Текст книги "Палач и Удав (СИ)"

Автор книги: Варвара Клюева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

   – Погодите, ваше сиятельство... то есть погоди, Удав. Кто ж допустит меня к королю? К его величеству не всякий дворянин пробьётся, куда там простому палачу! Хорошо, если какой младший писарь изволит меня выслушать.

   – Не разочаровывай меня, Матиш. Зачем, по-твоему, я марал дощечку грифелем, зачем послал гонца к Ольдрену? Если я хоть что-нибудь понимаю в своём бестолковом кузене, сразу после казни он отправился в свой любимый кабак – заливать горе и смутное подозрение, что с моим признанием что-то нечисто. Вальдграм с кузеном почти ровесники, и, в отличие от Вельса, который на десять лет старше, Ольди неплохо меня знает. При всём своём невеликом уме, он не идиот и должен понимать, что, каким бы противным и вредным я ни был, это внезапно прорезавшееся властолюбие не в моём характере. Властолюбцы не ведут праздную жизнь, не передают бразды правления в своём герцогстве помощникам, не валяют годами дурака, дразня венценосного братца. Короче, получив малограмотную писульку, которую я нацарапал от твоего имени, Ольди выпрыгнет из штанов, лишь бы услышать, что я сказал тебе перед казнью. А когда ты откажешься говорить под тем предлогом, что дал мне слово не открывать тайны никому, кроме короля, как миленький притащит тебя к Вельсу.

   Матиш, оробевший от мысли, что вскорости предстанет перед самим королём, воспротивился:

   – А чего это – я, а не ты? Ты с его величеством знаком, о чём говорить, знаешь получше моего, вот и отдавай ему своё письмо сам. А я в сторонке побуду, помечтаю о девичьих шейках и всём прочем.

   – Не спорь со старшими, умник. Если я буду говорить с королём сам, он мгновенно заподозрит неладное. Мой словарный запас несколько отличается от твоего. Не говоря уже о том, что, увлёкшись, я могу ляпнуть что-нибудь фамильярное.

   – А я буду стоять столбом, позабывши, как рот открывается.

   – Не бойся, я тебе напомню. И хватит со мной пререкаться, я ещё должен придумать, о чём чревовещал на эшафоте...

   Но подумать Удав не успел. Услышав топот и бряцание за окном, он вскочил, зацепившись за что-то ногой, навалился на стол и снова плюхнулся на лавку.

   – Матиш, вставай к рулю, быстро! Я с твоим телом ещё не освоился, а нам нужно продержаться до...

   До чего нужно продержаться, Матиш не расслышал: собственное тело встретило его грохотом крови в ушах. Хорошо хоть, на этот раз поджилки от страха не тряслись. Когда пятёрка в кирасах и форме гвардейцев его величества ввалилась в кабак, а их старшой выкрикнул: «Именем короля!» и двинулся в его сторону, законопослушный палач, сроду ни с кем не дравшийся даже по пьяни, повинуясь неожиданному порыву, швырнул старшому под ноги дубовую лавку. А когда тот споткнулся и с грохотом рухнул на пол, обрушил на его голову кувшин, прихваченный с соседнего стола.

   «Ой, мама родная, что я делаю? Меня ж сейчас проткнут, как этого гуся!» – подумал Матиш, хватая с того же стола упитанную птичью тушку (под негодующие вопли купца, не успевшего её разделать).

   – Не посмеют, – подбодрил его Удав. – Держу пари, им запретили тебя убивать. Видишь, даже мечи обнажить боятся? Сзади!

   Матиш успел перехватить кочергу, занесённую над его головой ограбленным купцом, и кажется, повредил при этом бедняге руку. Проверять было недосуг: гвардейцы, хоть и не обнажили клинки, а мечи всё же взяли в руки, и теперь медленно обступали палача с трёх сторон.

