Текст книги "Статский советник по делам обольщения"

Автор книги: Валерия Вербинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Нет, – серьезно ответил Казимир, – мы хотели попросить ее выступить на вечере. Мы надеялись, что, так как это благотворительность, она согласился выступать без гонорара…

– Эта кобыла? Ха! – Танцовщица свирепо фыркнула. – Да забесплатно она и палец о палец не ударит! Вот если бы вы попросили меня…

– Но… но ведь я прекрасно знаю, сколько вам платят за один танец… У нас нет таких денег! И вы никогда не согласитесь…

– Кто это вам сказал? – возмутилась Мария.

– Никто! Но я подумал…

– Но, но, но! Он подумал! Так вот, если ваш вечер не совпадает с моими концертами…

– Я думаю, мы всегда сумеем его перенести, если что, – быстро сказал Казимир.

– Вам надо было сразу же обратиться ко мне, – объявила Мария. – Так уж и быть, я согласна станцевать… Ради бедных деток, которые ни в чем не виноваты. Но смотрите! – Она погрозила Казимиру пальцем. – Если вы еще раз осмелитесь заснуть, когда я танцую… Я скормлю вас Боско с потрохами!

– Уверен, ему куда больше понравятся отборные куски мяса из ваших рук, – тотчас же нашелся Казимир, и Мария залилась хохотом.

Рассказывая об этом Амалии, Казимир разглаживал прореху на своем жилете и так вздыхал, что племянница, не выдержав, пообещала, что ему сошьют новый жилет, куда лучше старого.

– Разумеется, я на это рассчитываю, – отозвался дядюшка. – Так вот, как я уже говорил тебе, я немного перестарался. Ни ты, ни я не занимаемся благотворительностью, но раз уж так получилось, придется тебе что-нибудь придумать. Раз уж и Лина, и Мария пообещали выступить, глупо было бы не использовать такой шанс.

– Дядя, – сказала Амалия после паузы, – я все-таки не понимаю, чего ты добиваешься. Ты все время включаешь в свои планы Марию Фелис, хотя о ней и речи не было. Конечно, я могу понять, если ты рассчитываешь привлечь ее внимание для себя лично…

Тут Казимирчик рассердился.

– Лично мне вполне хватило бы жены пивовара, – объявил он, упрямо выставив подбородок. – Замечательная женщина, чуткая, добрая… и никакой бузы! Так что Мария Фелис мне вообще ни к чему…

– Ну, не скажи, – протянула Амалия. – Глаза у нее выразительные, волосы просто роскошные, хоть враги и говорят, что она носит накладные пряди в большом количестве…

– Разве? Я не заметил. – Казимир пожал плечами. – В любом случае ее волосы меня не интересуют. Главное, что Лина Кассини испытывает к ней сильнейшую неприязнь.

– Ах вот оно что! – протянула Амалия.

Откровенно говоря, она вовсе не собиралась верить дяде на слово, но признавала, что он сумел найти удачный предлог, чтобы объяснить некоторые свои действия.

– Про любовь, – увлеченно продолжал меж тем Казимир, – говорится и пишется масса чепухи, а ведь многие люди преспокойно живут без нее и могут за всю жизнь даже не испытать этого чувства. Неприязнь – другое дело. Поверь мне, нет такого человека, которого устраивали бы все окружающие. Каждый из нас терпеть не может кого-нибудь, а то и большинство людей разом. Я даже могу вот что добавить: скажи мне, кого ты не любишь, и я скажу, кто ты…

– Ну, допустим, Лина Кассини не любит Марию Фелис, – проворчала Амалия. – И что из этого следует?

– По-моему, все очень просто, – сказал Казимир, поднимаясь с места. – Обычно считается, что неприязнь вызывает тот, кто непохож, или тот, кто чем-то мешает. Но случается и наоборот. По-моему, Лина не любит испанку потому, что та слишком похожа на нее. Понимаешь? На самом деле Лина Кассини не любит саму себя.

И он удалился, оставив Амалию осмыслять этот сногсшибательный вывод.

