355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Валерий Горбань » После бала » Текст книги (страница 1)
После бала
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 03:13

Текст книги "После бала"


Автор книги: Валерий Горбань



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Горбань Валерий
После бала

Валерий Горбань

После бала

– При-ивет!

– Ой! – Людмила испуганно шарахнулась к стене. Сердце бешено заколотилось и онемевший язык наждачным листом зацепился за мгновенно высушенное жутким страхом небо. Больше ничего сказать, ни закричать она не смогла. Ноги стали ватными, а потом будто вообще исчезли, напоминая безвольно сжавшемуся телу о своем существовании только противной мелкой дрожью в коленях. И лишь одна мысль бешено пульсировала в голове:" Ну, не надо! Ну, пусть это будет сон! Ну, не надо!".

Но двое, преградившие ей путь в ста шагах от родного подъезда, не исчезали.

Развязные позы атлетических подвижных фигур в пятнистой камуфляжной форме и иронический тон приветствия, произнесенного с типичным для чеченцев акцентом не оставляли сомнения в их намерениях.

– Господи! Пусть просто обругают, пусть ударят! Так... сережки... нет я их сняла. И колечко сняла. Значит, вместе с мясом не вырвут, с кожей не сдерут. Как хорошо, что послушалась мамы и оделась в старушечье тряпье, замоталась в черный бабушкин вдовий платок. В сумерках могут и не понять, какого возраста. Просто видят, что русская, нельзя же так просто пропустить. Надо, чтобы шмыгали мы, как крысы по закоулкам. Что они сделать собираются? Пусть ударят, пусть обругают, но только...Господи!

– Что, испугалась? Не узнала? – одна из теней приблизилась почти вплотную.

– Аслан! О, боже мой! – горячая кровь застучала в висках и в судорожно вздохнувшую грудь со свистом ворвался воздух.

– Что, такой страшный?

– Да нет! – Людмила с облегчением рассмеялась. – Наоборот! Возмужал! Усы у тебя какие!

Аслана, своего одноклассника, Людмила не видела практически с выпускного. Тогда, впервые в своей жизни тайком, в закрытом классе выпив пару стаканов шампанского, добрый и по-взрослому вежливый парнишка, тайно вздыхавший за Людмилой класса так с пятого, вдруг превратился в назойливого ухажера с мрачными огоньками в глазах. Демонстративно держась от нее в нескольких шагах, он, тем не менее, весь вечер отпугивал своими свирепыми взглядами всех других парней. Никто так и не рискнул пригласить Людмилу на танец, а сам он танцевать не умел и стеснялся. Отец Аслана, пожилой мужчина старых правил, переживший сталинскую депортацию, но, несмотря на все испытания, народивший и вырастивший шестерых детей, современных танцев не одобрял. Национальные – в кругу семьи и друзей – другое дело! Даже своим сыновьям он категорически запрещал походы на разные вечеринки и дискотеки. Про дочерей уж и говорить нечего. И этот бал был для его младшего последыша вторым подобным событием в жизни. В первый раз, в девятом классе, Аслан убежал тайком на дискотеку. Но какие могут быть тайны в этом городе, где люди считаются родством чуть ли не до Адама и Евы, и сплетни распространяются по разветвленным каналам со скоростью молнии. Кто-то сообщил отцу о нарушенном запрете... Аслан неделю не приходил в школу, а когда появился, был сам на себя не похож. Обтянутые желтые скулы, воспаленные глаза, утратившая мальчишескую подвижность фигура... Отходил он долго. Что с ним произошло, никто не знал и не мог узнать. В этой семье умели хранить свои тайны.

