Текст книги "Белокурая девушка Джейн"
Автор книги: Валерий Веларий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Веларий Валерий
Белокурая девушка Джейн
Валерий Веларий
БЕЛОКУРАЯ ДЕВУШКА ДЖЕЙН
Толстенная, древняя, высотой в полтора человеческих роста калитка нехотя стронулась с места. Натужно скрежеща. Она повернулась на коричневых от ржавчины петлях и стукнулась о раму. Содрогнулись от удара изъеденные временем серые доски широких ворот. И ворота закачались, еле удерживаясь на столбах, словно захорошевший от пивка гуляка, который из последних сил цепляется за косяк.
– Стоять!.. Смотри, стоят! Как тогда, – почему-то обрадовался Анатолий. Он опустил на землю саквояж и чемодан и погладил дряхлые доски. И трясутся, как в наше время...
Анатолий повернулся к жене. Она, демонстративно скучая, утомленно остановилась возле чемоданов. Анатолий сиял, словно ему устроили сюрприз. Но жена не желала понять мужнину радость. Сейчас она всего лишь испытывала облегчение от того, что нудное путешествие с пересадками с автобуса на поезд, с поезда на самолет, с самолета на такси, наконец, иссякло, и они прибыли в город своего детства.
Анатолий восторженно глядел на ворота. Он осторожно покачал их. Ворота предостерегающе заскрипели.
– Оставь ветерана в покое, – предостерегла мужа Лена. – Еще опрокинутся...
– Ага! Помнишь, как они тогда шлепнулись? – возликовал Анатолий.
– Помню, – безучастно отозвалась Лена. – Помню даже. Что тебе за это было. И что?
– Да ничего, – Анатолий озирал старенький неподражаемый крымский дворик и машинально расстегивал расстегивал одну за другой пуговицы на рубашке.
– Застегни пуговицы, – голос жены напрягся.
– Что? – не понял Анатолий.
– Пуговицы застегни. Неприлично. – Елена скользнула взглядом по окнам, за которыми началось какое-то движение. – Пошли скорее в дом!
– Лен, а ты помнишь...
Анатолий не обращал внимания на слова жены, на сталь в её голосе и стальной блеск в глазах. Он прислушивался к чему-то, что просыпалось где-то в самой глубине его существа. Это нечто, чему не было названия, распирало то место, которое обычно считается вместилищем души, распирало, значит, и рвалось наружу.
– Тебя ещё мутит после самолета? – голос жены стал ниже на два тона. Нет? Тогда бери вещи, – Лена теперь говорила шепотом, и это затишье было предвестием грозы.
– Ай-яй-яй-й-йю-у-у-уй! – завопил вдруг Анатолий.
Лена, женщина очень стойкая, все же вздрогнула, а на окнах зашевелились занавески.
– Ты что? Очумел?
– А? Ты помнишь? – сиял Анатолий. – Помнишь, как это было тогда... – и он опять завопил во всю силу легких, вспоминавших старый боевой клич джунглей: – Ай-яй-яй-й!
Джейн! Выходи!
– Дже-е-ейн! Вы-хо-ди-и-и! – вопил, задрав голову тощий мальчишка.
Легкие у него были, что кузнечные мехи, глотка – луженая, как выражался его дедушка. Звали его, понятно, Толик. А вопил он, широко расставив ноги посреди неподражаемого симферопольского дворика. Только в крымских городах ещё есть такие дворики – в их старых, татарских, кварталах.
Этот симферопольский дворик... Дома замыкают его в кольцо. Наружу, в переулок и на улицы не выходит ни одного окна. Ну, разве что несколько – в наиболее молодой части этой крепости-жилья. Стены – самой разной кладки: из плоских камней, из бута, из глыб или блоков серо-желтого песчаника. Вход во двор – как правило, через деревянные двустворчатые ворота. Когда-то они размыкались для водовозок и для телег золотарей, для для подводстарьевщиков, молочниц и точильщиков ножей. Теперь они раскрываются редко – разве что кто-то переезжает, и надо вывозить пожитки старых жильцов и ввозить мебель новых соседей. Впрочем, называть здешних обитателей соседями трудно – это больше похоже на одну большую семью, в которой отдельные её части спорят друг с другом, враждуют, мирятся... Две важные вещи являются общими здесь для всех. Посреди двора растет огромное старое дерево, обычно шелковица или, чаще, акация. Такое дерево мира. Обычно под этим деревом судачат соседки о важных местных делах и ничтожным всемирных проблемах. И варят при этом в больших медных и латунных тазах варенье. А тазы стоят на трех опорах из трех кирпичей каждая, и между кирпичами пылает огонь. А в другое время в этих же тазах купают детишек...Другое, примиряющее всех место – деревянный нужник на одно очко. Шелковица или акация обычно древнее двора. Ворота и нужник – его ровесники.