Глава девятая, в которой появляется труп, а преступник исчезает

Бывают торжества, похожие на праздники, бывают такие, которые больше смахивают на похороны, случаются, наконец, мероприятия, куда можно не приходить вовсе. Однако день ангела княгини Гарденберг обещал быть вполне себе праздничным, в меру светским, в меручинным, но вполне подходящим для приятного времяпрепровождения – если бы не одно событие, которое перевернуло все с ног на голову. Впрочем, речь о нем еще пойдет впереди.

Согласно выработанному ранее плану, Амалия и ее дядюшка прибыли в особняк князя раздельно. Казимиру полагалось использовать вечер для того, чтобы поближе познакомиться с Линой Кассини. Она должна была спеть несколько песен. Однако капризный агент Браницкий уделил диве, одетой в изумительное черное бархатное платье, лишь пару слов и устремился к вазочкам с разноцветным мороженым, которое разносили лакеи. Мороженое Казимир любил еще больше, чем пиво, и готов был поглощать его в любом количестве в любое время года. За пять минут, блаженно жмурясь, он проглотил две порции и уже высматривал третью, когда князь, обходивший гостей, обратил на него внимание.

Хозяину особняка недавно исполнилось шестьдесят лет. Он был высок, худощав и носил кустистые бакенбарды по старой моде. Выражение его лица наводило на мысль об очень умной собаке, которой по какому-то недоразумению досталось человеческое тело. Его супруга, одетая пышно, но по-немецки безвкусно, стояла возле него. Княгиня была младше мужа на одиннадцать лет, но выглядела еще моложе, из чего Амалия была склонна сделать вывод, что супружество оказалось вполне удачным. У несчастливых женщин, как бы хорошо они ни владели собой, нет-нет да и проскальзывает кислое выражение лица; княгиня же держалась всегда приветливо и радушно. Улыбка ее была не данью протоколу, а выражением ее собственного хорошего настроения.

– Мне незнаком этот господин, – сказал князь, обращаясь к молодому человеку, который, как незаметная, но преданная тень, следовал за ним по анфиладе комнат. – Кто это, Карл?

Амалия увидела, как князь разговаривает с Карлом фон Лиденхофом, и нахмурилась. Лиденхоф, если говорить начистоту, был ее коллегой, но, так сказать, с противоположной стороны баррикад, и потому Амалия его не любила. Он был неглуп, исполнителен, упорен и трудолюбив, а еще – весьма злопамятен, и следовало хорошенько подумать перед тем, как сделать его своим врагом. По движениям губ и направлению взгляда князя Амалия уже поняла, что речь идет о ее любимом дядюшке, который, устав выбирать, захватил две вазочки с мороженым разом и принялся поглощать его все с тем же выражением абсолютного блаженства на лице, которое выводило племянницу из себя. По правде говоря, она уже мысленно приготовила колкость, которую обязательно скажет новоиспеченному агенту по пути домой, но тут произошло нечто странное. А именно, Лина Кассини, которая разговаривала с несколькими любезничающими кавалерами, которые смотрели на нее, словно голодные коты – на крынку отборной сметаны, внезапно кивнула им, как королева, милостиво отпускающая своих нерадивых подданных, и скользнула туда, где примостившийся на диване Казимирчик облизывал ложку, с ностальгией глядя на пустые вазочки перед собой.

– Синьор Браницкий, если не ошибаюсь?

– Ах! Госпожа княгиня, – воскликнул Казимирчик, – вы поистине царица торжества! Я не вижу здесь никого, кто мог бы сравняться с вами.

– Я не княгиня, – сказала Лина, забавляясь, – и это торжество – не мое.

– Ах, это все моя близорукость, синьора Кассини! – вздохнул Казимир. – Жизнь несправедлива – сколько людей носят громкие титулы, которые куда больше подошли бы другим… Уж вам-то княжеская корона точно была бы к лицу куда больше!

Лина была польщена, но, чтобы ее собеседник не возомнил о себе невесть что, все же состроила легкую гримасу:

– Как, вы бы хотели видеть меня женой этого господина?