В тот вечер, Людмила сначала страшно расстроилась. Как она готовилась к этому празднику! В далеком дворянском прошлом осталась традиция выбирать Королеву Бала. И не прижилась в этом своеобразном городе современная мода на разнообразных "Мисс...". Но, если бы кто-то вдруг решил провести на их вечере подобный конкурс, то вряд ли бы оказалось много соперниц у этой дочери русской учительницы и приехавшего когда-то на новый завод по комсомольской путевке бакинского нефтяника. С первого класса ходила Людмила в танцевальную школу при городском Дворце пионеров. И, буквально за неделю до выпускного в школе, с блеском выступила на выпускном концерте в так любимом грозненцами Зеленом Театре в парке имени Кирова. Но и еще раньше, с возраста смешной крохотули, была она самой популярной танцовщицей в веселом и дружном дворе, окруженном старыми хрущевскими пятиэтажками. Не раз случалось, что празднующим свадьбу или рождение нового человека взрослым становилось тесно в малогабаритных квартирках. И веселье выплескивалось на улицу, под старые каштаны их уютного дворика, под теплые лучи благодатного солнца. И неизменным успехом пользовалась маленькая плясунья, немедленно появлявшаяся там, где начинала звучать музыка. Весело хлопали в ладоши соседи. Поддразнивали черноусого и кареглазого отца Людмилы соседки, с уважением и даже некоторой робостью относившиеся к его строгой супруге:

– Гадир Керимович, как невесту делить будем, когда подрастет?

И вот, пожалуйста! Разозлившись, Людмила в конце-концов нашла выход из глупой ситуации. Гордо подняв голову, но спиной чувствуя сверлящий взор Аслана, она через весь зал направилась к другому однокласснику. Магомед, гордость школы, чемпион города по вольной борьбе среди юношей, большой весельчак, был приятелем Аслана. Подойдя к нему, девушка сердито спросила:

– Ты тоже от меня шарахаться будешь, или мне удастся хоть немного потанцевать на собственном выпускном?

Магомед глянул на своего друга, укоризненно качнул головой и, снисходительно усмехнувшись, протянул девушке руку.

Когда танец закончился, Людмила окинула взглядом зал. Аслана не было.

На другой день, вечером, Аслан встретил Людмилу у подъезда. Виновато поблескивая глазами, и сбиваясь на каждом слове, он долго извинялся за свое поведение на балу. И это было так необычно для чеченского парня, что Людмила растерялась и от волнения чуть не расплакалась.

– Аслан, милый! – да ничего страшного не случилось. Это шампанское так на тебя подействовало. Ух, какой ты, оказывается, горячий джигит!

Увидев, что девушка действительно больше не сердится и не обижается, Аслан облегченно улыбнулся и вдруг, с ходу, бабахнул:

– Подожди, вот вернусь из армии, я тебя замуж возьму, пойдешь?

– Ну, придумал! Да твой отец русскую невестку в дом не пустит.

– Уеду я от отца, – сердито оборвал ее мгновенно помрачневший парень. Отслужу в армии и уеду. Будешь меня ждать?

– Погоди, Аслан, ты что, серьезно? Ну, разве такие вопросы вот так, с бухты-барахты, на улице решаются? Мне ведь тоже надо о жизни думать, учиться надо...

– Ну, смотри, я сказал, а ты думай! – Аслан резко развернулся и ушел.

Людмила неделю ходила под впечатлением этого разговора. Ничего, кроме обычных дружеских чувств к симпатичному и неравнодушному к ней однокласснику она не испытывала. А, зная порядки в семье Аслана, ни на минуту не допускала, что войдет в нее на правах нормальной современной женщины и станет хозяйкой в доме своего мужа. Более того, твердо знала, что его отец никогда не признает ни ее, ни ее детей. И вполне может настать момент, как это случалось со многими другими русскими женщинами, когда Аслан, насытив свою страсть, оставит ее, чтобы завести "настоящую" семью. Но как отказать, чтобы сильно не обидеть и не расстроить самолюбивого и гордого парня, который, может быть и сам верит, что сможет пойти из-за нее на такой решительный шаг, как разрыв с отцом?

Не выдержав, поделилась с матерью. Та, внимательно и очень серьезно выслушав дочь, покачала головой и посоветовала ей не торопиться с окончательным ответом, потянуть время, пока Аслан в армию не уйдет. А там, к его возвращению отец сам ему определит невесту и все пойдет по обычной схеме. Женится парень, дети появятся, остепенится. Да и у самой Людмилы мало ли какие перемены к тому времени в жизни произойдут.

