Текст книги "На излёте"

Автор книги: Валерий Якут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Глава 2.

Он проснулся от ночных кошмаров, преследовавших его уже который год.

И во всех этих страшных снах, в разных только вариантах, он был там, в военном Афганистане.

За окном было еще темно.

– Наверное, около пяти, еще рано и можно, наконец, отоспаться.

На память пришло где-то прочитанное: «Является ли человек все еще беспутным сыном Неба? Впадает ли он в слабоумие древних цивилизаций? Нет, он просто принял чрезмерно большую дозу снотворного, и его мучают во сне кошмары».

– Интересно, а мои кошмары – только ли от «дозы», полученной на войне или же с добавлением уже и мирной советской действительности? – задал он вопрос сам себе и усмехнулся. – Наверное, все-таки не в одной войне дело.

Он долго еще ворочался, пытаясь заснуть, но сон не шел. Мыслями вернулся во вчерашний день, к встрече в ресторане с бывшими уже сослуживцами по поводу его увольнения в запас.

Итак, он, Сергей Казанцев – со вчерашнего дня подполковник запаса Вооруженных Сил. Его сознание еще отказывалось воспринимать эту реальность, но, тем не менее, это уже был факт. Днями был подписан приказ начальника Главного разведывательного управления Генштаба, а еще месяцем раньше – министра обороны. И вот вчера ребята, в основном из его же отдела, в неформальной, так сказать, обстановке собрались проводить его «на гражданку». Так было принято.

Выпито было много. Слов в его адрес тоже было сказано пропорционально выпитому. Все желали Сергею поскорее адаптироваться в «гражданской» жизни, найти хорошую работу и посвятить себя, наконец, семье и себе самому. Хотя большинство собравшихся наверняка думало, что Казанцев уходит куда-то конкретно, на какое-то заранее присмотренное им тепленькое местечко, иначе – к чему вдруг такая спешка, такой неожиданный для всех сослуживцев поворот в судьбе и в довольно удачно сложившейся служебной карьере.

Все было правильно. Конечно, правильно…, но он, скорее, внутренне ощущал правильность этого своего выбора, чем принимал его умом. Чувствовал, что жить так больше нельзя. Он был как та пуля на излёте – всю свою энергию растратил и, потеряв цель, уже работал и жил по инерции, не прилагая никаких усилий, не принося радости ни себе, ни своим близким.

Надоело скитаться по свету, воевать, проливая свою и чужую кровь непонятно за что и чувствовать при этом себя марионеткой в чьих-то жестоких и коварных планах, прикрываемых «государственными интересами».

Видно, пришла пора переосмысления того жизненного отрезка, который прошел, а точнее промелькнул, причем так стремительно, что когда, наконец, остановился в этой бессмысленной гонке и оглянулся назад с тем, чтобы заново понять и осознать себя в этой жизни, то пришел в ужас. Полжизни пролетело, а что он успел в ней сделать, кроме того, что родить дочь, да загубить пару десятков может быть ни в чем не повинных людей?

Еще начиная с училища и до недавнего времени примерно раз в полгода ему снился один и тот же сон, вернее сон с одинаковым концом – его, Казанцева, увольняют из Вооруженных Сил. При этом во сне всегда появлялось ощущение страха, какой-то бесперспективности и даже безысходности в жизни. И, просыпаясь в холодном поту, он с облегчением осознавал, что все случившееся происходило с ним не наяву. В каждом таком случае Сергей лишний раз убеждался в том, что страх остаться не у дел настолько силен, что перешел уже в плоскость его подсознания. Но вот уже года полтора этот сон ни в одном из вариантов ему не снится. А четыре месяца назад, прибыв из очередной загранкомандировки, он сам написал рапорт на увольнение, положил на стол удивленного секретаря партийной комиссии свой партбилет и ушел в плановый отпуск, озадачив тем самым Толю Кузнецова, своего непосредственного начальника. Бывает такое. Один раз проснешься вдруг и тебе приходит в голову, – а зачем и кому все это надо – то, что ты сейчас делаешь. Вот и у него тоже…

Потом были попытки всякого уровня руководителей беседовать с ним, наставляя «на путь истинный». Были и явные угрозы в его адрес, – ты, мол, просто так не уйдешь, отсюда раньше положенного времени уходят только двумя путями – в наручниках или ногами вперед, что, по сути, одно и то же.