   Матиш метнул в голову одного из противников гуся (попал!), отпрыгнул назад и, поднатужившись, опрокинул тяжеленный стол. С тоской обежал взглядом увешанную луком и чесноком стену («разве ж воина этим остановишь?»), но – куда деваться – пару снизок сдёрнул и принялся рвать на снаряды. Разумеется, от нагрудной стальной пластины луковица отскочила, не задержав гвардейца ни на миг. Зато от второй, летевшей в нос, тому пришлось уклониться, и Матиш почти зацепил его ногу трофейной кочергой, но вынужден был укрыться за столом, чтобы уберечь башку от удара зачехлённым мечом со стороны другого гвардейца.

   – Всем стоять! – рыкнул от двери могучий голос, перекрывая шум. – Я граф Ольдгрен. Что здесь происходит?

   «Нет уж, ваше сиятельство, со своим родичем обчайтесь сами. Я притомился». С этим мысленным посланием Матиш решительно самоустранился, предоставив Удаву улаживать дела с графом самостоятельно.

   ***

   Я едва не застонал, увидев, что Ольди явился один, не прихватив с собой не то что отряд, а даже личную охрану. По счастью, посланные за Матишем гвардейцы были не из числа заговорщиков, их попросту использовали как слепое орудие. Поэтому вместо того, чтобы заколоть под шумок кузена короля, командир вытянулся во фрунт и доложил по всей форме, что вверенная ему пятёрка получила приказ доставить во дворец палача, казнившего герцога Вальдграма. Приказ передан командиру начальником дворцовой стражи, и, по словам того, исходит от самого короля.

   Я выдал кузену заготовленную байку про чревовещание на эшафоте и взятое с меня (то есть с палача) герцогом слово повторить сказанное им только королю. Байка произвела на этого болвана чести должное впечатление, и Ольди заверил гвардейца, что лично доставит меня к его величеству, но служивый, упирая на приказ, добился разрешения нас сопровождать, и мы отправились во дворец всей толпой.

   По дороге я извёлся, уговаривая Матиша принять командование нашим общим телом, но ни угрозы, что король заподозрит в чересчур языкастом простолюдине шпиона, ни провокации в виде рассуждений о трепетной палаческой душе не помогли. Сославшись на неумение вести разговоры с особами королевской крови (я не в счёт, ибо самозванец), мой компаньон твёрдо отклонил предложенную честь. А когда я пригрозил, что просто-напросто запрусь где-нибудь в уголке его сознания и предоставлю упрямца его судьбе, этот умник напомнил, что в случае, если нас оставят умирать где-нибудь в подвале своей смертью, я теряю больше, чем он. Пришлось утереться и смириться.

   Солдафонская целеустремлённость Ольдгрена едва не привела к международному скандалу: мы вломились в королевскую приёмную во время аудиенции, которую его величество давал послу Мантеры. Но Вельс выкрутился, принеся велеречивые извинения и намекнув на временное умопомрачение графа, который так до конца и не смирился с мыслью о вероломстве любимого (гм!) кузена. Посол, удручённо покивав, откланялся, а Вельсгрим напустился на беднягу Ольди, давая выход своему гневу в таких выражениях, что я даже позавидовал.

   Но Ольди не из тех, кому можно сбить прицел вспышкой королевского гнева. Едва дожидавшись конца прочувствованной тирады, он без церемоний спросил его величество, зачем тот приказал взять палача под стражу. Вельс вспыхнул, потом до него дошёл смысл вопроса. Присмотревшись ко мне (и узнав Матиша), он мазнул взглядом по приклеившемуся к нам командиру пятёрки и снова повернулся к кузену.

   – Я не отдавал такого приказа. Что всё это значит?

   Командир заклацал челюстями, а Ольди с восхитительной немногословностью обрисовал положение дел. Вельс, отдадим ему должное, сообразил, что лишние уши нам ни к чему, и для начала разделался с гвардейцем:

   – От кого вы получили приказ, старшина? (И как он не путается в этих форменных узорчиках?)

   – От начальника дворцовой стражи, ва-ваше величество.

   – Разыщите его и приведите сюда.

