Текст книги "Комиссар госбезопасности."

Автор книги: Валерий Ковалев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Валерий Ковалев
Комиссар госбезопасности.

«Кадры решают все»

(И. Сталин)

Глава 1. Начало пути

– Подавай, пацан, подавай! – орал щербатым ртом Рябошапка, давя на гашетку стоявшего на тачанке пулемета. В сотне метрах впереди по проулку, выходящему к майдану*, гикая и вертя над головами шашками, неслись ворвавшиеся в город белоказаки. «Максим» прицельно бил в их сторону, вышибая из седел, через несколько минут атака захлебнулась, остатки унеслись назад.

Бой переместился от центра на окраину, а спустя полчаса стих – белогвардейскую конницу отбили.

Рябошапка привстал за щитком, утерев лоб рукавом выбеленной солнцем гимнастерки, и протянул руку лежавшему рядом мальчишке, – держи пять, пацан. Без тебя нам бы тут хана!

Когда ранним утром на окраине началась пальба, он вместе со вторым номером Машковым спал на сене в тачанке, стоявшей перед штабом. Оба успели развернуть в проулок пулемет, а потом напарнику в висок тюкнула шальная пуля, и тот, обливаясь кровью, мешком свалился под колеса.

– В три бога мать! – выругался Рябошапка, одному вести огонь было несподручно. Но в тот же миг рессоры чуть качнулись, вставленную в патронник ленту придержали грязные ребячьи руки.

– Тебя как кличут? – свернув чуть дрожавшими пальцами козью ножку, послюнил бумажку пулеметчик.

– Пашка, – шмыгнул облупленным носом мальчишка. На вид ему было лет тринадцать, черноголовый и худой он чем-то напоминал грача.

Рябошапка уже видал его раньше в Мелитополе, тот просил взять ездовым на тачанку.

– Мал еще,– сказал тогда взводный Кульбацкий, – подрасти немного.

Потом их полк остановился в Никополе, и вот он возник снова.

Между тем из штаба высыпало отделение охраны, бойцы принялись ловить казачьих лошадей и собирать оружие убитых, а к тачанке сунув маузер в колодку, подошел комиссар Трибой.

– Молодец, Рябошапка, считай спас штаб, объявляю тебе революционную благодарность, – тряхнул руку пулеметчику.

– Если бы не этот пацан, – кивнул тот на Пашку, – все могло быть хуже. – Когда убили Машкова, сработал за второго номера.

– Шутишь? – недоверчиво хмыкнул комиссар.

– Какие могут быть шутки.

– Тебя как зовут, сынок? – оглядел мальчишку Трибой.

– Пашка Судоплатов, – почесал тот босую ногу второй.

– В таком разе и тебе благодарность, – протянул ладонь.

– Не, – повертел вихрастой головой мальчишка.

– Чего «не»?

– Возьмите лучше дяденьки меня с собой. – Хочу воевать с беляками.

– Гм, – подкрутил рыжий ус Трибой,– а тебе сколько лет?

– Четырнадцать, – соврал Пашка.

– А чего не взять, товарищ комиссар? – положил ему руку на плечо Рябошапка. – Хлопец, судя по всему, боевой и к тому же проверен в деле. Можно сказать готовый второй номер.

– Ладно, – чуть подумал Трибой. – Но только, Семен, под твою ответственность.

Так мелитопольский мальчишка, стал бойцом 1-го ударного рабоче-крестьянского полка. Этим же вечером он с удовольствием уплетал из котелка сваренный на конине кулеш в кругу новых знакомых.

– Давай, малый, наедай шею, – подмигивали красноармейцы.

– А родители у тебя есть? – спросил один, пожилой и бородатый.

– Батька помер два года назад от чахотки*, есть мамка, две сестры и два брата. Оба в красной армии, я – младший.

– Получается, сбежал из дома?

– Ага, разобьем беляков и вернусь, – облизал ложку.

В городе полк простоял три дня, за это время Рябошапка обучил парнишку обращаться с пулеметом. Показал, как разбирать и собирать, набивать и заправлять ленту, вести огонь. Мальчишка оказался башковитый, схватывал все на лету, и Семен не преминул уколоть ездового, флегматичного и ленивого.

– Учись, Лелека, – сказал он. – Парнишка освоил машинку любо-дорого, а ты у меня полгода и считай дуб-дерево.

