Текст книги "Фёдор Раскольников"

Автор книги: Варлам Шаламов

Варлам Шаламов
Фёдор Раскольников

«Федор Раскольников» – поздняя проза (1973 г.) В.Т. Шаламова, редкая для него по жанру вещь, попытка писать по собранным материалам, сделать что-то для публикации, а не в стол, как всегда. Но пока вещь писалась (а начата она была в 60-х годах), оттепель кончилась, имя Ф.Ф. Раскольникова (1892–1939) снова стало опальным, и рукопись Шаламова так и не увидела свет. Конечно, теперь мы обладаем большей полнотой информации о Раскольникове, чем Шаламов. Но, думается, его взгляд, его суждения о «красноречивом солдате революции» не безынтересны читателю.

И. П. Сиротинская

По складу своего характера я всегда эпос предпочитаю лирике.

Ф. Раскольников. Из письма Ларисе Рейснер.

26 августа 1923 г.

Я лирик по складу своей души.

Н. Асеев.

Я хочу стать специалистом не только по почерку Раскольникова, я хочу стать специалистом по его душе.

В. Шаламов. Палубы его жизни

Сначала я хотел сравнить три эстрады, три палубы его жизни. Эстраду Коммунистической аудитории 1-го МГУ осенью 1927 года, дымящиеся доски Народного дома, цирка «Модерн» в Петрограде летом 17-го года и верхнюю палубу дредноута «Свободная Россия» перед его затоплением 18 июня 1918 года – три даты, три эстрады.

Но потом я понял, что в жизни этого красноречивого солдата было слишком много таких палуб и эстрад. Разве палуба миноносца «Прыткий», на котором Раскольников, сняв красный флаг, вошел в белые тылы и вырвал из плена баржу смерти с четырьмястами тридцатью двумя пленными, или палуба флагмана «Карл Либкнехт», когда Раскольников брал Энзели, вырвал из рук белых суда Каспийского флота? Или палуба миноносца «Расторопный», на котором командующий Балтфлотом смело вступил в бой с превосходящими силами англичан, английской эскадрой и попал в плен к англичанам на целых пять месяцев.

Или это палубы кораблей Гельсингфорса, где мичман Ильин поднимался с трапа на трап и с судна на судно, с корабля на корабль и звал военных моряков к революции. Палубы и площади Кронштадта летом 1917 года, когда самый популярный оратор Кронштадта смело вступал в словесные поединки с Керенским и Корниловым, левыми эсерами и анархистами? И разве не Раскольников сказал фразу, что с Февраля до Октября – это ленинская прямая? Какую из палуб выбрать, я не знаю. Все одинаково вели в бессмертие.

Зал

Опытные гардеробщики николаевских времен, швейцары, знающие все секреты университетской вентиляции, открыли какой-то люк, выломали под потолком на хорах нужную форточку, и нам стало легче дышать.

Толпу возле меня качнуло раз и два, тряхнуло, плюхнуло о спины, и меня вынесло поближе к сцене, к эстраде Коммунистической аудитории. И я понял, что следующего оратора я прослушаю в этом зале. Тишина была такая, что доски университетской сцены поскрипывали под его ногами, так же, как поскрипывала верхняя палуба «Свободной России» за час до ее потопления, как поскрипывали доски цирка «Модерн», где летом 1917 года он был самым популярным оратором. Лекция его и сейчас, как и тогда, была «О текущем моменте» – та самая тема, с которой он вошел в историю Октября, тревожит слушателей, они же зрители. Зал хорошо понимал, что перед ним стоит тот самый красноречивый солдат, увековеченный Джоном Ридом, тот самый депутат Учредительного собрания, который 5 января 1918 года – в день, который Владимир Ильич Ленин назвал потерянным днем – передал в руки Чернова предложения большевистской фракции о закрытии Учредительного собрания.