   Старшину как сквозняком выдуло, а взгляд его величества обратился на меня.

   – Говори, палач.

   Я согнулся в раболепном (но не лишённом достоинства) поклоне и протянул Вельсгриму вынутый из-за пазухи грязный лоскут. Вельс, лишив меня удовольствия полюбоваться выражением брезгливости на королевской физиономии, взял его, не поморщившись. Развернул, пробежал текст глазами и не удержался-таки, дал волю чувству:

   – Этот фигляр остался верен себе до конца! – сказал он Ольдгрену с гневом и горечью. – Я разрешил тюремному надзирателю выдать герцогу бумагу, перья и чернила, которые он просил, и велел немедленно приносить мне всё, что он напишет. Мой безумный братец потешался, до самой казни кропая непристойные вирши. Даже не намекнул...

   Тут голос изменил его величеству, но толстокожий Ольди не позволил кузену предаться печали.

   – Что там? – жадно спросил он, кивнув на мой шедевр.

   – Последний плевок Вальдрама. Он де решил не тешить врагов клятвами в своей невиновности, которым я всё равно не поверил бы. Пишет, что догадался, кто убийца, и откроет тайну палачу перед казнью. Но, поскольку разгадка наверняка покажется мне невероятной, советует сначала подробно расспросить принца о последних мгновениях жизни его наставника. Выгляни за дверь, Ольдгрен, попроси стражу, чтобы послали за его высочеством.

   Но прежде чем Тальбор предстал пред светлыми очами венценосного папеньки, в приёмную явился начальник дворцовой стражи и, ломая руки, признался, что приказ доставить палача в дворцовую тюрьму ему передал помощник королевского секретаря, которого нигде не могут найти. (Я понадеялся, что Вирдашу хватит ума принять яд, не дожидаясь, чтобы его нашли и поволокли в дворцовый подвал. Мне совсем ни к чему, чтобы он поделился с заплечных дел мастером тайной, о которой я как-то в подпитии ему проболтался).

   Его высочество, по обыкновению, не порадовал наш слух связностью речи, но Вельсу хватило терпения вытянуть из мальчика подробное описание эпизода с табакеркой. Когда принц, испугавшись окрика наставника, выронил мой подарок, его преподобие пошёл к нему, оставив остальных зрителей за спиной. Поэтому никто, кроме Тальби, не видел платка, который духовник достал из-за обшлага, а потом, протерев им табакерку, спрятал обратно.

   – Но... – Вельс, осознав значение этой детали, на время утратил дар речи. – Это невероятно. Духовник, покончивший с собой... Зачем? – Его величество обернулся ко мне. – Что сказал тебе герцог?

   Я был великолепен. Правда, Матиш потом сказал, что я бездушно коверкаю простонародную речь, но это он от зависти к моему лицедейскому дару. Во всяком случае, ни Вельс, ни Ольди ничего такого не заметили. Хотя допускаю, что они были слишком увлечены содержанием, чтобы обращать внимание на форму. Так или иначе, я добился, чего хотел – донёс до короля всё величие замысла духовенства, решившего поквитаться с династией, которая, по образному выражению Матиша, «прищемила им хвост». Фокус с табакеркой был шедевром интриганской мысли, ибо в случае успеха разом устранял короля и его брата, а племянника лишал прав на престол. От дядюшки Хардина и обоих его отпрысков можно избавиться, например, с помощью небольшой войны, которую наши фанатичные соседи из княжества Монтекоста с удовольствием развязали бы во славу Великого Духа и по просьбе угнетённых братьев по вере. Война – дело опасное, никто не застрахован от случайной отравленной стрелы в спину. А если умело внедрить в умы мысль, что гибель главнокомандующего и его сыновей – кара Великого Духа, разгневанного небрежением к его верным служителям, то можно добиться, чтобы регентство досталось королеве, дочери князя Монтекосты, послушной воле своего духовного наставника.