– Мое дело кони, – сладко зевнул тот. – «Максим» дюже хитрая штуковина.

А еще проникаясь к ученику любовью (у него тоже был сын), Рябошапка подарил Пашке бельгийский карманный браунинг. Небольшой, умещавшийся в ладони, и с двумя запасными обоймами. Одну они вечером расстреляли на реке, и учитель остался доволен. Четыре из шести пуль, мальчишка положил точно в цель.

На четвертый день, с утренней зарей, полк выступил в направление Одессы, но дойти туда оказалось – не судьба.

Через сутки в степи он попал в засаду, завязался бой с казачьими частями и был разбит наголову. Прикрывая бегство остатков полка, Рябошапка с Пашкой вели пулеметный огонь, пока не закончился боезапас, а потом Семен заорал Лелеке «гони!» и тот стал бешено нахлестывать упряжку.

Она вынеслись к краю неглубокой балки*, там в коренника* попала пуля жеребец грянулся о землю, пристяжные встали на дыбы, и тачанка, кувыркаясь полетела в яр, разбросав людей по сторонам

Пашку хряснуло о землю (зазвенело в голове), а когда в глазах прояснилось, он увидел, вниз сигают с винтовками и без, красноармейцы. А наверху трещали выстрелы, шла рубка, казаки добивали полк.

Тяжело дыша, огляделся, Семена рядом не было, в метре, подплывая кровью, раскинул руки неподвижный ездовой. А потом сверху донесся конский топот, на кромку вынесся десяток конных с шашками наголо.

– Вылазьте краснопузые! – наклонился с седла усатый вахмистр. – И быстро, а то бомбами закидаем!

Полтора десятка красноармейцев и Пашка, оскальзываясь в траве, поднялись вверх, у кого были, побросали винтовки и казаки окружив всех, погнали к недалекому шляху, на котором другие грабили полковой обоз. В степи с разбросанными тут и там телами, верховые добивали раненых.

К понуро стоявшим красноармейцам подскакал офицер в ремнях и с золотыми погонами на плечах, осадив солового* жеребца.

– Так что захватили пленных, вашбродь! – отрапортовал урядник. – В распыл прикажете? (выпучил рачьи глаза).

– Давай их к Карнауховским хуторам, – указал тот в сторону рукой с витой плеткой.– Завтра прилюдно расстреляем.

– Вперед, убогие! – погнали казаки пленных по шляху, заклубилась белесая пыль, сверху палило солнце.

Хутора утопали в садах, там, у колодцев, уже поили лошадей и дымили полевые кухни. Пленных загнали в пустой амбар на окраине, рядом с кукурузным полем, выставив у двери часового. Внутри было прохладно, из небольшого окошка в торце, проникали лучи света.

Одни опустились на земляной пол, другие привалились спинами к рыжим стенам из сырца*, тихо стонал раненый.

– Да братцы, – вздохнул один из пожилых бойцов, сидевших у двери, – завтра беляки наведут нам решку*.

– А может покаяться, глядишь и простят? – откликнулся второй, моложе, с русым чубом.

– Это ж казаки, дура, – пренебрежительно сказал сосед Пашки, борцовского вида крепыш в тельняшке. – Они тебя причастят шашками как морковку.

– Точно, добавил кто-то из полумрака. – Что-что, а позверствовать казачки любят.

Все замолчали, потянулась резина ожидания.

Между тем луч света, пробивавшийся в амбар стал меркнуть, наступил вечер, а на хуторах запиликала гармошка

Ехали казаки из Дону до дому

Пидманули Галю забрали с собою

Ой, ты Галю, Галю молодая

Пидманули Галю забрали с собою..!

пьяно орали хриплые голоса.

Когда песня закончилась, гармонист врезал танец Шамиля*, перемежающийся лихим свистом, выкриками «ора да райда» и ружейной пальбой.

– Веселятся твари, – скрипнул зубами сосед Пашки.

– Мне бы воды, братцы, жжет внутри, мочи нет, – завозился в своем углу раненый, баюкая перевязанную обмоткой руку.

Матрос (так назвал его про себя Пашка) молча встал, прошел к двери и громко постучал кулаком, – открой дядя!

Снаружи звякнул запор, она, скрипнув, отворилась, возник силуэт в папахе и с винтовкой в руках, – чего надо?

