Текст книги "Терра инкогнита. Книга 1-я"

Автор книги: Валерий Ковалев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

А когда вернулся со вторым, сел и наклонился к нам,– чего я щас видел, пацаны, умора!

– Чего? – сказал я, натираясь мочалкой.

– Еще наколку, да какую! Хотите поглядеть, айда за мной. Только быстро.

Мы тут же вскочили и, шлепая пятками по сколькому полу, зарысили за приятелем.

Через несколько скамеек, задом к нам, наклонившись над тазом, ополаскивался крепкий дядька. А на его белых ляжках синела удивительная наколка. Слева моряк с кочергой, исчезавшей меж ними, а справа клубы дыма.

Вот это да! – выпучили мы глаза.

Дядька меж тем (на вид ему было лет сорок), выплеснул воду из таза, брякнул его в пустой и направился к выходу. Наколка ожила, потешно двигаясь.

– Не иначе бывший флотский кочегар,– обернулся к нам Вовка.

Воскресенье было днем отдыха. Подъем на час позже, завтрак, а потом как говорят «гуляй Вася». Однако гулять не получалось, ибо до принятия Присяги в увольнения не пускали. Так что отдыхали в казарме.

Одни писали письма в кубрике, другие стирали робы в умывальнике или гладились в бытовке, остальные занимались травлей*.

А еще, у кого водились деньги (у нас они пока были), натянув шапки, бегали через плац в матросскую чайную.

Она находилась на первом этаже второго подъезда. Небольшая, на полтора десятка посадочных мест и стеклянной витриной, за которой стояла буфетчица.

Там можно было выпить горячего чая, закусив его бутербродами с колбасой и сыром, полакомиться пирожными, халвой или конфетами.

В смежном помещении располагался военторговский магазин, торговавший всем, что могло понадобиться курсантам. Начиная от конвертов, асидола, зубной пасты и сигарет, заканчивая тельняшками, ремнями с бляхами и хромовыми ботинками.

К тому времени мы уже получали денежное довольствие, составлявшее 3 рубля 80 копеек.

– Да, на них не забалуешь, – смеялись ребята.

Ну а по понедельникам, до обеда, с курсантами проводились политзанятия. В составе роты.

Мы сидели на банках в парадно-выходной форме на среднем проходе и внимали. Занятия, как правило, проводил заместитель командира роты.

Для начала старший лейтенант сообщал об успехах коммунистического строительства в СССР, затем переходил на международную обстановку и клеймил гнилой Запад.

Рассказывал о военном блоке НАТО, развязавшем на планете немало войн, и о том, как он приближается к нашим границам.

На передних рядах и в середине изображали интерес, сзади понемногу клевали носом.

Если лектор замечал кого, то тут же орал, тыча в сторону нарушителя пальцем,– вот ты, ты! Встать!

Курсант испуганно вскакивал, бросая руки по швам, и ел глазами начальство.

– Почему спишь?

– Никак нет товарищ старший лейтенант! Просто задумался.

– О чем? П… и пряниках?

– Не, – смущался боец. – О международной обстановке.

– Ну и как она?

– Агрессоры, того, наступают.

– Ладно, садись и что б мне больше ни-ни (грозил офицер пальцем).

По натуре он был добродушный человек, но однажды вышел из себя. На одном из таких занятий, очередной курсант уснул и с грохотом свалился с банки.

Заместитель приказал тому встать, долго сопел носом, сдерживая гнев, а потом рявкнул, – три наряда вне очереди!

В отличие от многих, в школе с первых дней нам со Степкой и Витьком понравилось, да и учеба давалась легче, чем другим, к чему имелись причины. Мы были на год старше других, да к тому же имели техническое образование.

Это незамедлительно было отмечено несколькими благодарностями от инструктора смены.

А вот Вовка, как говорят, подвял. Хулиганистый и веселый на гражданке, он загрустил, специальность осваивал с трудом и очень обрадовался, когда был назначен истопником.