   Но главное удовольствие я приберёг напоследок. Когда король, оценив масштабы чуть было не разразившейся катастрофы, обратился к палачу с вопросом, чего бы он желал в награду за свою услугу короне, я мстительно сбросил с себя ношу по управлению телом. Поставленный перед выбором свалиться в обморок и потерять возможность получить дворянство или ответить его величеству самостоятельно, Матиш, как миленький, забыл про свой страх перед особами королевской крови. А я от души развлёкся его жалобными сетованиями на злую долю палача, за которого порядочные девицы боятся идти замуж.

   Правда, Матиш на меня обиделся и отказался со мной разговаривать, но я знал, что долго он не выдержит: любопытство замучает. И, как водится, оказался прав. После пинты маризельского, принятой по случаю почётной отставки, бывший палач решил сделать вид, будто никакой размолвки между нами не было.

   – Слышь, Удав, а как ты до всего этого додумался?

   И я, конечно, не упустил возможности покрасоваться.

   – Легко, мой друг. Меня с самого начала мучила мысль, что убийца – идиот, которому невероятно повезло. Для того чтобы отравиться соком арцинии, король должен был держать мой подарок в руках с четверть часа или пользоваться им постоянно. Умереть мгновенно он мог, только поранившись о смазанную ядом поверхность, как сделал это наставник принца. Но на случайность рассчитывать нелепо, а вертеть в руках табакерку королю, который не нюхает табак, совершенно ни к чему. Сомневаюсь, что он вообще стал бы к ней прикасаться. Мне бы довести эту мысль до конца, но я, как и Вельс, пребывал в уверенности, что служитель Великого Духа не покончит с собой ни за какие блага мира. И только когда мальчишка принёс весть о том, что тебя разыскивают люди короля, до меня дошло, что ради идеи, которой духовник фанатично предан, он мог бы взять такой грех на душу.

   – Погоди, я чего-то не понял, при чём тут я?

   – Не мудрено. Я ведь не успел открыть тебе, что есть человек, которому известно, что я переселяюсь в тела своих убийц. Очень приятный юноша, не способный, как мне наивно думалось, отплатить злом за добро. Я когда-то вырвал его из лап духовников, дал ему образование, пристроил в канцелярию предыдущего короля. Вирдаш, прими его душу Великий Дух, умел располагать людей к себе и приложил немало усилий, чтобы мы подружились. Как я теперь понимаю, по заданию духовных наставников, которые воспользовались оказией и сделали парня своим агентом, соглядатаем во вражеском стане. М-да... печальный конец блестящего дарования.

   – Да ну, какое там блестящее – так по-глупому подставился!

   – Матиш, ты неправ. Вирдаш знал меня и понимал, что я обо всём догадаюсь, найду способ добраться до короля и сорву им игру. Нас с тобой требовалось срочно устранить, а убивать, как ты понимаешь, нельзя. Только похитить, спрятать и дожидаться, чтобы я сдох самостоятельно. Они выбрали самый быстрый путь. Да, опасный, но промедление ещё опаснее. И вообще, не ревнуй, ты тоже парень небесталанный. Вот научишься читать и писать, мы из тебя ещё канцлера сделаем.

   – Спасибо тебе, Удав, только уж лучше я доживу свой век спокойно. Женюсь, детишек буду растить. Хватит, наслужился уже короне.

   Матиш нервничал. За двадцать лет работы на корону и четыре года обучения ремеслу он навидался всякого – от обмороков, припадков падучей и приступов буйства до проявлений высочайшего самообладания, когда приговорённые, восходя на эшафот, изволили шутить. Но, каких бы высот ни достигало самообладание его клиентов, обмануть опытного палача они не могли. Животный страх смерти хоть чем-нибудь себя да проявит – напряжением мышц, принуждённостью движений, неровным дыханием, бисеринками пота на лбу или шее. Публика издаля таких мелочей не разглядит, а того, кто по долгу службы стоит на самом помосте, не проведёшь.