– Будь другом, принеси воды, у нас раненый.

– Подохнет и так, – пробурчал страж. – Ишо постучишь, застрелю как собаку.

Дверь снова закрылась, лязгнул засов.

– Гад, – харкнул матрос на пол и заходил меж ног товарищей по амбару. Остановился у окошка в конце, встав на цыпочки, просунул туда голову.

– Маловато, – сказал кто-то. – Хрен пролезешь.

– Это да,– вернувшись назад, уселся на место.

– Дядя матрос, – придвинулся к нему Пашка. – Я могу, если надо. И еще у меня во что есть,– оглядевшись по сторонам, достал из кармана штанов браунинг.

– Молоток пацан, – тихо сказал тот, повертел в руках и вернул обратно. – Тебя, кстати, как звать?

– Пашка.

– А меня Иван (приблизил лицо), и они немного пошептались. Потом оба встали и снова прошли в конец амбара. Никто не спал, все молча наблюдали.

Там матрос опустился на карачки, мальчишка влез ему на спину, через минуту в светлом пятне мелькнули босые пятки.

На другой стороне Пашка упал в крапиву, зашипел от боли, и тихо взведя затвор, прислушался. В хуторе по – прежнему шла гульба, раздавались пьяные крики, иногда в небо полыхали выстрелы.

Ужом прополз к углу амбара, осторожно выглянул. Часовой дремал сидя на колоде у стены, встав на ноги, начал к нему красться. Сердце едва не вылетало из груди, было страшно. В метре от беляка под ногой треснул бурьян, тот поднял голову, в лоб ударила пуля.

– Хек,– дернувшись, повалился набок, а мальчишка был уже у двери.

Отодвинув засов, распахнул ее настежь, оттуда первым выскочил матрос, схватив винтовку часового и сдернув пояс с подсумками, за ним остальные.

– Ходу, – махнул рукой, и все нырнули в кукурузу. По лицам захлестали перистые листья, запахло ночной прохладой.

Сопя и спотыкаясь, пробежали версту*, и здесь Пашка, оступившись, упал, ногу пронзила боль.

– Ой, – закусил губу, но звать на помощь не стал, а беглецы меж тем удалялись. Потом шелест листьев стих, где-то затрещал сверчок, в небе пушисто дрожали звезды.

Понимая, что может быть погоня, мальчишка стал на ноги и поковылял по полю под уклон, в сторону от основного следа. Пару раз, присев, он отдыхал, а к утру вышел к небольшой сонной речке поросшей осокой и кувшинками.

Жадно напившись, перебрел на другой, поросший верболозом* берег, и там забившись под куст уснул. Разбудил его веселый щебет птиц, на востоке вставало солнце, над рекой клубился легкий туман.

Пашка протер глаза, пощупал стопу на ноге, боли почти не было.

Спустившись к воде, умыл чумазое лицо, утерся подолом серой рубахи и почувствовал, как засосало под ложечкой. В последний раз ел сутки назад, следовало пополнить силы. Как всякий местечковый мальчишка тех лет он знал немало съедобных растений, пригодных в пищу. Нашлись такие и здесь – конский щавель и рогоз*, нарвав их, с удовольствием подкрепился.

Куда идти дальше, вопрос у Пашки не стоял, нужно было возвращаться в Никополь, мальчишка твердо решил остаться в Красной Армии. Вот только в каком направлении теперь город он не знал, следовало определиться. Решил пойти по течению вниз, надеясь встретить кого-нибудь и расспросить, не ошибся.

Прошагав по травянистому берегу с раскидистыми вербами у кромки пару верст, наткнулся на сивого деда в брыле*, сидящего с удочкой у воды.

– День добрый, дедушка, – остановился рядом.

– И тебе не хворать, – обернулся к нему старик. – Ты откуда взялся?

– Отстал от своих и заблудился. В какой стороне Никополь?

– Вон в той,– махнул рукой на восток. – Ниже по речке будет гребля, перейдешь, впереди увидишь шлях. Токмо до города далековато, верст двадцать с гаком.

– Спасибо, – поддернул штаны Пашка и замелькал пятками дальше. Гребля оказалась каменной запрудой, под которой шумела вода, перешел на другую сторону. Откуда открылся зеленый простор и на нем рыжий шлях, над которым в небе парил ястреб.