Перед нами стоял руководитель июльской демонстрации Кронштадта в Петербурге, после которой руководители демонстрации были посажены в тюрьму «Кресты» правительством Керенского. Во всех пятидесяти рядах стоят сверху до самого низа читатели, зрители, слушатели, да прибавить низ, море, волнующееся около самой эстрады. Да, сплюснутое море, подступающее послушать и сметаемое в сторону напором новой толпы, то тут и будет цифра около двух тысяч – норма для кронштадтского оратора 18 июня 1917 года, да в июне на палубе дредноута «Свободная Россия» за час до его потопления тоже стояли те же две тысячи человек. Глядя, как уверенно передвигается мичман Ильин по нашей шаткой эстраде, я понял, что он устоял в бурях и что устоит и в ближайших боях. Более того, оставив Наркоминдел в 1924 году, он взялся за литературу, чтобы этим оружием доказать самому себе, что он писатель. Дар этот стучит в груди, как пепел Клааса, но нуждается в проверке. Его смелость переключилась на литературную работу, и это кое о чем говорит.

Красноречивый солдат

А сейчас он лекцию начал так: вышел на сцену к ожидавшему его притихшему залу, вынес с собой на эстраду стул венский, поставил на середину, снял и повесил на спинку коричневый пиджак, расстегнул и засучил рукава белой шелковой рубахи без галстука, вышел на середину эстрады и протянул обе руки засмеявшемуся от волнения залу.

Я много слышал знаменитых ораторов Октября. У одних сначала следует вывод, а потом доказательство, у других доказательство предшествует выводу, является эффектным венцом их логических построений. Луначарский принадлежал к виду несколько краснобайскому, не мог удержаться от хорошей остроты, если даже она уводила в сторону от темы. Ораторская особенность Раскольникова была в том, что у него часто жест обгонял слово. Слова еще не сказаны, не вышли из гортани, а жест, выразительный жест уже волнует.

Кратчайшая линия – ленинская прямая

После февраля 1917 года в России было так много митингов на каждой станции, на каждом заводе и фабрике, митинговали, митинговали, митинговали, какой-то речевой поток, где каждый почувствовал себя Цицероном, и говорили, говорили, говорили, с утра до ночи так много, что возникла и осталась в истории фольклора поговорка: «При Романовых мы триста лет молчали и работали, теперь будем триста лет говорить и ничего не делать».

Чуткое перо Джона Рида уловило в «Десяти днях, которые потрясли мир» символическую фигуру красноречивого солдата. После речи Ленина с броневика стало ясно, что пора митингов уходит и что кратчайшая линия от Февраля к Октябрю есть ленинская прямая. Этот знаменитый афоризм, эта формула времени, обошедшая все углы России, все заводы, фабрики, все полки, все казармы, окопы на передовых позициях всех фронтов, – формула эта принадлежала Раскольникову. Он был первым оратором Кронштадта и Гельсингфорса, сражавшимся в Кронштадте в словесных поединках со всеми вождями от монархистов до анархистов. В словесных боях в Кронштадте встречались Керенский и Корнилов. Спиридонова[1]1
  Спиридонова М.А. (1884–1941) – один из лидеров партии эсеров.


[Закрыть] и Блейхман[2]2
  Блейхман И.Ш. (1874–1921) – анархист-коммунист, член Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов.


[Закрыть], от большевиков там выступали двое – Раскольников и Рошаль[3]3
  Рошаль С.Г. (1896–1917) – председатель Кронштадтского горкома РСДРП(б).


[Закрыть]. Слово вот-вот должно было перейти в дело, и Раскольников был первым из этих первых героев, входящих в трюмы кораблей Временного правительства и зовущих матросов Балтфлота к восстанию. С корабля на корабль в Гельсингфорсе движется мичман Ильин, поднимается по трапам, всходит на борт и опускается в трюмы, в день произносятся двадцать речей. 3 июля балтийцы выходят на улицы, руководит этой демонстрацией Раскольников. Его арестовывают и привлекают к суду по делу большевиков. Обо всем им самим оставлены написанные в Кабуле мемуары «В тюрьме Керенского». Освобожденный под залог до суда, он выходит из «Крестов» на волю и возвращается к своей работе лектора, пропагандиста, агитатора в тот редчайший час, когда сближение двух методов борьбы – пропаганды и агитации – объединяется, сближается и дает, как электрический заряд, взрыв.