   Но герцог Вальдграм, младший брат короля, покусившийся на жизнь его величества в день коронации, приближался к эшафоту с непринуждённостью гуляки, решившего посетить увеселительное заведение. Походка расслабленная, на лице – живейшее предвкушение удовольствия, на губах – лёгкая улыбка, на висках и под линией собранных в хвост тёмных волос ничего не блестит, на белоснежной шёлковой рубахе – ни единого влажного пятна, глаза наглые и весёлые.

   Не найдя признаков наигранности в поведении герцога, Матиш тревожно покосился на спины гвардейцев, отгораживающих место казни от толпы, обвёл взглядом людское море на площади, перевёл глаза на королевскую ложу. Нет, не похоже, что кто-нибудь попытается отбить лиходея у стражи и палача, или король в последнюю минуту помилует брата. Почему же Вальдграм безмятежен, как будто точно знает, что ничего плохого с ним не произойдёт?

   Когда герцог, заметив нервозность палача, усмехнулся и подмигнул, Матиш не выдержал. Наплевав на то, как это будет выглядеть со стороны, сначала проверил на крепость верёвку и перекладину, а потом спустился, забрался под помост и убедился, что никто не подпёр снизу крышку люка, на которую ставят казнимого. Всё было в полном порядке, если не считать того, что заинтригованный его действиями народ на площади зашумел вдвое сильнее прежнего, а приговорённый встретил своего палача откровенной широкой ухмылкой, усилившей ощущение Матиша, будто он участвует в фарсе.

   Всколыхнувшееся раздражение Матиш быстро унял, напомнив себе, что выставивший его дураком герцог развлекается в последний раз, грешно обижаться на него за эту малость. А что развлечение чудное, так Вальдграм всегда слыл чудаком, а под конец, верно, и вовсе спятил. В покушении на короля признался сам, собрат по цеху из дворцовых подвалов к нему и пальцем не притронулся. Духовников прогнал, от исповеди отказался, а в качестве последней милости попросил у короля, чтобы его предали смерти не через усекновение головы, как положено аристократу, а через повешение, как последнего простолюдина. Может, потому и смерти не боится, что безумец. Но безумец не буйный, так что опасаться нечего.

   И всё-таки тревога не покидала палача до конца. Когда же тело казнённого под истеричные вопли толпы доплясало танец смерти и безвольно обвисло, а Матиш перевёл дух, в голове его раздался бесплотный, но отчётливый голос:

   Привет, убийца!

   В голосе не было обертонов и других черт, роднящих его с голосами, исторгаемыми человеческой глоткой, но Матиш загадочным образом определил его интонацию. Ехидная. Наглая. Весёлая.

   «Это вы убийца, – ответил он мысленно, не тратя время на ненужное выяснение личности говорившего. – А я человек служивый, по указу короля действую. Если есть какие претензии, шли бы вы к его величеству, герцог».

   Не получится, служивый. По милости некого колдуна я вселяюсь в тело того, от чьей руки принял смерть, и не иначе.

   Колдуна? Матиш опешил и опасливо покосился на группку духовников, стоящих у помоста в ожидании, когда разрядится толпа. Конечно, дед, а потом и отец нынешнего короля изрядно прищемили хвост их преподобиям, но это дворян они нынче не трогают, а простого человека так залечат от одержимости, что костей потом никто не найдёт. Колдун, надо же! «Это ж сколько вам лет, ваше сиятельство?»

   Голос рассмеялся.

   Ты до стольких считать не умеешь. Я и сам недавно сбился со счёта, вспоминая, сколько сменил тел. Но тебе не кажется, что сейчас не время для познавательных бесед? Нам с тобой надо прояснить наши отношения. Не важно, по чьему указу ты действовал, главное, что твои действия привели к смерти невиновного. И за это тебе придётся заплатить.

   «Невиновного? А кто вас за язык тянул признаваться в покушении на короля?» – возмутился Матиш, по-прежнему мысленно: близость духовников не позволяла забыть об осторожности.

   Голос снова рассмеялся, на сей раз – одобрительно.