– А что с ним не так? – притворно изумился Казимир. – Экземпляр не то чтобы допотопный, но… с археологической точки зрения вполне сносный. Его мумия очень представительно смотрелась бы в витрине какого-нибудь будущего музея…

Тут произошло нечто странное: его собеседница, эта роскошная человеческая статуя в изумительном бархатном платье, не удержавшись, фыркнула, как пятнадцатилетняя девчонка. Впрочем, Лина тут же опомнилась и попыталась придать лицу строгое выражение.

– Вы, наверное, ужасный сплетник, – заметила она.

– Я? – изумился Казимирчик, глядя на нее широко распахнутыми голубыми глазами. – Вы так мило это произнесли, что мне сразу же захотелось стать сплетником. Беда в том, что это ужасно скучно – все время надо думать о чужих делах вместо того, чтобы думать о себе… и о том, что любишь, – добавил он со вздохом.

– Кажется, я знаю, что вы любите, – промолвила певица с легкой иронией в голосе. – Уж не мороженое ли?

Она очаровательным кивком указала на опустошенные Казимирчиком вазочки.

– Вы правы, – сокрушенно признался ее собеседник. – Наверное, это ужасно, да?

Можно пенять человеку на то, что он, например, плохо одет, можно уколоть его, если он, допустим, необразован, но смеяться над тем, кто любит мороженое, – все равно что смеяться над ребенком. Не то чтобы Лина смутилась; смутить ее вообще было нелегко, но она почувствовала, что вести разговор в прежнем тоне не получится, и решила сменить тему.

– Кстати, что насчет вашего благотворительного вечера? – спросила она. – Вы уже назначили дату?

Казимирчик заверил собеседницу, что да, конечно, если только ее устроит среда. И, разумеется, за госпожой Кассини пришлют карету, которая доставит ее в особняк на Английской набережной, а после вечера отвезет обратно в отель.

– Я почти уверен, что он шпион, – вполголоса говорил тем временем Карл князю. – Родственник баронессы Корф просто не может быть никем другим. Но что он тут делает, нам неизвестно. Его племянница тоже здесь и усиленно притворяется, будто вообще с ним незнакома. Кроме того, с ней вместе прибыл небезызвестный господин Ломов, с которым она сейчас разговаривает. Нет, они точно что-то затеяли…

– Сергей Васильевич, прошу вас, будьте осторожны, – шепнула Амалия Ломову, прикрывшись веером, чтобы посторонние не могли расшифровать ее слов по движению губ. – Смотрите, как Лиденхоф смотрит на вас! Нам вовсе ни к чему привлекать внимание…

– Я всегда осторожен, – отозвался ее собеседник. – Кстати, генерал Багратионов просил меня известить вас, что деньги за пять вееров, которые разовый агент послал госпоже Кассини, он возмещать не будет. Иначе все фонды Службы вскоре уйдут на то, чтобы ваш дядюшка предстал перед этой особой в выгодном свете.

– Сергей Васильевич, это мелко!

– Согласен, – хладнокровно ответил Ломов, буравя собеседницу своими глубоко посаженными глазами. – Не знаю, что за тактику избрал ваш дядюшка, но вижу, что она действует. Госпожа Кассини уделила хозяину дома две минуты, а с вашим дядей она беседует уже пять минут. Но, так какя человек нелюбопытный, я не стану доискиваться, почему…

– Сергей Васильевич, – не выдержала Амалия, – мне бы не хотелось быть невежливой, но я нахожу, что ваш сарказм…

– Совершенно неуместен, не так ли? – Ломов улыбнулся краями губ. – Не извольте беспокоиться, сударыня. Можете быть спокойны – я весьма ценю усилия вашего дяди… и ваши тоже, которые вы приложили для разрешения нашей непростой ситуации. – Он издал короткий, резкий смешок. – Бьюсь об заклад, фон Лиденхоф и Риттер сейчас в панике. Им невдомек, почему мы здесь, и это сводит их с ума. Конечно, они подозревают, что мы собираемся сделать какую-нибудь пакость, чтобы навредить их стране, – ни на что иное у них не хватит ни мозгов, ни воображения.

– Я еще не видела Риттера, – сказала Амалия. – Разве он здесь?

– Конечно, – хмыкнул Ломов. – Такой же деревянный и такой же самодовольный, как всегда. Как вижу его, так и чешутся руки его шлепнуть.