Так все и вышло. Аслан ушел в армию. Людмила уехала на учебу в Москву, не пробившись через взяточные барьеры и национальные разнарядки в родном городе. Вернулась домой уже в качестве молодого специалиста нефтеперерабатывающей промышленности. А вот поработать успела считанные месяцы. Ее родная лаборатория превратилась в ненужный придаток засбоившего и, в конце концов, замершего завода. Русские коллеги либо уехали, либо позапрятались в каменных пещерах ставшего чужим и смертельно опасным города. Чеченцы же – кто бросился в политику, кто переключился на торговлю привезенным из других городов или награбленным у бывших соседей и коллег барахлом, кто пробавлялся натуральным хозяйством. Про Аслана Людмила слышала краем уха, что он, как и предсказывала мама, практически сразу после службы женился на девушке-чеченке, пошел работать в милицию. А когда началась смута, остался служить в дудаевской полиции. Тем более, что лучшей рекомендации, чем репутация его правоверного и теперь уже не скрывающего ненависти к русским отца, и не требовалось.

И вот такая неожиданная встреча. Сначала Людмила даже и не знала, как себя вести. Тем более, в таком чухонском наряде, специально не умытая, с испуганным лицом... Но веселая улыбка старого друга, как рукой, сняла все страхи и неловкость.

– Какая у тебя форма! Я слыхала, ты в милиции работаешь? Или, как сейчас правильно? В полиции?

Отряд полиции особого назначения. Я в армии в спецназе служил. Вот и здесь меня тоже в такое подразделение приняли! А это – Ахмед, мой командир взвода – Аслан гордо мотнул головой в сторону второго человека в камуфляже.

– Ой, как здорово! Теперь буду знать, к кому обращаться, если что. Всем буду говорить, что мой самый лучший одноклассник – в специальном отряде полиции служит.

– А что ж ты за меня замуж не пошла, если лучший? – подпустил шпильку Аслан.

– Да ты вроде, сильно и не настаивал. Я когда из института вернулась, у тебя уже, говорят, и сын родился, а?

– Да, растет джигит. Скоро еще один будет, или дочка.

– Да ты что! Вот молодцы! Надо как-нибудь в гости зайти, на наследника твоего глянуть. Отец разрешит?

– Мы скоро отдельно жить будем. Я сейчас квартиру подыскиваю... А ты, я знаю, все здесь живешь. Как мама? Слышал, отец твой умер?

– Да... Мама болеет. После смерти папы у нее сердце часто прихватывает. А у нас же еще бабушка в Старых Промыслах живет. Обычно ее мама навещает. Но вчера слегла совсем. Пришлось мне ехать. Хотела пораньше вернуться, да трамваи опять встали.

– Да, – понимающе усмехнулся Аслан, – сейчас по вечерам только пожилым женщинам по улицам можно ходить и то небезопасно. Ну, пойдем, мы тебя проводим.

– Спасибо, не надо, вы же на службе, наверное? Вот же мой подъезд, рядом совсем. Хотя...ты постой, посмотри, пока дойду, мне так, конечно, спокойней будет.

– Ладно, не переживай, никуда наша служба не денется, пошли.

Парни проводили Людмилу до самых дверей. Открывая замок, она вновь ощутила неловкость: надо бы, по обычаю, в гости пригласить. Неважно, будет ли принято приглашение. Важно проявить уважение. А вдруг согласятся... В обнищавшей, холодной квартире, старшая хозяйка которой лежала, прикованная к постели, даже угостить друзей было нечем.

Аслан словно прочитал ее мысли и поддразнил:

– Ну вот, к нам в гости собираешься, а к себе не приглашаешь.

– Да нет, что вы, заходите ребята! Просто мы не готовились. Давно у нас никто не бывал...

– Да ладно, люди свои. Чайку горячего найдешь? Прохладно уже на улице.

– Мама, я не одна! Смотри, кто к нам пришел!