   Ты мне нравишься. Впервые сталкиваюсь с индивидуумом, который огрызается на вселившуюся в него сущность вместо того, чтобы от ужаса напустить в штаны. Пожалуй, мы сумеем столковаться по-хорошему. А возвращаясь к твоему вопросу: за язык меня тянуло нежелание близкого знакомства с твоим коллегой. Не люблю, знаешь ли, запах палёного мяса. Но давай обсудим интересующие нас предметы где-нибудь в более уютном месте. Разве тебе не хочется пропустить стаканчик-другой по случаю добросовестно выполненной работы? Тогда – в таверну, мой друг!

   ***

   Когда меняешь своё имя столько раз, что и не упомнить, вопрос о подлинном как-то утрачивает смысл. Это я и объяснил своему палачу после первой полпинты маризельского, предложив Матишу называть меня просто Удавом, а заодно перейти на «ты». Великий Дух знает, почему ему не понравились оба моих предложения. Да это и неважно, потому что в конце концов мне удалось его убедить, объяснив, что делить одно тело и обращаться друг к другу на «вы» глупо, а «Удав» при общении намного удобнее, чем «Удавленник», и больше отвечает моей сути. Тут пришлось объяснить, каким образом я обходился со своими предыдущими убийцами-соседями, и впечатлённый палач на какое-то время утратил охоту к диалогу. До второй полпинты.

   Он вообще храбрый малый, мой Матиш, если слово «малый» уместно в отношении неохватного сорокалетнего детины ростом в сажень с четвертью. Должно быть, профессия наложила свой отпечаток на личность, поспособствовав философскому взгляду на вопросы жизни и смерти. Так или иначе, мне с ним повезло. Выяснив, что выбор перед ним небогатый – либо договориться со мной по-хорошему, либо провести остаток жизни в подвалах собственного сознания без зрения, слуха, осязания, обоняния и прочих ниточек, связывающих с действительностью, – Матиш легко принял единственно верное решение. Чем заслужил дополнительную толику моего уважения, поскольку подавляющему большинству моих прошлых убийц не доставало ума сообразить, что одолеть меня (с моим-то опытом!) у них нет ни единого шанса.

   Посему я счёл правильным подсластить пилюлю, пообещав обеспечить ему дворянство и праздную жизнь в собственном поместье – до тех пор, пока приобретённая благодаря излишествам подагра не замучает его до такой степени, что он возмечтает об освобождении. Только тогда – не раньше – я выберу себе очередного подходящего убийцу, который отправит бывшего палача на встречу с Великим Духом, а мне предоставит новое земное обиталище.

   Оценив перспективу, в очередной раз впечатлённый Матиш предложил мне перейти к делу, а именно – объяснить принципы нашего мирного сосуществования и рассказать о наших ближайших планах. Научив его передавать мне управление телом и открыв преимущества положения безответственного наблюдателя, я сообщил палачу, что в ближайшее время мы будем заняты разоблачением подлеца, отправившего меня на эшафот. И – заодно – спасением короля. Может быть, и не стоило бы тратить усилия на человека, с легкостью поверившего в виновность родного брата, но, при всех недостатках Вельсгрима, король из него получится неплохой, всяко лучше, чем из подлого интригана и убийцы. Кроме того, разоблачение мерзавца, нацелившегося на корону, – лучшая возможность заработать дворянство и поместье, где нам предстоит коротать дни в праздности и довольстве. Матиш согласился и выразил желание ознакомиться с условиями задачи. Я охотно пошёл ему навстречу.

   ***

   Коронацию назначили на десятый день после похорон Тальбора четвёртого, отца Вельсгрима и Вальдграма. Я, тогда ещё – герцог Вальдграм, рассудил, что глупо тратить шесть дней на дорогу до герцогского замка и обратно, и остался в столице. Вместе с супругой, пребывание с которой под одной крышей неизменно действует на меня, как дешёвое вино. Поначалу (если не обращать внимания на вкус) всё славно, а чуть переберёшь – тошно до одури. Поэтому я нашёл себе множество неотложных дел вне дома и так «заработался», что забыл заблаговременно приобрести брату и его супруге подарки ко дню коронации.

