Библией и другими книгами... Небольшой такой столик для чтения у окна. И с краю подсвечник, массивный такой.

Д.Е.: И что, свеча была не в подсвечнике?

Т.К.: Нет, свеча стояла на месте. Только выглядела немного странно. Фитиль утоплен в воске, на одном краю – высокий восковой нарост, а другой совсем ровный, будто ножом срезан. Вы думаете, это имеет какое-то значение?

Д.Е.: Пока не знаю. Все может быть...

29 декабря. Малая Сосновка. Беседа с Анной Рябушкиной, членом коммуны "Путь к Свету"

Д.Е.: Анна Алексеевна, что вы думаете по поводу этой трагедии?

А.Р.: А чего тут думать-то? Все ясно. Распустил Батя себя и нас, все грехи плотские защищал, потворствовал. Вот и допотворствовался. Блудный бес, он, известно, не дремлет. Ему только лазейку оставь – он уж тут как тут. Помутил Бате мозги, тот и полез к девке. А девка – оторви да брось, такая сопли развозить не станет, тронь ее – за ней не задержится! Наглая, на язык бойкая, слова без дерзости не скажет. Чума, а не девка. Но за душегубство ее грех судить. Нарвалась уже однажды на блудодея, дитем еще, чуть умишком не повредилась. Ее ж в больнице закололи до полного отупения. Батя еле отбил у вредителей. Никто не верил, что она оживет. Ожила, да еще как! Все сразу пожалели, что в больнице ей мозги не отшибло. Один Батя за нее заступался. И вишь, чем все кончилось? Ох, играют нами бесы, ох, играют!

Д.Е.: Но, насколько я понял, Стася не признается, что убила.

А.Р.: Ясно дело, не признается. Робеет. Кому охота без вины в тюрьму идти? Они ж там разве станут разбираться, что у нее мозги на этом деле заклинило?

Д.Е.: То есть вы считаете, что она ударила отца Глеба, защищаясь от его домогательств? В состоянии аффекта? Но тогда откуда взялся камень? Или его использовали в часовне как пресс-папье?

А.Р.: Не-е, не было его в часовне, будьте уверены. Я сама там чуть не каждый день прибиралась. Пыль протирала и все такое. Камень бы уж точно не пропустила. Не иначе как бес ей в руку вложил. Чего фыркаешь? Бесы, они такие. И камень вложат, и под руку толкнут. Что хошь сотворят, лишь бы душу бессмертную погубить!

Д.Е.: Анна Алексеевна, а как вы пришли в эту общину? Ведь не секрет, что ваши гм... религиозные воззрения сильно отличаются от тех, что исповедовал отец Георий и его ученики.

А.Р.: Да уж, бились мы с Батей, будьте уверены! Я им, еретикам заумным, спуску не даю. Ишь, чего удумали – сладкими сказочками спасаться! Дескать, и плоть можешь тешить, и молитву творить как придется, лишь бы в сердце была любовь. Вот, небось, нечистый сейчас над Батей потешается! Ох, прости Господи, что я несу! Свят, свят, свят! Изыди, сатана! Помилуй, Господи, раба твоего Глеба, прости ему прегрешения, вольныя и невольныя. Со святыми упокой! Ты меня, милый, не слушай, это я сдуру болтаю. Батя, знамо дело, большой грешник, но душа у него добрая, светлая, прости его Господь. По доброте своей, он нас, детей Божьих, в секту свою забрал. После грехопадения отца Валентина о нас все газеты кричали, а у него, сердешного, душа за нас болела, как-то мы оправимся от такого удара. Пришел к нам в общину, утешил, как мог, кому помог советом, кому делом... И позвал к себе. Кое-кто походил, походил, да и бросил. Больно уж непривычно там было. Отец Валентин брал суровостью, грехи карал безжалостно, плоть умерщвлял рьяно, и себя, и нас бичевал без устали...

Д.Е.: Что же он со своим блудным бесом не сумел справиться?

А.Р.: А ты не ухмыляйся, бесстыдник, не ухмыляйся! Бес тех, кто на него ополчился, лютее прочих ненавидит. День и ночь сторожит, не наступит ли у ворога минута слабости, чтобы вернее сгубить чистую душу.

Д.Е.: Выходит, борись с бесом или потвортвуй ему, исход один?

А.Р.: Не смей искушать меня, нечестивец! И вообще, заболталась я тут с тобой. А меня дела ждут.

Д.Е.: Анна Алексеевна, еще один вопрос, умоляю! Вы ведь первая вошли в то утро в часовню. Скажите, вы не заметили, уже когда вернулись уже с Зоей, там ничего не изменилось? В смысле обстановки. Может, вещи какие появились или исчезли? Или не на месте стояли?

А.Р.: Не заметила я ничего. Неуж ты думаешь, что я при такой-то страсти обстановку разглядывала?

