Текст книги "Беги, если успеешь (СИ)"
Автор книги: Валерия Малахова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Валерия Малахова
Беги, если успеешь
* * *
Когда с Мирандой Хопкинс случилось это, гудела вся деревня. Как будто прорвало истёршийся шланг, и слова хлынули потоком, словно вода. Раньше об этом не говорили никогда, неприлично же! Но Миранда Хопкинкс лежала недвижимо, и разбудить её не могло ничто, разве смолчишь, когда такое происходит?
Разговаривать на эту тему, конечно, было непросто. Даже мисс Пламкин, записная сплетница, краснела и запиналась, и лепетала что-то метафорическое. Ведь тема снов была табу, сколько мы все себя помнили. Как об этом говорить? Каким словом можно назвать это?
– Что же ей… приснилось? Что случилось с ней там? – шёпотом, краснея от смущения, спрашивали все друг у друга.
Ответов, конечно, ни у кого не было. Даже того миллиона предположений, которые есть обычно, когда что-нибудь стрясётся, не было, потому что никто не понимал, что можно предположить.
Во сне нельзя было убить. На убийство лежал запрет свыше, часть Божественного замысла: коль скоро человеческое в нас засыпает, мы забываем Создателя и дарованную Им мораль, Он сохранит нас от самых страшных ошибок. Нам же оставалось беззаботно веселиться и не терзаться угрызениями совести за поступки, не согласовывающиеся с христианским вероучением.
Я и веселилась – до того страшного утра. Во снах я была дриадой, дивное ощущение, не похожее ни на что. У меня было моё дерево, и я любила его странной, нечеловеческой любовью: словно оно – продолжение меня, а я – продолжение его, словно лишь в этом дереве я могу быть в самом деле счастлива, и не было для меня мгновений лучше, чем когда я сидела на толстой ветке или, смеясь, купалась в реке, а дерево шевелило листьями, приветствуя меня. Иногда мимо пробегало стадо кентавров, или я и дриады приходили на поляну неподалёку, водили хоровод, пели странные песни без слов, плели венки из цветов. Если в нужное время пойти на речку и заплыть подальше, чтобы ветви деревьев не закрывали обзор, можно было увидеть, как по небу проносится Гелиос на колеснице. Вот и все развлечения – но я не скучала, ведь у меня было моё дерево, и это дарило радость.
Река эта отличалась от тех, что я видела наяву: она текла прямо через лес. Если я хотела, могла выбраться из воды, ухватившись за нависавшую над ней ветку. Одним словом, жизнь моя во сне была беспечальна, и я думала, что у всех так. Пока однажды утром Миранда Хопкинс не была найдена в своей постели.
Она не спала, однако и не просыпалась. Дышала ровно, но медленно, и так же ровно и медленно билось её сердце. Врачи не понимали, что происходит, и никто не понимал. И тогда миссис Перегрин – да, это совершенно точно была она – спросила:
– А с кем-нибудь когда-нибудь хоть что-то дурное случалось во сне?
И этот вопрос, как говорит Джеймс, а он машинист на железной дороге, сорвал стоп-кран. Все просто молчали, уставившись друг на друга, и в глазах были недоумение, смятение и страх. Кто-то, как я, хотел вскричать: «Да нет, конечно же!», но останавливало… что-то. Меня остановил взгляд Долли Рубенс, такой растерянный и изумлённый, словно Долли едва сдержалась, чтобы не сказать: «А что, там что-то хорошее бывает?». Я вспомнила, что она любила гулять по ночам и пить за ужином крепкий кофе вместо чая. И только теперь, когда крепость табу немного ослабла под натиском обстоятельств, мне в голову пришла мысль: а может, Долли просто боится снов?
Тишину нарушила мисс Марпл. Эта старушка жила в доме, окружённом цветами, которые сама и выращивала. Больше в ней не было ничего особенного, кроме возраста: мисс Марпл неплохо знала жизнь и, что особенно важно, не давала непрошеных советов. Мы иногда собирались у неё; чай подавала каждый раз новая горничная, обычно неловкая, и неизменно приходили её собаки, старые, беззубые и совершенно безобидные, выпрашивать печенья. Мы крошили его, чтобы старушкам не пришлось жевать.
