Текст книги "В закрытом гарнизоне-2. Сборник рассказов"

Автор книги: Валерий Ковалев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Пятую бутылку саам передавать не стал, а, содрав с нее металлический колпачок взболтал и, закинув голову, стал пить из горлышка. Затем, ополовинив посудину, удовлетворенно крякнул и передал ее жене. Та тоже основательно приложилась к бутылке, после чего сунула остатки требовательно завопившему ребенку.

А еще через минуту упряжка снова унеслась в тундру…

Воришки

Северодвинск. Беломоро – Балтийская ВМБ. Бригада строящихся кораблей.

Наш экипаж завершает государственные испытания атомного подводного крейсера нового поколения, а между морями обретается в порту, на древней плавбазе «Иртыш».

В один из таких дней, нас с Витькой Допиро вызывают к помощнику командира, который сообщает, что мы назначаемся вестовыми в офицерскую кают– компанию, или как говорят на местном «эрго» – гарсунами.

Эта новость нас не особенно радует, и мы пытаемся отказаться под разными предлогами.

Но помощник непреклонен и уже на следующий день, облачившись в белые курточки, мы с приятелем кормим наших офицеров и мичманов в кормовой кают – компании плавбазы.

Это обширное помещение размером примерно в сорок квадратных метров, с длинным массивным столом в центре и вращающимися креслами вокруг.

Вдоль его стен тянутся мягкие кожаные диваны, в углу стоит пианино, на иллюминаторах бархатные занавески. Рядом с кают-компанией небольшая подсобка (гарсунка), в которой хранятся бачки, термосы, столовые приборы и всякая дребедень, необходимые для кормления офицеров и мичманов.

Понемногу освоившись на новом поприще, мы внезапно уясняем целый ряд выгод для себя. Во – первых, по утрам не нужно бегать на зарядку. Во – вторых, после кормлений остается прорва свободного времени. В третьих – мы становимся обладателями множества всевозможных продуктов, которые не поедают офицеры. Это масло, сыр, печенье и колбаса. Короче, для нас с Допиро наступили золотые деньки.

Мы всласть отоспались, питались в основном деликатесами и здорово набрали в весе. Как всякий уважающий себя «гарсун», с помощью умельцев с плавбазы, за небольшую мзду Витька сделал себе несколько флотских наколок и отпустил усы. Один раз в неделю нас увольняли в город, где за полученные от интенданта деньги мы покупали для офицерского стола различные фрукты и сладости. Почти всегда оставалось и на бутылку портвейна, которая распивалась в укромном месте.

После ужина, доставив ребятам в кубрик чего-нибудь вкусного, мы уединялись в кают-компании, где Витька овладевал искусством игры на пианино, а я с увлечением читал «Морские сборники», которые выпрашивал у офицеров. Однако вскоре наша райская жизнь нарушилась.

Стали пропадать вареные яйца, которые мы каждый вечер получали на завтрак для офицеров и мичманов. Хранились они в подсобке, в стоявшем на палубе большом лагуне. Ключи от нее были только у нас. За ночь исчезало до десятка и никаких следов.

По утрам, обделенные полагающимся им по приказу Главкома продуктом, командиры начинали брюзжать и выражать нам свое недовольство, требуя этот злосчастный эмбрион. Причем делали они это не от скупости, а из принципа, положено – отдай. И неважно, что зачастую яйцо не съедалось, оставаясь сиротливо лежать на тарелке. Оно должно быть выдано. Такой вот порядок.

Несколько раз мы выходили из положения, выпрашивая злосчастные яйца у коков на камбузе, однако кражи не прекращались. Неуловимые воры продолжали разрушать наше благополучие.

Ими оказались крысы. В один из поздних вечеров, мы как обычно сидели в кают-компании. Виктор проявлял отснятую накануне фотопленку, а я, сидя на диване и дымя папиросой, размышлял, как изловить вора. Свет у нас был вырублен, а в подсобке горел. Внезапно там послышался какой-то шорох и у стоящего на палубе лагуна, до верху наполненного яйцами, появилась огромная крыса.