Но Казанцев на все это уже не обращал внимания. Он сделал свой выбор, как когда-то его сделал, поступив на разведфакультет Рязанского десантного училища, или когда пришла пора идти на войну. Да и время уже было другое. Он, как и многие люди, находясь за границей и наблюдая за происходящими в Союзе процессами как бы со стороны, тоже понимал, что не только он сам, а и вся страна оказалась «на излете» и, живя еще по энерции, постепенно катится куда-то в бездну. Офицерскому же составу все это, прежде всего, было видно по состоянию Вооруженных сил – их обеспечению, отношению к ним высоких партийных чиновников и взаимодействию внутренних структур.

Сергей знал, что если в жизни что-то не получается, надо найти сначала лад с самим собой. Об этом ему в свое время говорил еще его тренер и учитель, старый китаец, а он был очень мудрым человеком. Надо все забыть и начать жизнь с самого начала, взяв с собой только один багаж – приобретенный в этой жизни опыт.

В связи с этим очень поучительна одна библейская притча, когда к Святому Антонию, живущему в пустыне, пришел молодой человек и попросил его совета: «Святой отец, я продал все, что у меня было и роздал деньги беднякам. Себе я оставил только незначительные вещи, которые понадобятся мне, чтобы выжить здесь. Я хочу, чтобы ты открыл мне путь спасения».

Святой Антоний попросил молодого человека продать те немногие вещи, которые у него остались и на вырученные деньги купить в городе кусок мяса.

Принести его он должен был, привязав к своему телу. Тот подчинился Святому. На обратном пути на него напали собаки и ястребы, каждый из которых хотел оторвать для себя привязанный кусок мяса.

– «Вот я и вернулся», – сказал юноша и показал свое исцарапанное, искусанное тело и изодранную одежду.

– «Тот, кто пытается сделать новый шаг и хочет сохранить немного от прежней жизни, оказывается изодранным в клочья своим прошлым», – отве-тил Антоний.

Конечно, легче сказать, чем сделать – практически перечеркнуть всю свою предыдущую жизнь в тридцать шесть лет, уже под сороковник. Об этом возрасте говорят: « В сорок лет ума нет, значит уже и не будет». Но если уж и перечеркивать все, то это надо сделать решительно и сразу, не оставляя для себя ни капли сомнения и, тем самым, шанса на отступление. Иначе будет действительно «мучительно больно…», да и сам процесс может затянуться до бесконечности, а это уже не жизнь, а мука сплошная.

Что будет с ним дальше, и как он будет жить без своей, когда-то интересной ему работы, – Сергей об этом старался не думать. Просто пришло его время уходить. У каждого, наверное, это бывает по-своему: кого-то гонят в шею, кого-то поджимает возраст, у кого-то должность сокращается и служить дальше нет возможности, а у него вот так – написал рапорт на службе и в семье по обоюдной договоренности поставил точку. Они со Светланой давно уже чужими были друг другу как супруги, и оба это понимали. Единственное, на чем она сама настояла, так это на официальном разводе.

В комнате стало совсем светло.

– Обычная квартира, ничем не хуже других, – подумал Сергей, обводя взглядом снятую им небольшую гостинку в довольно спокойном районе столицы. – Вот только распакую вещи, да расставлю книги, и все будет в порядке. Кстати, не забыть бы сегодня на десять часов в ЗАГС, как договорились со Светланой.

Света уже один раз уходила от него, отказавшись ехать после окончания института к нему в Белоруссию, в один из закрытых гарнизонов. Это было как раз перед самым Афганом, когда он такого удара от нее совсем не ожидал и переживал потом на войне этот их разрыв очень болезненно.