Д.Е.: Ну, может, что-нибудь само в глаза бросилось.

А.Р.: Труп мне в глаза бросился! С дыркой во лбу! А после уж не до гляделок было, меня оттуда как ветром вынесло.

29 декабря. Малая Сосновка. Беседа с Надеждой Богатенко, членом коммуны "Путь к Свету"

Д.Е.: Я слышал, Надюша, ты замуж выходишь?

Н.Б.: Уже нет.

Д.Е.: Жаль. Ты не из-за смерти отца Глеба передумала? Он бы расстроился.

Н.Б.: Нет. Я с самого начала сомневалась. Потому и в затвор пошла, и там окончательно в себе разобралась. Я не за Колю выйти хотела, а просто замуж. Женихов тут, сам понимаешь, раз-два и обчелся. И по семь-восемь невест на брата. А я уже не девочка, о потомстве пора подумать. Коля, конечно, милый и мне нравится, но только для замужества этого мало.

Д.Е.: А что нужно для замужества?

Н.Б.: Любить будущего супруга всем существом. Чтобы дыхание от любви перехватывало, когда на него смотришь...

Д.Е.: Похоже, ты знаешь, о чем говоришь.

Н.Б.: А то! Семь лет этой любовью маюсь. Обманывай себя, не обманывай, а от правды не спрячешься.

Д.Е.: Надька! И ты туда же?

Н.Б.: Ну да. И я, и Зойка, и каждая более или менее молодая баба в коммуне.

Д.Е.: Так уж и каждая?

Н.Б.: Можешь не сомневаться. Нет в Сосновке такой женщины, которая не продала бы душу за отца Глеба.

Д.Е.: Надежда, кто его убил? Ты знаешь?

Н.Б.: Не знаю. Но точно не Стася. Я сама за ней бегала, когда Анна меня подняла. Стаська спала, как ребенок. Могу на Библии присягнуть. Веки со сна припухшие, щека примята, глаза бессмысленные, и видно, что спросонья ничего не понимает.

Д.Е.: Слушай, а когда ты в последний раз видела на ней этот злосчастный поясок?

Н.Б.: Ну и вопрос! Мы там, на острове, вообще не контачили. Мы же были в затворе, понимаешь? Во время духовных упражнений ни с кем, кроме наставника, разговаривать не рекомендуется. От наших землянок и тропки-то только в одну сторону протоптаны – к часовне. Хотя Стася, наверное, бродила по всему острову. Она ведь не молиться туда поехала, а от матушки своей скрываться. Но я ее ни разу не встретила.

Д.Е.: А почему от матушки скрывалась?

Н.Б.: Уж очень она ее достает. Даже отец Глеб повлиять не мог. Только что в стороны их развести. Представляешь, Батя самолично провез на остров контрабандой книги недуховного содержания. Специально для Стаськи. Она ведь у нас неверующая. Батю все задирала. Как увидит, голосит на всю деревню: "Не подевешел еще опиум для народа?" Нас кем только не обзывала! Блаженненькими, святыми полудурками, юродами. Вообще-то ее можно понять. У матушки святость из ушей лезет, уж Стаська столько через это натерпелась!

Д.Е.: А как она относилась к Бате? Кстати, Стася ведь молодая женщина, причем из Сосновки...

Н.Б.: Подлавливаешь? Зря. Думаю, и она Батю боготворила. Правда, по вредности этого не показывала. Да и как иначе она могла к нему относиться? Отец Глеб столько для нее сделал! Взять хоть ее пресловутый переезд. Когда Батя понял, что она не отступится, то даже генеральную доверенность на свою московскую квартиру на нее оформил. И завещание в ее пользу написал.

Д.Е.: И она об этом знала?

Н.Б.: Вряд ли. Отец Глеб помалкивал, боялся, что Стасина матушка учинит ему скандал. Она всеми силами противится отъезду дочери. Я про квартиру узнала случайно. Батя на столе письмо от нотариуса оставил, а я сунула нос.

Д.Е.: И никому не проболталась?

Н.Б.: Бате. А он попросил меня держать язык за зубами. Разумеется, я помалкивала.

Д.Е.: И все-таки кто же его убил?

Н.Б.: Не представляю. Может, Зойка? Она глупая и бешено ревновала Батю к Стасе. Ей бы хватило злости убить и подбросить этот несчастный поясок.

Д.Е.: Зоя, говоришь? Скажи, Надь, а когда ты пришла в часовню, у тебя глаз ни за что не зацепился? Может, заметила какое несоответствие, диссонанс? Вещи не на месте, выражение лица у кого-то не то?

Н.Б.: Нет, Димыч. Я, когда отца Глеба увидела, просто в ступор впала. Словно ослепла. Даже когда Зойка на Стасю бросилась, и то не заметила.