– Дамы, – сказала тогда мисс Марпл, – кто-нибудь из вас знает, кем была во сне мисс Хопкинс?
Признаться, я тогда даже не подумала о том, что в другой ситуации пришло бы мне в голову немедля: что мисс Марпл, воспитаннейшая женщина, задала предельно неприличный вопрос. Мы все тогда думали только о непристойностях, ведь история Миранды Хопкинс будоражила всех. Я уверена, мужчины в своём кругу говорили о том же.
– Я не знаю, – отозвалась Матильда Смит, – но она говорила, что часто гуляла на лугу и собирала цветы. Где-то у воды вроде бы.
Остальные молчали, и тогда мисс Марпл, уткнувшись в своё неизменное вязание, заговорила:
– Однажды – я тогда была ещё совсем девочкой – меня очень сильно напугал кентавр. Я набирала воду в реке, помню, у меня в руках был глиняный кувшин, шершавый такой. И вдруг прямо из кустов на меня выскочил кентавр, он был огромен и от него пахло конским потом. Он схватил меня за руку, а когда я вырвала её, поднялся на дыбы, и я увидела… Я поняла, чего он от меня хотел. У него было такое огромное… мужское достоинство, отчего-то ярко-красное и словно бы разрисованное, кажется, в любовных романах об этом пишут «обвитое венами». Я ужасно испугалась, закричала и побежала прочь. Кувшин всё ещё был у меня в руках, я бежала и не понимала, что от кентавра на двух ногах не убежать. Меня спас случай, которому я безмерно благодарна по сей день. Но я точно знаю, что мир снов небезопасен. Может, теперь, когда я рассказала о себе, вам, дорогие дамы, придёт в голову что-нибудь…
Она не договорила. Долли сорвалась с места и с рыданиями выбежала прочь. Я поспешно обвела взглядом остальных женщин; у Бетти Корд дрожали губы, Милдред Хаттингтон была белее мела. Остальные недоумённо озирались, как и я.
– Я понимаю, что всякие… страшные вещи случаются со многими, – положив вязание на колени, сказала мисс Марпл. – Возможно, мы не всё помним после пробуждения. Но, боюсь, нам придётся подумать как следует. Что бы ни происходило там, во сне, мы всегда просыпаемся. Почему не проснулась бедняжка Миранда? Что могло с ней случиться?
На этом месте я не выдержала: поднялась со своего места и вышла следом за Долли. Оставить её одну в слезах, так постыдно выдавшую себя, я не могла.
Долли рыдала в конце коридора, съёжившись на полу и закрыв голову руками. Я подошла к ней, опустилась на колени и попыталась взять за руку.
– Долли, милая…
Я не знала, что сказать. Никто из нас никогда не оказывался в такой чудовищной ситуации наяву – или мне было об этом неизвестно. Как утешать девушку, с которой случилось нечто настолько ужасное?
– Долли, ты же не виновата. Ты не можешь управлять своим сном. Ты не можешь даже проснуться.
– Не могу, – всхлипнула она. – А он всегда рядом, всегда.
– Кто – он?
Я пыталась говорить мягко, но голос ощутимо дрожал. Бедняжка Миранда меня сейчас интересовала намного меньше, чем милая подруга моего детства Долли.
– Сатир. Я больше ничего не знаю о нём, он сатир, противный, козлоногий, и гадко воняет. Однажды меня спас кентавр, знаешь, он увидел, как… И набросился на сатира, и гнал его прочь, браня и избивая копытами. Но обычно больше никого нет рядом, и других нимф тоже нет.
– То есть ты нимфа? – вырвалось у меня. Это не имело никакого значения сейчас, но любопытство – ужасный порок. Раз уж мы говорим о неприличном, можно узнать ответ на вопрос, который больше, скорее всего, не представится возможности задать.
Долли кивнула.
– Лимониада. Моё поле давно заросло цветами, я не знаю, должна ли как-то приводить его в порядок, и если да, то как именно. Обычно я собираю цветы и ищу способ как-то укрыться, но моё поле просматривается со всех сторон. Когда он появляется, я пытаюсь убежать, – она уже не плакала, напротив, говорила спокойно, ровным голосом, но мне почему-то было от этого особенно страшно, – бегу без оглядки, а он бежит следом. И всегда настигает меня раньше, чем я доберусь до края поля.