Михаэль Риттер был родственником и коллегой Карла фон Лиденхофа, но если с последним в случае необходимости еще можно было как-то поладить, то с Риттером дело обстояло куда сложнее. Он вполне искренне считал, что единственная приличная страна на свете – это Германская империя, а все остальные государства созданы только для того, чтобы пресмыкаться перед нею. Нечего удивляться, что Риттер мог вывести из себя кого угодно, тем более что он ничего не предпринимал, чтобы хоть как-то смягчить эту неприязнь.

– Лучше бы вы с Петром Петровичем придумали, что делать с Непомнящим, – не удержалась Амалия. – Он мешает спокойно работать… сами знаете кому.

– Насчет Непомнящего можете не волноваться, – заверил ее Сергей Васильевич. – Его послали в Москву с совершенно секретным поручением – передать пакет особой важности некоему высокопоставленному лицу. В пакете инструкция адресату ни в коем случае не выпускать Антона Федоровича из Москвы до получения особого распоряжения.

– Вот как?

– Да. Старые методы, Амалия Константиновна, – самые надежные, пусть даже они кому-то и кажутся старомодными.

Амалия собиралась возразить, что ничего такого она не думала, но тут баронесса Корф заметила молодого и довольно привлекательного блондина с военной выправкой, только что вошедшего в гостиную. Это был Михаэль Риттер. Бросив на Ломова и его собеседницу обманчиво безразличный взгляд, он подошел к Карлу.

– Я, кажется, уже предлагал печатать в пригласительных билетах: «Убедительно просим шпионов не посещать нас и оставаться дома», – заметил Риттер негромким, спокойным голосом. Лицо его, даже когда он шутил, сохраняло привычное невозмутимое выражение. – Что они тут делают?

– Не знаю, – поморщился Карл. – И меня это беспокоит. Я уже распорядился, чтобы слуги не выпускали их из виду. – Он немного помедлил перед тем, как задать следующий вопрос. – Как по-твоему, почему они здесь?

– Я бы мог предположить, что баронессе Корф просто стало скучно, если бы не Ломов, – холодно ответил Риттер. – Или наоборот: ему стало скучно, и он явился сюда, но он и она в одном и том же месте… Это наводит на размышления.

– Тут еще ее дядя, – сказал Карл. – И самое странное, что он вместе с племянницей решил ни с того ни с сего заняться благотворительностью. До меня дошли слухи, что на следующей неделе баронесса устраивает вечер в пользу детей-сирот, а дядя ей помогает.

– Вот как? В самом деле, очень любопытно…

Обменявшись еще несколькими фразами, агенты разошлись: всех пригласили к столу.

Уже потом, когда все произошло, Амалия раз за разом задавала себе один и тот же вопрос: не заметила ли она чего-нибудь подозрительного, не показалось ли ей что-то странным и не выглядел ли как-то необычно кто-нибудь из гостей. Но из череды воспоминаний больше всего запомнились только платье Лины Кассини – узорчатый черный бархат на светлом чехле – и уже после ужина, после того, как итальянка закончила петь, насмешливый вопрос Риттера, обращенный к ней, Амалии, – о том, где сейчас ее муж, барон Корф.

– Полагаю, там же, где ваша жена, – съязвила она.

Риттер не был женат и, несмотря на внешность, которую Ломов не без оснований именовал «деревянной», имел репутацию ловеласа. Он усмехнулся.

– То есть вы ничего не знаете, равно как и я… Занятно, занятно!

У Амалии руки чесались дать ему пощечину, но пребывание в Особой службе научило ее владеть собой, и она только презрительно усмехнулась.

– Вы хотите еще поговорить о господине бароне? – мягко осведомился Ломов у немца. – К вашему сведению, я тоже умею простреливать монету на лету.

Это был намек на то, что Михаэль Риттер слыл опасным дуэлянтом и уже несколько раз убивал своих противников – а также на то, что если он продолжит свои намеки, ему несдобровать. Риттер поглядел на Ломова своими водянистыми глазами и, отвернувшись, заговорил с каким-то знакомым.