Этот дворик – лучшее из возможных место для общения взрослых. Сплетни, взаимные оскорбления и взаимная лесть – смотря по обстоятельствам... союзные договоры "на троих" и пакты самозащиты от бдительного ока жен... карты, домино, лото по вечерам, стихийные стычки и драчки... и очень важный процесс: раздача подзатыльников своим и чужим детям в свободное от всего прочего время.
Этот дворик – лучшее среди возможных миром место для детских игр. Здесь можно целый день бегать по крышам, черепичной и шиферной волнообразной полосой протянувшихся над примкнувшими друг к другу домами. Можно и сорваться... и повиснуть на одной руке – болтаясь, словно орангутан в цирке, перед чьим-то кухонным окном или окном спальни, причем нескромно объявиться в этом окне в самый неподходящий для хозяев миг. А можно по разбитым ступеням спуститься в прохладно-затхлый погреб и, трясясь от страха, лизнуть варенье из соседних банок. Главное, обидно: почему соседи всегда так орут, как бабуины на баобабах, когда застукают на месте преступления? Их же дитенки лопают варенье из наших банок! Значит, равновесие солюдается.
Если соседское варенье окажется таким же невкусным, как наше, то есть другая радость: путешествие в глубину той преисподней пещеры чудес, которую взрослые по недомыслию называют подвалом. Отважного исследователя тут встретят жучки и паучки, с ним побеседуют крысы. А однажды сюда заполз уж. Ой, что было! Ловили его весь день и всю ночь все обитатели двора. Особенно старалась молодежь и некоторые не в меру резвые мужчины. Подвал запутанный. Тянется почти под всеми домами, лампочки висят в нем не на каждом углу, а свечей не хватало.
Короче, ужа не поймали. Хотя молодежь очень старалась. И резвые отцы семейств тоже. Может, ужа и не было вовсе. Но зато через некоторое время во дворе праздновали две свадьбы и один развод.
Словом, развлечений у детей хватало. Можно в таком дворе разделиться на "ихних" и "наших", и открыть военные действия, а штабы устроить в каменных сараях по обе стороны древнего нужника. Можно забираться на высоченную акацию и прыгать с неё на ближайшую крышу, с наслаждением прислушиваясь к воплям хозяев, увидевших, как без причины закачалась люстра на потолке. Можно садиться вместе со взрослыми играть в лото, мешать им, когда они играют в карты – подглядывая у них масти, подбирать упавшие со стола костяшки домино, провожать дворового пьяницу от ворот до объятий его супруги, иначе он заблудится и попадет какие-то другие объятия... Но главное развлечение – испытание мужества и гордости: по-индейски стойкий и бесстрастный прием затрещин от своих и чужих родителей, когда по недосмотру судьбы эти бестолковые взрослые попадаются под ноги.
Вот в таком дворе стоял и вопил благим матом Толик тридцать с лишним лет назад.
Мальчишеский вопль отражался от стен, сложенных из ноздреватого песчаника, дребезжал стеклами в окнах, залетал на лестницы, в веранды, двери сараев и сарайчиков, сплошной лентой тянувшихся вдоль стен. Впрочем, одна стена была пристроек, лестниц и сарайчиков. Высоченная стена – метров пятнадцать. В неё удобно и безопасно запускать мячиком – она оказалась единственной внутренней стеной, в которой не было окон. Наверное, именно для игр с мячом и возвели эту стену предки обитателей двора.