   Буквально за два часа до выезда во дворец ко мне в особняк явился спешно вызванный ювелир, у которого я выбрал набор гребней и заколок для королевы и табакерку для короля. Признаюсь, выбор табакерки для человека, который не нюхает табак, не самая удачная шутка, но мне не хватило времени, чтобы придумать что-нибудь получше, а отступить от старой доброй традиции и не подразнить Вельса было выше моих сил. К тому же, подари я ему что-нибудь уместное, он бы наверняка не на шутку перепугался, так что этот подарок был, если хотите, проявлением братской заботы.

   Ювелир уложил отобранное мной в шкатулки, а затем – в бархатные футляры и откланялся, я же, оставив подарки на столе в кабинете, пошёл в сопровождении лакея в туалетную комнату переодеваться. Супруга моя в компании двух камеристок занималась тем же самым у себя. Закончив, мы велели привести сына с няней и немедля отправились во дворец. Футляры с подарками мажордом подал мне, когда мы уже сидели в карете.

   Левое крыло дворца издавна отведено так называемой большой королевской семье, куда входят тётки, дядья, братья, сёстры и кузены короля вместе со своими супругами и детьми. Помимо личных покоев для всех членов семейства, там имеется несколько общих залов для разного рода увеселений. В том числе – «приватный» зал, особенность которого заключается в том, что туда не имеет права заходить никто из посторонних, включая слуг, когда внутри находится хотя бы один представитель королевской семьи. Уборка, подача закусок, напитков – всё это происходит в отсутствие особ королевской крови, с появлением которых у единственной двери в зал занимают пост гвардейцы караульной службы дворца.

   Когда мы с Сольдиной, оставив сына на попечении няни, вошли в приватный зал, там уже томились в ожидании кузен Ольдгрен (старший сын его высочества Хардина, дяди и главнокомандующего короля) и его жена Тальзина. Я положил подарки на специальный столик, сказал пару любезных банальностей Тальзине, которая сидела рядом, и отошёл поиздеваться над Ольдгреном. Моя супруга присоединилась к Тальзине. Спустя несколько минут в зале появился дядюшка Хардин, поприветствовал всех, подошёл к дамам справиться о самочувствии Тальзины (она ждёт второго ребёнка, как надеется Ольдгрен, на этот раз – мальчика), а потом включился в нашу забаву. Хотя я неизменно раздражал дядюшку, собственный первенец раздражает его ещё сильнее, поэтому в нашей маленькой пикировке он принял мою сторону, и вместе мы за каких-нибудь пару минут довели Ольди до предпоследней стадии бешенства, когда у бедняги опасно багровеет физиономия и отнимается язык.

Тем временем Сольдина решила принести своей собеседнице, пожаловавшейся на жару, стакан лимонада. Но ждать Тальзине пришлось долго, потому что у столика с напитками Сольдину задержал Ольдгрен, подошедший подкрепить силы бокалом чего-нибудь покрепче, а на обратном пути мою супругу перехватил дядюшка Хардин, коего я мигом одолел в словесном поединке, как только ретировался разбитый нами на голову Ольди.

Потом прибыла тётка Арлена с супругом – глухим, как пень, герцогом Маринольским. Герцог, изобразив общий поклон, тут же устремился к дяде Хардину, а тётушка (единственный член семьи, который ко мне благоволил) подхватила меня под руку и повела к Ольдгрену, сказав, что соскучилась по обществу племянников. На самом деле, я уверен, соскучилась она по словесным дуэлям, в которых я разделывал кузена под орех, так что пришлось бедняге Ольди ещё раз побыть оселком для оттачивания моего остроумия. На этот раз он сдулся ещё быстрее, чем прежде, и удрал под защиту супруги и Сольдины.