Лину Кассини уговорили спеть еще одну песню, она вернулась к роялю, за которым уже сидел немолодой пианист, бросавший на певицу восторженные взгляды. Кажется, именно тогда Амалия поймала себя на том, что ее все раздражает: и необходимость снова слушать пение итальянки, голос которой казался ей совершенно незначительным, и поведение дядюшки, который ничего не делал, чтобы привлечь к себе внимание Лины, и даже пианист с его седыми волосами и горящим взором, который казался Амалии нелепым. С треском захлопнув веер, баронесса Корф вышла из зала и, миновав несколько комнат, остановилась в библиотеке. Ломов, заметив ее состояние, последовал за ней.

Отчасти Амалия досадовала на себя из-за того, что вообще включила в план посещение именин княгини. С самого начала можно было сообразить, что вряд ли из этого выйдет что-нибудь путное. И вообще, Казимирчик вполне мог пообщаться с Линой Кассини в любом другом месте.

Ей не хотелось признаваться никому – даже самой себе, – что больше всего она досадовала не из-за вечера, а из-за того, что треклятый Риттер задел ее самое больное место. В самом деле, почему она не сумела быть просто женой и матерью, жить в кругу, который очертила ей жизнь – и который явно был не худшим из всех вариантов? Почему она вернулась в Особую службу, вычеркнув из своей жизни супруга, которого любила, и все, что напоминало о нем?

«А ведь у меня было все, о чем обычно мечтают обычные женщины, – подумала Амалия, – муж, красивый, богатый, с титулом, с положением при дворе… который обожал меня – и который думал, что я смогу жить как все. Как все! Покупать наряды, ходить на светские рауты, почтительно слушать княгиню Марью Алексевну, хотя всем отлично известно, что она просто сумасшедшая старуха… Не делать ничего, что могло бы осудить общество, даже если это какой-нибудь пустяк… И какое-то время со всем этим миришься – из любви, а потом понимаешь, что любовь, в общем-то, не для того предназначена, чтобы затыкать пустоту в жизни… Но даже человеку, которого любишь, невозможно объяснить, что такая жизнь – пуста».

– Вам принести шампанского? – спросил Ломов. Он не знал, о чем Амалия задумалась, но ему инстинктивно не понравилось выражение ее лица, некоторая судорожность, с которой она сжимала веер.

– Да, пожалуй, Сергей Васильевич, – рассеянно ответила Амалия.

В библиотеке стояли часы, но она не догадалась посмотреть на циферблат, чтобы отметить точное время. Во всяком случае, ей показалось, что Ломов отсутствовал не слишком долго – но, по правде говоря, она была слишком поглощена своими мыслями, чтобы думать о чем-то еще.

Когда Ломов вернулся, Амалия тотчас же отметила две странности. Во-первых, он явился без шампанского, а во-вторых, выражение его лица изменилось. В нем появилось что-то нехорошее, почти волчье, и, еще не зная, в чем дело, баронесса Корф насторожилась.

Первые слова Сергея Васильевича были:

– Я предупредил вашего дядю. Думаю, нам пора уходить.

Амалия озадаченно нахмурилась:

– Но еще слишком рано…

– Через пять минут может быть уже поздно, – перебил ее Ломов, и какие-то непривычные, нервические нотки прозвенели в его голосе. – Уходим, живо!

– Но мне надо проститься с княгиней…

– Нет! – отрезал собеседник. – Не сейчас!

Тут где-то закричали, запричитали голоса, к ним присоединился шум разбитых бокалов и требования позвать доктора. Ломов дернулся, как от удара.

– Не успели, – буркнул он. – А, черт подери!

– Да что случилось, в самом деле? – уже сердито спросила Амалия. – Сергей Васильевич!

– В доме труп, вот что, – отрезал Ломов. – И я видел, как убегал тот, кто его убил.

Амалия оцепенела:

– Князь?..

– Нет, убит не он. Но легче нам от этого не будет, можете мне поверить, – мрачно заключил Сергей Васильевич.

Глава десятая, в которой выясняется личность трупа и способ убийства

Казимир искренне страдал. Званый вечер, начавшийся так приятно – мороженым и непринужденной беседой с самой красивой женщиной Европы, – завершился ужасной бузой.