– Кто это нас, наконец, навестить решил? – раздался из комнаты твердый, звучный даже в болезни голос еще не старой учительницы.

– А по голосу угадаете, Наталья Николаевна? – весело откликнулся Аслан.

– Ой, Людмила, ты с мальчишками? – погодите секундочку, я тут приберу кое-что, да халат накину... Так кто же к нам пришел?...Аслан! Да тебя сейчас и в лицо-то узнать трудно. Был мальчишка, а стал – вон какой мужчина! Ну, проходи, проходи. Рассказывай, как живешь, пока Людмила хлопочет. Вы тоже не стесняйтесь, проходите, у нас гостей любят, жаль только приветить сейчас, как прежде, не получается, трудновато без хозяина, – голос Натальи Николаевны дрогнул слегка. Но справилась, улыбнулась.

Минут через двадцать Людмила внесла в комнату большой фарфоровый чайник с зеленым чаем и красивые, легкие пиалушки. Остатки былой роскоши, приберегаемые для особых случаев. Пока закипал чайник, она успела привести себя в порядок, переодеться, и теперь румянец, появившийся на ее щеках от свежего ноябрьского ветерка, постепенно вытеснялся легкой краской смущения. Аслан, с того момента, как она вошла в комнату, не отрывал от нее глаз, в глубине которых снова разгорались так запомнившиеся ей тяжелые огоньки сумасшедшей страсти. Тем не менее, разговор шел веселый, вспоминали школу, друзей.

Ахмед, сидевший между Асланом и Натальей Николаевной, за весь вечер практически не проронил ни слова и только с каким-то ироническим интересом прислушивался к беседе, переводя глаза с одного ее участника на другого.

Наталья Николаевна, подложив под спину подушки и полулежа на стареньком в веселеньких цветочках диване, стала расспрашивать Аслана, как поживают его старики. Спросила и о жене.

– Вы ее знаете, – с мягкой улыбкой ответил Аслан, – она из нашей школы. Когда мы заканчивали десятый, она в седьмом "Б" училась. Лейла Арсанова, помните? Хорошая жена из нее получилась, послушная. Сына вот родила. Надеюсь, и второй сын будет. Настоящие чеченцы вырастут, свободные, с чистой кровью.

– Странно ты рассуждаешь, – удивленно сказала Наталья Николаевна, – а что, у других кровь нечистая? Твой друг Магомед на Ирочке Сильверстовой женился, разве плохая семья? А как сам за Людмилей ухаживал? – и она улыбкой смягчила прозвучавшую в голосе укоризну.

– Я нормально рассуждаю. Прав был мой отец, когда говорил, что жениться надо только на своих. Что придет время, когда русские девки и так все наши будут. Они ведь только для развлечений годятся. Танцевать, мужчин ублажать. Вы ведь все по крови своей – проститутки. Так, Людмила?

На комнату обрушилась тишина.

Наталья Николаевна побелевшими губами пыталась схватить хотя бы глоток воздуха. А Людмила, как загипнотизированная, не могла оторвать взгляд от глаз Аслана. Как в голливудском триллере, из человеческой оболочки выдирался на свет страшный инопланетный хищник с пустыми зрачками. Убийца, не имеющий ничего общего с человеческой жизнью, с понятиями гуманизма и нравственности. Знающий только свои желания и инстинкты. Чудовище, для которого теплая алая кровь земных разумных существ была всего лишь питательной субстанцией для воспроизводства себе подобных.

– Аслан! – Наконец сумела выговорить Людмила Николаевна, – что ты такое говоришь. Как тебе не стыдно?! Ведь ты же – наш гость!

– Это вы здесь гости. Незваные гости, – вдруг нарушил свое молчание Ахмед, – а мы у себя дома. И хватит нас поучать, училка. Аслан, кончай этот цирк, а то времени мало. Давай, трахай свою гордячку. Да и мне уже хочется.

– Так сразу? – по-прежнему улыбаясь, отозвался тот, – нет, пусть она сначала нам потанцует. Ты знаешь, как она хорошо танцует? Только ей платье всегда мешает. А сейчас не будет мешать. Она нам голая потанцует. Порадуешь старого друга, Люся?