Тогда я задумалась о том, как дурно влияет на наше общество табуированность снов. Бедняжка Долли даже не могла поделиться с кем-то, вместо утешения её обвинили бы в непристойности.
– Дорогая, – раздался у меня за спиной голос мисс Марпл, – нам нужно найти этого сатира. Точнее, того человека, который во сне становится сатиром. Полагаю, он прекрасно понимает, что делает, а значит, его можно принудить остановиться.
– Вы… думаете? – пролепетала Долли.
– Я уверена. Скажите, милая мисс Рубенс, когда вы спите, вы ведь сами решаете, куда пойти и что сделать? Да, вы можете не задумываться о том, пристойно ли это, должно ли так поступать молодой привлекательной девушке, но вы ведь руководите своими действиями?
– А что мы сделаем-то? – резко спросила миссис Перегрин. Я оглянулась и обнаружила, что позади стоят все дамы. – В полиции над нами посмеются. Никого нельзя арестовать за то, что он делает во сне.
– И мы так и не поняли, что случилось с мисс Хопкинс, – напомнила мисс Пламкин.
Мисс Марпл покачала головой.
– Если человек осознанно делает такие вещи во сне, вряд ли он так уж обходителен с женщинами наяву. Полагаю, полиции есть что ему предъявить. Что же касается бедняжки мисс Хопкинс, здесь, как мне кажется, надо подумать хорошенько. Мы ведь даже не знаем, кем она была.
Поняв, что с наскоку мы ничего не придумаем, дамы поспешно разошлись, чувствуя себя отчаянно неуютно. Мы с Долли покинули дом миссис Грин, где встречались тогда, вместе, она всё всхлипывала и повторяла, что не хочет спать, а я лихорадочно думала, как ей помочь. В конце концов, она снова напилась кофе, а я, хоть и обещала себе развлекать Долли беседой (она осталась на ночь у меня), не выдержала и уснула.
Моё дерево тревожно шелестело листьями, зная, что мне плохо. Я погладила его ствол и решительно двинулась прочь, в сторону той поляны, где мы собирались с другими дриадами. Веселиться не было никакого настроения: обычно во снах меня отпускали дневные проблемы, я и не вспоминала о них, но теперь всё было иначе.
Теперь, встретив дриад, я говорила с ними. Расспрашивала, пытаясь понять, кто они наяву, знакомы ли мы, или, может, у нас есть общие знакомые. Выяснилось, что у ночных нас сохраняются лица дневных: девушка, назвавшаяся младшей сестрой жены нашего викария, была на неё поразительно похожа.
Странное дело, но все мы помнили свои имена, фамилии и адреса. Оказалось, что большинство дриад из моего леса жили неподалёку меня и в реальности, но именно из нашей деревни никого не было. И никто не знал Миранду Хопкинс.
Тогда я стала расспрашивать, не слыхала ли какая-нибудь из дриад о людях, которые не смогли проснуться. Их взволновали эти вопросы, и они пообещали разузнать. Так ничего толком и не добившись, я пошла дальше.
Мой лес оказался совсем небольшим, как и большинство лесов Британии. За ним тянулась долина, дальше – гряда холмов. Вдалеке, в тумане, едва виднелась высокая гора. Я оглянулась на Гелиоса, колесница которого отбрасывала яркие блики, и кивнула собственным мыслям: та самая гора.
Следующая мысль поразила меня саму. Если преступника, совершающего преступления во сне, не арестует полиция, возможно, имеет смысл просить помощи у небожителей, живущих на Олимпе?
Я ещё раз посмотрела на скрывающуюся в тумане гору. Мне не успеть добраться туда до утра. Нужно искать кого-нибудь, кто подвёз бы меня. Нужно найти дорогу, по ней наверняка туда-сюда ездят герои на колесницах. Я огляделась в поисках напеи – нимфы здешней долины. Никого не увидев, крикнула:
– Сестра!