Но наслаждался их обществом Ольди недолго. Глухой герцог, не подозревая, что его могучий бас гремит на весь зал, начал рассказывать Хардину восхитительно скабрезную байку. Младшие дамы немедленно вспомнили о спешных делах и удалились. Моя дорогая тётушка, невозмутимая, как владелица портового кабака, завела со мной разговор о принце Тальборе, единственном ребёнке и наследнике Вельсгрима. Его восьмилетнее высочество, словно почувствовав, что ему перемывают кости, появился в зале собственной персоной несколько минут спустя. Вместе с наставником, который по малолетству принца обязан везде его сопровождать и потому имеет право заходить в приватный зал даже в присутствии других членов королевской семьи.

Ворвавшись к нам, Тальбор приветствовал всех родственников разом и тут же устремился к стоящему у столика с подарками Ольдгрену, которым всегда восхищался. (В его возрасте естественно восхищаться физической силой, тем более что умом бедняжка-принц и сам слабоват). Тётушка при виде ребёнка несколько подрастеряла свою невозмутимость и попросила меня отвлечь её супруга от рассказа пикантной истории, а сама направилась к наставнику его высочества. Дядя Хардин, утомлённый своим собеседником, присоединился к ним, как только я подошел к герцогу с дощечкой и грифелем, которые специально ношу с собой для общения с тётушкиным супругом.

Герцог послушно переключился на подброшенную мной тему соколиной охоты. Ольдгрен, услышав в разговоре отца и тётки с наставником принца что-то его заинтересовавшее, оставил его высочество и тоже подошёл к его преподобию. А минуту спустя несчастный духовник, заметив, что его подопечный дал волю вульгарному любопытству и самым бесцеремонным образом копается в подарках, предназначенных королю и королеве, издал громкое восклицание. Захваченный врасплох принц выронил шкатулку, в которую собирался сунуть нос, шкатулка, упав, распахнулась, и оттуда выкатилась моя (то есть Вельсова) табакерка.

За сим все, кроме меня, заговорили разом. Герцог выразил желание взглянуть на изящную вещицу поближе, Ольдгрен и дядя с редким единодушием набросились на меня с упрёками в шутовстве, тётушка выразила легкое неодобрение, сказав, что моя шутка грубовата, принц оправдывался перед его преподобием, кивая на Ольдгрена, который «начал первым». Духовник, отвечая ему что-то наставительное, подошёл, нагнулся, поднял королевский подарок, а через мгновение вскрикнул, выронил табакерку и упал сам. Замертво.

Позже, уже после коронации, нам сообщили, что наставник его высочества поранил палец о зубец оправы одного из камней, украшающих табакерку, и придворный алхимик, заподозрив неладное, исследовал её на предмет быстродействующих ядов. Успешно. Исследование выявило субстанцию, которая получается при выпаривании сока арцинии, южного растения, ядовитого до такой степени, что садовники работают с ним исключительно в перчатках. При попадании непосредственно в кровь её сок убивает мгновенно, а через неповреждённую кожу – за четверть часа. Или за неделю, если возиться с растением по паре минут в день.

Для того чтобы сообразить, куда дует ветер, особого ума не требовалось, тут и Ольдгрен справился бы. Табакерку принёс я, арцинии, среди прочего, выращивают в моей столичной оранжерее, в случае смерти короля я стал бы главным претендентом на регентство – как первый, после принца Тальбора, престолонаследник. А учитывая, что Тальби слабоват головой – говорить начал в четыре года, а в свои восемь не только не научился читать, но и буквы знает не все, – регентство мне светило пожизненное. Вельсгрим, которого я успешно дразнил с тех пор, как обосновался в теле его пятнадцатилетнего братца-убийцы, вряд ли поверил бы мне на слово, а знакомство с методикой ведения допроса в королевских подвалах меня не прельщало. Поэтому я, ко всеобщей радости, стыдливо прикрытой негодованием, публично признался в злоумышлении на жизнь его величества и был препровождён в камеру для смертников из королевской фамилии.