Как я уже упоминал, помимо других помещений, в роте имелась сушилка. Глухая без окон комната, где по периметру тянулись батареи отопления. Там сушились отсыревшие шинели, ботинки, стираные робы и прочее. Сушилка была автономной от общей системы отопления и имела свою. Расположенную рядом в умывальнике, за глухой дверью. Там, в небольшой комнатенке, имелась специальная чугунная печка, трубопроводы с вентилями и манометр. Топилось устройство по утрам или вечером углем, туда и определили истопником Вовку.

По утрам он освобождался от зарядки, а после ужина от самоподготовки. Чему многие из ребят завидовали.

Иногда, по вечерам, мы со Степаном или Витьком заскакивали туда погреться (в роте всегда было прохладно) и, глядя на гудящий в топке огонь, вспоминали дом, друзей и гражданку.

К этому времени многие из курсантов в роте, стали получать из дому посылки. Получил однажды и я. Килограммов на восемь: домашнее с прослойкой сало, сигареты, а еще орехи и чернослив из родительского сада. Частью поделился с ребятами в смене (так поступали все) а остальное отнес на хранение в баталерку и прикончил с земляками.

Посылки было получать очень интересно.

В течение недели в роте формировался список счастливчиков, получивших извещения, а затем, после ужина, в сопровождении Бахтина или Александрова, они строем топали в отряд, где производилась выдача.

А поскольку на дворе уже было темно, с собой брались керосиновые лампы. Полностью заправленные керосином, они имелись в каждом кубрике, на случай отключения электричества.

Нас это удивляло. Двадцатый век и лампы времен царя Гороха.

И вот картина: по темному безлюдному Кронштадту, меж высоких домов, по проезжей части, молча скрипит снегом десяток моряков в черном. Сбоку сопровождающий, а впереди и сзади, с тускло горящими лампами в руках, еще двое.

Было в этом что-то таинственное и мистическое.

Где-то в середине декабря, командир перед строем сообщил, что присяга состоится в январе. И, назвав точную дату, разрешил пригласить на нее родителей.

Многие тут же написали домой письма, мы нет – до наших было полторы тысячи километров.

Солнечным январским днем, нового 1972 года мы принимали Воинскую Присягу.

Мороз спал, с крыш звенела капель, школа была выстроена на плацу.

Учебные, с автоматами на груди роты, вдоль казармы (перед каждой стол покрытый кумачом, на нем в папке текст присяги), командование школы напротив, небольшая группа приехавших родителей, с ним рядом.

Для начала, стоя у микрофона, с речью выступил начальник школы, а затем начался процесс.

Вызываемые по списку курсанты громко отвечали «я!», а затем рубили строевым к столам. Там офицеры вручали им текст присяги, и над головами вразнобой летело:

«Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил, принимаю присягу!» (ну и так далее). Затем курсант, наклонившись к столу, учинял подпись имевшейся там ручкой в документе, вслед за чем следовала команда «в строй!», и он маршировал обратно.

Начальство многозначительно надувало щеки, некоторые из мам утирали слезы умиления.

В заключение, рубя шаг и держа равнение в шеренгах, мы прошли вдоль плаца под гремящий из репродуктора марш «Прощание славянки», а затем поднялись в роты.

Туда же вскоре доставили и родителей. Как выяснилось, почти все были из Ленинграда, Новгорода или Пскова. Командир лично поблагодарил их за достойных сыновей (мы напыжились), а затем, вместе со старшинами провел по помещениям, знакомя с условиями быта.

Довольными остались все.

После гостям разрешили пообщаться с «чадами», а потом вместе с нами сводили на праздничный обед, состоявший из сборной солянки, макарон по флотски и компота. Ну а далее, дав попрощаться с сыновьями, выпроводили из части.

При этом практически все, оставили им подарки: различные сладости, домашнюю еду и сигареты с фильтром.

Счастливчики, естественно, поделились с остальными.

А после ужина всех впервые повели в клуб, где показали фильм «Александр Невский». Старшины остались там поиграть в биллиард, а роту назад привели два старших матроса Бахтин и Александров, исполнявшие обязанности их помощников.