Напея не отозвалась, и я пошла на звук воды. У ручья наверняка можно будет найти потамию, может, она мне поможет.
Потамия действительно была там, у тихо журчащей воды. Она была совсем крошкой, я в таком возрасте любила убегать довольно далеко от родного дерева. Мне повезло: если поблизости есть дорога, девочка наверняка знает об этом.
– Сестрёнка! – позвала я. – Не подскажешь, как мне найти ближайшую дорогу?
– Дорогу куда? – у девочки и голос журчал, будто ручеёк.
– Просто дорогу, по которой колесницы ездят. Мне нужно попасть к Олимпу.
– Колесницы я видела вон там, – девочка махнула рукой. – Как дойдёшь до конца луга, там три антисы, нимфы цветов. Они часто на дорогу выходят.
– Спасибо, дорогая. А скажи мне ещё вот что: где здешняя напея?
– Её здесь нет, – уверенно замотала головой девочка. – Здесь есть я, и ещё антисы, там, в холмах, живут ореады. В глубине долины есть озеро, в нём лимнада. А напеи нет. Умерла, может?
– Если бы она умерла, появилась бы другая.
Девочка пожала плечами и принялась заплетать косу. Я пошла в ту сторону, куда она мне указала, и вскоре набрела на небольшое озерцо, лужицу скорее. На берегу его плескалась лимнада, весело хохоча. Вокруг озерца росли те же травы, что и везде здесь, но в одном месте…
Мне показалось, что у меня земля ушла из-под ног, когда я увидела это. Тростник, красивый, высокий тростник, только в одном месте.
Здесь, во сне, я совершенно точно знала, что это значит. Во сне каждый знал, чем лимнады отличаются от лимониад, мог назвать всех дочерей Титана и перечислить без запинки детей Геи. И уж конечно, миф о Пане и быстроногой Сиринге не нужно было освежать в памяти. Тростник в глубине луга, на берегу озерца столь крохотного, что многие могли бы преодолеть его вброд. Разве в таких местах растёт тростник?
Я отстранённо подумала, что знаю, что случилось с Мирандой Хопкинс и почему она никак не может проснуться. И – проснулась сама.
Была глубокая ночь. Бедняжка Долли боролась со сном с книгой в руках, сидя у моей постели. Меня распирало желание поделиться с кем-нибудь тем, что я поняла во сне, но едва я открыла рот, как сразу поняла, сколь губительным может оказаться это знание для Долли. И всё же держать это в себе не было совершенно никакой возможности! И я решительно соскользнула с постели и сказала ей:
– Долли, собирайся, мы идём к миссис Перегрин.
– Прямо сейчас? – испугалась она.
– Да, прямо сейчас. Это совершенно не терпит отлагательств. И тебя взбодрит заодно.
Я не знала, как повести разговор таким образом, чтобы Долли его не услышала, но не оставлять же её здесь! Поэтому я понадеялась на мудрость миссис Перегрин, женщины в некоторой степени резкой, но незлой.
Мы с Долли шли по ночной деревне, и я лихорадочно пыталась придумать, как должным образом извиниться за вторжение и за то, что поднимаю немолодую женщину с постели. Но, к моему безмерному удивлению, оказалось, что в доме миссис Перегрин горит свет. Немного обнадёженная этим, я постучала в дверь.
Миссис Перегрин в юности была невероятно красива. Её фотокарточки видели все, они были предметом нашей гордости: подумать только, в скромной британской деревеньке распустилась такая роза! Замуж она, конечно, вышла рано, но её мужа, которому она успела родить ребёнка, убили во время Первой мировой. Впрочем, вдовой красавица Марта не осталась, и второй муж стал отцом ещё троих рождённых ею детей. Но война была жестока к бедняжке: Стивен Перегрин погиб в сорок первом. После этого миссис Перегрин заявила, что с неё хватит мужей, а с мира – войн, поэтому она останется вдовой и станет растить детей. Теперь она жила одна, её младшая дочь совсем недавно вышла замуж и уехала в Мач-Бэнем. Но, кажется, одиночество не тяготило миссис Перегрин. Она с удовольствием принимала у себя местное общество, общалась с подругами, сама ходила в гости. Одним словом, вела жизнь достаточно активную, хотя и не пыталась заработать, так сказать, формальный авторитет, например, официально занимаясь делами прихода.