У противоположной стены узкой полосой улегся палисадничек. Дедушка Толика обнес палисадник штакетником, а бабушка растила там гвоздики и георгины, гладиолусы и мяту, росло там и ещё что-то, но разве углядишь налету? Толик редко мог заставить себя дойти до двери, обычно он прыгал в окно через палисадник. Иной раз он сшибал в полете головку у георгина. Бывало, приземлялся на коленки, зацепившись за вьюнок, лезущий на стену по веревочкам. Что делать, иногда в расчет траекторий вкрадывалась ошибка. Коленки, конечно, жалко, но зато во дворе оказываешься мигом.
Длинной кишкой, обтекая акацию или шелковицу – разве упомнишь, ведь тридцать лет прошло... двор тянулся мимо дощатого нужника. Поговорим об этом подробнее. В нашей истории нужник играет видную роль – как и в жизни двора в те годы, потому что это удобство было там в единственном числе. Нужник, удачно отвоевал приличествующую своему значению площадь меж двух каменных сараев. Сверху нужник прикрыт общей с сараями утепленной толем крышей. Не нужник, а огромная пещера! Доски, из которых его собрали, на вид и на ощупь казались ещё более ветхими, чем ворота. Если судить по этим доскам, то ворота и нужник, наверное, были тем самым, с чего в доисторические времена началась оседлая жизнь наших предков – после того, как они загадили вокруг все. Что можно, и от этого вымерли динозавры, и предкам пришлось задуматься о будущем.
И вот посреди этого двора, полного тайн, призывно и воинственно вопил от полноты чувств тощий мальчишка, а двор казался ему бесконечно огромным. Наверное, потому, что сам мальчишка был маленьким – время отстукало ему восемь лет. Мальчик мучил дедушку дурацкими вопросами: если восемь лет, то это ведь не то же самое, что восемь годиков, потому что где же ещё восемь зим и веснов... или весен и зимов?! Если мерять годами, то тогда получаешься старше, если мерять летами! От этой новой теории относительности дедушка забывал, что растет во дворе – акация или шелковица. Забывшись, дедушка звонко лупил ладонью Толика пониже спины и взвывал от боли, потому что этот мальчишка состоял из одних костей, а зад его был словно деревянный...
Посреди двора Толик стоял почти что голый, одетый в немыслимый парик из свалявшейся пакли. Поверх черных трусишек талию Толика охватывала набедренная повязка из той же пакли пополам с ветками акации. Или шелковицы. Кто их разберет... на ногах – стоптанные сандалии. Боевую раскраску заменяли ссадины на локтях и пятна зеленки на сбитых коленках. Так вот, этот мальчишка вопил насчет того, чтобы некая Джейн вышла скорей на балкон.
Сейчас уже, за давностью лет, трудно сказать долго ли он так орал. По крайней мере, рыжая толстая кошка с глазами ведьмы проснулась и стала подпевать. Кошка – ничейная. Вернее – общая. Или, как её обозначали, всехняя. Она уселась возле ног мальчишке, наслаждалась его воплями и вылизывала шерстку. Временами она переставала прихорашиваться и подпевать и осторожно зубами отрывала с тощих толиковых лодыжек облезшую от загара кожу.
Когда все обитатели двора, от самых юных до самых убогих, включая всех домашних животных, выставили в окна разъяренные физиономии... Да ведь было всего пол-седьмого утра! Один бог ведает, какого черта этому дрянному крикуну не сталось так рано в воскресный день. Вот уже все окна, выходившие во двор, являли собой галерею портретов, отразивших все степени ярости и гнева. Тут во втором этаже распахнулось последнее окно, и из его туманных глубин вынырнула девчачья мордашка. Глазенки хитрые, косички в разные стороны, надо лбом – челочка, нос – пуговкой, переносицы совсем нет. На лбу написано, что девчонке тоже не больше восьми годочков. Звать её, понятно, Ленка. "Ага, наконец-то!"... или что-то в этом роде сказала всехняя кошка. А Ленка свесила вниз голову.
– Эй! Ты кому орешь?
– Тебе, – ответил Толик. – Джейн! Выходи!
– Уже ревную. Я не Джейн. Я Ленка. С кем вчера ел мороженое, предатель?!
– Дура. Ты теперь моя Джейн, – провозгласил Толик. – А я твой Тарзан!