Двадцатого октября 1917 года Раскольников простудился на очередном выступлении в цирке «Модерн», где он в очередь с Луначарским проводил митинги и читал лекции по самому модному предмету времени – текущему моменту. Но грипп есть грипп, пневмония есть пневмония, и она уложила красноречивого мичмана в постель за пять дней до переворота. 26 октября, поборов болезнь, отбросив лечение, мичман Ильин явился в Смольный и взял путевку в Пулково. Преодолев болезнь без помощи сульфидина и пенициллина, сделав лишь двойной укол собственной воли, мичман Ильин является в Смольный и берет путевку на Пулково, где и сражается до бегства Керенского и Краснова. Балтийцы готовы выполнить любое задание пролетарской революции. Вызов не заставил себя ждать. Это был вызов из Москвы, где еще шли затяжные бои. Пятьсот балтийских матросов грузятся в вагоны и прибывают в Москву, по пути разгромив белый бронепоезд. Раскольников впервые в Москве. Выясняется, что помощь матросов уже не нужна, и весь эшелон движется к югу на Восточный фронт в полном составе. Комиссаром поезда едет брат Раскольникова – Александр Федорович Ильин. Раскольников остается в Москве, принимает должность зам. наркома морских дел, и начинается строительство Красного флота. Жить в Москве пришлось Раскольникову недолго. Потребовалась его личная помощь Владимиру Ильичу, понадобилось выполнить важное секретное поручение – потопить Черноморский флот.

Родословная моего героя

Раскольников – коренной питерец. Он внебрачный сын протодиакона Сергиевского собора на Охте Федора Петрова и Антонины Васильевны Ильиной, поэтому фамилия у Раскольникова и у его брата Александра – по матери. Из-за нужды семейной детей удалось устроить в приют герцога Ольденбургского. Когда Раскольников кончил курс реального училища в приюте принца Ольденбургского, он поступил на экономический факультет Петербургского политехнического института. Эта учеба была прервана арестом, первым арестом в жизни Раскольникова. Он отсидел в ДПЗ три месяца и был приговорен к трем годам ссылки в Архангельскую губернию. Ссылка по ходатайству матери была заменена высылкой за границу, и Раскольников собрался в Париж на улицу Мари Роз, чтобы познакомиться с Лениным. Но Ленин уехал оттуда в Австрию, и Раскольников решил ехать все же в Париж. Он знал французский язык, готовился встретиться с большой эмиграцией. Но Раскольникова арестовали на границе. Его подвела молодость, а скорее по-современному собственные гены остросюжетного характера. У него нашли план Парижа с красными крестиками, эти крестики ему поставил К.С. Еремеев [4]4
  Еремеев К.С. (1874–1931) – сотрудник редакции газеты «Правда», один из руководителей Октябрьского восстания.


[Закрыть] в редакции «Правды». Это были адреса знакомых ссыльных в Париже, не больше. Разобрались, в чем дело, и Раскольников был освобожден. Но быстро не быстро, а пять дней на эти справки ушло. А там началась пока еще не война, а преддверье войны в удвоенной бдительности. Федора вернули в Вержболово, и он не повидал тогда Париж. Начиналась война, и Раскольников по призыву попал во флот. Всю войну он учился в гардемаринских классах, учебных плаваниях в Корею, Японию, Камчатку и в феврале 1917 года получил звание мичмана. Во время войны не требовалось свидетельства о политической благонадежности даже для флота. Раскольников был членом партии с 1910 года, и в марте 1917-го ему сказали в редакции «Правды»: «Не хотите ли поехать в Кронштадт?» – «Я ответил полным согласием».