Любил ли он ее тогда? Наверное – да. По крайней мере, так ему казалось. А сейчас… сейчас хотелось стабильности и спокойствия, того, чего так всю жизнь ему не хватало с одной стороны, и от чего он все время куда-то рвался, куда-то бежал – с другой.

Дочку вот только жаль, маленькая еще, чтобы слишком житейские проблемы на нее сваливать, но а по-другому – может быть еще хуже.

Этой осенью их дочурка пошла в первый класс, даже не верится. Вроде бы только недавно родилась. Как будто только вчера в первый раз осторожно, боясь прижать и сделать ей больно, такой крохотной и беззащитной, взял ее на руки. Она так смешно морщила носик и корчила рожицы, что невозможно было без смеха смотреть на нее. Вспомнив это, Сергей и сейчас не удержался от улыбки.

Тогда, после рождения дочери, ему казалось, что он – самый счастливый человек на Земле. Позади была война, госпиталь. Было новое место службы, новая должность. Вернулась к нему Света, и вот, наконец, родилась дочь, его дочь, которую он давно ждал и которой дал имя – Ирина.

Свету он увидел издалека. Она как всегда немного опаздывала и, скорее по привычке, чем по необходимости поглядывая на часы, торопливо шла своей сводящей с ума многих мужиков походкой. Не доходя нескольких шагов до Сергея, как бы предупреждая любой его вопрос, она спросила,

– Ты был там?

Он молча кивнул и открыл дверь загса, пропуская ее вперед. Прошли в холл, присели. Светлана, нервно теребя сумочку, задумалась о чем-то своем.

Сергей тоже молчал. Разговаривать было не о чем. Обсуждать какие-то текущие вопросы и проблемы – так каждый давно уже жил сам по себе, а вспоминать прошлое – его тоже уже не вернешь, ни хорошее, ни плохое, что было почти за двенадцать лет их совместной жизни.

Минут через пятнадцать их пригласили. К великому облегчению обоих все закончилось быстро, буквально в течение нескольких минут. Формальные вопросы и такие же формальные ответы. И все. Только какой-то горьковатый осадок на душе и комок в горле, комок нереализованных желаний и надежд, обид и взаимного прощения. Слишком долго они шли к этому, боясь, наверное, что совершат непоправимую ошибку и будут жалеть об этом всю свою оставшуюся жизнь. А сожалеть в этой их ситуации надо было, по-видимому, наоборот, о том, что не расстались раньше, намного раньше, не доставая друг друга взаимными упреками и не мучая самих себя.

Прощальных слов тоже не было, они уже были ни к чему. Он посмотрел в её в глаза, большие, чуть удлиненные и несколько странные, делающие ее похожей на Божью матерь на одной из икон, виденных им в Эрмитаже. Сегодня эти глаза были виноватыми и печальными.

Сергей смотрел, как она уходит, постепенно удаляясь от него и становясь все меньше в размерах, и ему казалось, что это частичка его души оторвалась вдруг и покидает его, медленно перемещаясь в пространстве и постепенно превращаясь в маленькую точку, навсегда затерянную во Вселенной.

Познакомились они в Рязани, когда Сергей был уже на последнем курсе десантного училища, а Светлана студенткой-первокурсницей Рязанского радиотехнического института, в то время высоко котировавшегося в Союзе.

Их знакомство состоялось двадцать пятого октября. Он хорошо запомнил эту дату, так как это произошло в день его рождения.

Вечером после самоподготовки всех увольняемых в город с их факультета построили возле дежурки. Дежурным по училищу в тот день был майор Зыкин, преподаватель кафедры тактики или, как называли курсанты, «дубовой» кафедры. Зыкин был жуткий зануда и обычно подолгу держал увольняемых, тщательно проверяя у них подворотнички, каблуки на ботинках и наличие иголок с нитками в головных уборах. После всего этого следовало весьма продолжительное по времени наставление по мерам поведения курсантов в городском отпуске. Зачастую весь этот процесс настолько у него затягивался, что занимал около часа, сокращая тем самым и без того короткое время вечернего увольнения.