Через час вышел на него, кругом стояла тишина, двинулся по пыли на запад. Когда солнце поднялось к зениту и над степью задрожало марево, свернул к высившемуся справа кургану, поднялся наверх. Оттуда открылся туманный горизонт, на шляху далеко впереди темнели точки.

Спустившись, пошагал туда по обочине, раскалившаяся на солнце мучнистая пыль жгла босые ноги. Когда подошел ближе увидел на шляху и в степи вокруг, брошенные повозки, опрокинутые тачанки и раздутые трупы коней и людей, многие из которых были раздеты. Это было то самое место, где они попали в засаду.

Мальчишка ускорил шаги, стремясь побыстрее уйти от страшного места и под колесами разбитой двуколки, увидел валявшийся вещмешок. На ходу подобрал и почти побежал дальше, от всего увиденного и липкого запаха смерти.

Заход солнца он встретил в степной балке* с тихо побулькивающим родником, у малиново светящихся углей костра. Там, тихо потрескивая и шипя, пеклись кукурузные початки. В мешке нашлись три черных сухаря, пачка махорки, и коробок спичек.

Вскоре от костра вкусно запахло, он выкатил прутом на траву зарумянившиеся початки, дуя на них, с аппетитом сгрыз. Сухари трогать не стал. «Брюхо добра не помнит, завтра опять спросит» вспомнил где-то услышанную пословицу. После еды разморило, мальчишка улегся на прошлогодние листья под дубом и, свернувшись калачиком, уснул.

К вечеру следующего дня Пашка входил в город.

На окраине его остановил конный разъезд, один из бойцов которого признал мальчишку и направил в штаб, где собирали остатки разбитого полка. Первыми, из знакомых, кого встретил на площади, был матрос, сидевший на лавке у колодца, с несколькими бойцами, дымившими махоркой. Теперь он был в гимнастерке с расстегнутым воротом, откуда синела тельняшка, ремень оттягивала кобура с наганом.

– Твою мать, Пашка ты?! – удивленно выпучив глаза, вскочил и облапил мальчишку.

– Я дядя Иван, я, – засмущался тот. – Вот, вернулся обратно.

– Это тот пацан, что я рассказывал, – обернулся матрос к бойцам. Настоящий герой (хлопнул по плечу). Шамать хочешь?

– Хочу,– сглотнул тот голодную слюну, и они направились к дымившей в стороне полевой кухне.

За неделю остатки части переформировали и влили во 2-й ударный полк 5-й Заднепровской дивизии. Новый знакомец Судоплатова Иван Бубнов оказался шифровальщиком и был определен в штаб, взяв его к себе в помощники.

– Сделаю из тебя классного связиста, – пообещал он. – Но для начала следует обмундироваться, а то смотришься, как босяк. Выглядел Пашка действительно «не того», в ветхой домотканой рубахе, таких же обтрепанных штанах и с давно не стриженными патлами.

Выписав в канцелярии требование, Бубнов сводил подчиненного на вещевой склад, где разбитной интендант выдал мальчишке почти новую гимнастерку с шароварами и ношеные сапоги по ноге.

– А по росту ничего нема? – критически осмотрел матрос обновки.

– Откуда? – развел руками. – И так выдал что поменьше.

– Ладно, – связал все в узел Бубнов. – Айда Пашка на базар, там подгоним.

Как все южные базары, местный не являлся исключением, был шумным и многолюдным. Несмотря на то, что в стране шла Гражданская война, здесь можно было купить многое, начиная от съестного и всевозможного барахла, до самогона первача и пулемета. Кругом слышался разноголосый говор на русском, суржике* и идише*, торговля шла за николаевки, керенки и советские дензнаки, а еще процветал натуральный обмен.

Потолкавшись в толпе, нашли в ряду лавок портняжную, вошли внутрь, где матрос договорился с хозяином в пейсах* о подгонке обмундирования.

– Через час, пан товарищ будет готово, – сказал тот, обмерив Пашку.

Выйдя наружу они отправились к рундуку рядом, за которым молодая баба в сарафане торговала гречишными блинами, Иван взял по два (сжевали), со стороны донеслись крики «кручу, верчу, запутать хочу!».

– А ну, айда глянем, – смял матрос масляную бумажку.

Протолкались туда: у перевернутого ящика в окружении зевак, мордастый малый в лихо заломленном картузе ловко орудовал тремя наперстками, предлагая угадать, под которым шарик. Сбоку лежала мятая пачка ассигнаций.

На их глазах очередной, пытавший счастья, проиграл поставленную сумму и расстроенный отошел.

– Ставка? – поинтересовался Бубнов у мордастого.

Тот назвал, матрос, вынув из кармана, шмякнул на ящик радужную ассигнацию. Под веселые крики зевак он трижды сорвал банк, а когда малый предложил сыграть на все, отказался.

– В эту туфту никогда не играй, – сказал, когда отошли в сторону. – Обдерут как липку.

– А как же ты? – удивился Пашка.

– Я другое дело, – подмигнул матрос. А теперь пошли на Днепр, искупаемся.

Когда спустя час вернулись назад, все было готово. Иван расплатился с портным, тот завернул обнову в бумагу и вручил Пашке.

Новая служба ему понравилась. Для начала матрос рассказал, что есть в войсках связь, и какая она бывает. Потом стал обучать азбуке Морзе* и работе на телеграфном аппарате. Вскоре ученик достаточно уверенно мог стучать на ключе, получать и отправлять необходимые сообщения.

А еще матрос, служивший до флота борцом в цирке, научил мальчишку нескольким приемам джиу-джитсу. Мол, в жизни пригодится.

Чуть позже красноармейца Судоплатова стали посылать с пакетами и донесениями в штаб дивизии, что ему весьма нравилось. У парнишки в заведовании появилась резвая кобылка Ласточка, а еще австрийский карабин.

Как-то доставив туда очередной пакет и собираясь возвращаться, он услышал знакомый голос, – Пашка!

Обернулся, к коновязи спешил лет двадцати статный красноармеец, перетянутый ремнями, на боку шашка и наган. Бросился ему навстречу, крепко обнялись. Это был старший брат Николай, с которым не виделись два года.

– Ты как здесь? – удивленно оглядел младшего.

– Да вот, служу связистом при штабе 2-го рабоче-крестьянского полка.

– Сбежал из дому?

– Ага. Хочу бить беляков как ты.

– А не рано? (нахмурил брови Николай)

– В самый раз.

– Ладно давай отойдем в сторону, поговорим.

Направились от коновязи к дубовой колоде, лежавшей в конце обширного двора, там присели. Пашка рассказал брату, что нового дома, а тот о себе. Был он командиром отделения конной разведки, сутки назад вернулся из рейда. Потом на крыльце появился штабной и заорал, – Судоплатов, к начальнику!

– Ладно, Пашка бывай,– взъерошил волосы младшему Николай. – Я тебя обязательно найду. И поспешил на зов, придерживая шашку. Мальчишка проводил его взглядом, потом вернулся к коновязи, отвязав Ласточку, вскочил в седло и наметом поскакал обратно.

«Да, брат у меня что надо», думал по дороге. Старшего он глубоко уважал. До революции Николай работал слесарем на заводе и состоял в марксистском кружке, о чем «малой» знал и, держа в секрете, выполнял мелкие поручения, участвовал в стачках, а с началом Гражданской войны ушел на фронт.

От него Пашка набрался революционных идей о построении нового общества, где все будут равны, а управление страной перейдет к пролетариату.

Вернувшись в полк, он рассказал Бубнову о встрече с братом,– познакомишь при встрече, – сказал Иван.

Служба в свою очередь продолжалась. В боях по роду деятельности Пашка участия не принимал, но во время одной поездок в штаб дивизии едва не сложил голову.

В тот августовский день он доставил туда очередное донесение и возвращался назад знакомой дорогой. Спустившись в неглубокую долину, легкой рысью поднялся наверх и наткнулся в степи на казачий разъезд. Тот бросился в погоню. Когда до города оставалось верст пять, беляки стали догонять и открыли стрельбу, попав в Ласточку. Кобыла взвилась на дыбы, сбросив Пашку, тот покатился в промоину.

Понимая, что бежать бесполезно, сорвал с плеча карабин и открыл стрельбу по налетавшим казакам, выбив одного из седла. Тут бы мальчишке и конец, но спас случай. Из-за недалекого увала* вымахнул полуэскадрон* красных, донцы, развернув коней, унеслись обратно.

Ты чей будешь, хлопец? – подъехал к вставшему на ноги парнишке загорелый командир в буденовке, бросив в ножны шашку.

– Связной из 2-го ударного полка, – отряхнул тот от земли колени.

– Молодца, не испугался, а как зовут?

– Судоплатов Пашка.

Подскакал еще один, ведя в поводу Ласточку. Та оказалось цела, лишь на крупе ссадина.

– Ну, живи долго Пашка, – улыбнулся командир и отдал команду, – полуэскадрон! Рысью марш-марш! Дробно зацокали копыта.

Проводив взглядом исчезающих в лазоревой степи конников, Пашка забросил за спину карабин, подтянул подпругу на испуганно косящей глазом Ласточке, сел в седло, тронув ее бока шенкелями*, и иноходью направился к городу.

Николай слово сдержал, за это время он дважды навещал брата. В первый раз познакомился с Бубновым (оба понравились друг другу), а во второй завез Пашке подарок – короткий кожушок с выпушкой и кубанку.

– Скоро осень, а потом зима, не будешь мерзнуть, – потрепал по худому плечу.

Между тем обстановка на Южном фронте ухудшалась. После начавшегося в мае наступления армий Деникина*, красные части отошли из Донской области, оставив Донбасс с Харьковым, а с тыла их теснила белоказачья конница Мамонтова и Шкуро.

Когда она стала подходить к Никополю, дивизия с боями отошла в Кременчуг, а оттуда двинулась на Николаев.

Глава 2. Жемчужина у моря

У горизонта гремела канонада, моросил дождь, полк по осенней грязи отступал на Одессу. Бойцы в обхлестанных шинелях сапогами месили грязь, за ними понуро шла конница, вихлялись тачанки и катились трехдюймовки в упряжках, позади скрипел обоз.

– Но! – нахлестывали ездовые тощих коней, те из последних сил натягивали постромки.

Под брезентом одной из санитарных повозок в числе других, метался в тифу Пашка. Он захворал четыре дня назад, температура поднялась за тридцать, губы обметало сыпью. Изредка у повозки возникал Иван, поил его из фляжки и снова уходил вперед, к связистам.

Хмурым утром вошли в город, сапоги, подковы и колеса загремели по булыжнику.

– Подтянись! – хрипло орали командиры, в ответ звяк амуниции, хрип лошадей и тяжелое дыхание. Наконец где-то в центре желанное «стой!», начали размещаться в брошенных казармах. В одной наскоро организовали лазарет, перетаскали туда раненых и тифозных. К вечеру Пашка очнулся на соломенном тюфяке, рядом стояли брат и Бубнов.

– Ну как ты? – наклонился Николай.

– Ничего (бледно улыбнулся) Только голова кружится и жар сильный.

От соседнего больного, выслушав стетоскопом*, подошел фельдшер в застиранном халате,– вы кем будете мальчишке?

– Я брат, – ответил Николай.

– Сослуживец,– буркнул Бубнов.

– Ну, так вот товарищи, – отвел их чуть в сторону. – По возможности нужно определить его в больницу иначе погибнет. У меня ни лекарств, ни условий.

– Ясно – переглянулись оба и, попрощавшись с больным, вышли из лазарета.

На следующее утро Пашка очнулся в светлой палате на койке и попросил воды.

– Где я? – оторвавшись от поилки, спросил у сестры милосердия в белой косынке и фартуке.

– Ты мальчик в городской инфекционной больнице, – ровным голосом ответила она и сунула под мышку градусник. Затем появился благообразный старик в такой же шапочке и халате, присев у койки, – нутес, посмотрим вас батенька.

Завершив осмотр, сказал сестре несколько слов по латыни (та кивнула), вслед за чем перешел к следующему больному, таких в палате был десяток. Началось лечение. Спустя месяц, в первых числах октября, похудевший и с бритой головой, Пашка был выписан из больницы.

У кастелянши он получил свою пахнувшую дезинфекцией одежду, попрощался с лечащим врачом и сестрами которые за ним ухаживали, и вышел из дверей больницы в новую жизнь. А новой она была потому, что на третий день после его госпитализации, красные части оставили Одессу, ее заняли белые. Встал вопрос, что делать дальше?

Куда отошел фронт, мальчишка не знал, да и сил его догонять не было, а в городе он никого не знал, следовало как-то определяться. Про Одессу он немало слышал от Бубнова, тот был из этих мест и запомнил, что самым интересным местом в ней был центральный рынок, именуемый Привоз.

– Если желаешь найти кого из знакомых или узнать свежие новости, топай туда, – рассказывал мальчишке матрос. – Да и вообще, бойкое место, там не заскучаешь.

У первого же встречного прохожего он спросил, как туда пройти и тот очень удивился,– ты мальчик шо, с луны упал? Когда выяснилось, нет, подробно рассказал и, бормоча « это ж надо, не знает де Привоз», удалился.

Пашка направился по указанному маршруту, с интересом рассматривая город. «Да, это не Мелитополь или Никополь» впечатлялся красивыми особняками и архитектурным ансамблями, золотом листвы скверов и многолюдьем. Пи этом обратил внимание на большое число военных – белогвардейских офицеров и солдат, казачьих, на лошадях, пикетов*. В городе работали лавки, кафе и рестораны, откуда-то доносились звуки оркестра.

Спустя полчаса впереди открылся огромный шумный рынок, каких мальчишка не встречал.

Начинался он коваными воротами на чугунных литых столбах, за которыми высились крыши четырех двухэтажных корпусов, расположенных попарно, под ними в два ряда тянулись торговые помещения, а дальше, насколько хватало глаз, меж возов рундуков и лавок, шумела многоголосая толпа.

«Да», мелькнуло в голове. «Тут народу побольше чем в дивизии»

Миновав распахнутые ворота, у которых сидели нищие и инвалиды, Пашка влился в людской поток, и он понес его дальше. Все кругом что-то продавали, покупали, слышались смех и ругань, где-то пиликала гармошка.

Поток вынес мальчишку к съестным рядам, где на прилавках имелись всевозможные продукты. Здесь же, у громадных корзин, торговки продавали горячие лепешки и пирожки, потянуло мясным духом, у Пашки засосало под ложечкой.

В больнице кормили не ахти, на завтрак он сжевал черствую горбушку с пустым чаем, а время шло к полудню. Когда одевался в кастелянной*, в кармане гимнастерки обнаружил несколько смятых купюр, наверное, оставили брат или Бубнов, а в потайной прорези кожушка нащупал браунинг. «Сохранился», подумал, засунув глубже.

Направившись к одной из торговок приценился, и купил четыре пирожка с ливером, та завернула их в газетный кулек. Повертев головой по сторонам, увидел неподалеку закрытый на перемет рундук, отошел к нему и, прислонившись спиной, стал есть.

Когда умяв первый, принялся за второй, почувствовал чей-то взгляд.

Из-за угла на него смотрел голодными глазами, оборванный, лет шести, конопатый пацан.

– Иди сюда, – откусил кусок Пашка, и протянул кулек.

Тот взял, быстро сжевав, похлопал себя по впалому животу, – порядок. Затем достал из кармана драного клифта окурок и чиркнул спичкой о подошву.

– Ширмачишь? – выпустил носом прозрачную струйку дыма.

– Чего? – не понял Пашка.

– Ну, в смысле тыришь по карманам (ухмыльнулся конопатый).

– Не, – повертел головой в кубанке.

В это время неподалеку появился наряд солдат с повязками на рукавах, пацан заорал «атас!», одновременно одна из торговок завизжала «рятуйте, обокрали!».

От нее, мелькая в толпе, улепетывали два оборванца, стоявший на стреме припустил в другую сторону.

– Вон, вон их главный! – ткнула баба в Пашку пальцем, он не стал дожидаться, когда схватят и метнулся за конопатым.

Тот ловко уворачивался от зевак, ныряя под прилавки и возы, а потом сиганул в узкий проход в стене, Пашка за ним. Остановились в каком-то глухом дворе -колодце, отдышались.

– Не хило бегаешь, – цикнул слюной на землю конопатый и протянул руку, – будем знакомы, Шкет.

– Выходит ты воришка? – хмыкнул Пашка, пожав грязную узкую ладонь

– А что тут такого? (пожал худенькими плечами) Жить ведь как-то надо.

– Ну и где ты живешь?

– Тут рядом, на Молдованке, – шмыгнул носом Шкет. – А тебе зачем?

– Понимаешь, я не местный, желательно где-нибудь на время приютиться.

– Чего проще,– рассмеялся новый знакомый. – Хиляй за мной.

Они вышли на улицу, которую Шкет назвал Молдаванкой и углубились в мешанину домов. Все они были разные в один-два этажа, некоторые с выносными балконами, по пути встречались небольшие магазины и лавки. Покружив с полчаса вышли на заросший бурьяном пустырь и направились к полуразрушенному сараю.

Через дырявую крышу туда проникал дневной свет, в задней, из песчаника стене темнел широкий проем.

– Пришли, – обернулся Шкет и нырнул туда, Пашка следом.

Внутри оказалась полого уходящая во мрак галерея, высотой в тройку аршин, запахло подвалом.

– Давай руку, – сказал новый знакомый, пошли в сгустившейся темноте. Затем куда-то свернули, вдали неясно забрезжило.

– Ну, вот мы и дома, – отпустил ладонь Шкет. – Как тебе фатера?

В свете дымившего в расщелине факела открылся вырубленный в камне просторный грот, с высоким закопченным потолком и в прожилках кварца стенами.

– Так, щас разведем огонь, и будем ждать пацанов, – остановился у каменного очага в центре конопатый.

Через несколько минут в гроте потрескивал костер из сваленной сбоку охапки дров, лучше высветив помещение. Оно было квадратным, с гладким полом и подобием нар у стен, заваленных тряпьем. Меж них лежал плоский обломок ракушечника, на котором стояли закопченный мятный чайник и несколько жестяных кружек.

– Да, интересное место, – оглядевшись, присел на ящик у костра Пашка.

– А то, – рассмеялся Шкет, подняв на него глаза. – Это тебе не хухры-мухры. Одесские катакомбы.

– Что еще за катакомбы?

– Ну, типа место, где раньше ломали камень и строили дома. Из него наш город

– Вон оно что, понятно.

– Эти самые катакомбы везде под ним и тянутся на тыщу верст, – подбросил в огонь Шкет обломок доски.

– Иди ты!

– Век воли не видать, – щелкнул по зубам ногтем и прислушался. – Не иначе наши идут, щас будем шамать.

Издалека послышались шарканье и смех, донеслись звуки песни

С ростовского кичмана, бежали два уркана,

Бежали два уркана да домой,

Лишь только уступили в одесскую малину,

Как поразило одного грозой..!

Затем из темного проема появилась группа оборванных мальчишек, и кто-то закричал, – о! Шкет уже на месте!

При виде незнакомца все замолчали, а самый рослый, передав соседу газетный сверток, подошел к нему, – ты хто такой?

– Он, Марко, хочет определиться к нам на постой, – поднялся Шкет на ноги.

– На постой говоришь? – недобро ухмыльнулся. – А чем будешь платить?

По виду он выглядел лет на пятнадцать, с большими выпуклыми глазами и шапкой курчавых волос.

– У меня ничего нету, хлопцы – тоже встал Пашка.

– А это? – кивнул курчавый на кожушок.

– Грубой* клифт, – поцокал языком второй, в драном морском бушлате.

– А ну снимай! – схватил Марко Пашку за воротник.

В тот же момент тот уцепил его руками за запястье и, вывернув наружу, швырнул в угол.

– Ах ты ж сука, – прошипел, вскочив на ноги, в руке блеснула финка.

Пашка отпрыгнул назад, вырвав из кармана браунинг, – брось, а то убью!

– Ладно, проехали (спрятал нож ). Убери пушку. Остальные стояли, открыв рты.

– Считай, ты у нас живешь, – протянул руку Марко, Пашка пожал жесткую ладонь. Вскоре все сидели вокруг «стола», с удовольствием поедая пахнущую чесноком колбасу и ржаной каравай хлеба, украденные на Привозе.

Компания, к которой примкнул Пашка, оказалась интернациональной. Самый старший – Марко, был из цыган, тринадцатилетний Циклоп (у него косил левый глаз) -еврей, а мелюзга – Шкет и Клоун, русскими.

Они промышляли на Привозе умыкая все, что плохо лежит и тырила по карманам. Заниматься этим Пашка категорически отказался, став искать в городе работу, но такой не имелось даже для взрослых. Заводы и фабрики стояли, народ бедствовал, шиковали только буржуи со спекулянтами да деникинские офицеры.