Он принял самое активное участие в подготовке и осуществлении пролетарской революции. В партию Раскольников вошел, что называется, с улицы. Постучал в дверь редакции «Звезда», сказал, что разделяет ее программу и готов ей служить, и, начав с радикальных заметок, вскоре перешел на статьи. Выбрал и партийный псевдоним в честь героя Достоевского. 5 мая 1912 года начала работать «Правда» под руководством Ленина. Эту дату каждый может видеть ежедневно в заголовке «Правды». В этой редакции Раскольников занял штатную должность секретаря редакции. Во время разгрома «Правды» перед Октябрем сам Раскольников случайно уцелел.

В своей автобиографии он пишет: «В этот день я окончил свои дела раньше обычного и ушел домой».

Какое-то время до Октября «Голос правды» в Кронштадте был единственным легальным большевистским изданием. Лично с Лениным Раскольников встретился в апреле 1917 года после речи с броневика, и Ленин хорошо оценил личные качества старого своего сотрудника: умение оценить обстановку, героические действия в нужном направлении в нужный момент.

Отец Раскольникова покончил с собой <в 1907 г.>. Вырастила внебрачных детей мать – продавщица в винной лавке Антонина Васильевна Ильина. Внебрачные дети носили фамилию матери, а Федор Раскольников – партийный псевдоним Ильина. А брат, Александр Федорович Ильин – деятель юнкерских училищ, позднее сменил Крыленко на посту председателя Всесоюзной шахматной секции. Это мать довела обоих братьев и до высшего образования, и до того, что важнее высшего образования, – высшего места в жизни. Раскольников этого никогда не забыл. В одном из писем из Афганистана, будучи там послом, он пишет своей жене Ларисе Рейснер: «Какая ты, Лариса, бессердечная. Знай, что я отношусь к этому вопросу очень болезненно и никогда тебе не прощу, если ты…». [5]5
  Письмо Ф. Ф. Раскольникова от 19 августа 1923 г. «Пожалуйста, исправь свое жестокое отношение и приласкай мою бедную одинокую мамочку, если не ради нее, то меня <…>. Ты показала себя такой нечувствительной. Как тебе не стыдно? <…>. Если теперь она умрет с голода в непосредственной близости от тебя, то я тебе этого никогда не прощу. Посылаю тебе, моя милая, обожаемая малютка, кофе и мыло…». (ГБЛ, ф. 245, карт. 7, ед. хр. 53)


[Закрыть]

Потопление флота

В чем там было дело? Что за спешка и срочность?

Каждое утро Новороссийскую бухту с русской черноморской эскадрой облетал на бреющем полете немецкий гидроплан, пересчитывал суда, которые вот-вот – по Брестскому миру – должны были перейти к Германии – как репарационные платежи. Этот немецкий гидроплан адмиралы, капитаны, мичманы, матросы не решались обстрелять, бросить в него хоть палку, пока не будет решено, куда же денутся суда: уйдут в Севастополь под немецкое командование или вступят в бой с теми же немцами, или взорвутся и уйдут на морское дно. Срок немецкого ультиматума истекал 19 июня 1918 года, потому-то беспокоился и пересчитывал суда гидроплан.

Когда немцы заняли Крым, Советское правительство дало указание о переходе Черноморского флота из Севастополя в Новороссийск, хотя не было базы для флота. Эскадра там и стояла, когда шли переговоры в Бресте, и немцы настаивали на возвращении Черноморского флота в Севастополь, где суда должны были стать частью репарационных платежей. 28 мая 1918 года послали телеграмму Вахрамееву[6]6
  Вахрамеев И.И. (1885–1965) – заместитель наркома по морским делам в 1918 г.


[Закрыть] и Глебову[7]7
  Глебов-Авилов Н.П. (1887–1942) – главный комиссар Черноморского флота в 1918 г.


[Закрыть], комиссару Черноморского флота, с указанием потопить флот в Новороссийске. Выполнено это не было, и тогда послали Шляпникова[8]8
  Шляпников А.Г. (1885–1937) – государственный деятель РСФСР и СССР.


[Закрыть], который также не добился успеха.