Но в этот раз Зыкин на удивление быстро их отпустил, ограничившись лишь небольшим инструктажем. Как потом выяснилось, в Рязань приехал заместитель командующего ВДВ генерал Курочкин и в это время отдыхал в апартаментах начальника училища на втором этаже, окнами как раз напротив места построения увольняемых. Поэтому Зыкин, стараясь лишний раз на свою голову не тревожить высокое начальство, мельком осмотрев построенных для увольнения курсантов и напомнив им о своевременном прибытии в училище, распустил строй.

Добрая половина их взвода собиралась у Лешки Волкова, одного из «женатиков», по поводу его, Сереги Казанцева, дня рождения. Там Лешкина теща с Валюхой, его женой, накрыли стол и ждали гостей и именинника, а тесть, наверняка, уже не один раз приложился к «родимой» в ожидании любимого зятя.

Ехать было не так далеко, в район железнодорожного вокзала «Рязань-1», и Казанцев с Жекой Бугубаевым и Шуркой Звягиным решили пройти напрямик через « железку», чтобы забрать в кулинарии заказанный заранее торт, в то время как Волков, Гордиенко, Иванов и еще несколько ребят поехали вперед на троллейбусе.

Осень в тот год была затяжная и красивая. Листья с деревьев уже почти все облетели и красно-желто-бурым ковром лежали на земле. Сильного ветрюгана, какой обычно здесь бывает в это время года, не было, но небольшой легкий ветерок все же шуршал по низу, поигрывая отдельными, не скрепленными в общий ковер листочками.

Приятно было пройтись по осеннему городу, отдохнуть от занятий, подышать вольным рязанским, уже чуть влажноватым, с запахом упавшего листа и пожухлой травы воздухом, посмотреть на « гражданский» люд, на девушек, тоже уже одетых в пальтишки и теплые курточки и затянутых в чулки и сапожки, весело щебетавших и отвечавших улыбками на восхищенные взгляды проходивших мимо курсантов.

Стемнело. Кроме заказанного торта покупать больше ничего не надо было, – все заготовлено заранее, – и они не торопились. С напряженной учебой, стрельбами в лагерях на своем полигоне в Сельцах, тактическими занятиями, парашютными прыжками и караулами холостым курсантам не часто выпадала возможность выйти в город. И они сегодня пользовались этой возможностью.

Уже пройдя по Каляева в сторону «железки» и едва миновав училище связи, где освещение с этой стороны всегда было слабое, они не сразуувидели справа по ходу движения метрах в пятидесяти от себя несколько размахивавших руками и резко двигавшихся силуэтов. А по отдельным хриплым выкрикам и высоким нечленораздельным звукам ребята поняли, что кто-то срочно нуждается в их помощи.

Не сговариваясь, схватив полы своих шинелей в руки, они резким броском выдвинулись вправо на голоса. В ботинках бежать было намного легче, чем в сапогах, и, буквально, за считанные секунды они были у цели.

С разбега, на ходу сориентировавшись в обстановке, Сергей ударил кулаком справа в чей-то белеющий в темноте квадрат лица и, еще до конца не прочувствовав удара, схватил левой рукой за волосы какого-то толстого бугая. Рванул вниз, усилив этот рывок воздействием другой рукой на его затылок, и ударил правым коленом в резко наклонившееся лицо толстяка. Под коленом что-то чвакнуло и со стоном отвалилось в сторону. Третьего он достал ребром левой ноги по голени и правым локтем в голову, после чего сразу же сбив выхлестом прямых рук влево чей-то боксерский удар, коротко ударил ребром полусогнутой левой ноги сбоку по колену своего противника и, не обернувшись на хруст поломанной ноги и крик парня, с ходу подсобил Шурке Звягину, на котором в этот момент повисли два крепких тела, пытаясь свалить его на землю. Сергей ударил одного из них, развернутого к нему спиной, носком своего ботинка сзади в промежность. Второму Шурка, мгновенно стряхнув его с себя и взяв на болевой прием, сломал руку в локтевом суставе. Раздался дикий вопль поверженного и Шуркин приговор, – Ничего, тебе это только на пользу пойдет.