Я легонько толкнул приятеля в бок и указал пальцем в сторону подсобки. Поводив усатой мордой по сторонам, грызун ловко взобрался на лагун и носом столкнул с него одно яйцо. Затем спрыгнул вниз, обхватил его лапками и опрокинулся на спинку. Тут же откуда-то появились еще две крысы поменьше, которые зубами ухватили ворюгу за хвост и потащили его в дальний угол подсобки. Там вся компания носами затолкала яйцо за отставший плинтус и вновь вернулась к лагуну.

На наших глазах крысы проделали эту операцию еще несколько раз и исчезли, как только почувствовали неладное. Плинтус мы тут же укрепили и долго обсуждали увиденное. То, что эти грызуны очень умны, не новость. Однако, чтобы дать такое представление, нужен и богатый опыт. Не иначе, как та крыса была ветераном судна, может быть еще с военных времен. После этого случая кражи прекратились, но было поздно – «хлебных» должностей нас лишили и вновь водворили на лодку.

Минный ликер

Середина 70-х. Заполярье. Северный флот. Борт подводного ракетоносцы «Мурена».

Вернувшись после отработки из очередных морей, готовимся к приему боевых торпед. Их необходимо принять на борт в количестве восемнадцати и в том числе, две с ядерными зарядами. Остальные снаряжены боеголовками с «морской смесью». Поскольку с боевыми торпедами на корабле мы работаем впервые, боевая часть на время погрузки усиливается старшиной команды торпедистов с соседней лодки по фамилии Тоцкий.

Ему далеко за сорок, за плечами десятки автономок и стрельб, так что свое дело мичман знает туго. Об этом свидетельствуют и жетон «Мастер военного дела», а также несколько орденских нашивок на кителе с широкими золотыми шевронами со звездами на рукавах. Кроме того, по слухам, ветеран любитель потравить морские байки в хорошей компании. Короче, живая история подводного флота.

Утро. Залив серебрится под лучами полярного солнца. В конце пирса радостно орут бакланы, пожирая остатки нашего завтрака из мусорных контейнеров. После подъема флага, по боевой тревоге перешвартовываемся к стационарному плавкрану, с которого на лодку и будем принимать боезапас. Тихо постукивают дизеля влекущих нас к громадине крана буксиров, журчит вдоль настройки аквамариновая зелень воды. Настроение приподнятое. Торпеды опасное и капризное в обслуживании оружие. В 1962 году на лодке 633 проекта в Полярном взорвался боезапас, разнесший корабль почти полностью. При этом сильно повредило соседнюю лодку и погиб почти весь личный состав обоих кораблей. Взрыв был такой силы, что баллоны с воздухом высокого давления этих лодок потом находили в сопках и на крышах городских зданий.

На пирсе, у крана, уже стоят несколько тележек с торпедами, окрашенными в зеленый и серый цвет. Здесь же обслуга, доставившая их с базового склада. В отсеке к погрузке все приготовлено еще ночью – поднят и вооружен торпедопогрузочный механизированный лоток, приготовлено к приему боезапаса все остальное наше хозяйство.

Швартуемся. К лодке подходит пожарный катер. На рубке субмарины взвивается сигнальный флаг «Веду прием боезапаса», и погрузка начинается.

Общее руководство осуществляет с рубки старпом. Наверху работают Мыльников и Порубов. Внизу, в отсеке, Ксенженко с Тоцким и я. Связь из отсека напрямую включена на мостик.

– Внимание, первая, пошла! – слышится через торпедопогрузочный люк команда «бычка». Двухтонная восьмиметровая сигара, объятая автоматическим бугелем, зависает над люком и ложится на палубный лоток. Выполняю несколько манипуляций на гидропульте и ее серебристый обтекатель показывается в зеве погрузочного люка

– Пошла торпеда вниз! – командует Олег. Репетую – Есть! – и плавно подаю ее в чрево лодки. В отсеке вой и визг гиромоторов лотка, урчанье электродвигателей подвижных торпедных стеллажей, щелканье бугелей. Все это сопровождается веселым матерком и прибаутками мичманов. Погрузка началась явно удачно.

К полудню в отсеке находится половина боезапаса, часть из которого сразу же загружается в аппараты, предварительно приводясь в боевой состояние.