Те, распустив строй, уединились в старшинской, а мы стали заниматься по интересам: одни дымили сигаретами в курилке, обсуждая прошедший день, вторые, присев на банки, о чем-то шушукались.

И тут меня отозвал в сторону сосед по койке Женька Банников. Я спал наверху, а он внизу, напротив. Женька был коренной ленинградец, а к тому же интеллигент. Никогда не ругался матом, а если к кому обращался с просьбой, говорил пожалуйста

К нему тоже приезжала мама. Представительная дама в очках и с подарками.

– Слушай, – сказал тихо Женька, – давай отметим принятие Присяги.

– Хорошо бы – вздохнул я. – Только у нас ничего ничего нету.

– Мне мама оставила бутылочку винца, – наклонился ко мне Банников. – Я припрятал ее в сушилке.

Сказано – сделано.

Мы прошли к сушилке, незаметно проскользнули в дверь, и, пригнувшись, под сохнущими робами, пролезли в дальний угол.

Там из-за батареи Женька извлек бутылку «Муската», сдернул зубами пробку и, откинув голову, забулькал горлом.

– Хорошо,– утерев губы, передал мне половину.

Я ее прикончил.

Закусив шоколадной конфетой, спрятали бутылку в то же место, крадучись, вышли из сушилки.

В роте ничего не изменилось, только из умывальника наносило запахом одеколона.

Решили перекурить и отправились туда.

Там, на стреме* у двери, стоял один из курсантов, – прошипевший нам «тихо».

Внутри, передавая кружку по кругу, стояли еще несколько ребят.

– Тройной* будете, пацаны? – обернулся один.

– Не, – отказался, а Женька скривился,– парни, вы же испортите желудки.

– Ну и хрен с вами, – добавил второй. – Нам больше достанется.

Короче, дерябнула тогда, практически вся рота, но вела себя тихо.

Поверку и отбой проводили старшие матросы, тоже оказавшиеся чуть поддатые и ничего не усекшие. Инструкторов в тот вечер мы больше не наблюдали.

Спустя несколько дней начались практические занятия по легководолазной подготовке, а также борьбе за живучесть в условиях аварийной подводной лодки. Они проводились на спецполигонах и циклах учебного отряда, расположенного вблизи Петровского парка.

Туда мы отправлялись строем, впереди и сзади флажковые

Под руководством опытных специалистов – водолазов мы кропотливо изучали легководолазное снаряжение подводника (ИСП-60), изолирующий дыхательный аппарат (ИДА-59), а также правила работы с ними.

Все шло хорошо до начала практических занятий.

Уже на первых тренировках в бассейне, один до икоты нахлебались воды, а двоих пришлось откачивать, приводя в чувство.

Когда мы освоились в бассейне, совершив туда десяток погружений, перешли к тренировкам в барокамере. Она представляла собой толстостенную стальную емкость, с иллюминатором, входным люком и двумя скамейками внутри.

Внутрь помещали шестерых курсантов, люк задраивали, а затем начинали повышать давление. Сначала до полутора атмосфер. Один инструктор, стоял за наружным пультом, нагнетая в камеру сжатый воздух, а второй наблюдал за нами в иллюминатор.

Если у кого начинало колоть в ушах, тот поднимал руку (подача воздуха прекращалась) и курсант «продувался»*, а затем давление повышалось до десяти. Голоса при этом у нас становились комариными.

Через несколько минут давление снижали (в воздухе появлялся морозный пар), голова слегка кружилась.

После барокамеры, на очередных занятиях, переходили к выходам из торпедных аппаратов из затонувшей подводной лодки.

Для этого в отряде был оборудован специальный полигон, с ее первым отсеком в помещении, над которым возвышалась заполненная водой башня. Она обеспечивала выход с глубины в двадцать пять метров.

Методами свободного всплытия и по буйрепу*

Первый заключался в следующем.

В отсек, где уже ждали два инструктора – водолаза, заводились экипированные в легководолазное снаряжение четверо курсантов, после чего открывалась крышка одного из нижних аппаратов, и мы, включившись в аппараты, поочередно, встав на карачки, заползали в трубу.

Первый (как правило, наиболее подготовленный) толкал перед собой буй-вьюшку.

Внутри было темно как у негра в попе, ползли наощупь. Затем задняя крышка закрывалась и внутрь подавалась вода.

Далее изнутри, а также снаружи шел обмен условными сигналами. Инструктор лупил по трубе молотком, определенное число раз, а задний курсант, в ответ поясным брасом*. Типа нормально? Нормально.

После чего в трубу давалось давление, аналогичное забортному (в данном случае две с половиной атмосферы). Затем снова шел обмен сигналами, после чего открывалась передняя крышка.

Головной курсант с буй-вьюшкой, выбирался из аппарата и зацеплял карабин ее буйрепа за внешнюю скобу. Далее отпускал вьюшку, и та всплывала на поверхность.

Потом он, зацепив свой поясной брас за буйреп, и растопырив руки с ногами, проделывал то же самое. При этом полагалось держать рот открытым и интенсивно дышать во избежание баротравмы легких.

Второй способ был аналогичным, с тем отличием, что при нем всплытие происходило с задержками на мусингах*, где следовало находиться строго определенное время. На практике он используется при выходах с глубин, близких к ста метрам.

На поверхности всплывших курсантов инструктор ловил чем-то вроде багра, помогал выбраться и наблюдал за выключением из аппаратов.

– Затем хлопал по плечу, – пошел! И мы неуклюже спускались по винтовой лестнице вниз.

Там, ожидавшие своей очереди товарищи, помогали снять с плеч тяжелые ИДА, расшнуроваться и вылезти из гидрокомбинезонов. Робы с тельниками после таких всплытий были влажными от пота, а прошедшие ее довольны как слоны.

Кстати, здесь мы впервые узнали, что такое шило. Оказывается, на флотском жаргоне так именуется ректифицированный спирт. Перед каждым одеванием гидрокомбинезонов (курсанты в них менялись), инструкторы протирали им резиновые маски изнутри. Пах он сладко и бодрил.

Однако двое из нашей роты (возможно, такие были и в других) не смогли преодолеть чувство страха перед замкнутым пространством, отказавшись лезть в аппарат и были списаны для дальнейшего прохождения службы на надводные корабли.

Инструкторы-водолазы, как правило, были пожилыми или средних лет крепкими мичманами. И это не удивительно, поскольку работа на глубине требует отменного здоровья, и большой физической силы.

Обучали водолазы нас с мрачным юмором, присущим людям этой профессии, постоянно рискующим жизнью.

И сейчас помню вбитую ими в наши юные головы «молитву» включения в дыхательный аппарат при выходе на поверхность с затонувшей подводной лодки.

– Господи (закрывается головной клапан наполнения на дыхательной маске).

– Спаси (обеими руками одновременно открываются вентили баллонов с дыхательной смесью).

– Помилуй (открывается травящий клапан на дыхательном мешке).

– Аминь (флажок маски переключается на дыхание под водой).

Были у них шутки и покруче.

Если курсант путал очередность названных манипуляций, а глубина выхода была небольшая, инструкторы не поправляли бедолагу.

В результате из воды его вытаскивали за страховочный конец полузадушенным и в соплях.

Действовал жестокий, но оправданный принцип: трус, неуч и слабак, на лодке не жилец. Одновременно формировалась и устойчивость психики будущих подводников к экстремальным условиям.

Предельно жестко проводились и занятия по борьбе с водой, поступающей в отсек, тушению пожаров в нем. Делалось это следующим образом.

В находящийся уже на другом цикле, отсек подводной лодки, запускалась аварийная группа курсантов, облаченных в оранжевые гидрокомбинезоны.

В разных его местах, порой непредсказуемых, располагались заранее выполненные пробоины, трещины и другие повреждения прочного корпуса. Снаружи к ним подводились трубопроводы, замыкающиеся на насосную станцию.

Отсек был укомплектован штатным количеством аварийных средств для борьбы с водой: раздвижными упорами, клиньями, пластырями, матами и кувалдами.