Женьке помощь не требовалась. Уложив какого-то долговязого на газон, – и, по-видимому, надолго, – он добивал тех, кого не успокоили до конца Казанцев со Звягиным.

– Восемь человек, – машинально отметил Сергей, подходя к уже поднявшейся на ноги девушке, которая испуганно прижималась к крыльцу административного здания какого-то предприятия и не знала, что ей делать и как реагировать на подходивших к ней военных. А ребятам и не надо было уже объяснять, что произошло, и так все было понятно.

Проводив девушку с красивым именем Светлана к ее дому, – а жила она неподалеку, почти напротив кпп училища связи, – ребята, конечно же, пришли к накрытому столу намного позже, чем их там ожидали. И пришли уже не одни, а со своей новой знакомой, которую еле-еле отпросили у испугавшейся за дочку мамы, связав ее по телефону с Лешкиной тещей, к счастью, оказавшейся еще и ее давней приятельницей.

А потом было опоздание почти всем взводом из увольнения и было, естественно, наказание за это. Их командир роты, невысокий, худой и злой татарин (– Ну, на самом деле, – думал сейчас Казанцев, – он был хороший мужик и классный специалист, а злым его делали обстоятельства и извечные курсантские залеты), несколько дней никого из курсантов вообще не выпускал за территорию училища, в том числе и «женатиков», что вызвало бурный протест их жен, пришедших на «аудиенцию» с жалобой на ротного к самому генералу.

Сергею очень хорошо запомнилось все это еще и потому, что все последующие увольнения в город, вплоть до выпуска из училища, он провел уже со Светланой.

Тогда еще им было интересно вместе. Она много знала стихов, наизусть читала всего «Онегина», очень любила Есенина, родившегося и выросшего на рязанской земле. Кроме того, Света хорошо пела и играла на пианино. У нее был не сильный, но красивый чуть низковатый голос, заметно выделявшийся на всех вечеринках, на которых они, случалось, бывали.

По выходным, в основном в холодную или дождливую погоду, если ему удавалось вырваться в город, они проводили время в городской библиотеке, – Светлана за очередным рефератом или курсовой, а Сергей интересовался тогда древнекитайской культурой и философией. А когда было тепло и сухо, они вдвоем ездили к ее бабушке в деревню, куда можно было добраться только в хорошую погоду или ехали в Москву за продуктами, где довольные они ходили в обнимку по городу, по музеям и картинным галереям и ели вкусные пирожные в подвернувшихся по пути кафешках, забывая совсем о продуктах, за которыми их посылали.

Свадьбу сыграли сразу же после окончания Сергеем училища. Родители его приехать тогда не смогли, поздравив молодоженов телеграммой и довольно внушительным по тому времени денежным переводом. Из ребят-выпускников остались только самые близкие друзья – Леша Волков, Шура Звягин, Леша Гордиенко и Жека Бугубаев. Остальные разъехались по стране, «отметившись» все же перед отъездом в квартире Светкиных родителей, пожелав молодым счастья и кучу детей. Так что, на самой свадьбе все приглашенные были в основном со стороны невесты, да и то – только ее родственники и близкие подруги.

Но если бы счастье после свадьбы зависело от числа приглашенных и количества выпитого на ней, тогда, наверное, у нас в Союзе точно уж не было бы столько разводов и неудовлетворенных друг другом супружеских пар.

Глава 3.