Я решительно постучалась в дверь. Долли ёжилась у меня за спиной, очень уставшая, но до крайности заинтересованная.
* * *
Вскоре дверь распахнулась, и на пороге воздвиглась миссис Перегрин с лампой в руке.
– Мисс Фрэнсис Марш, – констатировала она, – и мисс Дороти Рубенс. Проходите, дамы. Что привело вас ко мне в столь поздний час?
Мы вошли внутрь, и оказалось, что мисс Перегрин была не одна. В кресле у камина, благостная и, по своему обыкновению, с вязанием в руках сидела мисс Марпл. Увидев нас, она встревожилась.
– Что-то случилось?
– Да, – выпалила я, – я поняла, что стряслось с Мирандой Хопкинс!
– Вот что, – сказала миссис Перегрин, – я сейчас принесу чаю с печеньем, а вы садитесь, где вам будет удобнее. И не шумите слишком, Руби, моя горничная, только недавно легла спать.
Мы расселись, а я всё никак не могла понять, как не навредить Долли моим рассказом. Ведь если я права, это означает, что она может сотворить с собой то же, а это ужасно.
У Миранды Хопкинс были два брата и старшая сестра, любящие родители и жених. Я помнила её хохотушкой, любительницей рискованных затей и вообще довольно отважной девушкой. Долли отличалась от неё, как день от ночи: скромная, начитанная, очень вежливая, она редко делилась с кем-то сокровенным и никогда не принимала участия в шалостях. Если Миранда, которая так любила жизнь и смеялась над теми, кто её осуждал, поступила так, что же будет с Долли?
Но как умолчать о подробностях, я не представляла, так что положилась на провидение и, когда миссис Перегрин вернулась с чаем, начала рассказывать. Меня слушали внимательно, хотя мне казалось, что я говорю так путано, что смысл моих слов ото всех ускользает.
– …А потом я увидела на берегу этого крохотного озерца тростник и всё поняла, – бормотала я, проклиная своё косноязычие. – Понимаете, там были не заросли тростника, а буквально несколько стеблей, неожиданно высоких, и я вспомнила Сирингу и поняла, куда делась напея. За ней гнались, и она просто превратилась в тростник, понимаете? Поэтому не появилась новая: она ведь не умерла, она всё там же, на месте, на своём лугу. Но наяву мы – отображение себя ночных, то есть та напея наяву, наверное, похожа на Миранду. Растение, понимаете?
Какое-то время все молчали. Потом Долли медленно произнесла:
– Но мы ведь не можем управлять своими снами.
– Вздор, – немедля отозвалась миссис Перегрин. – Мисс Марш только что рассказала, как решила выйти из леса и пойти искать дорогу – и так и сделала.
– Бедная девушка, – вздохнула мисс Марпл, переворачивая вязание. – Ей не удалось защитить себя. Ну уж нет, больше такого допустить нельзя. Это чудовищно. Если вы правы, мисс Марш, то во снах кто-то перешёл границу дозволенного. Мы положим этому конец.
– Как же чертовски жаль, что о подобных безобразиях нельзя просто донести в полицию! – миссис Перегрин стукнула кулаком по столу; мы с Долли подпрыгнули. – Или хотя бы рассказать кому-нибудь. Ишь, придумали: неприлично, неприлично!
– Марта, – успокаивающе сказала мисс Марпл, – не шуми. Тут наяву муж жену душит каждый вечер, а она молчит, а ты хочешь, чтобы о снах рассказывали. Мисс Марш, спасибо вам большое, что пришли. Это действительно важно.
Миссис Перегрин решительно кивнула.
– Среди мёртвых её нет, – сказала она, – так что ваша теория, мисс Марш, очень похожа на правду.
– А вы откуда?.. – Я прикусила язык.
– Оттуда, – мрачно отозвалась она. – Я лампада.
Мне стало неловко. Спрашивать об этом миссис Перегрин казалось чем-то совершенно немыслимым. Но её ответ расставил всё по местам. Лампады, нимфы Аида, видели тех, кто уходил в мир теней. И если лампада утверждает, что Миранда Хопкинс не пересекала Лету, значит, так и есть. В конце концов, о тех, кого не видела сама, она, наверное, может спросить, как я расспросила потамию.
– Думаете, Миранда и есть та напея? – жалобно спросила Долли.
– Нужно всё выяснить. – Мисс Марпл закончила ряд и снова перевернула вязание. – У меня был довольно странный разговор с инспектором Слэком днём… Он, разумеется, не спешит делиться со мной информацией, он ведь и не должен этого делать, но у меня создалось такое впечатление, что наш случай не единственный. Я так поняла, что у нашего инспектора затребовали подробнейшего отчёта едва ли не из Скотланд-Ярда. Так что не будем спешить с выводами.
– Милочка, – миссис Перегрин взяла измученную Долли за руку, – пойдёмте-ка спать. Мы с вами ляжем вместе, а значит, и в сон войдём вместе. Хотите побывать у меня в гостях? Место, конечно, мрачное, но там вас точно никто не посмеет беспокоить.
Долли благодарно разрыдалась, а я растерянно захлопала глазами. То есть я могла просто уложить её с собой в постель, и всё? Не было нужды мучить бедняжку бессонницей?
– Мы очень мало знаем о снах, потому что ни с кем не говорим о них, – тихо сказала мисс Марпл, правильно истолковав моё выражение лица. – Мы с Мартой прожили на свете достаточно долгую жизнь, чтобы знать такие вещи. Особенно Марта, она ведь засыпала в одной постели с другими людьми. Теперь мы тоже знаете, мисс Марш.
– Долли, дорогая, теперь ты ночуешь со мной! – заявила я, но, к моему удивлению, миссис Перегрин покачала головой.
– Никогда не знаешь, у кого из двоих окажешься, – пояснила она. – Хорошо, если у вас… Где там вы оказываетесь?
– В лесу, – пробормотала я, – я дриада.
Границы приличий всё равно стёрлись, чего уж тут?
Миссис Перегрин кивнула.
– Хорошо, если у вас в лесу. А если у неё в поле? Вдвоём от сатира бегать станете? Нет уж, лучше я, всё равно я живу сама, меня это не обременит. Поглядим, посмеет ли он за мной погоняться.
– Миссис Перегрин, – спросила я, – а правда, что во сне у нас те же лица? Мне показалось…
Она кивнула.
– Если я узнаю этого мерзавца, – мрачно сказала она, – головы ему не сносить, Аидом клянусь.
Меня передёрнуло. Мы все были добрыми христианами, а такие языческие клятвы… они для снов. Но на лице миссис Перегрин было написано: сейчас она – не добропорядочная дама, а лампада, к словам которой следует относиться более чем серьёзно.
– А… а что вы собираетесь делать? – спросила Долли. – Как положить этому конец?
– Найти негодяя, разумеется, – ответила мисс Марпл так просто, как будто осуществить это было не сложнее, чем провязать ещё несколько рядов. – А дальше поглядим: возможно, удастся доказать, что он совершал нечто подобное наяву. А если нет…
Она решительно подцепила спицей петлю.
– Знаю я один способ, – мрачно сказала миссис Перегрин. – Видит Бог, мне хватит сил перетащить какую-то там козлоногую тварь через Лету.
– Если понадобится, – уточнила мисс Марпл.
Чего скрывать, каждый хоть раз в жизни (а на самом деле много чаще) задумывался, кем становятся во сне его родные и знакомые. Мисс Марпл легче всего было представить антисой, ведь её дом всегда утопал в цветах, или ореадой: сидит в горах седовласая нимфа и вяжет. Но в этот миг я подумала, что она могла бы быть какой-нибудь прислужницей Афины или, возможно, Персефоны. Слишком много ненормального, неправильного, отчаянно нехристианского спокойствия было в её глазах. Она готова была подписать приговор. Впрочем, разве не готова была я, скромная дриада, сделать то же самое?
Домой я шла, окрылённая. По крайней мере, проблема Долли была решена! Только теперь, шагая по деревне, погружённой в глубокий сон, я поняла, как же смертельно устала. Уговаривала себя дойти домой, не засыпать прямо в дорожной пыли.