Людмила, белая, как полотно, поднялась со своего места и стала медленно отступать к выходу из квартиры. Аслан вскочил, чтобы преградить путь. Наталья Николаевна, чувствуя, как черные клещи сжимают ее и без того истерзанное сердце, из последних сил рванулась к нему, пытаясь ухватить за одежду, задержать, остановить... Ахмед, не вставая со стула, легкой подсечкой сбил ее с ног и каблуком армейского ботинка ударил по кадыку рухнувшей навзничь женщины. Раздался тошнотворный хрустяще-чавкающий звук, и тело не сумевшей спасти свою дочь матери забилось в предсмертных конвульсиях на полу возле дивана.

А рядом с ней, словно подрубленная камышинка, рухнула потерявшая сознание Людмила...

– Так не интересно, – отдышавшись, и брезгливо обтирая пах взятой со стола салфеткой, недовольно проговорил Аслан, – все равно, что с мертвой. Только и разницы, что теплая. Я хотел ей в глаза посмотреть, чтобы она, сука, понимала, кто ее трахает. Может, ее водой полить, чтобы очухалась?

– Очухается, визг поднимет, придется глотку затыкать. Тогда мне уже точно дохлая достанется. Или ты забыл свое обещание? Хочешь один развлекаться?

– Да нет, давай. Только все равно так неинтересно.

– Нормально. Хорошо ты придумал. А то ходили бы сейчас по городу, как дураки, скучали. О, смотри – зашевелилась!

Аслан, перешагнув через труп своей бывшей учительницы, не торопясь подошел к дивану, рванул Людмилу за роскошные каштановые волосы и развернул к себе лицом, наслаждаясь болью и беззащитностью обезумевших глаз.

– Ну что? Ты понимаешь, что я с тобой сделал? А знаешь, что мы с Ахмедом еще сделаем? Ты, проститутка! Ты научилась в вашей проститутской Москве, как надо мужчин радовать, а?... Я люблю, когда женщины кричат от удовольствия. Ты будешь кричать? Будешь...Обязательно будешь!

Когда они уходили, Ахмед остановился и, бросив взгляд на обнаженное, испятнанное следами от ударов и ожогами от сигарет тело Людмилы, сжавшейся в комок на полу у стены, на мертвенно застывшее лицо девушки, деловито сказал:

– Прикончи ее. Только, без стрельбы. А то соседи сбегутся.

– Да ладно, ты! Как она орала – уже бы давно сбежались, если б захотели, – рассмеялся Аслан, – да тут в подъезде только наши остались. А она очухается, может быть, еще пригодится... Тебе понравилось, а, шлюха? Носком ботинка Аслан приподнял Людмилу за подбородок.

Ее глаза оставались неподвижными, но разбитые губы еле слышно прошептали:

– Мразь.

– Слышал? – недовольно буркнул Ахмед, – Делай, как тебе сказано, – и вышел из квартиры.

Аслан презрительно покосился ему вслед, вынул из специального кармана теплой камуфлированной куртки пистолет, рванул затвор. Пошарил по комнате глазами. На полу возле дивана валялась свалившаяся подушка.

Он бросил ее в лицо Людмиле:

На, закройся, если страшно. Ну что, теперь ты жалеешь о том, что не послушала меня?

Та даже не подняла руки. Но взор ее стал осмысленным. Отхлынула из карих отцовских глаз муть боли и страха, растаяла завеса ужаса перед смрадной глубиной нечеловеческой подлости. И заблестела в них пронзительная, смертоносная, как клинок боевого ножа, ненависть.

Я... сделала... правильно... ты... мразь...

Аслан наклонился, злобно рванул ее за щиколотку и, оттащив девушку от стены, наступил ей ногой на живот. Снова швырнул подушку в лицо, словно желая погасить этот горящий презрительный взгляд, и уткнул пистолет в мягкую поверхность.

Выстрел прозвучал глухо. Никто его не услышал.