Уже две недели в городских кинотеатрах крутили фильмы о Тарзане с незабвенным Джонни Вайсмюллером в главной роли. Дедушка и бабушка Толика тогда были ещё не очень старенькими, но им повезло посмотреть первые послевоенные показы этих фильмов. Теперь они вновь поддались всеобщему помешательству и во второй раз прикоснулись к тарзаньей киножизни. Неосмотрительно они взяли с собой Толика. Разве они знали, какие беды навлекут на свой дворик, все джунгли которого состояли из старой акации и ещё более древнего нужника, мир с ними обоими...
Что именно вынес Толик с просмотров тарзаньих фильмов, осталось тайной. Но ему понравилось, как голый человек лучше всяких обезьян скачет с ветки на ветку. Чем больше Толик об этом думал, тем больше понимал: такое скакание по деревьям – это что-то!...
К тому времени, когда пересеклись жизненные дороги Тарзана и Толика, дворик уже напоминал пороховую бочку. Сюда, к бабушкам и дедушкам, к теткам и дядям слетелись на летние каникулы внуки и племянники. Там, в своих городах и поселках на западе, севере и востоке им жутко надоели школьное занудство и обычные уличные игры. Теперь эта дикая орда томилась в ожидании свежей идеи. Это был прекрасный взрывчатый материал. Назревал бунт. И тут бабушка с дедушкой открыли Толику правду о тарзаньей жизни.
– Йя-а-а-а-у-ую-юй! Джейн, за мно-ой! – летел дикий вопль над двором.
Вослед по верандам и крышам мчался восьмилетний Тарзан Толик. С веранд он перескакивал на нужник, там кто-то потрясенно вскидывался, но Толик уже перескакивал на сарай... Рядом мчалась верная Джейн – курносая Ленка. Впереди неслась огненная пантера, то есть, прошу прощения, не узнал всехняя кошка Мурка. А позади поспешала стая орущих обезьян. Обезьяны были бесхвостые – зимой, в своих далеких, укутанных снегом городах обезьяне мирно сидели за школьными партами, как вполне богобоязненные дети. Но теперь они стали тарзаньим племенем. И оно с воплями носилось по двору. Не все его обитатели мирились с этим нашествием. Нервная и образованная дама, мама Лорки из квартиры у ворот, то и дело причитала:
– Надо отвлечь мальчика от Тарзаньих подвигов? Пожалуй, я дам ему индийскую сказку про царя обезьян Ханумана...
– Не надо, – через четверть часа отзывался очень флегматичный дядя Витя-сварщик, он мог спать даже, когда на его пузе плясали все обезьяны мира. – Хануман и его обезьяны были летучие, если Толик это оценит...
А вот тюремного сторожа Василия эта орда раздражала. Пять раз в день, как по расписанию, Василий ругался и дрался со своей женой Ксенией, такой же тощей от пьянства и обладавшей трубным, прокуренным голосом. Из-за воплей тарзаньего племени Василий не слышал, какими словами поносит его жена, терял нить беседы и страшно злился.
– Йя-а-ай! – вопила громче Тарзана белокурая девушка Джейн.
Поддав ногой, она отправляла в небо резиновый мячик. Он летел высоко-высоко, так что дядя Витя-сварщик, следя за его полетом, машинально засыпал. А мячик пронзал облака, сбивал налету мошкару, но обратно, полей не возвращался. Почему-то он всегда застревал в ветках шелковицы. Или акации. Рыжая пантера Мурка бросалась спасать мячик, но тоже пропадала в густой листве. Видимо, путала вороьев с мячиком.
– Хочу мячик! Где мой мя-а-чи-ик? – капризно тянула светская дама Джейн.
Тарзан вслед за мячиком и Муркой оказывался на дереве. Повиснув на ветке, он тряс её совсем как Джонни Вайсмюллер. Первыми вылетали воробьи. Потом выпадала всехняя кошка Мурка. С вытаращенными глазами она шлепалась наземь и вопила "Йя-ай!". То есть, она вопила "Мя-ау!" А "Йя-а-яй!" орали хором тарзаньи соплеменники, когда мяч вываливался из ветвей и падал прямо в разверзтый рот храпящего дяди Вити-сварщика.
Дядя Витя-сварщик выплевывал мячик и сонно говорил:
– Я её все же спилю, весь свет застит... – и флегматично смотрел на акацию.
Гвалт поднимался до небес. Из дома выскакивал взбешенный вконец Василий и матерился первыми и последними словами. Только что в самый пик скандала с женой он трахнул об пол стопку старых тарелок. Но обезьяний гвалт лишил его удовольствия послушать звон расколовшейся посуды.
– Дядь Вась, а сколько времени? – ничем не смущаясь, спрашивал Тарзан.
– А что? – мгновенно настораживался любопытный пьяница Василий.
– Да так, – неопределенно тянул обезьяний царь. – Дядь Вась , вы посторожите тут, как тетя Маруся выйдет – крикните.
– Ладно, – соглашался тюремный страж. – Караулить – мое дело.
Тут вся ватага во главе с Тарзаном и белокурой девушкой Джейн запиралась в дощатом туалете, прихватив с собой таинственный предмет.
В предназначенный свыше час появилась тетя Маруся. В окрестных дворах и на базаре она была знаменита необыкновенной толщиной. В гостях ей для удобства предлагали два табурета. Она лучше всех во дворе пекла пироги с повидлом. А в нужник всегда ходила со своим аппаратом. Переваливаясь, тетя Маруся двинулась к нужнику, неся перед собой ночной горшок и, несмотря на ясный день, свечку.
Дядя Вася подал сигнал. Тарзаны спешно покинули нужник и попрятались в сараях. Тетя Маня-поперек себя шире скрылась за ветхой дверью, а Василий остался во дворе. Ждать ему пришлось недолго.
Что-то хлопнуло. Затем раздались треск, грохот – и тетя Маруся с воплем выпорхнула из тихой обители, высадив дверь.
Над двориком повисла мертвая тишина. Дверь распростерлась на земле, тетя Маня сидела на двери, а из разоренного нужника вился сизый едкий дымок. Дядя Вася тонко пискнув "Это не я!", юркнул в дом. Из другой двери выскочила дочка тети Маруси, длинная шкидла Нюрка. Она до четырнадцати лет ходила по двору в одних узеньких трусиках. Это совершенно не смущало мужчин, потому что то, для чего женщины покупают бюстгалтеры, появилось у Нюрки после пятнадцати. Нюрку такая задержка весьма огорчала, так как с малолетства она готовилась выйти замуж. Убедившись, что мать жива, а горшок цел, Нюрка потянулась, провела ладонями по голому телу, медленно и вдумчиво поправила трусики и скрылась. Тарзаньи радости её не влекли.
Последним высказался дядя Витя. Он не спеша подошел к дымящемуся нужнику, принюхался и сообщил:
– Стервецы! Карбид в банке в очко бросили!
Он вынул из-под тети Мани раненую дверь и стал водружать на её законное место.
Дня три в джунглях... пардон, во дворе было спокойно. Заживали основательно выпоротые задницы, и обезьяны вели себя скромно. Но в конце недели белокурая девушка Джейн заявила "Хочу мороженого!"
– Джейн хочет мороженого! – провозгласил обезьяний царь Тарзан.
Главный оруженосец стремглав кинулся зав ворота. Столь же быстро он вернулся.
– Там... там... – от волнения он не мог говорить.
Обезьянье племя из соседнего переулка объявило войну. Двор попал в осаду.
– Хочу мороженого, – повторила Джейн, и голос её не обещал ничего хорошего.
Тарзан огляделся, отошел в дальний от ворот конец двора и с воплем бросился к калитке. Казалось бы, что такое тощий восьмилетний мальчишка? Как водится, у него нет аппетита и он ничего не лопает целый день. Кожа да кости. И тех не наберется двадцати килограммов. Но если такой пацан летит со скоростью пушечного ядра, да ещё орет, как оглашенный, "Йя-а-яй!"...
Тарзан Толик промчался по двору быстрее пушечного ядра. Перед воротами он взлетел в воздух и с маху долбанул ногой в калитку. Он не собирался совершать ничего особенного. Просто хотел эффектно появиться перед врагами. Но эффект превзошел самые безумные его мечты. Калитка не открылась.
Она вообще открывалась не наружу, а во двор. Зато древние огромные ворота крякнули, дрогнули и вместе с калиткой и столбами медленно выпали в переулок. Сквозь клубы пыли обрисовались потрясенные лица врагов. А в следующий миг враги мчались прочь, вопя от ужаса. Рыжая всехняя пантера Мурка, преследовала их по пятам.
Через секунду все обитатели двора в панике покинули жилища. Еще была жива память о довоенном крымском землетрясении. Ветхие ворота оказались тяжеленными. Когда они грянулись оземь, в памяти старожилов встали жуткие подробности землетруса. На этот раз первым под открытым небом оказался медлительный дядя Витя-сварщик. Помня свой давний трагический опыт, он в голос командовал: "Подальше от стен! Кто не успел выйти – станьте в дверные проемы!"
Когда судороги земли утихли, он огляделся, силясь постичь крутые перемены. Нет слов, ну нету слов, чтобы передать его изумление. Он был старожил и хорошо помнил, что во время довоенного землетрясения, когда рушилось все, ворота устояли.
Бедная тарзанья задница! Впрочем, толькин дедушка считал, что пожалеть надо его. "Когда только нарастет мясо на костях этого бандита?!", вопрошал после экзекуции дедушка, потирая ушибленную ладонь.
Утро следующего дня застало белокурую девушку Джейн одиноко тоскующей посреди двора. – Йя-а-ай... – тихонько пропищала Ленка. – Тута я... глухо, как из бочки, донесся голос её избранника и повелителя. – Мя-у! подтвердила пантера Мурка и потерлась спиной о дверь сарая. – Они посадили тебя к мышам и тараканам! – ужаснулась Ленка.
Тарзан Толик молча и гордо сопел в щелочку между досок. Тарзанье племя выжидающе следило за событиями из всех углов.
К вечеру тихая Ленка сперла у дяди Вити какой-то штырь, у тюремного сторожа Василия молоток и сковырнула с двери сарая замок вместе со щеколдой. Тарзанье племя возликовало. Но Ленка от ярости вошла в раж и пошла сшибать все замки, щеколды и шпингалеты, какие только могла обнаружить во дворе и в сенях всех жилищ.
– Йа-яа-уй! – возвестил о своем освобождении царь джунглей.
Но обезьянье племя, увидев, с каким размахом действует белокурая девушка Джейн, попряталось, кто где смог. А со второго этажа спустилась Ленкина тетка и похитила верную подругу Тарзана.
На следующее утро уже Тарзан стоял в одиночестве посреди двора, широко расставив ноги, и орал:
– Джей-й-й-йн! Где ты-ы-ы-ы?
– Я здесь, – Ленка свесилась из окна.
– Выходи!
– Не могу. Заперли!
Тарзан разъярился. Он бросился к дому и по неровной, в выбоинах и выступах стене, цепляясь за водосточную трубу, взобрался на крышу веранду дяди Васиного жилья, а оттуда – на крышу квартиры Мириам Мурадовны, знаменитой своими дореволюционными веерами и самой большой в "старом квартале" керосинкой. Тарзан достал из кармана рогатку, из другого кармана – пирожок бабушкиной выпечки, закричал "Джейн, держи!" и выстрелил пирожком в ленкино окно. Ленка исчезла и тут же появилась снова, с надкусанным пирожком в руке.
– Вкусно? – спросил Тарзан, как о чем-то само собой разумеющемся.
– Ага!
– Держи еще!
Еще один пирожок улетел в окно. Толик зарядил рогатку конфетой. Примчалась по крыше рыжая пантера. Потерлась о толькину ногу и, умильно посмотрев на конфету, попросила: "Мму-у-урррм-м..."
– Отстань, Мурка, тебе не дам! – Толик отпихнул кошку и отправил конфету белокурой девушке Джейн. Что-то звякнуло в глубине комнаты. Джейн скрылась.
– Мя-а-ау! – огорченно завопила Мурка.
Джейн появилась в окне, осторожно высыпала какие-то осколки за подоконник и торжествующе махнула Тарзану конфетой, зажатой в кулаке.
– Йя-а-а-ай! – несся над двором, крышами и акацией торжествующий вопль Тарзана.
... – Йя-яа-яй! – кричал тридцать лет спустя Анатолий и глядел на жену. – Не ори, ты не в зоопарке, – тихо и грозно увещевала Лена мужа. Каким маленьким стал наш двор... Всего тридцать шагов в длину, – Анатолий оглянулся, пытаясь понять, что изменилось безвозвратно. – Мы выросли, Ленка уже говорила сквозь зубы. – И не тридцать, а сорок. – Что? А, да, сорок шагов... Какая разница! Чего-то не хватает. Тебе не кажется? – Да акации нет. Или шелковицы... Вот тут росла. – Верно, один пенек остался. Надо же...
Анатолий повернулся к разъярившейся вконец жене. Такое же, как прежде, круглое лицо, но обрамленное изящной прической. Все та же челка, правда, не такая лихая, как прежде. Те же глаза – только без лукавства. Тот же задорный носик. Только задору поубавилось. Или, может быть, он теперь очень хорошо скрыт под внешним лоском. Боже мой, сколько заборов он перескочил ради этой челки. Сколько ворот, деревянных, каменных и железных, протаранил ради этого носика. И сколько джунглей пожег и смел со своего пути ради этих глаз... – Стронешься ты с места, наконец? Или нет? – Ленка обвела взглядом ряды окон.
Анатолий поднял чемоданы и пошел к дому. А навстречу спешили совсем постаревшие дедушка и бабушка Тарзана. И сверху спустилась ещё вполне бодрая ленкина тетя. И вышли из своих дверей ещё больше усохшие от пьянства бывший тюремный сторож Василий и его жена Ксения. И тетя Маруся, поперек себя шире, тоже вышла. И Мириам Мурадовна, у которой в окнах все ещё висели знаменитые веера. И вышли какие-то новые жильцы, которых прежде не было. А вот дядя Витя-сварщик не вышел. Лет пять назад ударило ему в голову, что старая акация разрослась донельзя и заслоняет от света его веранду. Он таки спилил дерево, аккуратно разделал его на чурочки, а дрова честно поделил между соседями. А потом стал чахнуть, чахнуть... и ушел в небытие через год после того, как спилил акацию, мир с ними обоими.
Почему-то эту новость первой сообщили Ленке и Анатолию.
– Жаль, – сказал Анатолий. – Сгорела акация. Может, где чурочки в сараях остались?
– Зачем тебе эти чурки? – начала заводиться Лена, но встрял старенький Василий:
– Какие сараи, Толян? Какие чурки? У нас тут у всех давно газовые плиты!
Вот и сарайчиков нет, прятаться негде... И крыш поубавилось. Тьфу ты, рассмеялся в душе Анатолий, какие крыши, куда прятаться... Но не в сараях же дело! Ну, исчезли они, двор стал чище. Но, странное дело, просторнее не казался и прыгать козлом по нему теперь не хотелось. Анатолий огляделся.
Двор стал чужим. Люди по большей части незнакомые. Сбежались поглядеть и стоят вокруг со странными улыбками. Детская дружба Толика и Ленки, разгоревшаяся у всех на глазах в жаркую долгую любовь, их встречи и расставания, ссоры и примирения, толькино жениховство, ленкины отказ и согласие стали легендой, эпосом этого двора. Их пересказывали новым жильцам и их детям, как святое писание. И теперь все выскочили поглазеть на Тарзана и его белокурую девушку Джейн, выросших и вернувшихся живьем, а не в преданиях туда, где были их джунгли. – Какие славные чемоданчики, – Ксения загнала у угол рта неизменную папиросу и пощупала кожанный бок саквояжа. Мы покупаем только добротные вещи, – небрежно, но громко сообщила Ленка. По лейблу встречают, по бренду провожают, – гыгкнул бывший тюремный страж.
Ленка выразительно подняла брось. Анатолию стало не по себе. Он подхватил вещи ипо трем ступенькам поднялся в дом. Проталкиваясь с чемоданами в узкую дверь, он слышал, как Ленка добавила с той же деланной небрежностью, сквозь которую пробивалась гордость: – Мы этот саквояж привезли из Болгарии. А тот чемодан – из Германии. Эту сумку я купила в Испании. Можно, конечно. все теперь купить у нас, хоть в Москве, хоть где, но вы же понимаете... Особый шарм – покупать вещь там, где её производят...
Анатолий усмехнулся. В Ленке сочетались два противоположных стремления. С одной стороны, страстное желание выбиться в круг избранных, непохожих на остальное большинство обычных людей. Но среди этих избранных она хотела быть как все. Как это в Ленке уживалось – выделиться среди всех и быть как все – Анатолий понять не мог. Но это его забавляло. Это было её, Ленкино. Он это любил так же, как все в Ленке, ради которой столь ревностно уничтожал попадавшиеся на пути джунгли. Но последнее время ему стало жаль эти бедные, слабые, беззащитные джунгли...
Анатолий поставил чемоданы и вышел во двор. Вовремя! Ленкиной тетке нужна была иллюстрация для полноты впечатления. – Видали, в каких орлят превратились наши птенчики? – Ленкина тетка обняла Анатолия и Лену, притянула к себе и чмокнула каждого в щеку.
В этом, конечно, была показуха, но наивная и бесхитростная, без налета высокомерия, которое сквозило иной раз в Ленке.
Анатолий сейчас видел себя и Ленку как бы со стороны, глазами новых обитателей двора. Он понимал их странные, осторожные и беспомощные улыбки. Совсем непохож этот светский, элегантно и строго одетый моложавый мужчина на повелителя обезьян. А уж про его верную белокурую Джейн и говорить не приходится.
Часом позже, умытые и посвежевшие, Анатолий и Лена разбирали чемоданы. Пора было готовиться к непременной обязанности гостей нашего двора. Надвигалось неизбежное застольное сидение в честь новоприбывших. Столы в большой комнате длинной сплошной лентой выбивались на веранду, а оттуда вытекали во двор под навес. А из всех кухонь изливалось потрясающее разнообразие запахов, и хозяйки выбегали из своих жилищ, неся к столу творения своей кулинарной мысли. – Наденешь светло-серый костюм и кремовую рубашку, – распорядилась Лена. – Лен, – взмолился Анатолий, – все ведь свои, зачем костюм? – Не все, – отрезала Лена. – Новых много. А ты не Василий, чтобы расхристанным... – Жарко ведь, – перебил Анатолий. – Хоть без галстука, а? – Ладно, можно без галстука, – подумав, нехотя уступила Ленка. – Но в пиджаке!
Анатолий смиренно вздохнул, достал кремовую рубаху и взялся за утюг.
За окнами по двору кто-то прошелся взад-вперед, исчез и опять появился, явно привлекая внимание тех, кто в доме. Анатолию показалось. Что по двору ходит и снимает с веревки белье тети Марусина Нюрка. Правда, сильно повзрослевшая и далеко не такая шкидла, как прежде. Но, как прежде, разгуливала она в узеньких трусиках, добавились короткая рубашка с разрезами по бокам и босоножки на высоком каблуке. Рубашка и трусики были стильными, из очень тонкой, почти прозрачной ткани. А каблуки как раз такой высоты, чтобы спина красиво прогибалась, а задок эффектно оттопыривался, обрисовывая все, какие надо, округлости. Нюрка, снимая белье с веревки, выгибалась и вытягивалась, и покачивала и вертела своими округлостями. Да и то сказать, теперь ей было чем гордиться: она обрела то, о чем она мечтала все годы отрочества, и это долгожданное счастье было таким упруго-роскошным, что под рубашкой Нюрке совсем не требовался лифчик.
Анатолий спохватился: балда, Нюрке сейчас должно быть далеко за сорок. А той, что сейчас фигуряет перед окнами, не больше тридцати. А то и много меньше. Бабушка за спиной Анатолия чересчур громко начала звенеть посудой. – Бабуль, к то это там разгуливает в таком трогательном виде?
Бабушка поджала губы. Так она всегда делала, когда ей что-то не нравилось. Но она старалась быть беспристрастной: – Это марусина жиличка, живет в прежней нюркиной комнате. Представляешь, какое совпадение, её тоже Нюрой звать! – А что с марусиной Нюркой? Ее голубая мечта исполнилась? Вышла она замуж?
Тут открылась феерическая история Нюрки. Вообще-то, у каждого, кто хоть раз ступал в пределы нашего двора, оказывалась феерическая судьба такой это был необыкновенный двор. Как-нибудь в другой раз мы подробно окунемся в истории. Нюркиной жизни, а пока скажем самое главное, чтобы не отвлекаться от Тарзана и его Джейн.