Говорили, что когда-то, в незапамятные времена, люди не умели видеть сны. Когда они засыпали, перед их глазами просто как будто бы выключали свет, и всё. И вот тогда, если верить древним легендам, я бы не осмелилась так спокойно идти по ночной улице одна. На меня непременно бы кто-нибудь напал, одержимый жаждой наживы или, того хуже, похотью. Сейчас же все с радостью предаются снам, ведь там можно пережить удивительные приключения в совершенно ином мире…
Я помотала головой. Нет уж, Фрэн Марш, давай ты подставишь после слова «ведь» то, что там, по всей видимости, стояло изначально.
Ведь во снах с нас спадает налёт цивилизации. Засыпает душа, Божественная искра, засыпает мораль, и мы можем позволить себе совершать всё то, о чём не смеем и думать наяву. Я никогда не была одержима особыми страстями, но даже я во сне вела себя так, что если бы меня увидели родители, то, наверное, отправили бы в работный дом, если работные дома ещё остались в Британии. Я покраснела, вспомнив, как купалась нагишом, наслаждаясь потрясающим ощущением, когда прохладная вода скользит по коже, и как радостно шелестело листвой моё дерево, словно бы подбадривая меня, и мне казалось, что оно – ещё один человек, совсем посторонний, который смотрит на меня, любуется мной, считает моё тело красивым. И как захлёстывали меня бесстыжие чувства и желания, и я ложилась на траву, широко разводя ноги, и ласкала себя руками в тех местах, о которых и думать, и спрашивать мне запрещалось. Началось всё с того, что я просто исследовала своё тело, пока было можно, – а я была отчего-то убеждена: здесь можно. Затем оказалось, что некоторые прикосновения особенно приятны, и, хотя я прекрасно понимала, что совершаю непристойности, меня это не останавливало: сны ведь вообще непристойны. Я нередко делала это, лаская себе соски и то, что находится между ног, не сдерживая сладострастных стонов, выгибаясь и представляя, что дерево, к которому обращены мои раздвинутые ноги, смотрит на меня и понимает, что я делаю.
Если я поступала так, то что же делали во снах люди, более моего склонные к пороку? Во сне нельзя убить, но как обстоят дела с другими заповедями? Раз прелюбодействовать можно, значит, можно и остальное, не так ли? Избивать, истязать, душить, топить? Мисс Марпл упомянула о некоем муже, любившем душить свою жену по вечерам, но ведь если, засыпая в одной постели, люди просыпаются вместе, кто помешает ему заниматься этим и во сне? Она же никуда от него не денется.
Я много раз слышала о том, насколько теперешнее наше общество, общество людей, видящих сны, лучше того, древнего. Выходит, всё это ложь? Нападения и жестокости всё так же совершаются, просто о них стыдно говорить и за них некого наказать? Я могу невозбранно ходить по ночам, но стоит мне заснуть, и я совершенно беззащитна?
Из головы не шла заплаканная Долли, цепляющаяся за руки миссис Перегрин. А вдруг её поле где-то неподалёку от моего леса? А вдруг, получив отпор, сатир пойдёт в другую сторону и найдёт кого-нибудь ещё, например, меня?
Уснув и оказавшись возле своего дерева, я прижалась к нему всем телом и горько расплакалась. Дерево роняло мне на спину листья, гладило ветками, а я, дрожа, рассказывала ему всё и боялась отойти от него хоть на шаг. Так и прошла эта ночь, самая неприятная в моей жизни.
А наутро её увенчал самый чудовищный в моей жизни день.
Проснулась я совершенно разбитая, и раз уж день не задался, решила сделать то, что откладывала уже давно: зайти к мисс Пламкин за лентами.