Да и услышал бы?...

На улице, прикурив сигарету и с удовольствием затянувшись, Ахмед сказал:

– Слушай, а зачем тебе квартиру искать? Чем эта плоха?

– Двухкомнатная? Да если у нас с Лейлой дело и дальше так пойдет, нам скоро и трехкомнатной мало будет. А эту давай для себя оставим – если повеселиться надо будет, не придется место искать. Завтра я пару русаков у отца возьму и сюда отправлю, чтобы падаль выкинули и порядок навели.

Хор-рошая идея! – рассмеялся Ахмед, – вторая за день. Ты у нас мудрый, словно аксакал!

* * *

Рано утром омоновский "Урал" въехал в небольшой, когда-то уютный двор, огороженный старыми кирпичными и панельными пятиэтажками. Дома относительно неплохо пережили начало войны. Хотя, конечно, оконные стекла в этом дворе существовали только в виде устилающих асфальт осколков. В некоторых стенах зияли рваными краями дыры от снарядов. Надо многими оконными проемами засохли широкие смоляные языки, оставшиеся после пожаров. Но таких зданий, чтобы остались одни стены или вообще бесформенные руины, не было.

Зато, практически на каждом этаже во всех домах виднелись рамы, затянутые полиэтиленовой пленкой, торчали трубы "буржуек", которые помогли уцелевшим жильцам пережить эту страшную зиму.

– Да тут народу по-олно! – озабоченно протянул один из бойцов.

– Убрать всех из подъезда! – распорядился Змей – командир отряда.

– А если кто-то не уйдет?

– Его проблемы. Главное, посмотрите, чтобы дети где-нибудь не остались одни, без родителей. Если открывать не будут, попросите соседей, они тут все друг друга знают.

В интересующем омоновцев подъезде обнаружились восемь семей. Остальные квартиры стояли пустые, с выбитыми в ходе боев, мародерских походов или многократных зачисток дверьми. Многие повыгорели, либо были завалены обрушившимися с верхних этажей кусками бетонных перекрытий. В одной – бойцы обнаружили бывшую огневую точку. На окне сохранились изрядно потрепанные и обугленные мешки с землей, а пол был чуть не в два слоя засыпан стреляными гильзами. Похоже, тут работали пулеметчики. А, судя по буро-черным шкваркам на стене и полу, закончил их работу термобарический выстрел из "Шмеля".

Но особенно разглядывать эти картинки было некогда.

Выдворив на улицу молчаливых, зыркающих исподлобья мужчин, причитающих на разные голоса женщин и целые ватаги не столько испуганных, сколько любопытных детей, бойцы вернулись на площадку третьего этажа. Сбоку от одной из дверей, с угрюмой усмешкой посматривая на свежие, торчащие наружу щепки возле пулевых пробоин, стоял Змей. Рядом нервно переминался с ноги на ногу оперативник из комендатуры, в помощь которому, собственно, и были приданы омоновцы.

– Сам не откроет, – озабоченно сказал опер.

И, словно в подтверждение, за дверью глухо прозвучала короткая автоматная очередь. Снова полетели щепки. Одна пуля, срикошетив от стальных перил, секунды три дурным жуком металась между бетонными стенами лестничного пролета. Выбившись из сил и не найдя, чьей бы крови испить, она волчком прокрутилась по пыльному полу и упала в просвет между этажами.

– Его проблемы, – пожав плечами, снова проговорил Змей, – ладно, иди, покури, а мы тут сами разберемся. Пушной!

С верхнего этажа, бесшумно ступая ногами, обутыми в белые кроссовки, спустился сапер отряда – невысокий, сухощавый, с тонкими черными усиками, делающими его похожим на элегантного героя-любовника из старых фильмов. Он ловко, не задерживаясь в створе "стреляющей" двери, скользнул через площадку и встал с противоположной от командира стороны.

– Он там чем-то грохотал. Баррикадируется. Надо открыть так, чтобы на заходе не задерживаться.

– Сделаем!