Для наблюдения за действиями аварийной партии, в переборке иллюминаторы.

Вода в отсек подавалась без предупреждения и в различные пробоины. Ее давление достигало от одной до пяти атмосфер. К сведению, на глубине ста метров, давление воды на один квадратный сантиметр площади составляет десять атмосфер, что соответствует весу десяти килограммов.

По звуковому и световому сигналам аварийной тревоги, вода с ревом врывалась в одну из пробоин. По мере ее заделки, но под более высоким давлением, подавалась в следующую, как правило, находящуюся в противоположном конце отсека в палубе, борту или подволоке. Затем в третью, четвертую и так далее, пока отсек не заполняется до уровня плеч, а порой и лиц борющихся за живучесть курсантов.

Мощными водяными струями нас нередко сбивало с ног или отбрасывало в сторону, рушило уже установленные упоры и закрепленные маты, падавшие на защищенные только резиной масок головы.

При этом мозг сверлила навязчивая мысль, – а что будет, если наблюдающий за отработкой инструктор не успеет вовремя перекрыть клапан подачи воды в почти затопленный отсек, или этот клапан заклинит!?

Когда отсек осушался, мы покидали его, шатаясь и кляня все на свете.

Тело после таких тренировок неделями было покрыто кровоподтеками и ссадинами.

Аналогичным образом проводились и тренировки по борьбе с пожарами, с той лишь разницей, что в этих случаях мы задыхались от едкого дыма (горел обычно соляр), а порой получали и ожоги.

– На шахте и то легче было, – сказал как-то, смазывая йодом один такой, Вовка. – И на хрена мне сдался этот флот?

Кроме учебы и практических занятий, мы несли все внутренние наряды, ходили в гарнизонные караулы, а также выполняли массу хозяйственных работ.

Один такой караул (несся он на Кронштадтской гауптвахте) для нас с Женькой Банниковым и Степаном, едва не закончился плачевно.

Мичман Мальцев, заступавший его начальником, расписал ребят по постам, а нас троих определил доставлять караулу пищу со школьного камбуза на специально для этого выделенном грузовике с водителем.

Мы несказанно обрадовались. Еще бы! Одно дело стоять часовым на морозе или выводным в камере, и совсем другое кататься по городу на машине.

Правда, чтобы не болтались в роте без дела, дежурный поручил всем троим, до вечера вымыть один из учебных классов, выдав от него ключ.

Ближе к обеду, натянув шинели с шапками, мы получили на камбузе термоса с горячей пищей, загрузили их в кузов и уселись за кабиной на лавке.

Разбитной старший матрос из постоянного состава запустил двигатель, и ГАЗон выехал из ворот части в город.

День выдался солнечным (что было редкостью), и мы с удовольствием вертели головами по сторонам, поскольку в увольнениях еще не бывали. Все было интересным: и морской собор на Якорной площади и обводной канал, и прочие достопримечательности.

На обратном пути, когда мы везли пустые термосы назад, старший матрос остановился, вылез из кабины на подножку и, обернувшись к нам, спросил, – бухнуть не желаете, пацаны? Могу организовать.

Мы тут же скинулись и отдали ему деньги.

Водила свернул в какой-то проулок, встав у магазина, быстро сбегал туда и вскоре вернулся с тремя бутылками «Солнцедара». Одну оставил себе, а две отдал нам.

Мы тут же спрятали их в пустой термос, а когда приехали в часть, тайно доставили в класс, где предстояло убраться.

Закрыв снаружи дверь на ключ, выпили обе бутылки и, решили немного придремнуть, удобно устроившись на скамейках.

Разбудил нас стук в дверь.

Чмур прошагал к ней и провернул ключ: в класс, попыхивая трубкой, вошел командир.

– Смирна! – завопил Степка (мы с Женькой вскочили и вытянулись)

– Вольно, чем занимаетесь?

– Убираем по приказу дежурного класс!

– Ну-ну, – сказал командир, покосившись на машку и ведра с водой. – Продолжайте.

После чего вышел за дверь и удалился.

С минуту в классе стояла мертвая тишина.

– Да, нарушил ее Женька. – Повезло. А то отправились бы на губу в другом качестве.

Донимали нас в ту зиму и постоянные снегопады, в связи с чем кроссы нередко заменялись чисткой снега.

Рано утром на плац выводились несколько рот с лопатами и скребками.

До завтрака от снега не оставалось и следа, но днем и ночью он шел снова, и вечером мы вновь брались за орудия пролетариата.

В связи с насыщенной умственной и физической деятельностью, нам постоянно хотелось есть.

Питание, в школе, было организовано прилично.

На завтрак подавались поочередно гречневые, перловые, пшенные или ячневые каши с гарниром или молоком, чай, сахар, масло.

На обед – овощные салаты, первое и второе (обязательно с мясом), компот или кисель. На ужин – картофель и рыба. Белый хлеб по норме и ржаной без ограничения.

Заветной мечтой каждого из нас было попасть в наряд на камбуз.

Во-первых, там можно было вволю порубать*, а во – вторых, побыть в тепле и чего-нибудь слямзить. Типа чернослива, сгущенки или печенья.

В этом же притягательном месте, в поте лица осваивали славную профессию лодочных коков полторы сотни будущих флотских «кормильцев».

Уже в ту пору, курсанты – коки несколько отличались от нас.

Мы были худы, обветрены и злы.

Они – упитаны, розовощеки и благодушны.

Лодочный кок (не следует путать с поваром), уважаемый человек на корабле.

С ним стараются завести дружбу все – начиная с простых матросов и кончая офицерами. К хорошему коку благоволят сам командир с замполитом.

Усвоив одну из главных флотских заповедей, «держись подальше от начальства и ближе к камбузу», я несколько раз попадал в это заветное место, где не преминул обзавестись таким вот приятелем.

В одном из нарядов, быстро управившись с чисткой котлов в варочном цехе, мы со Степкой увели судок с только что изжаренными котлетами и, укрывшись в одной из подсобок камбуза, довольно чавкали, отложив десяток в бумажный пакет ребятам.

Наша «тайная вечеря» дополнялась белым хлебом и чайником компота из сухофруктов.

Дверь в подсобке была приоткрыта и, активно заправляясь, мы с интересом наблюдали, как в цехе напротив, человек двадцать будущих коков (все в белых одеяниях, словно ангелы) практиковались в изготовлении тортов. И это не досужий вымысел.

Военно-морской кок обязан уметь готовить на уровне шеф – повара хорошего ресторана, и не по прихоти начальства, а для престижа. Поскольку исторически сложилось так, что корабли извечно посещают коронованные особы, руководители государств, политики и разные знаменитости. В этом я впоследствии убедился на собственном опыте.

Окончив нашу скромную трапезу, мы со Степкой задумались, как бы на десерт урвать хотя бы кусочек лакомства, над которым колдовали коки.

Судьба благоволила нам. Один из них, выйдя из цеха, дефилировал по коридору мимо подсобки, бережно неся на подносе небольшое чудо кулинарии.

Когда он поравнялся с дверью, я тихо вякнул, – кореш, угости пирожным.

Парень приостановился, оглянулся по сторонам и быстро юркнул в подсобку.

– Рубайте, – благодушно разрешил он, ставя поднос мне на колени.

– А тебе не попадет?– резонно спросил Степка.

– Ништяк, рубайте, у нас их много, – засмеялся кок.

Ножа у нас не было, и мы вонзили в торт ложки, отваливая ими смачные куски, отправляя те в рот и запивая компотом.

Только это не пирожное, а торт – «безе», – заявил новоявленный кормилец. – Вы из какой роты?

– Из восьмой

– Минеры?

– Угу.

– Торпеды покажете?

– А то! – промычали мы набитыми ртами.

Познакомились. Кока звали Саней Абрамовым из города невест Иваново, и специальностью своей он был доволен. Саня был невысок, но крепок, со свернутым чуть набок носом. Здоровенные кулаки, торчащие из рукавов тесной в плечах белой курточки, делали нежелательной возможность подтрунить над «чумичкой»*.

Расстались мы друзьями и завязавшиеся отношения в ближайшее же время закрепили, тайно продемонстрирован Абрамову парогазовые торпеды в одном из учебных залов.

Тот остался доволен, и при очередной встрече на камбузе, угостил нас вкусными отбивными с картофелем «фри», которых мы, бывшие шахтеры, никогда не пробовали. Степка начал всерьез подумывать о переводе в роту коков.

Появились у нас новые друзья и среди ребят в смене. Это были кроме Женьки Банникова, тоже ленинградец Саня Николаев, ярославец Серега Бобылев и наш соученик по техникуму Леха Минаев. Чем могли, мы помогали друг другу, а при необходимости давали отпор некоторым излишне шустрым курсантам. Такие в смене имелись.

С первых дней на себя обратили внимание колоритной внешностью и наглым поведением с сослуживцами двое парней – Балута и Ясинский.

Первый – среднего роста и крепкого сложения, с массивной лысоватой головой на короткой шее, был родом из Белоруссии и являлся кандидатом в мастера спорта по боксу. Второй – грузный рослый детина, оказался нашим земляком из Станицы Луганской.

Пара работали под блатных и постоянно конфликтовала с другими курсантами, стараясь завоевать лидерство. По слухам, нескольких рябят «втихую» они даже избили. Нас дружки не трогали, чувствуя, что могут нарваться на неприятность. Но, примерно через месяц, конфликт с ними все же случился

Особенно часто Балута с Ясинским придирались к ребятам из Ленинграда и, в частности, к Женьке, которому служба давалась с трудом. За него постоянно вступался Николаев, разбитной и веселый парень, закончивший до службы мореходку.

В тот вечер, уставшие от очередного аврала на плацу, мы втроем и ленинградцы, курили в умывальнике. Здесь же были еще несколько курсантов из других смен, стиравших щетками робы после разгрузки угольной баржи.

Зашедшие в умывальник Балута с Ясинским были слегка навеселе и, подойдя к нам, попросили у Женьки закурить. Когда же он протянул дружкам пачку «Примы», те, взяв из нее по сигарете, пачку не вернули. Банников резонно возмутился и тут же получил от Ясинского пощечину.

Импульсивный Вовка, обозвав их шакалами, потребовал вернуть пачку, на что Балута ответил матом, а Ясинский попытался дать ему шелбана. Костенко увернулся, заехав здоровяку кулаком под дых*, а я добавил по затылку, после чего тот рухнул на колени.

Балута побледнел, но за приятеля не вступился. Не стали дальше испытывать судьбу и мы, поскольку видели, как в спортивном кубрике белорус в свободное время часто отрабатывал «бой с тенью». Что здорово впечатляло.

Через несколько дней, пригласив нас с Вовкой после ужина в баталерку, Балута с Ясинским (назначенным к тому времени ее заведующим), предложили мировую, угостив нас домашним украинским салом. Больше инцидентов с ними не возникало.

С самого начала службы мне стал явно благоволить Захаров. Несмотря на хмурую внешность и строгость, он оказался заботливым и справедливым человеком.

Все виды довольствия наша смена получала в первую очередь, на хозяйственные работы от нее выделялось намного меньше, чем из других, и если старшина обещал курсанту в чем-то помочь, то всегда держал слово.

Помимо этого он довольно редко нас наказывал, давая внеочередные наряды. Чего нельзя было сказать про остальных инструкторов роты.

Как уже упоминалось, в ней помимо прочего, был неплохо оборудованный спортивный кубрик. Там имелись шведская стенка, турник, брусья, конь для прыжков, штанга и гири.

Практически все старшины утром и после отбоя, активно качали мышцы. Курсанты же, за исключением Балуты и еще нескольких человек, посещали кубрик нечасто, поскольку свободного времени у нас в первые месяцы учебы почти не было.

В одну из суббот, вечером, погладив в бытовке высохшую робу и написав письмо родителям, я заскочил туда, надеясь немного размяться. В кубрике, одетый в спортивное трико Захаров усиленно занимался штангой.

– Хуг– хуг, – выдыхая воздух, вскидывал ее над головою.

Вес у штанги был солидный и работал старшина профессионально.

Я хотел было ретироваться, но, брякнув снаряд на помост, инструктор приказал мне остаться.

– Интересуешься? – кивнул на штангу.

– Да нет, я больше привык к гирям.

– Так давай, потягай их немного,– прогудел старшина, растирая грудь махровым полотенцем.

Накачан он был великолепно. С мускулистыми руками и таким же торсом.

Я стащил рубаху с тельником и подошел к гирям. Благодаря Сане Йолтуховскому они для меня были привычными.

Учась вместе, а также, будучи друзьями, мы как-то подрались в седьмом классе, и Сашка навешал мне банок. Затем помирились, и он пригласил к себе домой. А там выяснилось, что приятель давно занимается гирями, имея их несколько.

Одну такую, пудовую, он мне подарил, показав, как с ней работать.

Выжать ее я тогда не мог ни разу, тащил с передыхами на свою улицу почти час.

Отец такое начинание одобрил, прикупив мне гантели, и я стал наращивать силу, тягая железяки регулярно, до самого призыва.

Размявшись, я выполнил традиционные упражнения с пудовой, а затем и с «двойником»*. Последний выжал каждой рукой по десятку раз. Пудовую, подбрасывая вверх с вращением, вытолкнул сорок.

За спиной послышались возгласы одобрения. Я опустил гирю на помост и обернулся.

Рядом с Захаровым стояли Сомряков с Лойконеным, вид у них был ошарашенный.

– Как ты ее вертишь, не понял? – кивнул на гирю прибалт.

– Много будешь знать, сундуком* станешь! – рассмеялся Захаров. – Чем еще удивишь, шахтер?– обратился ко мне.

Я подошел к параллельным брусьям и намелил ладони.

Из свободного виса, за несколько махов вышел в стойку на предплечьях, а затем и руках. Зафиксировал ее, а потом выполнил свой коронный соскок набок.

– Не хило,– пробормотал Сомряков.

– То-то,– похлопал его по плечу Захаров,– у меня ребята не то, что твои «фитили». (Сомряков поморщился).

Гимнастикой я занимался с младших классов.

Зады нашей усадьбы выходили на спортивный городок, где регулярно занимались солдаты той самой части, которая шефствовала над школой.

Оборудован городок был на славу. Огороженный по периметру невысоким забором из штакетника, он был уставлен различными спортивными снарядами.

Там имелось устройство для лазания по канатам и наклонной лестнице, турник с параллельными брусьями и конь для прыжков, бум, а также волейбольная площадка.

Когда солдат приводили на занятия, ребята с нашей улицы, в том числе я, влезали на забор и наблюдали.

А когда уводили, мы, проникнув внутрь, повторяли. Вскоре наловчились так, что иногда сержант, проводивший занятия, махал кому-нибудь рукой, – давай сюда пацан! Покажи чекам, как надо!

Чеками звались молодые солдаты, не выполнявшие нормативы.

Ну, мы и показывали. Делали выход силой на турнике, подъем переворотом и склепку, лазали по канату вверх на одних руках и лихо сигали, оттолкнувшись от подставки, через коня в опилки.

– Во, пацан умеет, а вы нет, – уничижительно говорил сержант чекам.

Потом мы с Захаровым вместе ополоснулись в умывальнике, после чего инструктор пригласил меня в «старшинскую». Там, за столом сидел дежурный по роте, старший матрос Бахтин и что-то напевая, чертил схему.

Это был удивительно трудолюбивый и увлеченный всем, что касалось минного дела, человек. Бахтин постоянно возился с минами в учебных залах, что-то совершенствовал в системе торпедных аппаратов и постоянно был занят.

В то же время он хронически ненавидел все то, что было связано с изучением уставов и строевыми занятиями. Старший матрос был заменой Захарову, весной уходящему в запас.