Наверху заминка с подвозом торпед с базы. Перекур.

Вылезаем наверх из отдраенного люка первого, по очереди дымим в рубке. Старпом доволен, команда работает четко и значительно опережает нормативы погрузки лучших экипажей «Янки». Нет нареканий и с берега. И это при всем том, что у нас с момента прихода в базу постоянно барахлит гидропривод лотка, стравливая в трюм массу гидравлики и неполадку безуспешно пытаются устранить специалисты плавмастерской.

Временный перерыв командование корабля использует для быстрого обеда. В меню уха, плов, компот и знаменитые булочки с курагой кока Абрамова. Он сует мне их целый пакет, учитывая, что после погрузки в отсек последней торпеды и отбоя тревоги, нам с ними колдовать еще до полуночи. Сашка не бескорыстен, ибо знает, что в этом случае мы разрешим ему поглазеть, как снаряжаются спецторпеды. Это таинство для ограниченного круга, а кок не лишен амбиций. К тому же он жаждет пообщаться со знаменитым Тоцким, который на заре своей службы, якобы тоже был коком.

К двадцати часам весь боезапас в отсеке. Мы валимся с ног. Перешвартовываемся на свой пирс. Отбой боевой тревоги. Свободные от вахты собираются в конце пирса и дружно дымят сигаретами, делясь впечатлениями от погрузки.

После ужина в первый отсек приходит командир и Тоцкий подробно инструктирует нас о правилах подготовки к бою торпед с ядерным боезапасом. Их две. Это обычные электроторпеды СЭТ-60 с акустической системой наведения, но с ядерным зарядом. Любая из них способна уничтожить авианосное соединение на дистанции более 20 морских миль.

После инструктажа приводим все торпеды в боевое состояние, снимая с них несколько степеней предохранения, затем загружаем в нижние аппараты, которые пломбируются. В вахтенном журнале делается соответствующая запись.

С этого момента у трапа, ведущего на торпедную палубу, выставляется круглосуточный пост с вооруженным матросом. Ее, кроме минеров, имеет право посещать ограниченный круг лиц – командование корабля, вышестоящее начальство и офицер особого отдела.

Поблагодарив нас за хорошую работу, командир уходит в штаб. Выполняем последние операции по раскреплению торпед по штормовому, приведению систем и механизмов в исходное. Отсек преобразился. В нем стало теснее от хищных тел торпед, их специфического запаха опасности и чудовищной силы. Вслед за командиром уходит Мыльников, ему заступать на вахту.

– Ну что, Петрович, может, перекусим ? – дружески хлопает Олег Тоцкого по спине.

– А почему нет? – милостиво соглашается ветеран.

По знаку Ксенженко спускаюсь вниз и приказываю уже стоящему там вахтенному из первогодков никого не допускать к трапу, ведущему на торпедную палубу.

– Засыпаем уран в торпеды, усек?! – громко шепчу ему на ухо.

– Усек,– испуганно округляет глаза вахтенный и судорожно хватается за висящий на поясе штык.

– Вот– вот, как только кто сунется, сразу коли!

Поднимаюсь на палубу и задраиваю люк. В отсеке уже стоит снятый с подволока раскладной стол, и мичмана быстро комплектуют его, чем бог послал. А послал он нам к «тайной вечере» несколько бутылок «Старого замка», батон копченой колбасы, шпроты, консервированный сыр и шоколад. Есть еще несколько банок томатного сока и галеты. Наполняем кружки вином и смотрим на Тоцкого.

– За Подплав, быть ему вечно! – провозглашает он тост. Молча сдвигаем кружки, пьем кисловатое вино, закусываем. Гудит зуммер отсечного телефона. Снимаю трубку. В ней голос Абрамова.

– Валер, ты? Я вам тут эскалопов нажарил, нести?

– Товарищ, мичман, – обращаюсь к Олегу, кок лично желает угостить нас эскалопами.

– Давно пора,– смеется Ксенженко, пусть тащит.

Отдраиваю люк, свешиваюсь вниз.

– Вахтенный! Сейчас подойдет кок со взрывателями, пропустишь!

– Есть пропустить, товарищ старшина!

Через несколько минут в люк протискивается Саня с картонной коробкой, из которой вкусно пахнет. На стол водружается судок с сочными кусками мяса и жареным картофелем, и несколько пышных, только что испеченных лавашей. Следует еще пора тостов, после чего начинается неизменная морская травля. Вино легкое и располагает к задушевной беседе. И она льется неспешно, как это бывает только на кораблях после тяжелых работ и авралов, в кругу близких друзей. Не забываем и молодого, спуская ему толику мяса с хлебом.

– Да, под твою свинину Абрамов, хорошо бы по лампадке шила – заявляет Порубов. – Да его Мыльников в свой шкаф зашхерил, – кивает на отсечный сейф.

– А что, у вас своего нету? – удивляется Тоцкий.

– Веришь, Петрович, в данную минуту ни грамма, ну да ничего, сейчас найдем. Ковалев, дуй к ракетчикам, они нам должны!– басит Ксенженко и тянется к телефону.

– Отставить! – смеется ветеран. Шила у вас навалом. Ну, так, где оно? Что подсказывают знания? – хитро щурится Тоцкий, похлопывая по брюху ближайшей торпеды.

– Правильно, в ней есть, – отвечает Олег. Килограммов шестьдесят, но оно же со рвотными присадками ?!

– А что подсказывает опыт войны? – интересуется Тоцкий.

– Что пили его, но как, кануло в лету, никто не знает, – чешет в затылке Олег.

– Обижаешь, мичманец, хищно блестит золотой фиксой во рту Троцкий. Все, что касается минного дела, знаю я, и ношу вот тут – стучит себя по лбу. Вам, салагам, так и быть, расскажу что-то вы мне глянулись.

– Плесни – ка пайкового, – бросает он раскрывшему от удивления рот Абрамову.

Выпив «Замка» и немного помолчав, мичман выдает краткую историческую справку. Начиная с первой мировой войны, при использовании торпед в арктических широтах, в целях надежной работы имеющихся у них механизмов, в торпеды заливали чистейший ректифицированный спирт. У обслуживающих их минеров организмы замерзали не меньше, в связи с чем спирт зачастую, в тех или объемах, выкачивался из торпед и выпивался. А вместо него, в чрева роковых красавиц закачивалась банальная вода.

В результате, при стрельбе такими торпедами, они нередко тонули. Атакуемые корабли, в свою очередь, обнаружив атакующих, топили их. Получаемая от «доения» торпед продукция, в русском флоте называлась «минным ликером» или «торпедухой», и неизменно использовалась и во вторую мировую войну.

Есть основания полагать, что в силу бесшабашности русского характера, наиболее ярко проявляющегося в авиации и на флоте, торпедуху открыли и потребляли только наши моряки. В принципе, суть ее схожа с русской рулеткой, с той лишь разницей, что в первую играли отдельные офицеры и прапорщики армии, а во вторую целые подразделения, а то и экипажи военных кораблей.

В борьбу с этой роковой привычкой, помимо командования и соответствующих органов, активно включились закрытые НИИ, и примерно в начале 40-х годов придумали присадки, напрочь исключающие потребление минного ликера.

Они превращали великолепный ректификат в тошнотворную смесь, отторгаемую нормальным человеческим организмом. Недостаток разработки заключался в том, что крепость спирта оставалась прежней, и он горел. А по старой флотской поговорке, подтвержденной ни одним поколением военморов, «моряк пьет все, что горит и дерет все, что шевелится».

В результате торпедуху продолжали пить со всеми вытекающими последствиями.

Ученые снова ринулись в бой и примерно в 50-е годы придумали новую присадку, вызывающую непреодолимую травлю даже у видавших виды закоренелых потребителей минного ликера. Ее назвали рвотной присадкой. Торпедушный кошмар был побежден.

Время от времени, как гласят флотские байки, отдельные корабельные умельцы пытались возродить историческую традицию, пытаясь очистить опоганенный спирт с помощью разных кустарных приспособлений. Но, увы, успеха не добились. Моряк, будь он даже мастер военного дела, против академиков и профессоров неуч.

– Такие вот дела, сынки,– с грустью закончил рассказ Тоцкий.

– И что ж, так и похерили дедовскую традицию? – прошептал со слезой в голосе Порубов. Вместо ответа ветеран хлопнул ладонью по брюху ближайшей СЭТ – 60.

– Традиция жива, я угощаю! Не сдрейфите?

– Обижаешь, Петрович! – гудит Ксенженко.

–Добро! Ключ от горловины, чистую емкость и ИП -46 с запасными фильтрами сюда!

Через минуту все необходимое у ног мичмана. Он ставит емкость – ею служит десятилитровая банка из – под сухарей, под сливную горловину торпеды и быстро «отдает» утопленную в корпус медную заглушку. В банку тонкой струйкой начинает течь жидкость фиолетового цвета со сладковатым запахом ректификата. Когда посудина заполняется наполовину, Тоцкий ввертывает заглушку на место. В банке глянцево поблескивает примерно пять кило этой смеси, при виде которой отпадает любое желание, связанное с ее потреблением.

– Ну, как? – хитро подмигивает нам мичман. – Блевонтин?

– По – моему, хуже,– вякает кок и тут же получает от Олега крепкую затрещину.

– А сейчас будет отличный минный ликер,– поет Тоцкий.

Банка на палубе, над ней перевернутый ИП с отвернутой маской и вынутой из седловины пробкой, а сверху воронка, в которую он осторожно льет «блевонтин» из банки.

На наших глазах происходит чудо. На выходе из нижнего отверстия ИПа, появляется тонкая струйка голубоватой жидкости, похожей на денатурат. Содержимое банки еще раз фильтруем, сменив гипкалитовый патрон в противогазе и через десяток минут имеем не менее четырех килограммов чистейшего ректификата.

Олег осторожно макает палец в емкость и облизывает его.

–Ну, как? – вопрошает Порубов.

– Чистейшее шило. Нам для работы выдают хуже. Ты, дед, великий химик, только без степени,– глубокомысленно изрекает Ксенженко.

– Но запомните,– предупреждает Тоцкий. Больше чем на пять килограммов, доить торпеду нельзя. Запорите.

После этого дегустируем продукт. Пьем по северному, не разбавляя и запивая томатным соком. Спирт ударяет в головы, и мы наваливаемся на снедь, которой еще в избытке. Затем Порубов осматривает отсек и докладывает в центральный пост о результатах. Абрамова отправляем отдыхать – ему готовить завтрак для ночной смены. Я тоже укладываюсь спать на поролоновый матрац за торпедами правого борта, поскольку в восемь утра мне поднимать гюйс и заступать на вахту.

Мичмана тихо обсуждают сегодняшнюю погрузку и строят планы на грядущую автономку. Изредка слышится стук сдвигаемых кружек и кряканье. Засыпаю, как всегда лодке, мгновенно.

Будит меня металлический голос Мыльникова, раздающийся из отсечной трансляции

– Королев, подъем! Приготовиться к подъему флага!

– Есть! – ору в сторону «каштана» и его красный глазок гаснет. Выбираюсь из-под торпед.

В отсеке ни следа от ночного пиршества. Уронив курчавую голову на пульт, в кресле командира дремлет Ксенженко. В кресле вахтенного, задрав ноги на направляющую балку, сидит осоловелый Порубов и читает журнал.

Заботливо укутанный шерстяным одеялом, у кормовой переборки на снятых с торпед чехлах умиротворенно похрапывает Тоцкий. Рядом стоит пустая банка из-под минного ликера.

– Да, крепки советские подводники,– бормочу я, вытаскивая из металлической шкатулки сложенный вчетверо военно – морской гюйс. Затем отдраиваю люк первого и поднимаюсь наверх. Свежий воздух пьянит. Утро погожее, без пяти минут восемь. В рубке маячит Сергей Ильич и копошится сигнальщик, готовящий к подъему корабельный флаг. Я привычно креплю гюйс к носовому флагштоку и, придерживая рукой его свернутое полотнище, докладываю о готовности.

На плавбазе, где располагается штаб флотилии, включается метроном. Его размеренный звук будит тишину залива.

– На Флаг, и Гюйс, смирно-о! – разносится по водной акватории усиленный боевой трансляцией голос дежурного по флотилии.

Сидящие на волнах чайки испуганно взмывают в синеву неба.

– Фла-аг и Гю-юйс.., поднять!

На надводных кораблях флотилии звонко бьют склянки, голосят свистки боцманов.

– Флаг и Гюйс, поднять! – репетуют команду вахтенные офицеры подводных ракетоносцев.

Краем глаза слежу за полотнищем вздымаемого над рубкой нашей лодки флага и одновременно поднимаю гюйс до клотика.

– Во-о-льно!– разносится над заливом. На Флоте начинается новый день.

Годок

Незадолго до моего увольнения в запас, в наш славный экипаж вместе с молодым пополнением из Ленинградского отряда подводного плавания прибыл матрос, который всех здорово заинтересовал. Во-первых, своей внешностью – по росту и ширине этот коротышка был одномерным, во – вторых дикцией, говорил он мало и невнятно, а еще возрастом – парню было под тридцать.

Впоследствии выяснилось, что его за что-то выперли с последнего курса ветеринарного института, и парень загремел на три года на флот.

Этим сразу же воспользовались юмористы из БЧ-5, куда попал новичок и сообщили тому, что матросам с таким образованием на лодках сразу же присваивают звания старшин. Иди мол, к механику и дело в шляпе. Тем более что и возраст у тебя подходящий. Чем не старшина?

Тот и пошел. Какой разговор состоялся между ним и крайне нервным «дедом» история умалчивает, но от него молодой вышел весь в соплях, и сразу же был препровожден в трюм, убирать гидравлику. А советчики, похлопывая его по плечам, советовали все это так не оставлять и жаловаться замполиту.

Тот этого делать не стал, но через несколько дней снова попал «в историю».

Вернувшись вечером с лодки в казарму и увидев, что несколько старшин возлегли на койки, он тоже взгромоздился на свою, на втором ярусе.

Парня тут же согнали и разъяснили – валяться на койках до отбоя можно только старослужащим (годкам). Малый стал препираться, за что получил наряд вне очереди и кличку «годок».

А еще через некоторое время выяснилось, что он не знает даже азов трюмного дела – помпу не отличает от компрессора, а вентиль от манипулятора. «Маслопупы» во главе с командиром дивизиона возились с ним месяц – ни в зуб ногою. Что делать?

Решили – обкатается в море. Однако на первом же выходе «годок» едва не затопил отсек, открыв не тот клапан и его определили в помощники коку. Чистить картошку, рубить мясо и драить котлы. А когда вернулись, определили в верхневахтенные. Чего проще – стой с «калашом» в канадке у трапа и охраняй корабль.

Однако и тут с «годком» случилась неприятность.

Дело в том, что на всякой лодке, неподалеку от рубочной двери, кроме стационарного, вооружен так называемый шторм-трап. На тот случай, если кто из моряков оступится и свалится за борт. Помимо прочего, верхневахтенному вменялось в обязанность присматривать и за ним, чтоб не сперли. Есть на флоте такой бзик – тащить все, что плохо лежит.

Чего «годку» вздумалось возиться с трапом, осталось тайной, покрытой мраком. Может от скуки, а может чего померещилось. Короче он утопил рожок от автомата. Тот отстегнулся и булькнул в воду. Вместе с патронами. Помощника командира чуть «кондратий» не хватил. В итоге после его матов и бурных дебатов с механиком, за борт спустили штатного водолаза, но, увы.

Тот исползал все дно под лодкой, но кроме россыпей консервных банок, ничего там не нашел.

В итоге «годок» загремел на губу, а корабль лишилась килограммов десяти спирта и нескольких банок пайковой икры. Именно во столько оценили потерю на базовом оружейном складе.

Сразу же после отсидки, посоветовавшись между собой, отцы-командиры списали парня на бербазу – от греха подальше.

Прошло несколько месяцев. Как-то вернувшись с морей, мы сидели в курилке у контрольно-дозиметрического пункта, грелись на солнышке и дымили сигаретами.

– Кореша, глядите, никак наш «годок», – сказал кто-то из ребят, ткнув пальцем в пространство. И точно. По асфальтированному покрытию, тянущемуся вдоль лодочных пирсов, в сторону КДП неспешно шествовал наш герой.

И – «ба!». На его плечах золотились старшинские лычки.

При встрече выяснилось, что он теперь обретается на подсобном хозяйстве в качестве ветфельдшера, где, наконец, нашел свое призвание.

Так что, никогда не знаешь, где потеряешь, где найдешь…

Пилите, Шура, пилите!

На второй оперативной стажировке, в 1977 году, мне довелось проходить практику в учебном отряде надводного плавания в гарнизоне Мамоново, что на Балтике, у выпускника нашей Школы капитана 3 ранга Сильницкого.

Помимо недюжинных оперативных способностей Вадим Петрович обладал здоровым чувством юмора, знал массу веселых анекдотов и баек, в связи, с чем был «на короткой ноге» практически со всеми офицерами части.

Нужно отметить, что во время войны Мамоново был сугубо немецким городом, именовался Халингенбайль и оборонялся фашистами столь же яростно, как и Кенигсберг. А к тому имелись все условия. В городе, на территории нынешнего учебного отряда, у них располагалась танковая школа с новейшей техникой, на побережье залива базировалось соединение надводных кораблей и подводных лодок, а в окружающих Халингенбайль лесах находился глубоко эшелонированный укрепрайон с многочисленным гарнизоном, артиллерией и подземными аэродромами.

Тем не менее, наша армейская группировка, во главе с танковым соединением полковника Мамонова столь успешно захватила город, что отступившие немцы даже не успели взорвать свои основные военные объекты. И в том числе танковую школу, порт, аэродромы, а также находившиеся в лесах фортификационные сооружения.

Естественно, что этим всем воспользовались победители. За исключением окружающих Мамоново лесов. Собрав в них трофейную технику и демонтировав кое-что из обороны, леса признали миноопасными, окружили колючими заграждениями и запретили местному населению посещать их.

Но русский человек от природы любопытен, особенно если рядом что-то запрещенное. Не исключение и гарнизон. Военнослужащие, в первую очередь офицеры и мичмана, стали похаживать в лес, тем более что там было полно грибов, ягод и разнообразной дичи.

Так все и оставалось, на время моей стажировки.

А сделал это отступление я специально, чтоб было понятнее то, о чем расскажу.

В один из дней, после обеда, мы с Сильницким стояли у штаба отряда, где он дискутировал с замполитом и еще несколькими офицерами по поводу состоявшегося накануне матча между московскими «Спартаком» и «Динамо». Дискуссия была живой и темпераментной.

В это время из дверей штаба вышел толстый капитан 3 ранга с повязкой «РЦЫ» на рукаве кителя и болтающимся у бедра пистолетом.

– Никак снова дежуришь, Сергеич!? – весело спросил его замполит.

Тот что-то «рыкнул» и хмуро продефилировал мимо группы.

– Пилите, Шура, пилите! – раздался ему вслед чей-то возглас, и все присутствующие взорвались смехом.

«Кап три» вздрогнул, полуобернулся и, покрутив пальцем у виска – мол «чокнутые», двинулся дальше по аллее, затем споткнулся и едва не упал. Хохот усилился.

Я тоже улыбался, хотя ровно ничего не понимал.

Заметив это, багровый от смеха замполит в чине капитана 2 ранга обратился к Сильницкому, – Петрович, ты поведай как-нибудь, своему старшине о нашем Шуре. А то действительно подумает, что мы «того», и тоже повертел пальцем у виска.

– Непременно, – улыбнулся тот, и когда мы вернулись в свой кабинет, расположенный в ближайшей казарме, рассказал следующую историю.

Этот капитан 3 ранга, командир роты рулевых-сигнальщиков, был «притчей во языцех» в гарнизоне. Служил он исправно, но был непередаваемо скуп и всячески старался улучшить свое благосостояние. То разводил помидоры на своем приусадебном участке за домом, чтоб затем продать – они у него померзли. То пытался собирать на берегу моря после шторма янтарь, чтоб реализовать его перекупщикам – едва не унесло морем. Затем стал разводить кроликов – те подохли. Короче не везло.