Пушной, как любой хороший сапер, был хронически болен любовью ко всякого рода подрывам, ловушкам и прочим спецэффектам своего громыхающего ремесла. В любой другой ситуации он бы просто сиял от счастья, что представилась возможность поработать на виду у такой понимающей публики. И снял бы эту дверку аккуратненько, "по трем точкам", без лишнего шума и пыли. Но сегодня, как и его обычно жизнерадостный и улыбчивый командир, он был непривычно холоден и жестко сосредоточен.

Из саперной сумки, висящей на боку, он достал двухсотграммовую толовую шашку и вставил в гнездо детонатор с коротким куском огнепроводного шнура. Подумав секунду, достал вторую и стал сматывать их вместе изолентой.

– Не многовато? – почти беззвучно, одними губами спросил Змей.

– Все равно выходить из подъезда. Если будет мало, очухается, пока снова поднимемся, – так же тихо ответил Пушной. – Правда, если близко стоять будет, пришибет его.

– Его проблемы, – в третий раз повторил командир и, не торопясь, пошел на улицу.

Группа захвата, покуривая за компанию с опером, стояла прямо напротив двери подъезда. Вторая расположилась с обратной стороны дома, на случай, если "клиент" решит поиграть в альпиниста.

– Встаньте по бокам, – буркнул Змей, – Пушной там решил из целого подъезда одну квартиру сделать.

Бойцы молча расступились по сторонам и замерли в ожидании.

Сапер выскочил на улицу, досчитывая на ходу стремительной скороговоркой:

– и пять, и четыре, и три, и два...

Его внутренний хронометр слегка подвел. На счете "и два" дом содрогнулся. В окнах обжитых квартир надулись пузырями и звучно лопнули куски дефицитной полиэтиленовой пленки. Из оконных проемов разрушенных ударили пыльные смерчи. А через долю секунды воздушная кувалда шибанула изнутри подъезда, сорвав с петель входную дверь и расколов ее пополам.

Ого! – шарахнулся еще дальше в сторону послушавший доброго совета опер.

А в клубящуюся пыль, под злобные и отчаянные крики выставленных на улицу людей, пригнув головы в титановых шлемах и легко неся на себе почти пудовые бронежилеты, рванули бойцы ОМОН.

– Сколько можно! – один из стоявших в стороне мужчин-чеченцев бесстрашно преградил путь Змею. – Я с вами не воюю. Почему моя семья должна за других страдать? Где закон?

Оставшиеся в прикрытии командира бойцы угрожающе двинулись на рискового мужика, чтобы смести его с дороги. Змей знаком приказал им остановиться и опустить взметнувшиеся приклады.

– А когда тут, в Чечне, русских тысячами насиловали, грабили, убивали, вы о законе вспоминали? Здесь, у вас в доме, в четырнадцатой квартире людей пытали, над русскими девчонками изгалялись. Почему вы тогда молчали?

– Откуда мы знали? – глаза мужчины лживо метнулись в сторону, – мы ничего не слышали.

– Теперь будете слышать. Дверей, наверное, во всем доме не осталось, с мрачной иронией проговорил Змей. Под его тяжелым взглядом мужчина отступил в сторону, и командир, все так же не спеша, прошел в подъезд.

Из дымно-пыльного темно-серого, тошнотворно воняющего облака неслись глухие звуки ударов. И в такт этим ударам чей-то голос яростно приговаривал:

– Падла! Падла! Падла!

Перешагнув через остатки бывшей двери и развалившийся кухонный шкаф, которым пытались ее подпереть, Змей вошел в квартиру. На устеленном испятнанными, прожженными коврами полу, разбросав руки по сторонам и запрокинув окровавленную голову с иссеченным щепками лицом, лежал молодой черноусый мужчина. Его короткая кожаная куртка задралась почти до подмышек. На оголенном, судорожно поднимающемся и опадающем животе набухали багровые пятна и полосы. А между ног, в паху, под грязными следами каблуков тяжелых омоновских "берцев", мокрая, воняющая мочой ткань голубых джинсов на глазах пропитывалась бурыми пятнами крови.