Всю свою сознательную жизнь, не такую уж и короткую, исходя из приобретенного им многолетнего боевого опыта, он мечтал, – да, это была именно мечта, – когда-нибудь забросить все свои дела, отойти от всего, что его окружало в повседневной жизни, и окунуться с головой в чтение книг. Но не той литературы, которая в виде разного рода учебников, наставлений и справочников приходилось штудировать в процессе постоянной учебы, а другой, которая ложилась на душу как целительный бальзам, излечивая ее, когда было особенно больно, которая придавала уверенности, если ее не хватало и, наоборот, порождала сомнения, если был в чем-то излишне самоуверен.

Сергей сделал для себя вывод, что со временем душа человеческая начинает черстветь без дополнительной эмоциональной подпитки: без переживаний, волнений и радостей, без стихов и песен, без хорошей жизненной прозы, отражающей опыт многих поколений живущих на этой земле людей.

И эти свои ощущения от такой литературы, от всех этих книг, от их восприятия и даже от прикосновения к ним, остались у него с далекого детства, когда он еще не ходил даже в школу. Мама прибегала с работы, быстренько готовила ему «что-нибудь вкусненькое», кормила, а потом садилась у печки, тепло и уютно потрескивавшей дровами, где уже на табурете была им подготовлена внушительная стопка книг, и начинала читать. И по мере того, как она читала, маленький Сережа погружался в другой, совсем не похожий на этот мир, – мир сказок, чародеев и фей, путешествий и приключений.

Вот он вместе с Айболитом спешит по телеграмме в Африку на помощь бедным больным зверям, преодолевая многие трудности и переживая, успеет ли доктор вовремя к ним добраться.

А вот уже вместе с Буратино и его друзьями он ведет борьбу против этого страшного и ужасно жестокого Карабаса Барабаса.

Когда Сереже исполнилось шесть лет, и он уже сам начал читать, то первая из книжек, которую прочитал от начала и до конца самостоятельно, был рассказ про маленького негритенка, которого подобрали в океане моряки и назвали Максимкой.

Одной же из его любимых на тот момент книг был сборник «Китайские народные сказки» в красивом золотисто-красном переплете, полученный им в подарок на день рождения. Из этого сборника ему больше всего запомнилась сказка про большого, доброго дракона и жадного, жестокого человека.

Так, ослеп один богатый китаец на левый глаз и, услышав от людей о добром драконе, который помогает больным и нуждающимся, пришел к нему и поведал о своем горе. Сжалился над ним дракон и отдал один свой глаз. Через некоторое время этот же человек ослеп уже на другой глаз и снова пришел к дракону. – Дракон, помоги мне опять, – сказал человек, – отдай свой второй глаз, зачем он тебе один нужен.

Жалко стало дракону человека, отдал он ему свой второй глаз и остался совсем слепой. Но, став незрячим, он сам прокормиться уже не мог, а люди, в том числе и тот человек, которому он отдал оба своих глаза, отвернулись от него – какой теперь с него был прок, если он не только кому-то из них, а даже себе помочь был не в силах. Никому, ни одному человеку не пожаловался дракон на свою судьбу, и только слезы обиды текли из его пустых глазниц. Так и умер он голодной смертью, не получив ни от кого помощи.

Сережа читал эту сказку и каждый раз плакал от обиды за доброго дракона и от злости на жестоких, неблагодарных людей.

Позже были «Морская соль» и «Старая крепость», «Спартак» и «Овод», – его любимые книги. Были Конан Дойль и Стивенсон, Дюма и Джек Лондон, Пушкин и Лев Толстой, Паустовский и Даниил Гранин. Были после этого и многие другие книги самых разных жанров и авторов, но навсегда в его жизни от всех этих томов в разноцветных переплетах осталось ощущение чего-то неведомого и волшебного, прекрасного и загадочного, осталось ощущение сказки.

По тому времени у них дома была довольно неплохая библиотека, но к десяти – двенадцати годам Сергей с Колькой Плужниковым, его школьным другом, из своих книг уже все прочитали, даже те, которые им было запрещено читать их родителями, – наверное, по принципу – запретный плод всегда сладок. Поэтому они записались и стали брать книги во всехбиблиотеках поселка, проглатывая их на ходу, как говорили Сережкины родители, и исправно меняя на новые. Все тогдашние новинки не проходили мимо них. Конечно же, чтение это было бессистемным, никто и никогда, к сожалению, не направлял их в этом стремлении получить как можно больше информации об окружающем мире. Да и само чтиво было иногда слишком сложным еще для их детского восприятия и понимания. Но сделанные от прочитанного выводы вместе с полученными при чтении впечатлениями, безусловно, западали в их головы и, самое главное, – в их чистые еще души.

Нет, они не были пай-мальчиками, не просиживали целыми днями за уроками и скучными гаммами по музыке. Их фотографии не висели на доске «Ими гордится школа», и даже совсем наоборот, – их родители были частыми посетителями директора по причине очередного взрыва в школьном туалете или срыва урока по английскому языку. Они были просто обыкновенными пацанами, детьми своего времени. И в свободный от улицы час книги заменяли им все остальное – и телевизор, и видеомагнитофон, и дискотеки, и виртуальные игры с электронными приставками, но, наверное, скучнее от этого не было.

И вот сейчас, наконец, Сергей, наслаждаясь этой размеренной мирной гражданской жизнью без стрельбы, тактических занятий, докладов, отчетов, согласований и тому подобной обыденной военной рутины, дорвался до этих самых книг и читал, что называется, запоем, как когда-то в детские и юношеские годы. Он опять жил в интересном и увлекательном, где-то соприкасающимся в пространстве и времени с его детством мире.

Да, детские годы действительно самые счастливые. Вспомнился родной дальневосточный поселок на берегу моря, где он не был уже несколько лет.

Сергей отложил книгу и достал из чемодана свой фотоальбом, давно он не раскрывал его. Фотоделом сам он практически не занимался, редко фотографировал. Из всех фотоснимков, которые у него были, – а их было сотни четыре, – вряд ли набиралась из них четверть, снятых им лично. Да и альбому этому было уже столько же, сколько он сам был на военной службе. Купил его еще на срочной, а уже будучи в училище, начал формировать, вставляя сначала все снимки подряд, а потом, когда их собралось достаточно много, – выборочно, сортируя и откладывая в пакеты остальные, не попавшие в альбом. В свое время еще дед-китаец посоветовал им с Колькой заняться коллекционированием марок, монет, спичечных этикеток, – все равно чего, – объясняя, что в этом они могут прочувствовать своего рода элемент медитации, о которой они много раз от него слышали, но сами никак не могли понять, что же она означает. Так они тогда начали собирать фотографии. Это занятие действительно успокаивало и вызывало массу положительных эмоций.

Он раскрыл альбом. Вот на фото ему года два с половиной. Он стоит рядом с соседской девочкой постарше возле поселкового магазина с обшарпанными дверями и плохо поштукатуренными стенами. В их поселке в то время было только два магазина – продуктово-промтоварный и хозяйственный или посудный, как его называли местные женщины. Толпы народа в длинных очередях периодически выстраивались то возле одного из них – за коврами, водкой, хлебом, крабовыми консервами, болгарскими компотами и овощами, то возле другого – за хрусталем, китайскими сервизами и термосами.

А вот он в школе, точнее – в местном доме культуры, кажется, в третьем классе, когда принимали в пионеры. Они стоят в обнимку с Колькой Плужниковым со счастливыми улыбками на лицах, – им только что повязали пионерские галстуки.

С Плужниковым они по-настоящему сдружились при не совсем обычных обстоятельствах.

Это было по окончании ими первого класса, Сергеем – первого «а», Плужниковым – «б» класса. Колька вместе с младшим братишкой и матерью жил в одноэтажном маленьком домике на крутом склоне берега речки Волчанки возле поселковой больницы, как раз в том месте, где река впадает в лиман. А рядом проходила улица Ленина, которая вела к школе.

Одним летним утром, когда мать была на работе, Колька вышел на улицу и начал возле своего дома играть с мячом. А так как играть было неудобно, – мяч все время скатывался в сторону больницы к речке, – он выскочил с ним на проезжую часть улицы и, заигравшись, не заметил проезжавшую мимо грузовую машину. Водитель то ли не успел затормозить, то ли неправильно рассчитал маневр, но факт в том, что грузовик на полном ходу крылом задел Кольку и отбросил его на обочину.

Все это произошло буквально на глазах у Сережки, который в это самое время на велосипеде ехал к маме на работу отвезти забытый ею кошелек с деньгами. Подбежав к Плужникову, лежавшему без сознания и увидев белого как полотно водителя, не способного от испуга ничего толком ни произнести, ни что-либо сделать, он, бросив велосипед, быстро спустился по лестнице к больнице и вызвал скорую помощь.

Так Колька с тяжелым сотрясением мозга и рваными ранами бедра и живота попал на полтора месяца в хирургическое отделение, где ему успешно сделали операцию, в том числе и по пересадке части кожного покрова от своей матери.

Это произошло в августе, так что почти всю первую четверть он не учился, провалявшись в больнице, и Сережка каждый день заходил к нему со школы с домашним заданием. Он тогда даже уговорил своих родителей и Колькину мать, чтобы те убедили учителей перевести Плужникова в их класс, объясняя это тем, что за ним надо после такой тяжелой травмы и операции кому-то в школе присматривать.

С тех пор и до сего дня они – самые близкие друзья, понимавшие друг друга с полуслова. Они могут не общаться и даже не переписываться годами, но если встретятся, то многолетней разлуки будто бы и не было вовсе.

В школе Колька учился средне. Особенно ему тяжело почему-то давался русский язык. И если Мария Тихоновна, их первая учительница, начинала делать разбор ошибок написанных учениками диктантов, изложений или сочинений, то, когда подходила очередь Колькиной работы, все в классе знали – это надолго. Но, между тем, мальчишка он был смышленый и по всем остальным школьным предметам, особенно по математике, у него чаще всего были хорошие оценки, и если где и проскакивали тройки, то только из-за того, что не успевал, как зачастую и многие мальчишки, толком выполнить домашнее задание.

Улица для местных пацанов была зачастую и домом родным, и полигоном для различных игр – от футбола и хоккея, до игры в «войнушку» и «шпионов».

Особенно они любили ходить в тайгу. Собственно, само понятие «тайга» начиналось уже сразу за поселком, поэтому при первой же возможности они шли туда, где было раздолье, где был для них своего рода дальневосточный рай.

Ранней весной, когда на склонах сопок появлялись первые проталины, все поселковые ребята выходили на «пастбище», – прошлогодняя шикша, брусника и голубика восполняли их дефицит в витаминах, накопленный ими за зиму. Ягоды, пробывшие под снегом несколько месяцев, не имели уже никакого вкуса и запаха, но для них на то время года они были самым большим лакомством.

В апреле – мае они с мальчишками большую часть свободного от занятий времени проводили на Волчанке, небольшой речушке, берущей свое начало где-то в сопках северо-восточной части Китая и тянущейся узкой извилистой лентой на юго-восток, резко отклоняясь на юг только уже в самом поселке, разделяя его на две неравные части. У больницы она впадает в море, точнее – в лиман, образуя широкое, нечетко выраженное на местности, устье, где всегда стояли рыбацкие лодки, вельботы, небольшие катера и баржи, которые тут же на месте проходили мелкий ремонт. Там, сделав из брусьев длинные прочные шесты, они, прыгая с льдины на льдину, катались на них, иногда переворачиваясь и падая в воду. Заканчивалось это всегда одним и тем же – с ними, мокрыми с головы до пят, но довольными, устраивали домашние разборки их родители, постоянно переживавшие за них. Но, спустя несколько дней, все повторялось по-новому.