На дредноуте «Воля», флагманском судне Черноморского флота под флагом капитана Тихменева, 16 июня 1918 года был проведен референдум по этому важному вопросу и дал вполне демократический следующий подсчет голосов: за уход в Севастополь – 500, за потопление – 450, безразлично – 1000. На основании этих, вполне демократических цифр референдума Тихменев дал команду идти в Севастополь. Но ушел с ним только дредноут «Воля», под командой самого Тихменева и семь эскадренных миноносцев. Остальные десять судов – дредноут «Свободная Россия» и девять миноносцев – остались из-за некомплектности команды, отчасти из-за твердого решения эскадренного миноносца «Керчь» погибнуть, но не сдаться немцам. В команде «Керчи» всего 134 человека. В лучшем случае она может взорваться сама, не отвечая за решения и желания всех остальных десяти судов эскадры.

18 июня в 5 часов утра в Новороссийский порт приехал Раскольников, оставив за собой две ночи курьерского скачка, курьерского поезда с особым вагоном, проскочившего черту фронта гражданской войны. Он вез с собой мандат с личной подписью Ленина оказать содействие в выполнении поручения с тем, чтобы изучить обстановку и на месте принять срочное и ответственное решение. Раскольников повидался в пути со всеми коммунистами, от кого зависело решение этого дела. В Царицыне Сталин сказал Раскольникову, что поручил изучение вопроса Шляпникову. Шляпников высказался против потопления, за революционную войну с оружием в руках. Глебов-Авилов, комиссар Черноморского флота, предупредил Раскольникова, что матросы выбросят его за борт, и предложил топить по телеграфу. Раскольников ответил, что такой телеграф есть и в Москве. Все это были сведения и мнения, собранные до 5 часов утра 18 июня, до встречи с лейтенантом Кукелем, беспартийным спецом, командиром эскадренного миноносца «Керчь». Решения требует команда «Свободной России». По приезде Раскольникова было собрание, общее собрание матросов и офицеров «Свободной России». «Я выступил первым, – пишет Раскольников в своих замечательных мемуарах. – Я обратился к матросам с зажигательной речью». Хотя этот штамп газетный «зажигательная речь», здесь он имел буквальный смысл: через час в буквальном смысле слова предстояло зажечься и сгореть.

«Я объяснил, что губителен морской бой, бессмысленен, ибо базы Новороссийск не имеет, и потому лучше отправиться на дно, чем в руки немцам». Успех референдума был стопроцентный, не было даже воздержавшихся, и даже сам капитан голосовал за потопление. Вопрос был решен, команда с кораблей снята. Кукель представил свой план потопления: поставить суда рядом, открыть кингстоны и рвать их один за другим. «Я помню, – пишет в своих воспоминаниях Кукель, – печальный пример Цусимы, когда японцы на другой же день подняли „Гордый Варяг“, который не сдался врагу, перекрасили и превратили в свое боевое судно. Не должна быть забыта не только Цусима, но и уроки Цусимы». 25 минут по часам Раскольникова понадобилось для того, чтобы все девять миноносцев Черноморской эскадры <были> расстреляны в упор в пятистах саженях… Было 4 часа дня, когда «Керчь» произвел первый выстрел по дредноуту «Советская Россия», судну с водоизмещением в 23 тысячи тонн, стреляли двойным зарядом, но даже третий выстрел тем же двойным зарядом <был безрезультатен> и только при четвертом ударе дредноут взорвался и пошел ко дну. Было половина шестого вечера, когда операция, начатая Раскольниковым в пять часов утра, закончилась. Почти немедленно появился утренний гость – немецкий гидроплан, чтобы убедиться на бреющем полете, что суда Черноморской эскадры на дне. А где же «Керчь», почему она не затонула тут же после своей героической стрельбы? Дело в том, что у Кукеля была семья в Туапсе. На следующий день Кукель затопил «Керчь» в Туапсе. Черноморский флот затоплен в двух бухтах, если строго придерживаться истории. По таким героическим делам всегда выступают случайности. Так, для буксировки «Свободной России» к месту затопления нужен был буксир. Буксир этот был заранее приготовлен гражданским флотом по той же ленинской бумажке, показанной Раскольниковым.

Библиотека революционных приключений

Раскольников, создатель жанра библиотеки революционных приключений [9]9
  Раскольников Ф.Ф. На боевых постах. – М., 1964.


[Закрыть], сам был автором первых тоненьких книжек. Там еще и «Погоня за белым бронепоездом» готовилась у него, и «Люди в рогожах» – не слишком удачное название попытки героического предприятия. Дело было в том, что комиссар волжской эскадры, находясь на миноносце «Прыткий», смело вошел ночью в чужую белую зону и, выдав себя за исполнителя планов адмирала Старка, сняв красные флаги, подошел к плавучей белой тюрьме, где ждали расстрела четыреста тридцать коммунистов, и вывел ее собственноручно ночью к Саратову, к красным войскам. Историки гражданской войны спорят, сколько там было – четыреста тридцать два или четыреста тридцать пять <человек>.

Раскольников докладывал об этом смелом рейде на пленуме Петросовета и назвал цифру 430 человек спасенных.

За эту баржу Раскольников получил свой первый орден Красного Знамени, второй орден он получил за штурм Энзели, за смелый рейд через границу к берегу Черного моря и успешную операцию по этому рейду. Штурм Энзели описан самим Раскольниковым неоднократно. Я привожу только некоторые цифры, которых у Раскольникова нет. Молодая Советская республика получила в результате этого смелого рейда 50 судов, 30 самолетов, пять тонн снаряжения.

Литературные вкусы

«28 апреля 1923 г.

Кабул

Дорогая Ларисочка, Калбасьев, оказывается, привез с собой целую библиотеку, и я сейчас глотаю, как устрицы, тоненькие брошюрочки стихов.

Знаешь, сколько интересного вышло за последние два года!.. И не только в оригинальной литературе, но и в переводах. Чего стоят одни эти стихотворения Киплинга в переводе Оношкович-Яцыны[10]10
  Оношкович-Яцына А.И. (1897–1935) – русская поэтесса, переводчица.


[Закрыть]. Возьми, например, такую строфу:

 
„Абдур Рахман, вождь Дурани,
о нем повествуем мы,
От милости его дрожат
Хайберские холмы,
Он с Юга и Севера дань собрал —
слава, его как пожар,
И знают о том, как он милосерд,
и Балх, и Кандагар.
У старых Пешаварских врат,
где все пути идут,
С утра на улице вершил Хаким
Кабула суд.
И суд был верен, как петля, и скор,
как острый нож.
И чем длиннее твой кашель,
тем дольше ты живешь“.
 

Я прямо в восторге от этой баллады „О царской милости“, из которой я привел только начало. Из посмертных стихотворений Н. Гумилева мне больше понравилось „Приглашение в путешествие“ и юмористическое стихотворение „Индюк“. Но если бы я стал все цитировать, то все мое письмо было сплошь поэтическим. Но необходимо поговорить и о прозе. Прежде всего я прочел небездарные воспоминания Шкловского „Революция и фронт“ и „Эпилог“. Затем последние произведения Жюля Ромена, идеолога пресловутого „унанимизма“ – „Доногоо-Тонка“, очень рекомендую твоему вниманию, это так любопытно! <…> Вероятно, сегодня или завтра вернется из Кандагара автомобиль, в котором надеюсь найти твои следы, хотя бы в форме воздушно-поцелуйных писем. Крепко обнимаю тебя, моя родная!

Твой Федор Федорович»[11]11
  ГБЛ, ф. 245, карт. 7, ед. хр. 53.


[Закрыть].

Вот небольшие части из писем полпреда РСФСР в Афганистане. Здесь все хорошо, все удачно и сравнение тоненьких сборников стихов с устрицами очень верно, очень убедительно, и похвалы переводам из Киплинга Оношкович-Яцыны – это лучший переводчик Киплинга на русский за столетие, и то, что в прозе Раскольников выделяет именно Виктора Шкловского «Революция и фронт», говорит безусловно о верном глазе. Письмо это – частное письмо из Кабула, написанное 28 апреля 1923 года.