В двух шагах от мужчины лежал автомат, а чуть подальше, подкатившись под ножку старенького, в веселеньких цветочках дивана, – граната с невыдернутой чекой.

– Не успел, сволочь, – процедил сквозь зубы один из бойцов, – У, падла! – И злобно пнул лежащего в бок.

– Все. Хорош. Несите в машину.

Двое, закинув за спину свои автоматы, ухватили тяжелое, словно набитое песком тело с двух сторон за воротник куртки и волоком потащили его вниз по лестнице.

– Лучше за ноги возьмите и – башкой по ступенькам – крикнул вслед неуемный боец.

– Хорош, я сказал! Проверьте хату. Здесь много чего интересного может быть. Только быстро, и – в машину.

Когда Аслана, раскачав за руки-за ноги, швырнули в кузов, его голова ударилась о выступающую из выщербленной доски шляпку болта. И, как ни странно, именно этот, в общем-то несильный импульс боли, пробившись через лавину других, более мощных и блокирующих друг друга сигналов, пробудил его мозг. Он протяжно застонал, пытаясь разлепить отекшие, налитые кровью из лопнувших сосудов веки. Боль росла, захлестывала раскаленными волнами. Орала каждая клеточка его контуженного, избитого тела. Голова раскалывалась, и неудержимо наплывала тошнота.

– Смотри, похоже, блевать собрался, давай, перевернем его мордой вниз, а то захлебнется и до фильтропункта не доедет – брезгливо сказал кто-то из бойцов.

Аслан почувствовал, что мир вокруг него перевернулся. И в радужной, туманной картине этого мира плывущее сознание успело выцепить пятнистые силуэты сидящих на боковой скамейке омоновцев, а между ними, – женскую фигуру в глухом черном платье и оставлявшем открытыми лишь глаза платке.

Лейла? Откуда она здесь? Она же должна быть в ауле у двоюродного брата? – Аслан медленно подтянул под себя непослушные руки, ценой невероятного усилия оторвал голову от настила кузова и повернул к женщине свое искромсанное, опухшее лицо.

Нет, это была не Лейла. И не его мать. Какая-то незнакомая старуха с седыми лохмами, торчащими из-под края платка. Ее тонкие, иссохшие, покрытые пергаментной кожей руки поднялись, распустили завязанный сзади на шее узел. Черная ткань сползла, обнажив когда-то разодранные и сросшиеся безобразными буграми щеки и губы. Раскрылась черная дыра рта, и в ней зашевелился неуклюжий уродливый язык, выталкивающий какие-то слова сквозь пеньки словно срезанных одним страшным ударом зубов.

Аслан не услышал этих слов, его барабанные перепонки лопнули в момент взрыва. Но, натужно пытаясь понять, что ему говорят, он заглянул старухе в глаза. И, хрипло замычав, в ужасе рванулся от нее к противоположному борту машины.

Нет. В отличие от бывших каштановых волос, эти карие глаза не потеряли свой цвет. И по-прежнему ярко и яростно сверкала в них пронзительная, смертоносная, как клинок боевого ножа, ненависть.

Один из омоновцев тронул Людмилу за плечо:

– Люся! Командир спрашивает, может быть, лучше поедешь в кабине?

Та повернулась к нему, осторожно взяла за руку и, наклонив голову, прижала ее к губам. Ни одной слезинки не пролила Людмила с того страшного дня. Неутолимое горе и неугасимый огонь сердца высушили ее глаза и душу. И вот теперь, пять месяцев спустя, горячие и тяжелые, как расплавленный свинец, слезы градом покатились по ее изуродованному лицу, обжигающими каплями упали на запыленную, исцарапанную, грубую руку бойца. Лицо омоновца дрогнуло. Выражение жесткой и мрачной собранности растаяло, уступив место растерянности и состраданию.

Неловко высвободив руку, он обнял Людмилу за плечи и стал, как маленькую, гладить ее по голове, виновато приговаривая:

– Ну, ты что, сестренка. Ты что! Ну, все, мы пришли! Теперь все будет хорошо...


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю