Текст книги "Меня считали странной... (СИ)"
Автор книги: Валерия Невада
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Кажется, это было до четырех лет. Или пяти. Не помню. У меня была мама – красивая высокая женщина с голубыми добрыми глазами и длинной русой косой – и папа – серьезный, но заботливый чуть смуглый мужчина. А еще была сестренка Катя двух лет отроду с блондинистыми, почти белыми беспорядочно топорщащимся кудряшками. Их фотография заботливо спрятана под матрасом моей кровати, но и так в мою память навсегда врезался облик семьи. Я помню маму, любящую готовить такие вкусные ежевичные пироги. Она красиво накрывала на стол перед приходом папы с работы и весь вечер они болтали ни о чем и обо всем одновременно. А потом прибегала Катя и прыгала по полу, мол, возьмите меня на руки. Родители садили сестренку на колени и учили говорить (она кроме «папа», «мама» еще ни слова не сказала, и родители очень волновались), иногда отвлекаясь и снова разговаривая друг с другом. Катя была не против, засыпая на руках. Мама и папа укладывали Катю и шутливо подгоняли к постели меня. Папа ко сну мне тайком от мамы давал конфету – мама боялась, что сладости навредят моим растущим и иногда выпадающим зубкам. Подмигнув папе в ответ, я тут же прятала конфету за спину от лукавых глаз мамы. Думаю, она знала о папиных подарках, но почему-то не ругала нас за это.
Утром папа уходил на работу, а мама бралась за готовку, кормежку, уборку. Я же в это время играла с Катей или мы смотрели телевизор. Мама ставила нам мультики на диске. Она говорила, что современные мультики, идущие по каналам, глупые, а мы будем смотреть мультики ее детства – умные. Я всегда выбирала «Ну, погоди!» или «Бременские музыканты», а Кате больше нравился «Вини Пух». Хотя сестренка не могла сказать об этом, но очень доступно прыгала, сложив руки над головой, изображая Винни Пуха, летящем на шарике. Иногда мне удавалось уговорить ее, а иногда и самой хотелось посмотреть ее любимый мультик.
В отличие от большинства детей, Катя никогда не кричала и не топала ногами, требуя своего и вредничая. Когда сестренка чего-то хотела, просто прыгала на месте. Иногда ее приходилось отговаривать от того, чего она хотела, объясняя, почему она не может получить желаемого. Умная девочка все понимала и легко отговаривалась. Когда просто не было времени на уговоры, мы говорили короткое «нет». Катя хмурила мордочку, складывала ручки на груди и громко топая уходила в другую комнату, откуда доносился веселый смех и топот маленьких ножек до дивана с аккуратно расставленными игрушками и тут же топот ножек обратно к нам, но уже с игрушкой. Катя была очень отходчивым человечком и не умела обижаться, но почему-то после отказа еще пару минут бегала с какой-нибудь игрушкой, пока не забудет ее на месте игры.
Иногда мама сажала меня на коленки перед столиком и, играя, учила меня читать. Точнее я читала по слогам под ее предводительством. Буквы я уже знала и могла рассказать весь алфавит почти без запинки, а некоторые буквы могла даже написать. Еще я могла складывать и вычитать числа, почти не прибегая в помощи пальцев. Мама говорила, что я очень быстро учусь и обязательно буду отличницей в школе, куда я мечтала попасть. Катя тоже умела считать, но только до пяти. Я говорю «Покажи три», и сестренка, посмотрев на свой кулачек, поочередно вытаскивала свободной рукой три пальчика, ну и так до пяти. Я бы ее и дальше научила считать, но, вытащив пять пальчиков, не понимала, как и зачем надо вытаскивать пальчики со второй ручки. Мама говорила, что всему свое время и скоро Катя тоже будет считать и писать, как и я.
Так тянулись самые счастливые дни в моей жизни, которые и по сей день снятся мне в прекрасных снах. Снится, как я играю с Катей, снится, как мама учит меня смягчать звук после мягкого знака в слове, снится, как папа читает мне на ночь сказки, снится семья…
Я не помню, когда именно все пошло наперекосяк. Я не сразу стала замечать, что папа с работы возвращается все более хмурый. Не сразу заметила, что занятия с мамой стали все реже, пока не прекратились. Но заметила, что, бывало, запрутся родители на кухне и о чем-то спорят. Потом плач мамы и успокаивающие слова папы. Выходили с кухни родители, держа натянутую улыбку на губах и пытаясь вести себя естественно, но сразу бросались в глаза мамины красные от плача глаза.
– Мама, у тебя проблемы? – однажды спросила я.
– Чуть-чуть, доченька. Скоро все будет хорошо. Обещаю, – улыбалась мама, но было видно, что она еле сдерживает слезы.
А однажды в дверь позвонили. Мама открыла. Я на цыпочках прокралась к поближе к входной двери, но так, что бы меня никто не видел. У прохода стоял незнакомый дядя и о чем-то спорил с мамой. Но мама быстро выставила его за дверь. Помню последнюю фразу незнакомого дяди: «Мне очень жаль, но вы должны освободить жилплощадь за эту неделю, иначе я буду вынужден обратиться к властям». После его ухода мама крикнула в уже закрытую дверь «Катись хоть к властям, хоть к чертям», заплакала и села у стеночки прямо на пол. Я подошла и погладила ее по голове, сказав, что все будет хорошо. Мама меня обняла и еще долго плакала под мои утешающе слова.
Вскоре мы переехали к бабушке в деревню. Папа больше не ходил на работу, а мама больше не плакала. Но они целый день где-то пропадали, оставляя нас на бабушку. Приходили уже поздно вечером и сразу ложились спать. А однажды не пришли совсем. Бабушка только через два дня привезла нас с Катей в больницу. Там лежала мама. Она изредка вставала с кровати, а ее рука была в гипсе. На вопрос «Где папа?» мама и бабушка отмалчивались, скрывая слезы в глазах. Однажды, когда бабушка выставила нас из палаты погулять в коридоре, но не отходить далеко, я подслушала их разговор.
– Это была не случайная авария, ты понимаешь? Эти уроды наверняка все подстроили. И мэр с ними заодно. Я боюсь, мама! Я боюсь за детишек! Они ведь не успокоятся! – мама, по голосу, почти сорвалась на истерику.
– Сейчас правят деньги и связи, а не мозги. Мой сын был гением… и это его погубило. Думаю, им хватило его смерти. Забудь, не клич беду. Все будет хорошо, – успокаивала маму бабушка.
Дальше я не могла дослушать – пришлось догонять идущую по коридору Катю. Но я услышала главное. «Мой сын», «смерть». Бабушка очень любила моего папу и всегда называла его сыном, хотя сыновей у нее не было. Получается умер мой папа…. Я задушила в себе слезы. Не хотелось еще больше расстраивать маму и сестренку. И лишь ночью, в подушку, я смогла себе позволить тихонечко поплакать, не разбудив Катю.
Вскоре мама вернулась домой. Гипс все еще был на ее руке, а сама она хромала и часто спала. Через несколько месяцев бабушку положили в больницу. Нас некому было к ней отвести – мама чувствовала себя очень плохо, не ела и почти не разговаривала. После очередного телефонного звонка мама снова заплакала. А потом сама часами сидела у телефона, о чем-то умоляя людей на другом конце провода. И за нами приехала тетя Маша – подруга мамы. Она отвезла родительницу в больницу, где было много стариков, и там оставила, а нас с Катей привезла к себе домой. Нас редко кормили, не ставили нам мультики и много ругали. Но чаще и вовсе не обращали на нас внимания. Мы ездили к маме в больницу. Я все ждала, когда ее выпишут, но врачи не торопились отпускать. Мама нам очень радовалась и всегда, видя нас, плакала. Мама была на инвалидочном кресле. Я все гадала, зачем маме кресло, если она ходила. Хромала, но ходила! Но спросить не решалась, зная, что этот вопрос доведет ее до истерики.
Видеться с мамой мы стали все реже, пока тетя Маша нас совсем перестала к ней возить, сколько бы мы ее не просили. Даже Катя попросила ее, сказав первые, пусть и непонятные слова за очень давнее время: «Хацу к маме. Атфасить мя-а». Для тех, кто не понял, расшифрую «Хочу к маме. Отвезите меня». Я очень радовалась этим словам. Наконец-то она заговорила. Так хотелось, что бы мама с папой услышали! Но тетя Маша оказалась черства и к первым словам Кати, и к просьбе. Больше мы маму не видели…
А однажды тетя Маша привезла нас в какое-то странное место. Там было много детей, но не видно было их родителей. Сначала я подумала, что это просто большая игровая площадка, но разве ставят вокруг площадки высокие заборы? Тетя Маша оставила нас с Катей здесь. В детском доме…
Куча детей, строгие воспитатели и невкусная еда. Все это приелось за годы. Я была искренне рада за Катю, которую забрали в первый же месяц. Мне удалось тайком увидеть тех людей, которые ее забрали. Это была молодая пара, влюбленно смотрящая на Катю. Я уверена, ее любят в новой семье. Надеюсь, она не забыла свою старшую сестру. Надеюсь, я ее еще увижу…
Потом пошла учеба. Мне легко давались все предметы, я училась на одни пятерки. Но и в этом были минусы – меня заставляли делать домашние задания не только себе. А за невыполнение – избивали. Воспитатели смотрели на это сквозь пальцы, будто не замечая вечно побитую меня. И я делала уроки еще нескольким мальчикам и девочкам, даже тем, кто был на класс старше меня. Меня некому было защитить. У меня не было друзей, как и у большинства здесь.
Однажды меня опять избили. Я не знаю, почему. Я пыталась дать отпор, но не получалось. От моих барахтаний изверги только больше раззадоривались и били сильнее. А один мальчик попробовал стянуть с меня штаны. Я испугалась и врезала ему со всей силы по роже. Мальчик завыл и выплюнул зуб. А потом темнота. Наверное, они перестарались с силой удара по голове…
Очнулась я там же. Все тело болело, из носа шла кровь. Мальчиков уже не было. Слава богу, штаны были на мне. Они просто побили меня еще и свалили. На полу лежал выбитый мною зую. Так ему и надо! Я вдруг засмеялась. Громко, заливисто как не смеялась уже года. Мне было хорошо. Нет, я не стала мазохистской, мне просто было хорошо. Я долго смеялась, лежа на полу. Не хотелось вставать.
Вдруг я заметила, что около меня сидит мальчик. На вид ему было немногим меньше, чем мне – лет 9, 10. Он с интересом разглядывал меня.
– Ты новенький? – спросила, не узнавая его.
Мальчик улыбнулся и кивнул, встал и поманив меня пальчиком, куда-то пошел. Он привел меня в мою же комнату и… исчез. Наверное, убежал куда-то.
Поспрашивав на следующий день, где новенький мальчик, я удивилась. У нас уже месяц не было новеньких, и те совсем маленькие. Я загрустила. Жалко. Наверное, мне приснилось…
Но через неделю мальчик снова появился. Он молчаливой тенью ходил рядом со мной, не отвечая на мои вопросы, а только пожимая плечами. Я так и не узнала, как его зовут. Увидав воспитательницу, я побежала к ней. Мальчик побежал за мной.
– Он же наш новенький? – спросила я, показывая на мальчика. Я хотела схватить его за рукав рубашки, но мальчик одернул руку – он не давал к себе прикасаться.
Воспитательница посмотрела в сторону мальчика, но, будто не видя его, скользнула взглядом мимо. Сам же мальчик с ухмылкой смотрел на меня.
– Не выдумывай! Никого здесь нет! – закричала на меня.
– Но как же? – растерялась я.
– Еще одно слово, и пойдешь чистить картофель на кухню, выдумщица! – строго сказала воспитательница, сурово поджав губы.
Больше я не пыталась узнать о своем друге. Да, он стал для меня другом. Хоть он и был молчаливым, но выражение его лица говорило само за себя. Иногда он исчезал, было даже на месяц, но всегда возвращался, выражением лица прося прощение. Я не сердилась. У него свои дела.
Как ни странно, но меня больше не били. Ко мне теперь вообще никто не подходил. Все меня боялись и потихоньку крутили пальцем у виска, когда, проходя мимо них, я разговаривала с мальчиком. Ну, я говорила, а он пытался передать мысль через мимику.
Меня считали странной. Я ни с кем не общалась, кроме мальчика. Я стала хуже учиться: сколько бы не старалась, предметы стали тяжело даваться.
А однажды меня изнасиловали. Тогда мне уже было 14 лет. Мальчик снова куда-то пропал. И хорошо, что он не видел того ужаса.
Мне больно об этом говорить… Я кричала, вырывалась, но он был сильнее меня. Я молила о пощаде, но это ему только нравилось. Он оставил меня там, на улице в парке, куда затащил. Оставил, грязную, обессиленную и изнеможённую. Оставил, и я лежала на земле, глотая злые слезы…
Именно в таком виде меня застал мой друг, вернувшись. Увидя меня, он побледнел до синевы, сел, где стоял и беззвучно заплакал. Я первый раз выдела, что бы он плакал. Мне не хотелось этого. Мне больно было смотреть на его страдания. Я на четвереньках доползла до него и сказала, улыбаясь, только что бы мальчик не плакал:
– Все хорошо. Мне уже не больно. Пожалуйста, не плач. Прошу, – а у самой слезы наворачиваются, которые тщательно глушу.
Мальчик с усилием взял себя в руки и… обнял меня. Впервые за 3 года нашего знакомства я к нему прикоснулась, но ничего не почувствовала, кроме холода. Но я видела, что он меня чувствует. Я не дура, давно поняла, что не просто так этого мальчика больше никто не видит. Он был не материальным…
На следующий день тот урод, который меня изнасиловал, умер. Несчастный случай. Во сне ему на голову обрушилась штукатурка с лампой. Глядя на немного сердитого, но явно гордого мальчика, я поняла, что случай был совсем не несчастный. Я не ругала мальчика, я его поблагодарила.
С тех пор прошло два месяца. Насилие я гнала из памяти, как страшный сон. Но с другом стало происходить странное. Вот идешь с ним, все хорошо, и вдруг схватится он за сердце и зажмуривается. На лице появляется гримаса боли. Мне было страшно на это смотреть, но помочь я ничем не могла. Приступы стали происходить все чаще, и, судя по гримасе, все больнее. А однажды мальчик во время приступа упал. И темнота… Наверное, я тоже упала…
– Смерть случилась в результате рака сердца, а точнее на фоне сердечное недостаточности. Что же вы так хорошо смотрите за воспитанниками, а, что не замечайте приступы боли?
– Не было никаких приступов. Хотя… могла и не заметить. Девочка скрытая была, поговаривают, что сумасшедшая. Мол, придумала себе друга и целыми днями с ним разговаривает. Друзей у нее не было, даже приятелей. Учиться стала хуже. Жаль девчонку…
– Мама, папа, бабушка, познакомьтесь, это мой друг, – показала я родителям на мальчика.
– Николай, – представился мальчик, улыбнувшись.
– А я уже и не надеялась, что у тебя будут друзья, – улыбнулась здоровая и крепко стоящая на ногах мама.
– Да что ты такое говоришь? Я в этом был уверен, – гордо сказал папа.
– Хватит трындеть, идемте к столу. Дочь, у тебя пироги сейчас подгорят! – воскликнула бабушка.
– Ой, совсем позабыла! – всплеснула руками мама и побежала спасать выпечку.
– Коля, а ты как… кхм… – не знал, как сказать отец.
– Меня избили. Давно уже, – улыбнулся мальчик, будто и не о смерти говорил. – А я все никак не мог отомстить и застрял. В итоге отомстил другому человеку за другое дело, но засчиталось все-равно!
– Извини, – смутился папа за свой вопрос.
– Ничего страшного. Здесь гораздо лучше, чем в том аду! – ухмыльнулся мальчик
– Прости, доча! – выкрикнула мама из кухни и вышла сюда. – Я не думала, что Машка отдаст вас.
– Да, ладно, – махнула я рукой. – А Катя, надеюсь, не с вами?
– Нет, доча, сплюнь! – строго сказала мама. – У нее хорошая семья, не думаю, что она к нам присоединится.
– Ты спишь на Катькиной кровати! – хитро посмотрела я на Колю.
– Она же маленькая! – чуть ли не обиделся мальчик.
– Ладно, в манежке сплю я, – легко согласилась я. Всегда мечтала там спать, ощущая себя ребенком.
– А здесь можно не спать, – пожала плечами мама.
– Неа, я все равно буду спать, – замотала головой.
– Как хочешь, – улыбнулась мама, подавая на стол чуть пригоревший ежевичный пирог, на который тут же набросился Коля.
– А что? – пожал он плечами на мой насмешливый взгляд. – Я больше тридцати лет ничего ни ел!
Я улыбнулась, глядя на хлопочущую у плиты бабушку, маму, режущую отнятый у Коли пирог и плотоядным взглядом смотрящих на вожделенную выпечку папу с Колей. Я дома, в нашей квартирке. Как же я все-таки рада, что рай для этих людей здесь, среди семьи. Что мы снова вместе, причем с дополнением, некультурно чавкающим пирогом. И хорошо, что без Кати.
А за окном квартирки виднелись пушистые облака и больше ничего. Но семье больше ничего не надо было. У них был собственный, маленький рай.