Мисс Пламкин делала шляпки, совершенно замечательные, и, разумеется, украшала их лентами. Последние она закупала во множестве и часть охотно продавала. Однако её статус первой сплетницы деревни привёл к тому, что без опасений к ней ходили лишь те, кому было вовсе нечего опасаться, я же, боюсь, не могла себя отнести к этой категории людей. Совсем недавно в моей жизни произошло событие, о котором я бы предпочла не рассказывать никому, а у мисс Пламкин имелась одна дурная черта: если собеседник явно предпочитал уйти от ответов на её вопросы, она начинала выдумывать нечто настолько чудовищное, что правду рассказать выгоднее. Я ничуть не сомневалась: если кто-то видел, как несчастная девушка стучалась в наш дом, мисс Пламкин немедленно примется меня расспрашивать.
История и правда была мутная. Вечером, когда все уже собирались спать, к нам пришла весьма бедно одетая девушка и сбивчиво попросила помощи. Она совсем продрогла и была явно очень голодна. По счастью для неё, родителей не было дома: отец уехал на партию бриджа, а матушка зашла к подруге, хотя мы с братом ждали её с минуты на минуту. Я сказала, что девушка может остаться, если станет вести себя тихо и не попадётся никому на глаза. Она благодарила меня так искренне, что я не удержалась и спросила, не гонится ли за ней кто-то.
Она не ответила на мой вопрос, но разговор у нас завязался. Когда всё уже закончилось и я думала обо всём этом, то довольно быстро поняла, что моя гостья, на вид совсем девочка, ловко лавировала, меняя темы. Однако кое-что мне всё же удалось узнать.
Звали её Милли, и она была проституткой из соседнего города. Иногда её привозили к кому-нибудь домой, а затем, когда её услуги уже не были нужны, просто выставляли за дверь, и она должна была возвращаться обратно пешком, нередко проделывая долгий путь. Из её рассказа выходило, что в этот раз вышло так же, но сначала пошёл дождь, и она промокла до нитки, потом подул холодный ветер, и бедняжка поняла, что если не постучится немедля в первый попавшийся дом, то не доживёт до утра. Мне стало её жаль, и я, как и обещала, предоставила ей стол и кров. От родителей её присутствие удалось скрыть, а наутро она ушла. Однако на этом приключение не закончилось.
– Милли уже ушла? – рассеянно спросил меня Джеймс, мой брат, когда мы столкнулись в коридоре, собираясь спуститься к завтраку.
Я насторожилась.
– Откуда тебе известно её имя?
– Ты сказала, – не задумываясь соврал он.
Я покачала головой, глядя на него.
– Я тебе точно ничего не говорила. Выходит, я была права, предположив, что она не просто так постучалась именно в нашу дверь? Джеймс, признавайся!
– Когда внизу нас ждут родители? – прошипел он. – Ну хорошо, признаюсь: я бывал у неё неделю назад, мне не хватило денег, я пообещал заплатить позже и запамятовал. Она, видимо, решила, что можно прийти ко мне домой и пригрозить рассказать о нашей встрече, но ты её очаровала, ты всех очаровываешь. Когда вы ложились спать, я поймал её у дверей и с извинениями отдал ей деньги. Теперь ты довольна? Идём скорее, пока родители не принялись выпытывать, о чём мы здесь шепчемся.
Признаюсь, мне было гадко. Милли выглядела совсем девочкой, лет пятнадцати, может, шестнадцати. И выходит, мой родной брат не гнушается покупать любовь таких созданий, как она? Насколько же глубоко он погряз в пороке? Чего ещё я о нём не знаю? Эти вопросы мучили меня, но не прошло и двух дней, как не проснулась Миранда Хопкинс, и бедная Милли вылетела у меня из головы.
Теперь я шла к мисс Пламкин и думала о том, что такого правдоподобного ответить, если она всё же знает, что к нам приходила незнакомка. Нужно сделать так, чтобы меня не заподозрили во лжи, иначе мисс Пламкин станет мстить.
Вдруг моё внимание привлекло яркое пятно у обочины. Я сошла с дороги раньше, чем задумалась, зачем это делаю.
Я шла мимо полей, чтобы добраться до мисс Пламкин, нужно было вскоре свернуть направо и пойти по мощёной улице. Но здесь домов не было, зато недалеко от дороги лежало что-то, подозрительно похожее на платье Милли.
Наверное, не вспомни я как раз об этой девочке, прошла бы мимо. Но случилось то, что случилось, и я подошла – чтобы убедиться: это действительно её платье.