Во-первых, явился Ломов, очень цепко взял Казимира за плечо (бедняга аж охнул) и свистящим шепотом велел агенту-обольстителю срочно уходить и садиться в карету. И лицо у лжемайора при этом было такое, что у Казимира даже пропала охота задавать ему лишние вопросы.

Во-вторых, до выхода было довольно далеко, и потом, никак нельзя уйти, не попрощавшись с той же Линой Кассини. Она, как всегда, беседовала с полудюжиной своих обожателей, которые обступили ее со всех сторон, и пробиться к ней было нелегко. Но Казимир даже не успел начать заготовленную фразу с извинениями, потому что, как только Лина обратила свои длинные загнутые ресницы в его сторону, начался форменный кошмар.

Кто-то закричал: «Убийство!» – потом один из слуг уронил поднос с бокалами, и под их звон несколько дам упали в обморок. Затем буза стала набирать обороты. Все стали спрашивать друг у друга, что происходит, что было совершенно бесполезно, потому что никто ничего толком не знал. Но стихийное любопытство уже овладело толпой, и, всколыхнувшись, как море перед бурей, оно выплеснулось в одну из комнат на первом этаже – ту самую, из которой донесся первый крик.

Вжимаясь спиной в стену, около двери стояла молоденькая горничная и рыдала, возле нее суетилась, пытаясь ее успокоить, служанка постарше, а на полу лежал Михаэль Риттер, оскалив зубы, и был он теперь деревянный настолько, насколько это вообще возможно. Возле него в небольшой лужице шампанского валялся разбитый бокал.

Следуя в фарватере Лины, Казимир оказался в первых рядах любопытных и успел заметить кое-что, на что никто не обратил внимания: окно в дальнем конце комнаты было приоткрыто, и одно из стекол в нем треснуло.

– Пропустите! Пустите, пожалуйста! Доктор, прошу вас…

Какой-то молодой человек (позже Казимир узнал, что это был Карл фон Лиденхоф) привел доктора, и тот склонился над телом. Лина, стоявшая возле Казимира, содрогнулась и отвернулась, театральным жестом прикрыв глаза.

– Как все это ужасно! – пожаловалась она. – Боюсь, я не могу здесь больше находиться.

– Разрешите проводить вас до кареты? – почтительно спросил Казимир.

Он удалился вместе с Линой, провожаемый завистливыми взглядами. А в комнате тем временем фон Лиденхоф, хмурясь, отвернулся от доктора, который осматривал мертвеца.

– Этот человек умер от остановки сердца, – объявил врач, поднимаясь на ноги. – Точнее я могу сказать только после более тщательного осмотра.

Вздох пролетел по толпе гостей.

– Вы хотите сказать, – недоверчиво спросил какой-то старик, – что у этого молодого человека случился сердечный приступ?

– Господа, прошу вас, – вмешался Карл, – не забывайте, все мы смертны…

– Так это не убийство? – спросил другой гость, и в его тоне прозвучало что-то подозрительно похожее на разочарование.

– С какой стати? – воскликнул Карл. – Хотя… постойте-ка! – Он обернулся к молоденькой горничной, испепеляя ее взглядом. – Это вы кричали, что произошло убийство?

Та съежилась и несмело кивнула.

– Отвечайте, когда вас спрашивают! – прогремел Карл. Его ноздри раздувались. – Кто вам сказал, что это убийство?

– А вы сами посмотрите на его лицо! – вмешалась старшая горничная. – Что еще Грета должна была подумать? Она вошла, а он лежит… и скалится…

Карл обернулся к гостям и развел руками, всем видом показывая: вот, полюбуйтесь! Человек умер от сердечного приступа, а глупая горничная стала кричать, что его убили…

– Дамы и господа, это ужасное, трагическое происшествие… Покойный был моим другом… Он был моим родственником! – Голос Карла дрогнул. – Как видите, произошел несчастный случай… Мне искренне жаль, что прекрасный вечер оказался омрачен таким прискорбным происшествием…

Он произнес еще немало слов в том же духе, и наконец ему удалось убедить толпу разойтись. Остались всего несколько человек, среди которых были Амалия и Ломов. Скалясь почти так же, как его умерший родственник, Карл подошел к ним.

– Берегитесь, – шепнул он звенящим от ненависти шепотом, – на этот раз вы зашли слишком далеко!

– Я прощаю вас, потому что понимаю, что вы испытываете, – спокойно сказала Амалия. – Но вы не правы, и лично я готова поклясться всем, что мне дорого, я не имею никакого отношения к смерти вашего родственника.

– А вы? Вы тоже поклянетесь? – обернулся Карл к Ломову.

– Послушайте… – начал тот.

– Все ваши слова не стоят ломаного гроша, – ожесточенно бросил германский агент. – А теперь запомните хорошенько, что я вам скажу. Если я выясню, что хоть один из вас имеет отношение к гибели Михаэля, – я сделаю все, чтобы заставить вас заплатить за это!

Амалия не привыкла сносить угрозы. Поглядев на Карла прямым, холодным взглядом, она промолвила:

– Думаю, что куда большее отношение к гибели Михаэля имеет разбитое окно. Выясните, кто выбрался из него, и уверена, что вы получите ответ на свой вопрос.

– Окно можно разбить и для отвода глаз, – парировал Карл. – Находясь внутри комнаты. Вы не убедили меня, госпожа баронесса! Нет, не убедили!

– Вам тоже не удалось убедить меня в том, что к убийству причастен кто-то из нас, – бросила Амалия. – Идемте, Сергей Васильевич. Думаю, дома нас уже заждались.

Однако вместо того, чтобы ехать домой, мои герои направились прямиком к Петру Петровичу Багратионову и поставили его в известность о том, что кто-то в разгар праздничного вечера залез в особняк немецкого посла и прикончил его агента.

Слушая Амалию и Ломова, Багратионов сначала побагровел, потом пожелтел, а под конец стал нехорошо дергать челюстью.

– Фон Лиденхофа, конечно, замочить мало, – горестно подытожил Ломов, – но все же я должен признать, что он ловко придумал – выдать случившееся за сердечный приступ. К сожалению, это неправда, потому что я видел лицо Риттера, как и госпожа баронесса. Готов поспорить на что угодно: его отравили каким-то ядом, который подсыпали ему в шампанское.

– Кто же это сделал? – осведомился Багратионов придушенным голосом.

Ломов кашлянул и выразительно покосился на баронессу Корф, словно показывая, что теперь ее очередь говорить, а он, пожалуй, лучше промолчит, не то последствия могут быть непредсказуемыми. Некоторые вещи все же легче выслушать от женщины, чем от мужчины.

– Полагаю, человек, у которого были веские причины ненавидеть убитого, – дипломатично ответила Амалия на вопрос начальства. – Сергей Васильевич видел убийцу, когда он убегал.

Лицо Багратионова пошло пятнами.

– Так вы…

– Риттер был в агонии, когда я заглянул в комнату, – мрачно сказал Ломов. – А этот тип вылезал в окно.

– Вы бы могли его узнать? – быстро спросила Амалия.

– Я видел только его спину. Мне показалось, что он был во фраке.

– На улице холодно, – напомнила Амалия. – Вы уверены, что на нем ничего не было, кроме фрака?

– Уверен, госпожа баронесса. Он был без шубы и шапки.

Багратионов дернул челюстью:

– Кто-то из гостей? Впрочем, неважно. Важно то, что вы, агенты Особой службы, дали втянуть себя…

– Нет, – вмешалась Амалия. – Петр Петрович, я не убивала Риттера. И полагаю, что Сергей Васильевич тоже не убивал.

– Вы оба оказались на вечере, где был убит немецкий агент! – закричал Багратионов, больше не сдерживаясь. – А один из вас оказался на месте преступления! Черт побери, да будь я князем… Да хотя бы Карлом фон Лиденхофом – я бы стал подозревать вас в первую очередь!

– И что? Михаэль Риттер был кто угодно, но только не дурак! Простите меня, но подбросить яд в шампанское так, чтобы этого не заметили… Такое возможно только в романах!

– Однако его убили вовсе не в романе, сударыня, а в жизни!

– Баронесса Корф права, – подал голос Ломов. – Не могу себе представить, чтобы Риттер так глупо дал себя ухлопать. Или он не подозревал того человека, или серьезно его недооценил.

– Вот именно, – сказала Амалия. – А он всегда был крайне осторожен. Он не подпустил бы к своему шампанскому ни меня, ни Сергея Васильевича. Никогда.

– Это не доказательство, – буркнул Багратионов, но Амалия видела, что ее слова заставили его задуматься.

– У Риттера наверняка были враги, – настаивала баронесса Корф. – Среди них и надо искать убийцу.

– Угу, – мрачно сказал Петр Петрович. – Убийцу, который зачем-то дождался большого скопления народа, чтобы удобнее было прикончить жертву, а затем подбросил ему яд в шампанское. И что обо мне подумает министр, что подумает его Императорское величество, если я стану настаивать на этой версии?

– Но ведь так все и было, судя по всему! – воскликнула Амалия. – Убийца был во фраке, это один из гостей. В какой-то момент на вечере он подошел к Риттеру и отозвал его в сторону. Комната, в которой все случилось, находится в отдалении от зала, где собрались гости. Убийца мог не опасаться, что ему помешают… – Она спохватилась и прикусила язык, но было уже поздно.

– В доме, полном слуг, – уронил в пространство Багратионов, – и охраны, и агентов, и гостей, и поваров, и музыкантов, и не знаю кого еще. О да, наш убийца мог не опасаться, что ему помешают, а знаете почему? – почти взвизгнул он, уже не владея собой. – Потому что он – круглый идиот!

– Идиот не идиот, но ему все же повезло, – заметил Ломов. – Приди я минутой раньше, я бы взял его с поличным.

– У нас сейчас очень сложные отношения с Германией, – сказал Багратионов.

– У нас с ними всегда сложные отношения, – поправил Ломов.

– Признавая справедливость ваших слов, Сергей Васильевич, я должен все же заметить, что сейчас, именно сейчас, Европа ходит по острию войны. Цена одной ошибки – миллионы жизней, заметьте. Очень многое зависит от конкретных людей… От нежелания князя Гарденберга обострять обстановку, например. И что происходит? В его доме, на именинах его жены, милейшей женщины, убивают его человека… Да что там – убивают немецкого агента, хладнокровно и цинично убивают. Вызывающе убивают, будем откровенны! А вы мне говорите о каких-то там врагах покойного. При чем тут его недоброжелатели? Вы же сами признали, что его мог убить только человек, которого он не опасался, а это значит что? Это значит, что мы имеем дело с хорошо подготовленной и грамотно разработанной провокацией! – загремел Багратионов. – Черт подери, я тоже терпеть не могу фон Лиденхофа, но за то, что он сделал… За то, что он выдал убийство своего родственника за естественную смерть – ему надо орден дать! Он опытный агент, и он тоже понял, откуда ветер дует…

Ломов нахмурился:

– Англичане? Думаете, это их рук дело?

– А почему не французы? Чтобы окончательно рассорить нас с Германией и перетянуть на свою сторону… – Багратионов покачал головой: – Видите, как легко строить версии? Но нам нужны не версии, а факты. Пока факты таковы, что некто во фраке убил Михаэля Риттера и скрылся. Ах, Сергей Васильевич, Сергей Васильевич… ну что вам стоило прийти туда пораньше и схватить этого типа за… за штаны? Или вообще быть не на этом вечере, а за сто верст от Петербурга, да так, чтобы вас видели минимум пятьдесят человек! И вас тоже, сударыня, это касается…

Тут явился слуга и доложил, что Багратионова, несмотря на позднее время, срочно вызывает к себе министр. Еще немного поохав и посокрушавшись, генерал отпустил агентов, обязав их никому ничего не рассказывать, и уехал.

– Н-да-с, однако положеньице, – проворчал Сергей Васильевич, когда он и баронесса Корф спускались по лестнице особняка, в котором жил генерал. – И ведь самое скверное, что чем упорнее мы будем доказывать, что мы ни при чем, тем сильнее нас будут подозревать. Заметьте, я даже не о немцах говорю, хотя Риттера уже давно следовало бы прикончить, а о наших собственных коллегах.