– Зная такую слабость за коллегой, – повествовал Сильницкий, офицеры часто над ним подтрунивали, предлагая самые невероятные способы обогащения. Один даже посоветовал сдать на выходные в аренду курсантов роты, которой тот командовал, мол председатель соседнего колхоза обещал хорошо заплатить. Штурман обиделся и подал на доброхота рапорт замполиту.

Прошлой осенью, пытаясь реализовать очередную свою коммерческую задумку, наш «купчик», как его тогда звали, пригласил своего близкого приятеля – тоже командира роты, и, кстати, моего помощника, в лес за грибами.

Мол, наберем, насушим и свезем в Калининград. Там кооператоры предлагают хорошую цену. А урожай на них, и особенно боровики, в наших местах в тот год, между прочим, был небывалый.

Сказано – сделано. Экипировались, изготовили примитивные щупы, чтоб на минах не подорваться и двинули в лес.

На опушке, за остатками «колючки», грибы были так себе, расхожие – волнушки да моховики. Белых – единицы.

Побродили там с час – притомились, перекусили, и, приняв грамм по двести спирту для бодрости, решили пойти вглубь.

При этом «купчик» предложил напарнику идти первым – ты минер (тот командовал ротой торпедистов) – тебе и карты в руки.

Пошли. И не ошиблись. Вскоре набили боровиками рюкзаки и прихваченные с собой объемистые полиэтиленовые пакеты. Да вот незадача, заблудились. Бродили – бродили и вышли к старым немецким укреплениям.

А тут ливень. Делать нечего, забрались в какой-то вросший в землю бункер, благо имелся электрический фонарь.

Внутри остатки солдатских нар с заплесневелым тряпьем, на полу несколько касок «фельдграу», пустые разбросанные ящики и коробки от противогазов. Минер сел на какой-то ящик и закурил, а «купчик» стал шариться по бункеру – вдруг, что полезное для хозяйства найдется.

И в углу, под ржавой кроватью, обнаружил запертую металлическую шкатулку. Когда приятели вскрыли ее имевшимся у них туристическим топориком, то обнаружили там пачку полуистлевших рейхсмарок, покрытый плесенью фотоаппарат «Ролленкорд» и матово сияющий граненый слиток. Был он сантиметров десять в диаметре, длиной вдвое больше и весело искрился в лучах света.

–Золото! – прохрипел штурман и прижал слиток к груди.

– Вряд ли, – ответил минер, и офицеры стали внимательно рассматривать находку. По длине слиток имел двенадцать граней, был не по виду тяжелым и клейменым – на торце миниатюрный орел со свастикой.

– А я тебе говорю золото, – вновь заявил «купчик». – Смотри, все признаки налицо: и цвет и вес и клеймо. Я такое, кстати, уже видел у одного из наших офицеров на трофейном серебряном портсигаре.

– Ну и что будем делать? Сдадим государству? Премию получим. Тут килограмма три будет – взвесил на руке слиток минер.

– Ты что, совсем от службы охренел?! – взвился приятель. – Получим жалкие копейки, потом век себе не простим. Такой шанс бывает раз в жизни. Нужно продать. А деньги поделим!

– Ну.., я не знаю…

– А я знаю! У тебя, слышал, знакомый ювелир в «Кенике» есть?

– Да, брат жены.

– Ну вот, все в руку! Через нее установим, какой пробы это золото, сколько за него можно запросить и через кого «толкнуть». Только в гарнизоне не болтай. Ни дай бог до особиста дойдет – сядем.

На том и порешили. Слиток «кап три» сунул в свой мешок, поручив товарищу пока договориться о встрече с родственником.

На следующий день, на конспиративной встрече – продолжил Сильницкий, – «помощник» рассказал обо всем мне. И мы приняли решение не торопить событий, и точно выяснить, что же это за слиток. Ну, а затем действовать по обстоятельствам. Тем более что время не торопило. В ближайшие дни, понукаемый «купчиком» минер созвонился с кенигсбергским ювелиром и договорился о встрече.